Текст книги "Сокровище троллей"
Автор книги: Ольга Голотвина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Барикай читал бы и читал. Но тут на страницу упала крупная снежинка. Барикай вздрогнул, поспешно смахнул негодяйку, пока та не вздумала растаять прямо на строчках, и захлопнул книгу.
Он с ума сошел! Еще бы под дождем вздумал зачитаться!
Книга стоила дорого. Конечно, не оригинал, написанный рукой великого целителя старых времен, но даже копия на бумаге заставила бродягу Барикая крепко ужать расходы, а порой и поголодать.
Пальцы благоговейно тронули буквы, выжженные на деревянном переплете:
«Астионарри Полуденный Лист из Рода Хисай. Мудрость исцеления».
Ну забрал разбойник лошадь – это ладно, это можно пережить. Барикай не пропадет, пока при нем книга… и талисман, конечно же, главное – талисман!
Там, на лесной дороге, когда перетрусивший лекарь стаскивал свою куртку, грабитель углядел за распахнувшимся воротом рубахи шнурок и спросил:
«Что это у тебя?»
Барикай с вызовом вытащил из-под рубахи кусочек бирюзы в простой железной оправе и отчаянно соврал: «От матери досталось! Последняя память о покойнице!»
И приготовился драться и быть убитым, потому что талисман можно снять только с его трупа. Но разбойник, дай ему Безымянные здоровья, бросил на камешек равнодушный взгляд и принялся выпрягать Ромашку.
Так что хорошо все, что хорошо кончается. А книгу – забрать с собой, забрать! И вот этот мешочек…
Лекарь с удовольствием вспомнил, как в Расмире вылечил от ломоты в спине местного лавочника. Благодарный торговец в качестве платы за растирания вручил Барикаю вот этот мешочек, купленный когда-то у наследников скончавшегося целителя.
Барикай покачал мешочек на ладони. Развязывать тесемки не стал: он и так помнил, что там лежит. Маленькое бронзовое зеркальце, чтобы проверять, дышит ли еще умирающий. Тонкая стальная трубочка. Щипчики, которыми удобно извлекать из раны мелкие осколки костей. Другие щипцы, побольше и погрубее, Барикай уже дважды выдирал ими больные зубы. Маленькие ручные весы с набором крошечных гирь-разновесок. Тонкий, узкий, очень острый нож. Длинная широкая игла. Костяная ложечка для выскребания гноя, которую Астионарри назвал шпателем.
– Шпа-атель, – со вкусом произнес вслух Барикай.
Нет, нельзя оставлять это богатство в тележке! Это надо перед сном рядом с собой положить!
Кстати, а ночевать-то он где будет? Хозяин еще не сказал…
Устроиться можно с удобством, заплатить есть чем. Но денег жаль. Он же кончает бродяжить… ну хотя бы на время. Крыша над головой будет дармовая, еда из солдатского котла. А значит, можно скопить деньжат на давнюю мечту – книгу о человеческом теле. Он видел такую в Тайверане, в книжной лавке. Каждая косточка на отдельном рисунке, про каждую кишку все как есть прописано. В «Мудрости исцеления» про это тоже немного есть, но все больше про лекарства да про то, как распознавать болезнь.
Но хорошие книги стоят дорого, а значит, надо беречь каждый медяк. Говорят, Кринаш берет дешевле с тех, кто ночует на сеновале или в сарае…
Где тут сарай? Ага, вот он. И замка на дверях нет.
Сложив в короб свои сокровища, Барикай пересек двор, приоткрыл дверь сарая, заглянул в щель.
Ого, тут все сделано, чтоб можно было отлично переночевать! Земляной пол щедро усыпан соломой, а посреди сарая вырыта яма, над которой струится красноватое свечение: там угли. И даже бревна вокруг ямы для удобства положены!
Барикай с удовольствием нырнул в теплую темноту, закрыв за собой дверь, чтобы не выстуживать сарай. В темноте, чуть озаренной светом углей из ямы, добрался до бревна и сел, поставив короб на солому и предвкушая, как славно заночует.
И тут он с ужасом понял, что под рукой, опирающейся на бревно, не кора, а чешуя.
Край бревна приподнялся. В полумраке сверкнули маленькие красные глазки и распахнулась клыкастая пасть.
