Текст книги "Сокровище троллей"
Автор книги: Ольга Голотвина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
У дверей стоит третий мужчина – прислонился к дверному косяку и, скрестив руки на груди, с презрением смотрит на пирующих. Похоже, он тут главный – и не считает тех двоих равными себе. Не хочет с ними за столом сидеть. Брезгует.
А в углу, на полу, прижались друг к другу трое детей. Толстенький мальчик и две рыжеволосые девочки. Испуганы, но стараются этого не показывать.
* * *
…Нам сказали, что нас не убьют. Что мы им нужны живыми. Но мы не верили, и нам было так страшно…
Один – плешивый, с круглыми маслеными глазками – дожевал лепешку, отряхнул крошки с бороденки и сказал:
– А скучно… Жди тут, как дурак… – Мазнул по нам сырым, тяжелым взглядом. – И поразвлечься нельзя… нельзя, а?
Это он того спросил, что стоял у двери. Главного.
– Я тебе развлекусь, – угрюмо ответил тот. – Я тебе так развлекусь, что ноги твои кривые у тебя из-за ушей торчать будут.
Плешивый струхнул.
– А я что, я ничего… – затараторил он. – Не трогать так не трогать… Я ж худого не хотел. Я думал: может, вон та рыжая нам споет?
И наугад указал на Аймару.
Аймара ледяным взрослым голосом ответила, что петь не умеет и вообще от рождения глухонемая. Здорово это у нее получилось – вроде и слова худого не сказала, а как ведро помоев на этого поганца выплеснула.
Тот обиделся, даже про главаря своего забыл:
– Не поёшь, да? А если тебе ухи закрутить – небось так запоешь, что медведь в берлоге услышит!
И тут Маринга вскочила на ноги. Главарь дернулся к ней, но Маринга упала на колени и запричитала – жалобно так, пронзительно:
– Ой, дяденьки, миленькие, родненькие, не надо! Не обижайте сестренку, она глупая, она не понимает! Не трогайте ее, пожалуйста, лучше я вам хоть спою, хоть станцую…
– Цыц! – прикрикнул на нее главарь, и она разом оборвала причитания.
Мне ее лица не видно было, она стояла ко мне спиной. Но плешивый глянул на нее – и смягчился.
– Слышь, Хмурый, пусть станцует! – обернулся он к главарю – и тот, чуть помедлив, кивнул.
– А музыка? – Голос Маринги сразу стал лукаво-капризным, словно не она стоит на коленях, а ее упрашивают, уламывают.
– Музыка? – вмешался третий, который до этого молчал и жрал. Положил ладони на стол и начат ими прихлопывать – хлопки сложились в мотивчик. Плешивый заулыбался и начал стучать в такт кружкой. «По водицу я ходила» – кто не слыхал этой песенки?
Маринга вскочила, закружилась, зацокала каблучками. Не скажу, что она плясала, как настоящая танцовщица… что там, тринадцать лет девчушке… а только эти гады перестали улыбаться. Глаза у них стали… голодные. Меня мороз по коже пробрал. И не стучат уже по столу. Теперь каблучки Маринги ведут мелодию. И тут она запела:
По водицу я ходила,
А что вечер – ну и пусть!
Ведра дома позабыла —
Ну и ладно, не вернусь!
Все на нее глядят – и никто не обратил внимания, что у стены поднялась на ноги Аймара. Я бы и сам не заметил, но она ко мне плечом прижималась – вот я и почувствовал, что она скользнула вверх.
Стоит Аймара, а у ее плеча, в железном гнезде – два факела. Сосновые, обмотанные промасленной паклей. Если на улицу в темень выйти – только сунь в очаг…
А Маринга уже у стола. Кружится, руками машет. Те двое уже не сидят – на ногах стоят, через стол переглянулись, на Марингу смотрят.
А она знай поет:
Встречу парня возле речки,
У текучей у воды.
Ах, уймись, мое сердечко:
Как бы не было беды!
И на последнем слове левой рукой схватила со стола миску из-под лепешек. А правой – кувшин…
Вот зря мой господин усмехается. Да, тринадцать лет. Но мы же, все трое, росли на борту корабля, отцам было не с кем нас оставить. Матросы нам были вместо нянек, а чему матросы могут научить?.. Много чему. И драться тоже. Бить жестоко и точно.
