Текст книги "Сокровище троллей"
Автор книги: Ольга Голотвина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Вдали попробовал голос волк. Бурьян покосился на свою спутницу. Правду ли говорят, что старую злыдню слушается лесное зверье?
Может, верно говорит Горластый: всадить ведьме стрелу в глаз – и будет всем хорошо?..
Но в душе Бурьяна жадность выдержала жестокий бой с чувством мести – и порвала противника в клочья.
Говорили про Гульду, что есть у нее чем поживиться. Не так она проста, Гульда! Ходит, просит милостыньку – а у самой где-то зарыт кувшин серебра, не иначе!
Вот и запала Бурьяну в голову думка: поживиться за счет колдуньи…
Сначала-то просто хотелось добраться до кувшина с серебром. А потом в голову полезли мыслишки и позаманчивее. Гульда по здешним краям давненько бродит – то исчезнет, то вновь появится. Хитра, как дюжина лисиц. Вот узнала, где прореха в Грани, и враз смекнула, как за эту находку денежки получить. А сколько еще секретов хранит ее седая башка?..
Нет, правда, обидно же: вот помрет ведьма где-нибудь на речном берегу, вдали от людского жилья – годы-то ее какие! А вместе со старухой сгорят в вечном пламени Бездны все ее тайны…
Бурьян, мысленно успевший назначить себя наследником бабки Гульды, огорченно вздохнул – и услышал:
– А! Вот он, дуб-то! Давай, парень, лезь наверх!
– Чего? – опешил Бурьян, обозревая разлапистое, кряжистое дерево, негостеприимно поскрипывающее голыми ветвями.
– На дуб, говорю, лезь! Вон в коре трещина. Ставь туда ногу – и на нижнюю ветку!
– А ты?.. – растерялся разбойник.
– А я внизу подожду. Годы мои не те – по веткам, как белка, прыгать. Хватит, прошлый раз напрыгалась. Теперь это твоя дорога.
– Я наверх полезу, а ты тягу дашь, да?
– Куда я с привязи денусь? Вон до того сука, которым развилка кончается, как раз веревки должно хватить, – измерила Гульда взглядом расстояние до голой черной кроны.
– Да на кой я туда лезть-то должен?
– Я лазила, хоть и годы мои не те. А ты – молодой, ты и вовсе не развалишься.
Разбойник задумался, не сводя недоверчивого взгляда с безмятежной старушечьей физиономии.
Может, с вершины дуба можно что-то увидеть? Тропу там… или поляну…
– А, ладно! – решился он. – Как говорится, судьба улыбается смельчаку!
– Это она не улыбается, – с простодушным видом уточнила бабка. – Это она скалится. И прикидывает, как его получше сожрать, смельчака…
Словно отвечая речи Гульды, в отдалении вновь послышался вой.
Бурьян сглотнул слюну, молча скинул на снег рукавицы и полез на дерево.
То, что летом было бы детской забавой, в мороз оказалось делом весьма неприятным. Разбойник в кровь ободрал пальцы о скользкую и в то же время шершавую кору и пару раз шлепнулся в сугроб, прежде чем сумел оседлать ветку.
Ну и что он с нее узрел? Да ничего такого, из-за чего стоило бы карабкаться на этот дуб, чтоб ему пойти на дрова! Слева сплошное море заснеженных крон, справа узкий темный провал речка Безымянка… Красивое зрелище, суровое, величественное. Но разозленный Бурьян его не оценил.
Взгляд вниз… там вид куда менее величественный и куда более возмутительный. Бабка Гульда, подняв привязанную руку, чтобы дать своему спутнику возможность залезть повыше, правой рукой вытащила из сумы кусок лепешки – и лопала в свое удовольствие!
– Ты там обедать устроилась? – взвыл разбойник. – Что я отсюда высматривать-то должен?!
– Да что хочешь, – безмятежно отозвалась старуха.
– А сама-то ты что отсюда видела?
– Медведя.
– Чего-о?!
Бабка вернула остатки лепешки в сумку и снизошла до объяснений:
– Медведя-шатуна. Из берлоги вылез. Вот я на дерево и взобралась, чтоб на мне, старой, он норов не сорвал.
Оскорбленный Бурьян скатился с дерева. Он готов был не хуже медведя-шатуна сорвать на бабке норов.