* * *
Дождик издали, от самого леса увидел эту фигурку, такую маленькую и темную на фоне белого снега. Женщина? Девочка? Опрокинулись санки, которые она везла. Женщина пыталась собрать рассыпавшуюся поклажу, а потом опустилась в снег и заплакала, закрыв лицо руками.
Это Дождик увидел уже на бегу. Он кинулся на помощь не раздумывая, словно кто-то ткнул его меж лопаток: «Быстрее!»
Ну да, лопнула старенькая, вся в узлах, веревка, рассыпалась гигантская вязанка хвороста… и худенькая девчонка, сидя в сугробе, ревет-заливается. Ладони прижала к лицу, а меж пальцев слезы сочатся…
Сразу, без объяснений, Дождик понял, что горе такое не из-за хвороста – что ей хворост, собрала бы как-нибудь! – а навалилось много всякого, накипело на душе…
А понял потому, что и с ним такое было однажды.
* * *
Как деревенские парни избили Дождика за то, что с Нернитой целовался, – не плакал, стерпел боль и обиду. Как вскоре после этого мать на костер слегла – не плакал, горе изнутри душу выжигало. А как на следующий день после похорон упустил в колодец хозяйское ведро – тут-то и хлынули слезы. Сидел на старом колодезном срубе в лопухах и ревел. Вроде и беда невелика – ну даст хозяин пару затрещин… Да ведь сколько можно-то – на одного человека, а?
То ли слезы в колодец упали, то ли вода на мальчишеское горе откликнулась, а только на глазах черная гладь пошла подниматься… все ближе, ближе… и вот уже в старом, почти иссякшем колодце вода стоит мало что не вровень с верхушкой сруба, а на воде ведро плавает – только руку протяни…
Взял парнишка ведро – и вода назад отхлынула.
И только тогда поверил Дождик в то, что ему мать перед смертью рассказала. А до этого думал: бредила матушка…
* * *
Если и мелькнул в памяти парнишки колодец в лопухах, то исчез сразу, не до него было. Дождик плюхнулся коленями в сугроб рядом с девчонкой и заговорил негромко, быстро и ровно:
– Все будет хорошо, совсем хорошо, вот увидишь, все уладится, все пройдет, они больше не будут, все будет хорошо…
Кто такие «они» и что именно они «больше не будут», паренек и сам не знал. Он успокаивал незнакомую девочку, как когда-то успокаивал маму, чтоб не плакала. И помогало. Мама улыбалась сквозь слезы и говорила: «Ой, не журчи…»
«Журчание» помогло и сейчас. Плечи девочки перестали вздрагивать. Но руки от лица она убрала не сразу. А когда убрала – изумленно взглянула на незнакомца.
– Вот и славно, – заявил Дождик, поднимаясь на ноги. – А мы сейчас этот хворост ка-ак соберем!
Не сказав ни слова, девочка принялась собирать хворост. Дождик помогал ей.
Девчушке лет пятнадцать. Одета бедно: серенькое платье, теплый платок накинут на голову, а концы перекрещены на груди и завязаны на спине… Это бы ладно, крестьянские девушки нечасто наряжаются: в коровнике да на огороде жаль трепать хорошее платье. Но вот башмаки: вдрызг разбитые, слишком большие, и солома в них набита, чтоб нога в башмаке не болталась…
Веревка из-за узла стала короче и не желала удерживать гору сухих ветвей и сучьев. Дождик распахнул куртку, снял свою опояску, привязал к веревке – только так и справились с вязанкой, которая отчаянно сражалась за свою свободу.
Вторая веревка, за которую девчонка только что тянула сани, тоже была ветхой и ненадежной. «Она хоть до постоялого двора продержится? – с сомнением подумал Дождик, берясь за веревку. – Да ладно, если что – дотолкаю сани».
– Я сама! – гордо вскинула девчонка курносый носик и дернула веревку ручкой в вязаной варежке.
Но Дождик веревку не выпустил. Так и дотащили вдвоем сани до постоялого двора.
В воротах их встретила жена хозяина.
– Айки! Маленькая моя! – всплеснула она руками. – Да как же тебя отец-то одну отпустил?! А волки, а тролли, а люди лихие?..
– Здравствуй, госпожа Дагерта, – улыбнулась девчонка. На лице ее почти не осталось следов недавних слез – снежком стерла… а что носиком покрасневшим пошмыгивает, так то и от холода может быть. – А что такого, если одна? От троллей убегу, я на ногу легкая. Для волка – вон на санках топор лежит. А лихим людям я с моим хворостом и даром не нужна… Меня, госпожа Дагерта, отец прислал. Мы господину Кринашу задолжали, так чтоб я поработала. И хворост тоже ваш, господину Кринашу отцом обещано.