Она ударила двумя руками сразу, мне б так не суметь. Левой рукой – плешивого миской в висок, правой – его дружка кувшином по башке. И тут же в стол вцепилась, на них толкнула.
Третий – ну, Хмурый – шагнул к столу… только шаг и сделал. Аймара – она меткая. В детстве в меня игрушками швыряла – хоть бы раз промахнулась… Аккурат по голове Хмурому факел угодил.
Но то ли факел был легкий, сосновый, то ли ручка еще детская… развернулся Хмурый и с рычанием – на нее!
Как он ко мне спиной повернулся, так я – откуда смелость взялась! – прыгнул на него сзади, ухватил за локти и повис. Ну, помешал ударить. Он меня стряхнул, но я успел увидеть, как Аймара второй факел из гнезда выдернула. Тут Хмурый меня об стену шарахнул. У меня в глазах потемнело…
Очнулся я уже на крыльце. Изнутри грохот, дверь трещит. Рядом одна из близняшек – глаза большие, волосы растрепаны. Я весь мокрый: это она меня в чувство приводила, водой обливала, там родничок был в кустах.
– Плохо мы их связали, – бормочет она. – Дверь ломают.
И громко так сестре:
– Он очнулся! Долго будешь возиться, рыжая?
Я обернулся, гляжу: вторая близняшка уже нашу Синичку в возок запрягает.
Дохромал я до возка – голова болит, спину ломит. Плюхнулся в возок и снова потерял сознание. Дальше уже ничего не помню. Близняшки потом рассказывали, что была погоня, но Синичка на выдала. Наши родители плохих лошадей не покупают.
* * *
Челивис поставил на стол кубок, про который успел позабыть.
Он и сам не понимал, чем зацепил его этот рассказ. За свою жизнь, полную странствий, он слышал – а порою и наблюдал – много историй, куда более невероятных. Так почему сейчас у него перед глазами танцует девушка-подросток с развевающимися рыжими волосами? Девчушка, которую он никогда не видел и не увидит…
– Я всегда знал, что придется жениться на одной из дочерей дядюшки Джалибура, – уныло сообщил Намиэл. – С детства привык к таким разговорам. Ну, надо – значит, надо. Но после этого случая… вот боюсь я их, и всё!
Челивис бросил острый взгляд на собеседника. Круглые толстые щеки, белесые ресницы, обиженно оттопыренные губы…
– Да, – сказал он учтиво, – пожалуй, мой господин прав. Наверное, ему больше подошла бы кроткая, нежная и покорная супруга. Сколько сейчас лет… э-э… невестам господина?
– Восемнадцать! – бросил Намиэл так горько, словно обвинял сестер-близнецов из Рода Винниграй невесть в каких преступлениях. – Я потому сюда и улизнул. Кто знает, вдруг наберусь смелости и скажу отцу, что не хочу жениться ни на ком?.. Я и вправду чувствую себя тут смелее. Ведь эти девицы не смогут здесь до меня добраться!
* * *
Две гладкие, крепкие лошадки катили поставленную на полозья карету. Катили не во всю прыть: буря намела снега на дорогу, и краснолицый кучер не гнал зря лошадок. Постоялый двор Кринаша никуда не убежит, а скотинку поберечь надо.
Тем более что и хозяйки не торопили кучера.
Маринга сидела у левого оконца и читала толстый, в деревянном переплете, обтянутом синим бархатом, старинный роман «Уммегир, гроза наррабанцев». Вернее, делала вид, что читает. Показывала, что ей нет никакого, ну никакого дела до того, что ее сестра через правое оконце болтает с сопровождающим их всадником.
Аймара тоже делала вид, что вяжет на спицах – а разговор с молодым дарнигаром поддерживает исключительно из вежливости. Если мужчина вызвался их сопровождать, то нельзя же хмуро отмалчиваться в ответ на его учтивые речи! А что он, как пришитый, едет именно у правого окошка, так это его дело, верно?
Но когда Аймара, увлекшись разговором, положила вязание на колени и высунула в оконце голову и правый локоток, терпение Маринги лопнуло.
– Сестренка, – нежно сказала она, – ты из окна-то не вывались. И прикрыла бы ты его, дует…
– Так я тебя от сквозняка и прикрываю, – не смутилась сестра. – Ты читай, душа моя, читай.
– Тебе, солнышко, тоже не помешало бы почитать, – с чувством посоветовала Маринга. – Папа говорит, от этого умнеют.