– Да я ж тебя…
Гульда твердо встретила его взгляд – и брань застряла в глотке разбойника. Вдруг подумалось ему, что бабка вовсе не слабенькая тростиночка. И рука на посохе лежит твердо, уверенно. И взгляд бесстрашный. Конечно, он, Бурьян, парень молодой да крепкий, но и Гульда не будет принимать колотушки со слезами и визгом. Баба лихая, постарается за себя постоять. И одной Хозяйке Зла известно, чья возьмет.
Бурьян сдержался и сказал примирительно:
– Ладно… долго еще снег месить?
– Да почти дошли уже!
* * *
– И запомни: если увидишь на дворе бабку Гульду – сразу разворачивайся и бегом в деревню, в «Жареный петух». Где просит милостыню она, другим побирушкам не место.
– Да почему не место? Наш брат нищий и ватагами бродит… По слухам, «Посох чародея» – богатый постоялый двор. Что ж, там двум бродягам не найдется угол под крышей и пожевать чего?
– Молод ты, Ланат, не слушаешь старших, а старшие худого не посоветуют. Говорю тебе: бабку Гульду обходи на драконий скок. Ты ее ни с кем не спутаешь: толстая, горластая, с посохом… Этим посохом тебя и попотчует, если сунешься ей поперек пути.
Однорукий нищий недоверчиво покосился на своего старого спутника:
– Шутишь? Я ж как-никак наемником был! Хоть и остался при одной клешне, а все-таки… посохом, баба…
– Э-эх, Ланат, бестолочь ты… Может, пойдешь со мной в деревню?
– И не увижу место, про которое байки складывают? Из-за старухи с палкой?
– Старухи с палкой?! Э-хе-хе! Она же ведьма, это всем известно. На постоялый двор Кринаша, говорят, проклятие наложила.
– Проклятие? – встревожился однорукий нищий.
– Ну да. Кринаш с нею вроде как повздорил. Так она ему возьми да брякни: пусть, мол, на твой двор валятся ворохом чужие невзгоды – а ты, мол, замаешься их разбирать… Слушай, пойдем в деревню, а?
– Ну уж нет! – хохотнул Ланат. – Чтоб я на «Посох чародея» взглянуть отказался?! А не его ли вывеска там виднеется?
И впрямь – за расступившимися деревьями виден был край крыши и удивительной красоты вывеска над нею: седобородый чародей держал на ладони осиянный золотистым светом крошечный постоялый двор.
* * *
– Ну, почти дошли. Теперь вниз – и на лед!
– Вниз, да? – с сомнением протянул Бурьян, осторожно остановившись на краю обрыва.
– А ты иву попроси помочь, – усмехнулась Гульда.
Ива и впрямь могла стать неплохой помощницей. Старая, истрепанная ветрами, она склонилась над краем оврага, свесив ветви почти до покрывшего Безымянку льда.
– Ой, бабка, смотри! Одной мы веревочкой связаны! Я брякнусь, так и тебя следом утяну!
– Да помню, помню… как тут забудешь, если ты меня всю дорогу дергаешь, как упрямую кобылу за повод! Годы мои не те – на веревке ходить… Лучше глянь, как отсюда далеко видно… и как тут красиво!
Бурьян негромко выругался! Нашла красоту, ботва гнилая! Холодные, угрюмые места, где не любят бывать люди!
Не то чтобы слыли здешние края приютом лесных ужасов. Ни разу не загрызли тут никого волчьи стаи. И Подгорные Твари бродят не гуще, чем в прочих местах. Не подкарауливают путников разбойники… это уж Бурьян знает лучше прочих. Что здесь разбойникам делать-то?
А все-таки есть причина, почему сюда не ходят! Вот только не говорят о ней… даже мысли о ней гонят прочь…
Бурьян бегло посмотрел вниз («Хорошо, что речку льдом затянуло!») и перевел взгляд на другой берег.
Не так уж далеко отсюда и видно. Вон та проплешина меж деревьев – край Смрадного болота, а больше ничего и не видать…
Но возразить Бурьян не успел. Тычок меж лопаток – и парень полетел с обрыва.
Речной лед гостеприимно метнулся навстречу и радостно хрустнул под разбойником. У берега бил родник, ледок здесь был тонким, непрочным.
Разбойнику показалось, что он заорал, когда вода ворвалась под одежду и в сапоги, обожгла, ударила, стиснула… На самом деле он молча разевал рот, барахтаясь на мелководье и выплевывая на серый лед донную грязь.
