Текст книги "Темная сторона Сети (сборник)"

Автор книги: Ольга Денисова

Соавторы: Юрий Погуляй,Дмитрий Лазарев,Николай Иванов,Алексей Шолохов,Максим Кабир,Олег Кожин,Александр Матюхин,Александр Подольский,М. Парфенов,Мария Артемьева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Я задохнулся от ужаса и открыл глаза.

Вокруг все по-прежнему. Серые гладкие стены. Надписи. Красные и черные. Жара. Дышать горячо.

Жаль, что я не растение. Как все люди, я вдыхаю кислород, а выдыхаю углекислый газ, и его все больше накапливается в камере. Если ничего не изменится – я умру. Почему же именно я?!

Не понимаю. Я ведь жил как все живут. Выполнял что велено, что нужно – как все. Если и сделал кому-то плохо, так нечаянно. Чаще по глупости. И уж точно не больше других зла натворил. Да и можно ли это назвать злом? Какие-нибудь пустяки. Мелочи…

Но ведь должна быть причина!!!

Перебираю в памяти – ничего. Разве что сухой хлеб. Бабушка говорила: выбрасывать хлеб, даже сухой, которым хоть гвозди забивай, – большой грех.

А я не люблю сухой хлеб. Даже просто вчерашний не люблю, у которого корка подсохла. Сухая корка царапает десны, и потом от этого бывает оскомина.

Нет, я люблю свежий хлеб. Свежайший! Утром завариваю кофе – я пью его с молоком и сахаром. Отрезаю ножом янтарную на просвет пластиночку масла, кладу на пухлый белый мякиш булки…

Ха-ха-ха!

Конечно, вот она, причина моих терзаний, – ненависть к сухарям! В животе забурчало, и от хохота – еще сильнее, в желудке полоснуло бритвой, и я опять заплакал – от боли…

* * *

Написано красным: «Обожаю людей. Вы не любите людей, потому что не умеете их готовить. Ах, эта колбаса докторская! И замечательный суп из бакланов. Ммм! Пальчики оближешь».

Знать бы, кто это написал.

Уже несколько часов меня терзает голод.

Почему – часов? Может быть, дней?

Не знаю, сколько прошло времени. Давно. Я ведь спал. И терял сознание. А во сне время не измеришь.

Я слышал, что, если не пить воду, то человек умирает от жажды через три дня. Смерть от голода наступает позже, в зависимости от физических данных. Иногда требуется не меньше месяца… Смерть от удушья мучительнее, но быстрее.

Интересно, какой объем у этой комнаты? Как скоро она заполнится углекислым газом от моего дыхания?

На самом деле все подсчеты слишком приблизительны. Например, я видел сон, когда спал. Я мог спать семь часов, а мог – всего двадцать минут: сны будут сниться одинаково.

Хватит. Я не хочу высчитывать время своей смерти! Это слишком.

Написано черным: «Не знаю, за что можно любить людей. Ведь это просто мясные бочонки. Некоторые с жиром. Воняют и с душком».

Что-то подвигло моих мучителей – или он один? – на темы о еде… В ушах звон, но, кажется, это дребезжат равнодушные серые стены. Наверное, похититель и видит, и слышит меня. Я же болтаю без умолку – боюсь замолчать. Боюсь услышать снова тот шорох и потрескивание.

Я где-то читал, что человеческий мозг не выносит тишины. В долгом одиночестве тишина приводит к галлюцинациям, как зной над асфальтом вызывает миражи. Но на меня смотрят только серые стены. Они реальны настолько же, насколько реален я сам. И по этим стенам все ползут и ползут надписи – черная, красная. Попеременно.

Красная надпись на несколько секунд открывает невидимый мне воздуховод. А черная его закупоривает, преграждая доступ самой мизерной порции свежего воздуха. От чего я умру раньше – от жажды, от голода, от теплового удара или задохнусь? Давайте сделаем ставки!

Хохот снова душит меня, но в горло будто песка насыпали– смеяться больно, и я только трясусь и кривляюсь.

Если будет слишком много черных надписей на стенах– я задохнусь. Медленно. Кто-то придумал эту пытку…

* * *

Кажется, еще утром я был свободным человеком. Спокойно вышел себе на улицу, ни о чем не догадываясь, не подозревая. Шел, стискивая ключи в кармане плаща. Воробьи утром дрались у помойки, воюя за корку, выпавшую из чьего-то ведра. А я шел себе. Повернул на Афанасьевскую… И вдруг за моей спиной зашуршало. Как будто там волокли по земле чей-то труп. Что-то мертвое, длинное и сухое… Сердце тут же обросло льдом.