– Наверное, умнеют, – дала сдачи Аймара. – Но твой «Уммегир» – тяжеловатый роман. Ты от самой крепости его читаешь – а ни страницы еще не перевернула.
Сзади послышалось сдержанное хихиканье.
Маринга обернулась и выразительно глянула на смуглую служанку, приткнувшуюся сзади, среди сумок и сундучков. Служанка немедленно изобразила дрему. Мол, укачало девушку, вот и прикорнула она на вещах. А что хихикнула, так это ей что-то приснилось забавное.
Тем временем Аймара продолжала беседу с симпатичным молодым всадником:
– Нас перебили, господин мой. А я хочу знать, что сталось с теми мерзкими конокрадами, которые вздумали увести этого красавца.
Маринга едва сдержалась, чтобы не захлопнуть книгу. И не стукнуть ею любимую сестру. Маринге нет дела до вояки из захудалой крепостцы… но почему он прилип к другому окну?
А Литисай, не подозревая о готовой вспыхнуть ссоре, охотно продолжил рассказ о дуралеях, позарившихся на вороного Хумсара. Уж конокрадам бы надо знать разницу между крестьянской лошадкой и боевым жеребцом, свирепым зверем, признающим лишь одного хозяина и способным порвать наглого вора в лохмотья.
Аймара бестрепетно погладила черную шею красавца коня.
– Он чудо!
Литисай почувствовал себя таким счастливым, словно это похвалили его.
Как замечательно, что он придумал эту поездку!
И Румра согласилась с его доводами. Дело дарнигара – выяснить, насколько опасны здешние края. Поговорить с Кринашем, наведаться в деревню, потолковать с мужиками: часты ли нападения троллей и Подгорных Тварей на людей? Затем побывать в Замке Трех Ручьев, побеседовать о том же с его властителем, высокородным Унтоусом Платиновым Обручем из Клана Спрута… А ноги… что – ноги? Ноги уже не болят и в сапоги влезают. И с рук повязки сняты, спасибо лекарю с его мазями. На силуранцах все быстро заживает.
Румра не возражала. Даже сказала, что в крепости пока управится одна, пусть только дарнигар прикажет, чтоб паршивцы десятники ей не возражали… Все это прекрасно, но почему в ее глазах горели лукаво-понимающие огоньки? И почему она глянула на барышень, стоящих возле дверей шаутея и ожидающих, когда служанка и кучер уложат вещи в карету?
А что такого? Разве не надо проводить девушек до постоялого двора? Вокруг шастают тролли. И Подгорные Твари. И просто дикое зверье.
Кого еще он, Литисай, забыл?
Ах да. Разбойников.
* * *
– Значит, болото ящерам отдадут? – вздохнул пасечник Авипреш. – Жаль. Я там такую росянку брал, такой сабельник… Но, видать, ящерам оно и впрямь нужнее. Хорошо, что король не начал войну из-за Смрадной трясины.
Он разлил из горшка по кружкам горячий травяной отвар. Дождик обхватил кружку ладонями, впитывая тепло и предвкушая удовольствие – до чего чудесно пахнет, наверное, туда мед добавлен! – и лишь потом отпил. И верно, мед, вкусно-то как…
Хозяин усмехнулся при виде блаженно заулыбавшегося гостя.
– Здесь ромашка, кипрей, мать-и-мачеха… Пей, сынок, зазяб небось…
И поставил на стол миску с угощением: куски сотового меда и те самые лепешки с окороком, которые прислала ему в гостинец Дагерта.
Бабка Гульда не чинясь цапнула самую румяную лепешку и принялась ее уплетать, сопя и шумно прихлебывая травяной отвар.
А Дождик, который крепко набродился по свету и на пасеках бывал не раз, подумал, что все пасечники друг на друга похожи. Спокойствием, уверенностью, плавными и точными движениями, мягкой речью. И это понятно: пчелы не любят дерганых, суетливых и боязливых.
И все-таки пасечника Авипреша по рассказам Гульды Дождик представлял себе иначе. Отшельник, не посещающий деревню… должно быть, мрачный, замкнутый, недружелюбный человек…
– Как же мой господин здесь совсем один живет? – не удержался юноша.
– Ничего, управляюсь, хоть и большая пасека, – приветливо улыбнулся старик. На его длинном востроносом лице заиграли веселые морщинки.
– Не страшно тут одному-то?