По-звериному, на четвереньках выполз разбойник на берег. Вскинул голову к свесившей ветви иве, к глядящему с обрыва вниз круглому старушечьему лицу.
– Порешу, сука…
И тут потрясенная, горящая от ненависти голова вдруг породила здравую мысль.
По оврагу карабкаться и без того нелегко, да еще в леденеющем на глазах полушубке. А наверху ждет крепкая, сильная баба с тяжелым посохом наготове. И ей как раз очень удобно бить по башке, которая покажется над краем обрыва.
– Когда ж развязаться успела, брехунья старая? – просипел Бурьян.
– Пока ты по сторонам глазел, – объяснила бабка.
– Обманула, росомаха… – Бурьяну трудно было говорить, зубы лязгали.
– Вот еще! Как поклялась, так и провела. Я ж тут и сама с обрыва съехала, ноги промочила. Дальше уже не ходила: костер развела, грелась… На, держи, недотепа!
Левой рукой старуха вынула из сумы холщовый мешочек, сбросила под ноги Бурьяну.
– Здесь кремень, огниво, трут. Набери хвороста, разведи костер. Ничего, выживешь. Силуранцы – народ крепкий и к морозу привычный. А клятву я сдержала.
И пошла себе прочь, не отвечая на хриплую брань из-под обрыва.
* * *
Зимней дороге не спрятаться под снегом. Пусть укроет ее сообщница-вьюга – выдадут прянувшие прочь кусты, выдадут раздавшиеся в стороны стволы сосен. И обоз найдет дорогу, проложит по ней новую, зимнюю, звонкую колею. Утопчут дорогу копыта и сапоги, смирится дорога, перестанет таиться – разве что вздохнет про себя о спокойных осенних денечках, когда никто не решался ступить в ее непролазную грязь. И по-прежнему будет свысока поглядывать на бегущую над обрывом реку.
Зимой по здешним краям никто не ходит в одиночку. Не доставляют путники такой радости волкам и троллям. Купцы сбиваются в обозы, ведут возы под конной охраной, а одинокие странники норовят прибиться к этой медленно ползущей громаде.
Однако юноша, который брел сейчас над обрывистым берегом Тагизарны, не думал ни о троллях, ни о волках. Он боролся со сном.
Под светло-голубыми, прозрачными глазами легли тени, веки стали тяжелыми. Тянуло на обочину – лечь в мягкий сугроб, подложить лисью шапку под голову и спать, спать, спать…
Путник упрямо замотал головой, отгоняя дремоту. Умыться бы…
Эта мысль оказалась еще коварнее. Остро захотелось прямо сейчас ощутить на коже ледяную воду – чтоб замерло дыхание, а сердце пошло стучать восторженно и отчаянно…
«Как от поцелуя красавицы», – подумал юнец с умудренностью человека, дожившего до шестнадцати лет и дважды целовавшегося с девушкой.
Воспоминание наотмашь ударило по душе: прощание за оврагом и злые, беспощадные слова…
Ну и ладно. Девушек на свете много. Обиду можно пережить и забыть…
И тут же обида действительно забылась. Потому что рядом, в двух шагах – удобный спуск к реке. А у берега лежит в воде камень, чтоб на него встать. И прорубь рядом с камнем пробита. Мужики из соседней деревни ходят сюда рыбачить? Или по соседству есть избушка охотника?
Паренек спустился к реке быстро и ловко. Ни разу не поскользнулись на корке наледи ноги в стоптанных сапогах. Без опаски ступил путник на лежащий в воде камень. Опустился на колени, с удовольствием глядя на тонкий лед, затянувший прорубь. Склонился пониже – и уверенно положил на лед обе ладони.
Не ударил, не нажал – просто положил. Но ледок начал плавиться под руками. Все шире и шире от ладоней разбегалось черное пятно воды… и вот уже на темной глади в рамке из толстого сизого льда отражается довольная мальчишеская физиономия.
Парнишка расхохотался. Сорвал с головы лисью шапку, чтоб не уронить ее в воду, положил на снег. И принялся зачерпывать воду пригоршнями и плескать в лицо, нимало не заботясь о том, что облил уже полушубок на груди и крепко замочил рукава.
Наконец вскинул лицо, на котором не было уже и тени сна. Новым, ясным взглядом обвел заснеженный берег и припаянное к нему ледяное поле. И вновь жадно погрузил руки в воду, словно скупец – в сундук с серебром.