– Работа найдется, – ласково сказала Дагерта. – Беги на кухню. А вот с отцом твоим я еще потолкую.
«Смелая девчушка», – подумал Дождик, глядя вслед Айки.
Дагерта, словно в ответ на его мысли, вздохнула:
– Смелая. Сразу видать – топоровская девчонка. Там трусов не водится. Деревню потому так и прозвали – Топоры, что деревенские никуда не ходят без топора за поясом… или там вилы не прихватив. Места здесь опасные… А с ее отцом я поговорю, мало не покажется! Видел, какое позорище у девчонки на ногах? Думаешь, это от нищеты? Ее папаша не беднее прочих. Не то что башмаки – сапожки дочке справить не разорился бы. А он, коряга жадная, и сам впроголодь живет, старье до лохмотьев позорных донашивает, и дочку нарядить скупится. А ведь не дите малое, заневестилась уже! И долг этот… мелкий ведь должок – заплати, плюнь да забудь! Так нет же, пусть дочка отрабатывает!
«Айки, – подумал Дождик. – Белое Деревце. Красивое имя».
Обсуждать с Дагертой эту храбрую и милую девушку ему совсем не хотелось.
– Хозяюшка, а давай я хворост порублю и сложу, где скажешь.
– Вон там, у поленницы, – указала рукой Дагерта.
И подумала: «Славный паренек. Старательный, работу сам видит. И учтивый такой… Хорошо бы задержался у нас подольше».
* * *
Клыкастая пасть распахнулась перед оцепеневшим от ужаса лекарем. Из глубины этой неподвижной пасти донеслось:
– Зссима. Ххолодно. Плоххо.
И чудовище замолчало, словно ожидая ответа… или в самом деле ожидая… но какого ответа, если Барикая собственная челюсть не слушается?
Чуть выждав, чудовище снова высказалось:
– Сскоро вессна. Хорошшо.
Барикай не был героем, но и тугодумом не был никогда. И сейчас до него быстро дошло: может, потом его и съедят, но сейчас его развлекают учтивой беседой. Про погоду.
– Д… да… – рискнул он ответить. И никто ему за это ничего не откусил.
Правда, два других «бревна» – побольше и поменьше – тоже ожили и задвигались. Но ужаснуться вторично Барикаю помешала приоткрывшаяся дверь.
Через порог перешагнул пятилетний мальчуган. Лекарь не успел крикнуть, предупредить его…
Малыш подбежал к «бревнышку» поменьше, плюхнулся рядом с ним на солому, обхватил чешуйчатую тварь руками и звонко попросил:
– Дяденька Сизый, отпусти Первого Ученика со мной поиграть!
Самое большое из чудовищ вскинуло увенчанную высоким гребнем голову. И в голосе его, неразборчиво шипящем, прозвучала настоящая, вполне человеческая тревога:
– Нельсся! Ххолодно! Просстудитсся!
– Да мы не на дворе! Мы на чердак заберемся, там тепло. У меня там птица живет, на веревке привязана.
Чудовище, на котором продолжал сидеть потрясенный лекарь, заинтересованно встряло в разговор:
– Ссъешь птиссу?
– Нет, она не для еды живет, а для потехи, смешная такая… Ой, я же забыл совсем! К вам гости приехали!
– Госсти? – переспросил тот, кого мальчик назвал Сизым. Остальные двое возбужденно зашипели.
– Ну да, наемники из крепости, аж сам дарнигар! Они прослышали, что у нас ящеры живут, и захотели познакомиться.
После короткого, но бурного шипения (чудища явно совещались) последовал ответ:
– Сснакомитьсся – хорошшо!
Мальчуган перенес внимание на Барикая:
– Господин, там мама на стол собрала! Поспешил бы, а то голодным останешься!
Лекарь (который только что ожидал, что сам будет угощением на чужом пиру) подобрал свой короб с книгой и поднялся на непослушных ногах. Но к двери не двинулся, хотя ужасно хотелось оказаться отсюда как можно дальше.
Конечно, он уже понял, что жуткие твари проживают здесь с ведома Кринаша и что их детеныш дружит с хозяйским мальчуганом. Но все же не мог уйти и оставить мальчугана одного с клыкастыми чудовищами. Мало ли что!..