– А чего бояться? – Авипреш лукаво подмигнул юному гостю.
Он не выглядел богатырем, способным справиться со всеми лесными опасностями, этот невысокий, худощавый, прихрамывающий на левую ногу старик с длинными снежно-белыми волосами. И все же он не храбрился. Он действительно ничего не боялся.
– Ну… волки… особенно зимой…
– А тебе еще не рассказали, что со мной лесовики дружат? – засмеялся Авипреш. Хороший смех был у старика.
– Я здесь недавно. Не успели еще рассказать… И работы на пасеке, наверное, много!
– Зимой-то отдыхаю, а вот летом… Если ищешь работу, паренек, то оставайся!
– Я тут вряд ли надолго, – учтиво ответил юноша.
Авипреш перестал улыбаться.
– Что, уже насказали тебе: мол, здешние места прокляты? И что людям здесь не жизнь?
– Прокляты? – вскинулся Дождик. – Кем? Когда? И речка тоже?
– Ты, сынок, здесь ненадолго, сам сказал. Ну и незачем тебе про нашу беду и боль любопытствовать.
– Я не… – Дождик запнулся: не рассказывать же чужому человеку свою историю! – Я просто хотел спросить про речку Безымянку…
И замолчал: такой гнев плеснулся в светлых глазах, только что добрых и веселых.
– Вот что, мальчик, ты у меня в гостях. Я тебя не обижу. Ешь, пей, у огня грейся. А выспрашивать меня, старого, тебе не о чем и незачем.
Бабка Гульда коротко хохотнула.
* * *
Когда за поворотом дороги, за покрытой мертвым мхом скалой обнаружилось поваленное дерево и кучер осадил лошадей окриком: «Тпру, акулий корм!» – Литисай этого не заметил. Не до того было: поскользнувшийся Хумсар грохнулся набок и забил копытами.
Литисай вовремя выдернул ноги из стремян и ухитрился упасть так, что его не придавила конская туша. А что при этом крепко ушиб бок и плечо, так вроде не сломал ничего – и за то спасибо Безымянным.
Попытался встать и снова растянулся на льду, присыпанном снегом. Откуда лед взялся посреди дороги?
И тут же Литисай понял – откуда.
Из-за скал, из-за валунов на путников с воплями набросилась стая двуногого зверья, вооруженного кто чем.
Краем глаза дарнигар увидел, что кучер, встав на козлах, возится с арбалетом, который был у него под рукой.
Литисай сам не понял, как очутился на ногах. Меч с тихим шипением вылетел из ножен. Молодой дарнигар сорвал щит с седла Хумсара, который с диким ржанием бился в снегу, пытаясь встать.
Надевать щит на руку было некогда. Литисай схватил его за ремень и вскинул, отбив летящую в грудь стрелу.
Тут же умница кучер, успевший взвести арбалет, метко снял лучника, засевшего на верхушке невысокой скалы.
Литисай не успел обрадоваться: перед ним возник бродяга с двумя мечами… нет, не бродяга, а боец, и боец хороший. Он тут же завертел Литисая, как ветер крутит мельничные крылья. Хорошо, что никто не зайдет со спины: Хумсар поднялся на ноги и тревожно храпит позади… пусть сунутся, пусть…
Литисай, воин и потомок воинов, бросился в схватку, как в объятия любимой женщины. Он дрался легко и точно – и давал теснить себя к карете, именно к карете, чтобы успеть помочь, защитить…
Отбивая удары наседающего врага, Литисай успел увидеть, как кучер шарахнул бесполезным уже арбалетом одного из разбойников по башке. Враг рухнул, а кучер откинул крышку козельного ящика и вытащил оттуда абордажный топор.
Над побережьем Тагизарны загрохотало:
– Эй, чумное отродье вшивой крысы, три пробоины вам в днище и якорь в зад! Хотите взять просоленного да просмоленного боцмана с «Седой волны», гниль вы донная? Ну, идите сюда, идите, вперехлест вас да навыворот, через риф да в щепки!
Боцманскому хриплому басу вторил визг из кареты.
* * *
Визжала горничная, скорчившись средь сумок. Визжала так, словно надеялась, что ее услышат в Джангаше, в казармах стражи, где остался дружок-десятник.
– Кончай голосить, Бирита, – напряженным голосом сказала барышня Маринга и захлопнула «Уммегира, грозу наррабанцев».