Но тут же смех его оборвался, спина и плечи застыли, напряглись.
Потому что там, в воде, кто-то мягко и сильно взял его за обе кисти.
Юноша не удивился и не испугался. С досадой прикусил губу, дернулся – но руки были прочно сжаты в мягких тисках.
– Пусти, ну! – возмутился путник. – Я же только умыться!.. Воды жалко, да?..
Мягкая неодолимая сила неспешно потянула юношу к себе. Он упал грудью на камень, яростно затрепыхался – руки были в воде по локоть – и вспомнил нужные слова:
– Заклинаю моей человечьей кровью – отпусти!
Нехотя разжалась подводная хватка.
Вырвавшись, путник уселся на камень. Он не замечал, что с рукавов полушубка текут ручейки, а овчина покрылась сосульками. Юноша сердито глядел в прорубь.
Там, на черной глади, вместо своего отражения он видел женское лицо. Некрасивое, но поражающее властностью и силой. Грубо вылепленные черты, прямые широкие брови, твердо сомкнутые губы, упрямые глаза, такие же черные и бездонные, как речная глубина. И волосы, невероятно густая и буйная масса темных волос, колышущихся вокруг лица и уходящих под ледяную корку.
Путник обиженно, по-детски всхлипнул:
– Сильная, да?.. Довольна, да?..
Сейчас он был похож на мальчишку, которого старшие ребятишки не взяли в игру, да еще и поколотили.
Ни слова не прозвучало в стылом воздухе. Молчали замерзшие берега, молчал серо-сизый лед, по которому ветер мел снег. Не дрогнули твердо очерченные, надменные губы женщины. Но в этом молчании был презрительный ответ, внятный путнику.
Да, сильная. Да, довольна.
Лицо в воде расплылось, растаяло, поверхность воды на глазах пошла затягиваться ледяной коркой.
– Ну и ладно! – громко сказал путник, вставая на ноги. – Не больно-то надо было…
Подобрав шапку, он принялся карабкаться по обледеневшей тропке. Подниматься было труднее, чем спускаться: мешали навернувшиеся на глаза слезы.
* * *
Уздечка из веревки была сделана с деревенской обстоятельностью: вокруг шеи за ушами лошади, узел под горлом, еще петля вокруг морды – и конец веревки как повод.
А вот человек, который вел лошадь в поводу, на крестьянина отнюдь не походил, хоть и одет был весьма небогато. Невысокий, жилистый, с острым волчьим лицом, которое пересекали два старых шрама – один на щеке, другой через переносицу… И два меча за плечами. Эфесы простые, без украшений, потертые ножны. Рабочие клинки.
А потому двое, шагнувшие перед путником на дорогу, не стали его недооценивать. Держались на расстоянии – и один сразу поприветствовал незнакомца вскинутым на прицел луком. Стрела глядела путнику в лоб.
Второй – здоровяк с мрачной физиономией – поигрывал увесистой дубиной, но близко к встречному не торопился подходить.
– Не дергайся – и будешь жить, – предупредил молодой востроглазый лучник.
– А чего мне дергаться? – без тени страха или злости отозвался путник. – Разве ж я девчонка, которой за шиворот лягушку сунули?
– Разговорчивый, – угрюмо хмыкнул здоровяк.
– Разговорчивый, – согласился лучник. – Ты, добрый человек, видать, того бродячего лекаря остановил, чтоб поболтать? А потом на память о беседе лошадку прихватил?
Без малейшего замешательства путник окинул взглядом лучника, продолжающего держать его на прицеле.
– А это ваша забота? Да чтоб мне эту лошадь слопать, если вы, парни, королевские солдаты или замковая стража.
Лучник одобрительно хохотнул.
Но его приятель был настроен не так весело:
– Это ты чего… с шавками из замка нас равнять вздумал?!
– Уймись, Тумба, – поспешно сказал лучник. – Не равняет он нас с шавками из замка… А ты нам, добрый человек, вот что скажи. По какому-растакому праву ты на здешней дороге никому проезда не даешь?
– Ох уж и никому… – Хрипловатый голос путника звучал вполне добродушно. Сейчас этот жесткий, несомненно опасный человек похож был на волка, играющего с подросшими волчатами. – Вроде только с лекарем и потолковал.