Черная надпись. Уже трижды подряд – черная. Мышцы напряглись сами собой, тысячи горячих иголок впились в тело. Руки и ноги начали подпрыгивать, хаотично трепыхаться. Что еще за напасть?

Это унизительно: дергаюсь, словно паяц, деревянная кукла на веревочках. Или того хуже – как дохлая лягушка под током.

Черная. Снова. Черная.

В комнате делается темно. Черные надписи… Они наползают, как стаи муравьев. Они тащат меня за собой – в темноту могилы.

Черным… «Ненавижу людей. Перестрелял бы, дай волю, больше половины своих знакомых. Скоты! Сволочи! Уроды! Для них ничего нет, кроме денег. Деньги и карьера. Беспринципные твари. Мало того – они все притворяются. Сделает гадость – и говорит: „Я пошутил!“ Видали такого шутника? Да он хуже свиньи!»

Черным… «И что за мужики пошли? Поголовные эгоисты, маменькины сынки. Тетки не лучше – гламурные дуры. Во что все эти люди превратили страну? Мы же никогда не выберемся из катастрофы!»

Пожалуйста… Дайте красную! Я хочу дышать…

«Кругом шакалы, шкурники. Каждый только за свое держится. Молодые мамашки офонарели, трясутся над своими детенышами как самки какие-то. Коровы. Старухи и старики всюду лезут без очереди. Мужики хамят. Раньше в метро место уступали женщинам, а теперь хоть повесься прям над их головой – задницу не оторвут. Чтоб вы все сдохли!!!»

Темнота перед глазами. Вспышки разноцветных молний.

«Мой парень – настоящий негодяй. На День святого Валентина всем подарили мишек, а мой жмот открыточку принес. Нате вам! Понятно, я ему скандал закатила. Так он меня бросил, мразь бесчувственная. Ненавижу людей!»

Воздуху, хоть немного… О-о-о…

«Каждый человек по-своему интересен. Любить людей надо хотя бы из любопытства». Красное!

Черное…

«Все бабы – суки. Среди мужиков у меня нет друзей. Они тупо меряются членами по каждому поводу. Ненавижу людей».

Змея. Громадная чешуйчатая тварь. Она ползает снаружи, стискивая кольца холодного тела, давит стены моей тюрьмы. У нее плоская черная голова с крохотными злобными глазками, она всунулась ко мне сквозь стену… Черная пасть с шипением раскрывается. С острых зубов капает яд.

«Я живу среди людей и не могу их не любить. Если человек не любит людей, значит, он не любит самого себя, ведь мы все – люди!»

Змея исчезла. Какое же это счастье – просто дышать! Нашелся добрый человек, написал красным. Ужасно жалко себя. Плачу, лежа на полу. Внизу кислорода должно быть больше. И здесь, наверное, холоднее.

Красная надпись. Черная надпись. Опять черная. В людях столько злобы.

От нехватки кислорода я начинаю зевать, дышу все чаще и чаще.

* * *

Красная надпись – вдох. Глоток воздуха. Черная – выдох. Нечем дышать. Ненавижу черное.

Вдох. Выдох.

Красное. Черное.

Сколько людей – столько здесь ненависти.

Щеки мои втягиваются и опадают, дрожа, словно жабры у рыбы. Сам себе я напоминаю рыбу – вялую, оглушенную плотвичку. Кто-то зацепил меня и выбросил на берег… И здесь я погибну. А тот, кто меня погубил, возможно, и не хотел ничего плохого. Он мечтал о другой рыбе – крупной, красивой. Я просто попался в сети. И теперь умру, забив песком пересохшее горло.

Кто, кто пишет здесь красным и черным на стенах? За что они губят меня?!

Почему я?!

Силы на исходе.

То, что творится со мной, – никчемная, глупая фантазия.

Но разве это единственная человеческая выдумка, способная убивать?

«Люби ближнего своего, прощай врагов твоих».

Глоток воздуха.

«Зачем лицемерить? Люди – враги, с ними надо бороться. Лицемеры, все до одного. Я ненавижу людей».

Я пытаюсь подняться – не знаю, зачем… На ногах мне уже не устоять, я и сидеть не в силах: слабость во всем теле. Голова кружится, перед глазами мельтешат мухи. Скоро ли конец? Я не хочу досматривать это кино до конца.

Я запутался в мыслях и во времени. Когда жизнь отмеряют короткими глотками воздуха, это немудрено – запутаться в секундах, утопить разум в мгновениях.