В этот миг правая дверца распахнулась. В карету без спросу всунулась неприятного вида башка в беличьей шапке.
– Приехали, красотки, вылезайте, – сипло сообщила башка.
Красотки ответили молча, но решительно и слаженно.
Аймара вскинула ручку и ловко стянула шапку с макушки разбойника на лицо. Опешивший грабитель не успел вскинуть руку к шапке, как Маринга, перегнувшись через колени сестры, стукнула непрошеного гостя книгой по лысой макушке.
В карете толком не размахнешься, но тяжелый том в деревянной обложке не подвел свою хозяйку. Роман сокрушил разбойника так же беспощадно, как его герой сокрушал наррабанцев на астахарских равнинах.
Разбойник негромко хрюкнул и мешком свалился к полозьям.
– Я же говорила – чтение тяжеловатое… – начала Аймара бодро. Но через поваленного дружка в карету уже лез второй грабитель.
Этот ничего сказать не успел, а сразу завыл, потому что Аймара, схватив обе спицы с вязанием, как кинжал, ткнула ими в разбойничью рожу. А когда парень вскинул руки к лицу, оттолкнула его и захлопнула дверцу.
– Ты петли спустила, – хладнокровно заметила Маринга, отложив книгу.
Обе сестры разом нагнулись – и каждая выхватила нож из-за голенища.
Маринга выжидающе обернулась к левой дверце, Аймара – к правой. Ножи они держали умело и привычно.
Сестры из пиратского Рода Винниграй, выросшие на палубе «Седой волны», не собирались выходить из возка и сдаваться на милость разбойников.
* * *
«Будь проклят этот Подранок!»
Хмурый знал, что ему надо делать. Зайти сбоку и помочь сообщнику, который сцепился с воякой в блестящей кирасе. Вдвоем они справятся, и плевать на черную зверюгу с копытами!
Но это Подранок. Тот мерзавец, что вчера унизил Хмурого при всех.
Когда-то у Хмурого была шайка. Маленькая, но своя. А теперь он на побегушках у ведьмы. Но до сих пор он был хотя бы лучшим бойцом ватаги. А теперь…
Всадить бы гаду клинок под лопатку!
Нельзя. После драки парни увидят, что этот негодяй убит в спину.
А если…
Злая ухмылка разорвала лицо Хмурого. И он обрушил рукоять меча на затылок Подранка.
* * *
Когда разбойник, так лихо действовавший двумя мечами, вдруг рухнул под ноги Литисаю, воин не нашел мгновения, чтобы удивиться. Только шагнул назад – и тут же перед ним встал второй разбойник, перепрыгнувший через тело своего дружка. С этим Литисай не стал церемониться: отвел его меч «крылом бабочки», а щитом вмазал ему по голове. Разбойник шарахнулся назад, споткнулся о тело своего приятеля и спиной вперед улетел в снег. Дарнигар не стал дожидаться, когда он встанет, и кинулся к карете: лихому кучеру нужна была помощь.
Сбоку сунулся какой-то бродяга, но Литисай даже обернуться не успел: услышал крик боли и свирепое ржание. Хумсар развлекался как умел.
Оказавшись возле козел, Литисай приказал кучеру:
– Руби ветки, я прикрою.
Кучер понял его без объяснений. Он обернулся к дереву, загораживающему дорогу, и обрушил топор на сук, торчащий вверх.
Литисай тем временем отбивал атаку разбойников. Их осталось трое, и наседали они не так уж свирепо. Поняли, мерзавцы, что с ходу, нахрапом победы не добились – а в настоящем бою им и втроем не одолеть Литисая, с детства обученного сражаться.
Кучер-боцман сноровисто срубил ветви, которые закрывали путь карете, с уговорами перевел лошадей через ствол и крикнул им:
– Хэй! Навались, милые!
Лошади разом взялись с места. Загнутые вверх полозья скользнули на ствол.
– Нам выйти, Джайчи? – донеслось из кареты.
– Вот я вам, паршивкам, выйду! – рявкнул кучер, в запале боя забыв про почтительность.
Карета медленно въехала на ствол – и мягко перевалила на дорогу.
Кучер тут же остановил лошадей и бегом вернулся к Литисаю.
– Полозья целы! – проорал он азартно. – Садись в седло, господин, я прикрою!
Каким бы умницей ни был вороной Хумсар, все же успокоить его удалось не сразу, и для Литисая не лишней оказалась помощь отважного боцмана.