– Врет небось… – тяжело бухнул сердитый Тумба.
– Врет, не врет – оно мне без разницы, – строго сказал лучник. – Мне вот интересно: знаешь ли ты, добрый человек, что в здешних краях только мы вдоль дорог работаем?
– «Мы» – это вы трое? – уточнил путник.
Лучник на миг растерялся, а потом хохотнул:
– Ишь, чуткий какой, волчара! Услышал, да?
И, не отводя глаз от цели, повысил голос:
– А тебе, сопляку, уши выдрать мало. Возишься, как кабан на лежбище, хруст стоит отсюда до Джангаша!
Тем временем Тумба сообразил, что вопрос остался без ответа – и путник ничего не знает о стоящей за ними могучей силе.
– Нас не трое. Мы… это… мы шайка!
– Шайка – это хорошо! – обрадовался путник. – До меня ваша громкая слава не докатилась, я издалека, из Чернолесья. Но буду проситься к вашему костру.
– И с какой это радости? – ухмыльнулся лучник.
– А мне больше некуда податься, – объяснил путник просто.
– Я не про то говорю. С какой это радости мы тебя к своему костру пустим?
– Верно говоришь, Тетива, – солидно согласился здоровяк. – Вот я медведя на рогатину беру… лошадь на плечах поднимаю… а он может?
– А я, – с чувством собственного достоинства добавил Тетива, – могу тебе, добрый человек, всадить по стреле в каждый глаз прежде, чем ты до эфесов дотянешься.
– И все у вас такие лихие? – Путник с явной насмешкой покосился в сторону придорожных кустов, откуда до его ушей только что донесся предательский хруст ветвей.
– Все, не все – что тебе за дело? – обиделся за невидимого напарника Тетива. – Сам-то что умеешь?
– Сам-то хорошо знаю карраджу.
Тумба что-то одобрительно буркнул. Карраджу – «смертоносное железо» – древнее искусство мечников. Сам Тумба им не владел, предпочитал дубину-голубушку…
– Карраджу – это дело, – оценил Тетива. – Этак ты нам и впрямь сгодишься.
– Эй, а ты чего это решать вздумал? – ревниво вскинулся Тумба. – Ты, что ли, у нас в атаманах ходишь? К атаману его надобно вести, вот что!
– Это ты верно сказал, – признал Тетива правоту приятеля. И повысил голос: – Эй ты, телок неуклюжий, выбирайся сюда.
«Телок неуклюжий», вывалившийся на дорогу, оказался мосластым долговязым подростком лет пятнадцати.
– Возьми лошадку, – скомандовал Тетива. – Отведешь… сам знаешь к кому. Скажешь: поберечь просим.
Путник без спора отдал повод трофейной лошадки в красную от холода лапку подростка. И снова чужак показался лучнику добродушным волком среди волчат.
– А ты, добрый человек, с нами пойдешь, – строго сказал ему Тетива. – Пусть атаман решает, сидеть ли тебе у нашего костра.
* * *
– Я на своем дворе бесплатно никого не привечаю, – с головы до ног оглядел Кринаш однорукого нищего. – Пожалеешь одного, пустишь переночевать задаром, а потом набежит ватага таких, охочих до дармовщинки.
– Хозяин, да неужто выгонишь? – взмолился нищий.
– Не выгоню, ясно-понятно. Но ужин и ночлег отработаешь. Ступай на кухню, моя Дагерта тебе такую работу подберет, чтоб и одной рукой можно было управиться. Воды в бочку натаскаешь или еще что…
– Да ладно тебе, Кринаш! – раздался от ворот веселый голос. – Пусть бедняга отдохнет, я заплачу за его ночлег и ужин. Авось не разорюсь.
Забыв о нищем, Кринаш с широкой улыбкой обернулся к воротам: нагрянули настоящие гости!
Молодой человек в полушубке на волчьем меху спрыгнул с седла. Хозяин поспешил навстречу.
– Рад снова видеть моего господина в «Посохе чародея»!
– Снова? – удивился приезжий. – Ты узнал меня? Но я же в этих краях был только раз, и то давненько.
– Осенью девяносто третьего, – без запинки уточнил хозяин. – Челивис Парчовый Кошель из Рода Вайсутар.
– Верно… ну и память у тебя!
– Да как же забыть? Тогда целая толпа гостей прибыла… а я только потом узнал, что среди прочих, под дорожным именем, был сам принц Тореол, нынешний наш король!