Только позже, вернувшись в яркое великолепие морозного двора и окончательно поверив, что остался жив, лекарь задал себе вопрос: а как бы он смог защитить ребенка? У него из оружия – только книга. И даже с оружием он ящерам не противник… А там, в сарае, даже мысли такой не мелькнуло – ну странно даже!
Успокоившись, лекарь с интересом и симпатией принялся разглядывать черного чешуйчатого детеныша ящера, которого все-таки отпустили погулять. Оба малыша ни на какой чердак не спешили, а устроили игру в догонялки, причем носились друг за другом с одинаковым успехом. Наконец юный ящер загнал приятеля на высокую поленницу.
Парнишка-работник, рубивший хворост, бросил топор и всплеснул руками:
– Дрова рассыплете, разбойники!
Он осторожно снял хозяйского сынишку с поленницы, но взглянул на ящерка, в предвкушении разинувшего пасть, – и посадил мальчика к себе на плечи.
– Нечессно! – возмутился ящер и, поднявшись на задние лапы, попытался тяпнуть малыша за валенок. Но работник с хохотом завертелся, не давая черному ящерку добраться до добычи.
Работник смеялся, мальчик восторженно визжал, а ящер, судя по всему, забыл обиду и тоже развлекался вовсю.
Барикай подумал, что ящеры тут, похоже, никому не страшны – хотя, конечно, хозяин мог бы его и предупредить!
Но бродячий лекарь был человеком незлопамятным и не пошел к Кринашу скандалить. Куда интереснее было наблюдать за суматохой, которую устроила эта странная компания.
За веселой возней никто не заметил чужого человека. Лишь когда огромный черный пес загремел цепью у будки и залаял, работник спохватился – снял малыша с плеч, поставил на землю и обернулся к вошедшему во двор крестьянскому парню лет двадцати, в добротном полушубке, крепких сапогах и волчьей шапке набекрень.
Лекарь хмыкнул: небось первый парень на деревне. И явно не беден, и собой хорош – на грубоватый, простонародный лад. Русые курчавые волосы. Хозяйский, гордый разворот широких плеч. Уверенный, даже нагловатый взгляд серых глаз. Должно быть, не одна здешняя красотка потеряла покой и сон.
Про ящеров парень наверняка слышал: на черного детеныша глянул без страха, но с неприязнью.
– У вас что, эту мразь не на привязи держат? – удивился он в полный голос.
Черный ящерок, как тут же выяснилось, глухотой не страдал и в чужом языке изрядно преуспел. Он взвился на задние лапы и сердито прошипел:
– Ссам мрассь!
Мальчуган, мгновенно посуровевший, уже лепил снежок. Он не собирался бросать друга на произвол военной удачи.
– Эй-эй, малыши, – вмешался работник, – а ну бегите в тепло, не то простудитесь!
Мальчишка показал язык обидчику своего приятеля и гордо прошествовал мимо него к крыльцу. Черный ящерок заскользил следом, на ходу тоже высунув в сторону грубияна длинный, узкий, по-змеиному раздвоенный язык.
– Мало тебя отец порет! – бросил парень вслед мальчишке.
Тот задержался на крыльце – и в плечо чужаку ударил не зря слепленный тугой снежок.
Парень дернулся было вслед, но вовремя сообразил, что будет выглядеть смешно в погоне за пятилетним карапузом.
– Ну зачем же так? – мирно сказал работник. – Дети все-таки…
Парень смерил его презрительным взглядом.
– Кринаш купил раба? А я и не знал.
– Если это про меня, – все так же беззлобно откликнулся работник, – то я тут постоялец.
Вид у парня стал заметно почтительнее. На постоялом дворе гость – король.
– Хиторш Падающий Камень, – назвался он на всякий случай. – Из Семейства Аджунер. Топоровские мы. А ежели господин – постоялец, так чего с хворостом возится?
– Дождик, – представился в ответ собеседник. – Работаю за постой: с деньгами туго.
– А, Отребье… – сплюнул Хиторш, разом забыв учтивое слово «господин». Новый знакомый оказался ничтожеством, чуть выше раба.
– Привет, Хиторш! – поздоровался с парнем вышедший из конюшни хозяин. – Каким ветром ко мне?
– Наши старики потолковали и послали меня сюда поработать, раз гостей много, – с поклоном ответил парень.
– А, ну-ну. Тогда бери ведро и натаскай воды вон в ту бочку.