Оказавшись в седле, Литисай направил коня на тех грабителей, что еще стояли на ногах. Те прекратили бой и молча брызнули под прикрытие скал.
– Догоним? – предложил разошедшийся боцман.
– Уходим! – отрезал дарнигар, отправляя меч в ножны. – Пока ублюдки не подобрали лук!
– И то верно, – сразу согласился кучер. Поспешно вернулся к карете, вскочил на козлы, взмахнул кнутом.
Литисай направил Хумсара следом за каретой. Сейчас, когда боевой задор схлынул, он почувствовал, как вернулась боль к израненным ступням и ладоням… пожалуй, лекарь был прав, когда злился на него из-за поездки.
Но сильнее боли была нелепая мысль: хорошо, что бой шел справа от кареты! Аймара могла видеть в окно, как Литисай из Рода Хасчар, дарнигар крепости Шевистур, рубится с разбойниками!
* * *
Добыча ушла. Оставалось с досадой лязгать клыками вслед да зализывать раны.
А ран хватало. Кучер, которому полагалось бы с воплями улепетывать прочь, оказался крепким мужиком: всадил арбалетный болт в бок Тетиве, разрубил плечо Выдре и вскользь махнул по башке Гвоздю. Снесло клок кожи с волосами, кровь текла меж пальцами, зажимающими рану. Но Гвоздь бодрился:
– Мне только б перевязать репу, а там еще и вас потащу. Валшеру хуже досталось.
Лысый Валшер, сидя в снегу, сыпал монотонной бранью, стараясь заглушить боль и стыд. У парней хоть раны боевые, а у него – срам один. Сначала барышни из кареты шарахнули чем-то тяжелым, сознание отшибли. Потом вояка с мечом наступил на Валшера и, похоже, сломал ему руку.
Хмурый осмотрел его опухшую кисть:
– Да, сломано. Но хоть сам дойдешь, тащить не надо. Вон Тетива в себя не пришел, Бурьяну демонский жеребец ключицу сломал копытом, Горластого наемник мечом приласкал… а до того еще барышни Горластому в рожу чем-то острым ткнули. Что ж там за девицы сидели такие, в карете?
– А я и не разглядел толком, – скривился от боли Валшер. – Вижу только: рыжие обе. И одинаковые, как белки на ветке.
– Рыжие? Одинаковые? – Голос Хмурого стал низким и злым, дыхание отяжелело. – И в богатой карете… Знавал я таких лет пять назад…
– Эй, – тревожно огляделся Гвоздь, – а где Подранок? Что с ним?
– Сейчас гляну, – быстро отозвался Хмурый и, оставив Валшера, поспешил туда, где в снегу лежал на спине Подранок. Нагнулся над тем, кого недавно предательски ударил сзади.
«Дышит… ресницы дрогнули… жив, гад! Ничего, это ненадолго».
Разбойник встал спиной к, парням, чтоб не видели, как он вынимает кинжал из ножен. Удар в горло – и кто потом разберет, Хмурый это кинжалом или вояка мечом?..
Но тут в беспомощно лежащем Подранке пробудилось въевшееся в жилы, плоть, кости чувство травленого волка. Разбойник еще толком не очнулся, а рука уже вскинулась наперехват, вцепилась в запястье врага…
Лесные бродяги – те, кто мог ходить – бросились на крик Хмурого.
Приковыляв к месту схватки, они встали над сидящим в сугробе Подранком. Рядом по снегу катался Хмурый, скорчившись, прижав к груди руку с синеющими на глазах пальцами.
– Он мне руку сломал! – обвиняюще взвыл Хмурый.
– Он меня прирезать хотел! – отпарировал Подранок, кивнув на кинжал, валяющийся между ними. – Меня рано добивать, парни!
– Я ему хотел помочь подняться, – заторопился Хмурый, – а он у меня из ножен кинжал выхватил…
– И не кинжалом тебя ткнул, а руку сломал? – зло хохотнул Гвоздь, левой рукой придерживая к голове оторванный от рубахи лоскут.
Хмурый скользнул взглядом по стоящим над ним разбойникам.
Они ему не верили. Ни один.
Оскалившись, Хмурый схватил левой рукой кинжал. Вскочил на ноги. Попятился.
– Суньтесь, ну… тварюги недобитые! Мразь лесная, неудачники покалеченные! Пропадайте с вашей тощей ведьмой!