Гость хмыкнул. «Дорожное прозвище» – это было сказано вежливо и осторожно. Да, многие принимают на время странствий прозвище, чтобы обмануть неудачу. Но принц Тореол был вынужден это сделать: он обвинялся в покушении на убийство своего дяди, короля Нуртора. Челивис и не подозревал, что путешествует в компании государственного преступника, которого судьба ведет прямиком на престол Силурана!
– Государь этой осенью изволил побывать в наших краях – и опять завернул в «Посох чародея»! – с законной гордостью сообщил Кринаш.
– Ого! – оценил новость Челивис. – Ну, я, конечно, не король, но тоже к тебе второй раз завернул. Найдешь местечко для меня и моего слуги? Вот он – Дабунш Говорящая Наковальня из Семейства Бербал.
И обернулся к своему спутнику, который тоже успел покинуть седло и теперь держал под уздцы обеих лошадей – свою и хозяйскую.
Кринаш бросил оценивающий взгляд на слугу.
Ясно-понятно, полукровка-тролль! Кринашу таких приходилось видеть. Бывает, тролли воруют женщин не для еды, а для другого… Казалось бы, какое уж тут «другое», если тролль раза в два выше человека? Но говорят, что у этих громадин мелковат не только мозг…
А с этим детиной и сомнений нет. В лицо ему Кринаш глянул снизу вверх, а ведь он и сам не коротышка. И плечи у парня такие, что хоть боком в дверь проходи… а шеи не видно, круглая башка словно вбита в плечи.
Из полукровок выходят хорошие наемники, но чтоб в слуги этакого брать?! Одни глаза чего стоят – злющие, как у росомахи.
Кринаш даже обернулся: на кого это Дабунш с такой ненавистью уставился мимо его плеча?.. А! Должно быть, на подошедшего к господину однорукого нищего, больше не на кого, не на хозяина же… Ясно-понятно, недоволен, что всякая шваль здесь крутится.
А Челивис тем временем продолжал добродушно:
– За этого парня, как я уже сказал, я заплачу. И за ночлег, и за еду. А мы с Дабуншем здесь несколько дней поживем. Хочу поохотиться в здешних краях… Бери, Дабунш, вещи. Хозяин покажет, куда нести.
– Дагерта покажет, – уточнил Кринаш, – а я лошадками займусь.
Большой черный пес, лежащий возле конуры, приподнял голову и негромко зарычал.
* * *
Светловолосый юноша в лисьей шапке не глядя обламывал сосульки с обледеневшего рукава полушубка. Взгляд его был устремлен на открывшуюся меж деревьями крышу постоялого двора с вывеской «Посох чародея». Юноша разглядывал ее с детским удовольствием: красивая вывеска! Паренек даже забыл обиду, испытанную недавно на берегу. И в сон его уже не клонило.
Внезапно сзади раздался голос – громкий, пронзительный, хнычущий:
– Добрый господин, пожалей старую больную женщину! Устала, ноги не идут, голод замучил… а у Кринаша даром ночевать не пустят. Придется в сугробе подыхать, в кустах придорожных, волкам да воронам на радость.
Юноша растерянно оглянулся.
В двух шагах стояла толстая старуха с не по-нищенски острым, пытливым взглядом. Капюшон плаща отброшен за спину, седые космы растрепались по плечам.
Откуда взялась, как подошла-то незаметно? Дорога видна далеко, на придорожных кустах снег с ветвей не упал…
Но эта мысль лишь мельком скользнула в голове юноши. Больше его сейчас волновало другое.
Он сдернул с пояса тощий матерчатый кошелек, вытряхнул на ладонь несколько медяков и принялся пальцем передвигать их, шевеля губами. Видно было, что счету он обучен плохо.
Наконец нахмуренное узкое лицо прояснилось.
– Вот! – довольно сообщил он. – И тебе хватит, и мне.
И протянул старухе два медяка:
– Держи, бабушка. Тут не только на ночлег – на ужин какой-никакой должно хватить.
Старуха потянулась за подаянием… и на миг застыла, коснувшись руки путника.
– Что ж ты, щедрый господин, в такой холод рукавички не носишь?
– А не на что купить, – обиженно сдвинул светлые брови юноша. – Ты вот, знатная дама, тоже где-то меховые перчатки потеряла!