Тут из-за угла дома вышла Айки – оживленная, веселая, в руках корзинка: в погреб бегала за припасами.
Увидела Хиторша. Глаза девчушки округлились, улыбка исчезла. Она проворно взбежала на крыльцо и юркнула в дом, как мышонок в спасительную норку.
* * *
Гости уже сидели за столом, когда появился обещанный Дагертой бродячий певец. Еще в сенях он был тихо обруган хозяйкой за то, что шляется по лесу, троллей тешит, вместо того чтоб петь гостям. Для чего его тут зимовать оставили? За что кормят-поят? А ну живо за лютню… нет, поесть-то можно, а потом сразу петь, да чтоб не вытье тоскливое, а что повеселее!
Усаживаясь за длинный стол (за которым сидели и господа, и слуги – только на разных концах), певец сообщил:
– А я троллей видел. Четверо, ниже по течению, у Лисьей скалы.
Никого он этими словами не удивил. Тролли считались такой же принадлежностью здешней зимы, как и сугробы.
Только юный Сын Рода, недавно приехавший сюда поохотиться, негромко протянул:
– Страх-то какой…
Певец Арби не ответил: уже наворачивал кашу с курятиной. Ему недосуг было вести разговоры: поесть бы скорее да и впрямь спеть что-нибудь гостям. Незачем сердить Дагерту.
А вот Челивис воспользовался этой короткой репликой, чтобы познакомиться с подавшим голос круглолицым, щекастым юнцом. Ибо юнец этот вызывал у авантюриста серьезнейшие опасения.
Да, вид у паршивца наивный. Да, можно поручиться, что он только-только отцепился от маминого подола, а до того рос на свежеиспеченных булочках, варенье и прочих домашних лакомствах. Ну и что? А сколько раз приходилось матерому шулеру Челивису изображать из себя наивного провинциала, неиспорченную душу, простака несусветного?
Нет, юнца недооценивать нельзя. Ведь что известно Челивису про этого светлобрового, розового молочного поросенка?
Приехал за два дня до Челивиса с попутным купеческим караваном. Купцы на следующий день двинулись дальше, а поросенок здесь остался. Говорит, приехал поохотиться. А при себе у него только арбалет и колчан стрел. Охотник, да? И никого с собой не взял – ни напарника, ни охранника. Такой грозный, что любую Подгорную Тварь плевком в бегство обратит? А троллей заставит свою добычу тащить до постоялого двора?
Да чтоб Челивису до самой смерти не отвязаться от Клешни и Дабунша, если этот молокосос собирается пустить хоть одну стрелу во что-нибудь скачущее или летящее… Кстати, а как зовут-то молокососа?
Челивис учтиво подхватил брошенную розовощеким юнцом реплику:
– О да, эти тролли – истинная беда. Хорошо бы король прислал отряд, чтобы очистить здешние места… Ах, прошу простить мне неучтивость, я же не представился! Челивис Парчовый Кошель из Рода Вайсутар… а с кем меня свела судьба?
– Намиэл Мягкая Перчатка, – представился «поросенок». – Из Рода Жервил.
Внезапно на другом конце стола, где ели слуги и батраки, громила Дабунш оторвался от еды и с интересом спросил:
– Это который Жервил-и-Винниграй?
Челивис бросил на Дабунша грозный взгляд и в изысканных выражениях извинился перед собеседником за бесцеремонность и невоспитанность слуги.
Но юноша не обиделся.
– Он прав: так наши два Рода в столице и называют, обязательно вместе. Папе и его компаньону принадлежат верфи, несколько кораблей… ну еще по мелочи – лавки, кабаки.
«Тебе это – мелочи?» – мысленно восхитился Челивис.
А юнец, оказавшийся отпрыском богатенького папочки, уже увлеченно расспрашивал певца Арби о троллях. Челивис пока помалкивал.
И тут юный Намиэл сказал нечто такое, от чего у Челивиса пропал аппетит.
– Арби, хозяюшка говорит, что ты много бродишь по здешним лесам. Скажи, не попадалось ли тебе место, которое называлось бы Улыбка Рыси?
* * *
Пора было возвращаться. Но охота не задалась, а возвращаться с пустыми руками нельзя.
Старый Хырр скажет: «Детеныш». Ей скажет, Агш. Она вожак охотников. Она не принесла мяса.