Подранок поднялся. И тут Хмурый кинулся бежать. Он мчался так, словно за ним гналась волчья стая.
Подранок сделал ему вслед несколько шагов – и остановился.
– Не догоню, – сказал он виновато. – Голова кружится.
– Все мы для погони не годимся, – буркнул Горластый, придерживая левой рукой правую.
– Ладно, парни, делаем волокушу, – вздохнул Гвоздь. – Кто может – тащит Тетиву, кто не может – сам идет. Я вот кровь остановлю – и впрягусь.
– Я тоже впрягусь, вот перестанет башка кружиться, – согласился Подранок.
Балтер зашел к Подранку со спину, здоровой рукой тронул его затылок.
– Ух, какая шишка… и кровь запеклась.
– Это что ж выходит, – возмутился Гвоздь, – из драки только Хмурый вышел целым?
– Ничего, Подранок это поправил, – отозвался Бурьян.
Разбойники расхохотались – даже те, кто при этом кривился от боли – и принялись мастерить волокушу.
* * *
Река лежала под ледяным одеялом, старая ива заботливо склонилась над нею с обрыва.
– Тут славно, – огляделся Дождик. – А уж как летом будет хорошо! Неужто такая речка – и без хозяина?
– Ты ближе-то подойди, – хмуро отозвалась бабка Гульда.
Дождик улыбнулся и ловко спустился по обрыву к полынье под берегом.
Сделал шаг – и замер. Что-то мягко и тревожно толкнуло в сердце.
«Оставь меня. Уйди».
Нет, не так, не слова… словно холодная рука преградила путь к воде.
Уже без улыбки Дождик подошел к полынье, опустился на колени. Тревога остро стучала в висках. Юноша, не касаясь воды, ощущал медленное, словно неживое течение… но что же здесь было не так?
И через мгновение понял – что…
На черной глади не было его лица. Не было склонившейся над водой ивы. Ничего не было – только глубокая, поглощающая все чернота.
Юноша помахал над водой ладонью и неверяще обернулся к берегу.
– Вот-вот, – мрачно подтвердила с обрыва бабка Гульда. – Ничего в ней не отражается. Ни зимой, ни летом.
При слове «летом» Дождику вспомнилась прелестная речушка, встреченная в странствиях. Дикая смородина заполонила ее берега, а в воде росли рогоз и стрелолист, и летали над ними огромные синие стрекозы. Речка ловила отражение всего этого богатства и щедро возвращала его солнцу. Под опрокинутыми в воду прозрачными, чуть подрагивающими ветвями смородины ходили веселые мальки и мерцало желтое дно. Иногда лягушка прыжком разбивала отражение – и круги на воде напоминали мимолетную улыбку юной девушки…
Дождик отогнал воспоминание и заставил себя протянуть руки к полынье. Никогда еще он не касался воды с такой неохотой.
В этот миг произошло нечто страшное.
Дождик словно ослеп и оглох. На него навалилась незримая пелена: чье-то горе, непереносимое, убивающее душу. Черное, мертвое отчаяние, лютая тоска заставили его оцепенеть.
«За что?.. За что?..»
Эти слова… юноша не понимал, пришли ли они извне – или родились в его душе и бьются, словно птенцы, которые не могут проклевать скорлупу и задыхаются…
Как он встал, как отошел от воды, как прижался всем телом к обледенелому склону… но надо же было как-то отойти, нельзя больше касаться этой обнаженной, острой, смертельной боли…
– Эй, – окликнула сверху бабка Гульда, – ты как там?
Звук ее голоса привел юношу в чувство. Дождик вытер рукавом мокрое от слез лицо, шмыгнул носом и полез вверх по обрыву.
Когда Дождик оказался наверху, он почти успокоился.
– Да, – горько усмехнулся он, – у этой речки точно нет хозяина. Говоришь, люди сюда не ходят? Оно и понятно.
– Люди не чуют того, что почуял ты, – строго ответила Гульда. – Их пугает вода без отражения. Вот звери – да, звери понимают: тут что-то не так.
– Да уж, не так… – вздохнул Дождик. И тут же спохватился: – А ты тогда откуда… ты… ты не человек, что ли?
– Не задавай вопросов – не услышишь вранья, – строго одернула его старуха. – Пойдем, я тебе еще кое-что покажу.