Как прекратить пытку? Неужели никто не придет на помощь? Я же ни в чем не виноват! Я ничего не сделал плохого. Да, да, я ответил на вопрос… Поставил галочку и согласился, чтоб ради всего человечества страдал один, но почему же непременно меня?!.

«Посмотрите на себя, какие вы подонки! Ненавидите друг друга, ненавидите людей? Ну идите, убейтесь об стену. Тот, кто ненавидит, – сам заслуживает смерти».

Вдох.

«Люди! Самые мерзкие, самые поганые твари. Они воняют или потом, или духами, их дети воняют какашками, а старики – мочой».

Выдох.

«Дождаться благодарности за свои добрые дела? Нет, это, конечно, редко. Скорее, наоборот. Но это не значит, что можно позволить себе оскотиниться…»

Вдох! Дышу. Змея шелестит за стеною, я слышу, как она ворочается.

Черная надпись. «Я одолжила соседу деньги. Он не отдал. Потом снова пришел просить. Пьяный в зюзю. Я сказала – нет. Так он, сволочь, стоял и орал на меня матами. На весь подъезд. Нет, делать людям добро ни к чему. Только себе же хуже сделаешь!»

И снова черным: «Люди подонки. Их всех надо уничтожить. Травить, как крыс. Морить, как тараканов. Без них на Земле будет чище».

Господи! Кто делает это со мной? Как остановить это?!

Черным: «Люди задают дурацкие вопросы и дают дурацкие советы. Они не знают, в чем смысл жизни, и даже не думают об этом».

В глазах темно. Грудь сдавило. Меня сейчас разорвет изнутри. Змея…

«Люди живут в абсурде и притворяются, что так и надо. Жалкие существа. И при этом – безжалостные! Разве это люди? Это спам».

Воздуху! Дышать… Боль в груди разрывает легкие. Дайте мне воздуху. Я хочу жить. Чем мне спасти себя? Жить.

– ЛЮДИ, Я ВАС…

Написано черным.

* * *

Дорогой друг! Тебе не придется ничего делать. Просто ответь на вопросы нашего теста:

– Любишь ли ты людей или ненавидишь их?

– Считаешь ли ты разумным, чтобы из девяти миллиардов людей кто-то один погиб в мучениях, а в награду за его гибель человечество получило бы в свое распоряжение вакцину абсолютной гуманности?

И помни: если ты не ответишь – уже завтра люди на планете Земля начнут умирать от неизлечимой болезни…

Александр Подольский
Цифропокалипсис

© Александр Подольский, 2015

Ему всегда нравились книжные этажи. Прижатые друг к другу корешки, выцветшие страницы, шелест бумаги. Жук понимал, что больше всего в изгнании ему будет не хватать этого волшебного запаха библиотеки. Тут даже номера страниц писали буквами, а за стенами Башни бушевал совсем другой мир. Оцифрованный.

На лбу с каждым ударом сердца пульсировала буква Ж – полученная при рождении отметка о принадлежности к своей группе оборотней. Так уж вышло, что единственные друзья Жука тоже относились к началу алфавита. А и Б ждали на крыше, пришли прощаться. Чуть поодаль докуривал сигарету Филин, которому и предстояло оставить Жука под цифровым небом.

– Мне так жаль, – прошептала Азия и полезла обниматься. – Превращайся при любой опасности, понял? Не тяни, сразу превращайся. Так больше шансов… так ты хотя бы сможешь…

– Прожить подольше, я понял, – закончил Жук.

Под ногами всё ещё виднелась засохшая кровь, заставляя вспоминать снова и снова. Крики, цифру, убитых. Вчера ночью он дежурил на крыше и спутал в тёмном небе оборотня буквы Ф с обратившейся восьмёркой. Издалека Ф и 8 очень похожи, но Жук различил чудовище, только когда оно оторвало голову первому часовому. А потом и вовсе растерялся, наблюдая за резнёй. Если бы не огнемётчики, четырьмя трупами дело бы не ограничилось.

– Там же не только враги, – сказала Азия. – Остались люди, есть и блуждающие буквы.

– Ну всё-всё, – растолкал их Бор, – хватит тут соплями исходить, расценивайте это как вылазку в стан чисел. Как знать, авось вернётся ещё наш Жучара!

Жук хмыкнул. В такую перспективу он не верил. Вот наткнуться на флибрусеков, с которых и начался цифропокалипсис, на фанатиков или дикарей – это пожалуйста.

– А даже если и нет, – с неуместным весельем продолжал Бор, – какая разница? Годом раньше, годом позже. Мы проиграли, когда они убили последнего Ё. Теперь эту заразу не победить. Так что наслаждайтесь жизнью, дети мои!