Племя слушает Хырра. «Детеныш», – скажет он. И Агш станет детенышем. Положит дубину у входа в пещеру и пойдет в угол к старикам и мелюзге. Скоблить шкуры, кормить огонь. Пока Хырр не скажет, что она выросла.
– Уходим? – с надеждой спросил Агш один из троллей.
– Не уходим, – решилась молодая самка. – Охотимся.
Трое троллей негромко зарычали, оскалив клыки.
Подступала ночь. Опасная. Злая. Ночью ходят Те, Кто Убивает. Ночью надо спать в пещере у костра.
Но Агш не пойдет в пещеру без мяса.
Самцы послушаются. Если они захотят уйти, Агш скажет им: «Трусы».
Самцы этого не хотят. Они хотят Агш. Агш молодая, сильная.
Но Агш упрямая. Она хочет родить детеныша от сильного самца. Сильнее, чем она сама.
Ни один самец не справится с Агш. Она сильная.
В племени два самца едят каменные грибы. Старый Хырр запрещает, но они едят. Каменные грибы дают им силу, как у горной лавины. Но отнимают разум. Глаза у самцов становятся красными. Они не говорят, а рычат. Они тоже хотят Агш. Они сильнее Агш. Но им ее не одолеть. Агш бегает быстрее всех в племени…
– Охотимся, – сказала молодая самка.
Она поглядела с вершины скалы на берег реки.
Хорошо видно. Далеко. Вон там – берлога людей. Там живет страшный Кринаш. Он бросает камни через реку. Он убивает троллей издали. К берлоге Кринаша идти нельзя.
Но других людей ловить можно, если их мало. Люди – мясо.
– Охотимся, – покорно повторили вслед за Агш три самца.
* * *
Айки оттирала золой котел и старалась не плакать. Если госпожа Дагерта заметит заплаканные глаза, отмолчаться не удастся. А рассказывать… рассказывать нечего. Дура она, вот и все.
И днем разревелась хуже малого ребенка. Тоже мне горе – хворост рассыпался! Тот парнишка, Дождик, наверное, смеется над нею сейчас…
Нет. Не смеется. У него глаза добрые.
Ну зачем Кринашу столько работников, да еще среди зимы? Айки и Дождик управились бы с делами.
И не заявился бы сюда Хиторш!
Не плакать. Только не плакать. Что скажешь госпоже Дагерте, если увидит? Слезы из-за того, что сюда притащился Хиторш? А что ей Хиторш сделал-то? Ударил? Приставал грубо? Крепким словом обидел? Не было такого.
И кому какое дело, что у этого красавчика глаз дурной?
Вроде бы всем парень хорош, деревенские девчонки обмирают от его вида… неужели не замечают, как страшно он глядит? Словно грубо берет за плечи – и надо вырваться, не поддаться…
Как хорошо было без него на постоялом дворе! Хозяева добрые, работа не тяжелее, чем дома, люди вокруг новые – интересно же! Когда Айки шла сюда – побаивалась ящеров. А увидела утром в окошко, как хозяйский сын с ящерком с прогулки прибежали и мальчуган приятеля до сарая проводил, так бояться перестала. Недавно по просьбе хозяйки заскочила в сарай, спросила: «Все ли в порядке?» А они так смешно зашипели: «Вссе хорошшо…»
И Дождик их не боится, вон как играл с Первым Учеником!
Нет, вот что бы Кринашу сказать: «Ступай, Хиторш, домой. У меня уже двое работников: Дождик и Айки!»
Хотя… Айки ведь не знает, надолго ли здесь Дождик! Он тут человек чужой. Может, завтра и уйдет.
Почему-то эта мысль так огорчила Айки, что новая слезинка скатилась по щеке. А вроде справилась уже со слезами!
И тут из-за окошка послышался голос Дождика. Негромкий, не поймешь даже, о чем он говорит (ставни-то закрыты, зима же, вот и плохо слыхать).
Вот вроде и не с нею, Айки, он разговаривает – а до чего утешительный голос! Добрый такой…
Дождик замолчал, ему ответил Кринаш. Хозяин говорил громче и разборчивее:
– А ты, паренек, надолго сюда?
Слезы сразу высохли. Айки оставила котел и кинулась к окну.
Подслушивать нехорошо? Ну и пусть. Айки обязательно надо узнать, что ответит Дождик.
И она услышала:
– Да я и сам не знаю, хозяин.
– Не знаешь? Стало быть, просто бродяжишь?