– Так у меня и лапы-то… – Нищенка тряхнула посиневшими от холода руками. – А у тебя – как из варежек вынуты…
– В рукавах грею… Что деньги не берешь? Или уже не нужны?
– Нужны, касатик, ой как нужны! – виновато зачастила старуха, сгребая подаяние. – Хоть скажи, добрый господин, как тебя зовут, за чью доброту Безликих молить?
Лицо парня тут же вновь стало приветливым – похоже, он не умел долго сердиться.
– Имени нет, я из Отребья, – добродушно отозвался он, ссыпая оставшуюся медь в кошелек. – Мама звала меня – Дождик.
* * *
Хозяйка, крепкая некрасивая женщина с прямыми сросшимися бровями на длинном лице, привычно улыбнулась гостю:
– Господину будет удобнее, если слуга рядышком устроится, в этой комнате. Здесь у нас просторно, для уважаемых гостей эту комнату держим. Вот принесу соломенный тюфяк, положу у стеночки, одеяло дам хорошее, теплое…
– Да все в порядке, хозяюшка Дагерта, – успокоил женщину Челивис.
Хозяйка изумленно ахнула, от удовольствия почти похорошев.
– Господин помнит, как меня зовут? Это ж сколько времени прошло…
– Три года, – скромно уточнил Челивис, не собираясь признаваться, что услышал ее имя только что, во дворе. – А с тюфяком, хозяюшка, тебе наверх тащиться незачем, я Дабунша пришлю…
Дюжий слуга что-то буркнул, склонившись над развязанной дорожной сумой.
Приветливость и учтивость гостя завоевали сердце хозяйки.
– Скоро за стол сядем, – душевно сказала она. – Уж я расстараюсь…
– Помню, – довершил Челивис завоевание, – готовишь ты отменно.
– Господин хорошо проведет время, – поспешила обрадовать его в ответ Дагерта. – Охота здесь отличная. Понятно, далеко в лес заходить нельзя – тролли и прочая гадость… но дичи столько, что к воротам зверье приходит! А коли непогода помешает по лесу бродить, так и в доме не скучно. С нами зимует бродячий певец, горластый такой, много песен знает. И побеседовать будет с кем: у нас Сын Рода остановился, тоже охотиться приехал. Обычно тут зимой пусто, как в торбе у нищего, а на этот раз – гляди-ка!..
– Сын Рода? – заинтересовался Челивис.
– Да, молоденький такой…
Что бы еще рассказала хозяйка о постояльце – осталось неизвестным: Дагерта вдруг вспомнила о куче дел, ожидающих ее, и, напомнив, чтоб Челивис прислал слугу за тюфяком и одеялом, поспешила уйти.
Дабунш, вынув вещи из сумы и разогнувшись, прислушался к шагам по доскам галереи.
– Ушла, – кивнул Челивис. – Слушай, а и впрямь – зимой здесь должно быть пусто, а тут какой-то Сын Рода застрял. Охотится, ха! Знаем мы…
Договорить ему помешал тяжелый кулак, врезавшийся под дых.
Челивис, скорчившись, жадно глотал воздух. Не устояв на ногах, он грохнулся на колени, дернулся, завалился на левый бок.
Разъяренный Дабунш встал над ним, сжимая кулаки:
– Ты, падаль ходячая! За каким демоном брякнул, будто я твой слуга?
Челивис продышался и, не вставая с пола, снизу вверх бесстрашно поглядел на своего огромного спутника.
– Еще раз посмеешь меня хоть пальцем тронуть – заору! Сбегутся все, кто есть на постоялом дворе… скажу, что мой слуга рехнулся, убивать меня лезет. Не пришибут тебя на месте, троллий ублюдок, так повяжут и в подвал кинут!
– Не шибко я их боюсь… – начал Дабунш – и с запозданием оскорбился: – Это кого ты тут тролльим ублюдком обозвал, битая морда?
– Ну не себя же!.. Думаешь справиться с хозяином и его гостями?
Дабунш чуть подумал и ответил менее уверенно:
– Я тебя втихаря задавлю, не услышит никто…
– Дави сейчас! Сил моих уже нет тебя терпеть! Всю дорогу, чуть что, норовил своими кулачищами… дави! А потом возвращайся в Джангаш! Расскажи Клешне, как ты по дурости дело провалил!
– Дело? Да я сам клад сыщу. Пергамент-то при мне! – Дабунш коснулся груди. – И я… это… грамотный!