Жук подошёл к краю и посмотрел вниз. Рёв нарастал, поглощал остальные звуки. Казалось, от него пульсирует даже цифровая пелена, закрывшая большую часть неба. Оцифрованные совсем обезумели. Они кидались на стены, громоздились друг на друга, волнами врезались в металл, размазывая по нему своих же собратьев. Башня держалась.

Рядом возник Бор и сунул что-то Жуку за пазуху. Азия вытаращила глаза:

– Это что, это…

– Окстись, женщина! – заткнул её Бор, театрально грозя пальчиком и глазами показывая в сторону Филина. Затем прошептал: – Раз ни оружия, ни припасов ему с собой не дают.

Филин сбросил с себя человеческое обличье и глядел на границы новых небес, на сцепленные в замки тройки. Вдалеке вспыхнуло, и к земле полетела маленькая точка. Цифровая сеть поджарила очередную птицу.

– Держись там, брат, – произнёс Бор. – И соберись. Все ошибаются, усёк?

– Усёк, – кивнул Жук. – Вспоминайте меня иногда, хорошо?

Азия кивнула, сбрасывая слёзы на румяные щёки. Бор улыбнулся уголком рта и дважды стукнул кулаком в грудь. Мохнатая птица подхватила Жука, и Башня осталась в прошлой жизни.

С высоты это место казалось пустым, но Жуку не хотелось проверять, живёт ли кто в здешних пещерах. Филин бросил его на Голодном Пике, чтобы бедолага сразу не угодил к оцифрованным. Валуны и каменные изгибы были плохим укрытием, чего не скажешь о системе туннелей. Но Жук помнил россказни о них, поэтому обходил тьму в горных воронках и двигался как можно тише. Восьмёрок обязательно привлёк бы одиночка на открытой территории, поэтому выбирать не приходилось. Спустившись с Пика, Жук ступил в проросший сквозь мёртвый город лес.

Никто бы и твёрдого знака не поставил на то, что выросший в Башне неумеха протянет снаружи хотя бы пару дней. Жук держался уже месяц. Домом ему стал автомобильный скелет, который со всех сторон оплела зелень. Травы, цветы и листья так спрятали машину, что обнаружить убежище можно было, лишь подойдя вплотную. Цивилизация здесь давно уступила место природе, и о городе напоминали редкие стволы фонарей среди деревьев, обломки зданий да разбросанная по лесу техника. И такое запустение не могло не радовать. Значит, числа сюда не добрались.

Жук не отходил далеко от своей берлоги, не углублялся в чащу. Сперва он ел только ягоды и грибы, потом стал и охотиться. Звери чувствовали в нём что-то своё и не боялись. А Жук этим пользовался. Все оборотни для удобства носили просторные комбинезоны, чтобы в случае превращения быстро раздеться и не разорвать одежду в клочья. Но за минувшие дни Жуку ни разу не понадобилось обращаться. Он потихоньку привыкал к лесной жизни, частокол вековых деревьев больше не пугал, широкие ветви заслоняли от цифрового неба, а живущие в кронах птицы каждый раз радовали новыми песнями. Пока всё было неплохо, и о будущем думать не хотелось.

Сто страничек, мягкая обложка, ни одной печатной буквы, только их рисунки – но всё равно, это была книга. Жук не знал, как Бор утащил её, но о таком подарке не мог и мечтать. Выкрасть из библиотеки томик со словами друг бы не решился, а вот на сборник иллюстраций духу хватило. Жёлтые листы пересекали морщины старости, где-то не хватало кусочков страниц, тем не менее перед Жуком в картинках открывалась история этого мира. Довольная детвора менялась красиво оформленными сказками, коллекционеры возводили целые пирамиды из романов всех мастей, на книжных базарах толкались люди, а писатели лепили на форзацах смешные закорючки. Но, чем меньше страниц оставалось до конца, тем мрачнее делался Жук. Цвета уходили, картинки становились чёрно-белыми. Да и содержание иллюстраций менялось не в лучшую сторону. Вот флибрусеки – одержимые копированием сущности, первые зараженные – скармливали тексты компьютерам. Бумажные книги исчезали из магазинов и уходили в подполье. Сеть засасывала буквы в цифровую трясину, физические носители умирали.