– Вроде того.
– Зимой скитаться – дело паршивое. По себе знаю. Сам когда-то ходил от деревне к деревне, пока меня один наемник в ученики не взял. Где ты зимой работу сыщешь? Оставайся хотя бы до весны!
Дождик молчал. Айки затаила дыхание.
И тут в беседу мужчин ворвался неприятный, резкий голос:
– Ты бы, Кринаш, спросил лучше: будет ли парнишка жив к весне?
«Бабка Гульда!» – охнула про себя Айки, сжав кулачки так, что ногти вжались в ладони.
Мужчины ошарашенно молчали. Затем заговорил Дождик – тихо, неуверенно:
– А… а что, это по мне видно?
– А ты как думал? Вашего брата по глазам признать можно, если глянуть умеючи. Сколько тебе жить-то осталось?
– Ты же сама сказала, – горько откликнулся Дождик. – До весны…
* * *
Сизый был доволен – тягучим, длинным удовольствием, от носа до кончика хвоста.
Ему, совсем молодому ящеру, еще не избывшему детскую черноту (только голубовато-сизые разводы бегут по чешуе, обозначая будущий цвет), доверено было учить язык людей. Потом пойдут переговоры из-за Дивной Купели (которую люди называют Смрадной Трясиной), и тогда он, Сизый, будет голосом всех ящеров. И Ловец Ветра. И Первый Ученик.
Только что к ним приходил вожак человеческих воинов. Ящеры вели с ним разговор. Хороший, понятный. Вожак-человек разрешил троим ящерам охотиться в его угодьях. Ящеры и так охотились, но разрешение, данное чужому, пришлому, – это для них важно.
Их пригласили посетить человеческую берлогу… как она называется? Не вымолвить!
– Первый, – прошипел Сизый ученику, – как называется человечье логово, куда нас звали?
– Крепоссть, – без запинки ответил малыш.
Первый в жизни Сизого ученик – и такой умница!
И ему явно идут на пользу игры с человеческим детенышем. Уже знает больше слов, чем оба старших ящера.
А в «крепоссть» и вправду надо наведаться, да не с пустой пастью. Надо будет завалить зверя покрупнее – лося или оленя. И принести чужому вожаку лучший кусок добычи, как требует обычай…
Скрипнула дверь. На пороге встала человеческая фигурка с торчащими в стороны хвостиками из длинной светлой шерсти. Ящеры уже знали, что это называется «косички».
До чего все-таки безобразны люди! Умны, спору нет. Иногда отважны. Но безобразны до изумления. Даже глаз всего два! Третьего, на макушке, нету!
Существо с косичками опустилось на солому.
– Сегодня мы выучим названия частей тела, – раздалось шипение на языке ящеров. – Вот это – рука.
Вперед вытянулась передняя лапа – голая, без чешуи, отвратительно светлая и, что самое ужасное, лишенная когтей.
– Рукха, – послушно вытолкнули из глоток ящеры.
Может быть, воины-люди и опаснее, чем воины-ящеры.
Но маги у чешуйчатого народа куда могущественнее! Попробовал бы маг-человек принять облик ящера и пробыть в нем несколько охотничьих сезонов – да так, чтоб за своего приняли и в стаю допустили! А вот самка по имени Короткий Хвост живет себе у людей под видом человечьего детеныша, которого тут называют Недотепкой. Мудрая, отважная самка!
– Пальцы, – пошевелила наставница отростками на лапе… нет, на «рукхе».
– Пальссы, – послушно повторили ящеры.
* * *
– Я и сам ничего не знал, пока мама не умерла. Она перед смертью рассказала, что моим отцом был не человек, а водяной. Знаете, хозяин реки…
– Ясно-понятно, знаем, – кивнул Кринаш. – У самого водяница в соседках, даже видел ее пару раз. Вот только не знал, что у них с людьми дети бывают.
– Бывают, – тоном знающего человека подтвердила бабка Гульда. – Только долго не живут. Тебя, паренек, мать крепко любила.
– Да, – кивнул Дождик. – Она так и сказала: «Я тебя своей любовью на свете держу. Пока я жива, ты человек среди людей. А когда умру, вода над кровью верх возьмет. Найди, сынок, себе реку или озеро, не то по земле растечешься, туманом растаешь, в облака уйдешь…»
– Так мало ли на земле рек да озер? – не понял Кринаш.