* * *
Выспавшись и пообедав, Эшуаф принялся бродить по дому. Новый гость оказался весьма общительным, охотно затевал разговор с каждым, кто ему встречался. А собеседники не сводили глаз с диковинной тварюшки, сидевшей на плече укротителя.
Шесть тонких лап вцепились в куртку, а меж лапами провис мешочек, поросший бурой короткой шерстью. Мешочек опасно колыхался при каждом движении хозяина, но не падал. Эшуаф почти не обращал внимания на своего питомца, лишь иногда поднимал руку и почесывал отвислое брюшко.
Зато с людей Эшуаф не сводил острого, цепкого взора.
Углядел жадный и злой взгляд Хиторша, брошенный вслед малышке Айки, и завел с парнем беседу о том, что все девки – ломаки. Строят из себя недотрог, а сами только и ждут, чтоб их приласкали покрепче.
Хиторш угрюмо кивал.
На кухне Эшуаф наговорил Дагерте кучу приятных слов о ее стряпне, а потом перевел разговор на другое: мол, досадно, что здешний хозяин жену держит как рабыню. Видал он семьи, где жена – всему голова, а муж при ней шелковый, слова поперек сказать не смеет. А коли чего вякнет, так супруга ему – ухватом поперек спины…
Дагерта учтиво ответила, что господину лучше бы уйти с кухни, а то у нее в руках горшок с кипятком, так не вывернуть бы его нечаянно господину на ноги…
Эшуаф правильно понял хозяюшку, вежливо поклонился и поспешил выйти. За порогом тихо сказал: «Оплошка вышла». Пузатик у него на плече закачался так, словно вознамерился брякнуться на пол.
В трапезной укротитель встретил Намиэла и Челивиса, углядел лежащую на столе коробку для «радуги» и предложил сыграть.
– Без меня, – отказался Намиэл. – Так посижу, на зверушку полюбуюсь. Все равно я неудачник.
– Неудачник, да? – кинул на него Эшуаф запоминающий взгляд. – А вот мне, наоборот, всегда везет.
Челивис поморщился. Не любил он тех, кто хвастается благосклонностью удачи. Таких она бросает без всякой жалости.
Но когда застучали пестрые костяшки, когда рассыпался по столу узор из роз, драконов, алмазов и морских звезд… вот тут Челивис удивился всерьез.
Гость выигрывал партию за партией. Выигрывал чисто и уверенно, причем держался равнодушно, без радостного азарта. Похоже, и впрямь привык срывать куш. И не мошенничал, тут Челивис готов был хоть себя самого на кон поставить – не шулер с ним сидел! Да и какой шулер играет на сплошной выигрыш? Надо же партнера обнадежить, заманить…
Тут Челивис спохватился: хоть ставки и были невелики, все же новый знакомец ободрал его, как зайцы зимой обдирают молодую осинку. Игрок про себя выругался и принялся исправлять несправедливость судьбы. Вручную.
Ход игры резко переломился, но Эшуафа это не встревожило. Человек, который только что принимал как должное беспрестанные выигрыши, ничуть не удивился полосе невезения. На губах – приветливая, странно довольная улыбка, а рука чешет бурый бок Пузатика, который оживился, заерзал на плече и принялся издавать чавкающие звуки.
Почему-то Челивису казалось, что партнер видит насквозь его жульнические приемы – и ничего не имеет против.
Когда Челивис крепко уменьшил свой проигрыш, Эшуаф положил коробку на стол.
– Прошу меня простить, но я устал. Если господину будет угодно, продолжим позже. А сейчас – не выйти ли нам на крыльцо? Подышим свежим воздухом…
Челивис кивнул. Его не оставляло странное чувство: словно его как-то обошли… использовали его как-то, демон побери!
* * *
На крыльце и впрямь было славно, чудесный такой денек. Челивис подумал даже: не пригласить ли новых знакомых прогуляться по окрестностям? Попутно он бы поискал эти Барсучьи Хороводы… но главное, конечно, отвязаться хоть на время от Дабунша.
Но предложить прогулку игрок не успел.
За углом дома послышался глухой звук, словно уронили тяжелый мешок или впечатали кого-то в стену. И раздался негромкий, но гневный голос хозяина:
– Ты, паскуда топоровская! Еще увижу, как ты к девчонке лапы тянешь… или хоть слезинку у Айки замечу… то, что от тебя останется, на салазках придется в деревню везти!