– Грамотный он! – умилился Челивис. – Ну давай, разбирай записи! Соображай в одиночку насчет барсучьих хороводов и пьяных карасей. Не найдешь ни хрена болотного – Клешня с тебя спросит, больше-то уже не с кого будет!
Дабунш, уже собравшийся дать «хозяину» крепкого пинка, передумал, не ударил. Мысль о том, что придется держать ответ перед Клешней, была крайне неприятной.
– Ты… это… вставай, хватит валяться, – прогудел он примирительно. – А на кой ты меня слугой назвал?
– Так ведь странно, если Сын Рода приехал в глушь – и без слуги, – так же мирно отозвался Челивис, поднимаясь на ноги. – У нас общее дело: угодить Клешне. Уж потерпи.
Усмиренный Дабунш прекратил протесты и даже согласился пойти вниз за тюфяком.
Оставшись один, Челивис подошел к окну, прикинул возможность через это окно удрать в случае чего – и только потом обратил внимание на открывшийся вид: острия бревенчатого частокола, над которыми тускло белел лед Тагизарны. Берега реки отсюда видны не были, и пейзаж был не силуранский, а прямо-таки уртхавенский, не хватало только моржа на льду.
Да, если не удастся ублаготворить Клешню, придется улепетывать до Уртхавена. К моржам…
И дернула же Хозяйка Зла три года назад обыграть в фатимирском кабаке вот этого самого Дабунша, задави его лихорадка!
Ну куда делось чутье Челивиса? Ведь если у тебя только и есть ценного, что знатное имя… если с детства в карманах пусто… если родители рано умерли, а прочая родня и медяком не поможет… если живешь тем, что выиграешь у простаков в «радугу»… ну должно же у игрока быть умение разбираться в людях? Да хотя бы простое чувство опасности, а? То, что у простонародья называется «задница горит»…
Так нет же! Ничего не горело у Челивиса, когда он выигрывал одну за другой золотые монеты у пьяного громилы с рожей тролля. Золото, да! Взял Челивис в тот раз столько, что можно отгрохать дом в столице. Радовался еще: вот, мол, как прочно прижилась рядом с ним удача…
Да? Прижилась?.. Сколько лет, болван, был игроком – а только в те сумасшедшие два дня узнал, каким капризным может быть везение…
* * *
Валялся тогда, помнится, Челивис на кровати – в комнатушке на втором этаже фатимирского трактира «Кружка и блюдо». Глядел в потолок, закинув руки за голову, и размышлял о причудах удачи.
Еще вчера рядом с ножкой его кровати лежала небольшая, но увесистая кожаная сумка. А в ней – монеты, блестящие, солидные, ласкающие ладонь, если запустить руку в этот садок дивных золотых рыбок.
И Челивис, разомлев от вида добычи (самой жирной добычи, что досталась за всю жизнь бродяге-игроку) решил бросить мотаться по свету. Купить дом, заняться торговлей.
Но сначала – отпраздновать удачу! Нет, не устраивать повальную пьянку для всей улицы. Тихо и скромно порадовать душу: велеть принести в комнату бутылочку вина, закуску, пригласить девицу посмазливее.
И ладно бы дурню позвать одну из давних подружек, про которую все знаешь: и где живет, и на какую сводню работает… так нет же, поманили его синие глазищи незнакомой рыжей стервы! Челивис еще с сопливых мальчишеских лет оборачивался вслед проходящим рыжим красоткам, а эта уж так хороша была – ну всё при ней!
Мозги, как оказалось, тоже при ней. Сволочные, подлые, но отменно работающие. Челивис и выпил-то совсем немного – а сморило его, как деревенского простофилю за столом у портового вербовщика. Проснулся на рассвете – ни девицы, ни золота.
Челивис не тратил времени на брань и сетования – кинулся на поиски. До полудня мотался по Фатимиру, говорил со своднями, толковал с уличными девками… ну никто не видел «богиню его желаний». Возникла из вечернего воздуха, цапнула сумку с золотом и растворилась в ночи.
Тут впору бы рехнуться с досады и унижения. Но добрая судьба решила утешить игрока. Столкнула его со знакомым купцом из Джангаша – а тот новость сообщил. Мол, в столице скончался дед Челивиса, наследство ждет молодого господина…
И теперь Челивис глядел в потолок и приводил в порядок мысли.