– Да заняты все! – не сдержавшись, выкрикнул Дождик. Взял себя в руки и продолжил спокойнее: – Иной пруд мелкий, чуть больше лужи… а даже подойти не смей!
– Стало быть, хочешь в наших краях обойти все реки и озера, а потом дальше двинуться? – сочувственно спросил Кринаш.
– Да. Я как раз хотел расспросить…
– А ты не подумывал податься в колодезники? – перебила парнишку Гульда. – Колодцев много – колодезников мало. Будешь век за веком жить рядом с одной семьей, сроднишься с нею, подружишься. Детишки с тобой играть будут, а взрослые станут гордиться: хорош, мол, у нас колодец – и в жару не пересыхает, и вода до того вкусная!.. Если кто в чужие края подастся – во сне будет видеть родной дом и колодец…
Дождика передернуло.
– Думал уже! Говорил себе: все лучше, чем умереть… Но не могу я, бабушка! Как посмотрю в черноту, как подумаю: вот вода столбом стоит, неподвижная такая… ужас!
– Что бы ты понимал! – возмутилась Гульда. – Да колодец через подземные ключи со всей землей шепчется!
– А ты откуда знаешь? – удивился Дождик.
– Старые люди многое знают, – отрезала старуха и обернулась к Кринашу: – А что, хозяин, не отвести ли мне парнишку к Безымянке?
– Туда же никто не… – Кринаш осекся – и продолжил другим тоном: – А попробуй! Ясно-понятно, раз парню пропадать…
– Безымянка – это что? – встрепенулся Дождик. – Речка?
– Лесная, – ответила Гульда. – Впадает в Тагизарну. Хозяина у нее нету, уж поверь.
Дождик оживился, просиял, чуть не заплясал.
– Пойдем, бабушка! Пойдем скорее! Покажи!
– Что, на ночь глядя?! – возмутился Кринаш. – Чтоб тебя в лесу сожрали? До утра и не думай!
– До утра будешь думать о другом, – неожиданно хмуро сказала старуха. – Почему у речки нет хозяина? Почему люди к ней стараются не ходить? Почему даже звери обходят ее берега?
Дождик озадаченно притих.
– Я тебе еще загадку подкину, – продолжала бабка Гульда. – Осенью из-за Грани выбрело в наш мир водяное чудище. Поселилось в Безымянке. Выбрасывало на берег петли – тонкие, как рыбацкая леса. В эти силки оно ловило дичь, затаскивало ее в воду.
– А верно, – вспомнил вдруг хозяин. – Меня Молчун предупредил, аккурат перед тем как распрощаться! – Он покрутил головой, вспомнив, при каких небывалых обстоятельствах расстался со своим бывшим рабом. – Сказал: меня какая-то пакость чуть в Безымянку не уволокла, так ты, Кринаш, поосторожнее будь…
– Сдохло чудовище, – сообщила Гульда. – Не вынесло наших морозов. Я его на берегу видела: вмерзло в лед.
Старуха обернулась к юноше. Пронзительно глянула в глаза:
– На берегу Тагизарны! Не Безымянки, а Тагизарны! Даже оно в той речушке не прижилось, прочь подалось!
– Вот я завтра на эту речку и гляну, – тихо и твердо сказал Дождик.
А в доме, у кухонного окна, замерла Айки, прижав к груди испачканные золой руки.
Да, она еще днем сказала себе, что Дождик – совсем как добрый принц из волшебной сказки.
Оказывается, он и впрямь из сказки. Но эта сказка может очень печально кончиться.
* * *
Вечером Челивис, сидя на краю кровати и развязывая ремни на сапогах, спросил:
– Дабунш, а этот щекастый… Намиэл… Он действительно богат?
Дабунш, устраивающийся поудобнее на лежащем у стены тюфяке, ответил не сразу. Челивис уже знал, что громиле надо сначала обдумать вопрос. А потом – обдумать ответ.
– Богатый. Очень. Вся столица знает.
Еще подумал и добавил:
– Бернидийцы. Поговаривают, раньше пиратами были. Крепко дружат. Жервил-и-Винниграй. Их так все зовут.
– Он за кладом охотится, это ясно, – сказал негромко Челивис. – Тоже копию карты заполучил. Но если мальчику из богатого дома вздумалось поиграть в кладоискателя, он должен был с головы до ног обвешаться снаряжением и оружием. И обязательно взять охрану. Как же его одного из дому отпустили? Не знаешь, много при нем слуг?