Жук отложил книгу, он и так всё знал наизусть. Земной шар оплела сетевая паутина, а люди увязли в социальных сетях. С зависимостью от мерцающих мониторов боролись единицы. И в этой системе вырос вирус, который вскоре поселился в людях. Маниакальное желание оцифровать пожирало мозг и по Сети передавалось каждому новому заражённому. Живые буквы стали никому не нужны, власть захватили числа. Они тоже были оборотнями, но от старой дружбы не осталось и следа. Цифры очищали базы данных, переводили слова на свой кодированный язык, уничтожали книги и убивали носителей букв по всей земле. Цифровые оборотни были гораздо сильней. Если буквенные являлись теми же людьми, только со способностью иногда обращаться, то числа давно потеряли всё человеческое. Они могли целыми днями оставаться под личиной оборотня, и никакой экономии сил им не требовалось. Именно числа построили Башню, чтобы сгноить в этой тюрьме остатки оборотней с литерами на лбу, сделать из них рабов. Но буквам удалось отбиться и взять Башню под свой контроль, превратив её в крепость. Последний оплот.

Букв было слишком много: иврит, латиница, иероглифы… Каждая община жила сама по себе, а вот цифры держались вместе. Что и предопределило судьбу войны. Община кириллицы осталась последней.

Оторванная стрела подъёмного крана перечёркивала лесную долину, точно заросшая мхом речушка. Здесь частенько водились грибы, и Жук с надеждой принялся за очередной осмотр. Солнце пролезало сквозь кольчугу цифровой сети и роняло на землю причудливые тени. С ветки сосны сорвалась птица, и хлопанье крыльев прогремело над зелёной завесой. Жук прислушался. Возня в зарослях прекратилась. Кроны деревьев едва поскрипывали на ветру, а их жители затаились. Со стороны озера шли звуки. Даже не шли, а бежали. И за ними тоже кто-то бежал.

Жук ухватился за ветку, взгромоздился на дерево и схоронился за листвой. Стал ждать. Для себя он вывел одно правило: не высовывайся, если хочешь жить. Оцифрованные, конечно, не могли заразить оборотня, а вот загрызть или разорвать – ещё как. Из зарослей показались двое. Люди без меток. Одетая в зелёную спецовку женщина бежала впереди, следом еле волочил ноги мужчина со здоровенным рюкзаком. А за ними уже трещал лес, стонали сучья, под тяжестью босых чумазых ног пригибались кусты. Один, второй, третий – Жук насчитал пятерых оцифрованных. Грязные туши в лохмотьях ломились вперёд, выли, скулили, орали, не замолкая ни на секунду. Слепые молочные зрачки можно было разглядеть даже из укрытия. Жук расстегнул комбинезон, вздохнул и приготовился к прыжку. Настала пора действовать. Шестой, восьмой, десятый – заражённые выскакивали из чащи, как пчёлы из разорённого улья. Нога на ветке дрогнула, Жук замер. Одно дело – остановить пятерых, а вот с двумя десятками так просто не сладить. Парочка беглецов миновала дерево, где притаился Жук, и теперь он смотрел на их спины. В конце концов, почему буквенный оборотень должен помогать людям? Ведь это они ещё в благополучные времена отказались от использования Ё, из-за собственной лени и любви к упрощению заменили её на Е, подписав букве смертный приговор. Как выяснилось позднее, приговор распространялся на весь алфавит. Жук почти убедил себя, что поступает правильно, когда из рюкзака теряющего силы бегуна высунулась кучерявая голова. Это был ребёнок. Полные страха глаза на крохотном личике развеяли все сомнения.

На оцифрованных рухнуло двухметровое чёрное тело с шестью гигантскими лапами. Хрустнули кости одного из преследователей. Четыре красных глаза встречали воющую толпу. Каждая лапа Жука заканчивалась крюкообразным когтем, и уже через минуту все они были в крови. Оцифрованные не знали страха, они лезли вперёд, прыгали на оборотня, цеплялись зубами, пытались вырвать глаза. Уродливая буква Ж покрывалась липкой коркой, а на землю валились человеческие останки. Жук сбрасывал безумцев, но чувствовал каждый укус. Одним когтем он насквозь пробил живот оцифрованного, и труп застрял на лапе, как дичь на вертеле. Тела разлетались в стороны, размазывались по деревьям, с разорванными глотками навсегда засыпали в траве. Последний оцифрованный затих на полпути к ржавой махине стрелы. Без нижней части туловища далеко он бы и не уполз.

Голова кружилась, двоилось в глазах. Обращение всегда отнимало много сил, а уж такого побоища в его жизни ещё не случалось. Жук вернулся к человеческому облику, осмотрел раны и с трудом влез в комбинезон. В багряной траве лежали мертвецы, от запаха выворачивало наизнанку. Как сомнамбула, он побрёл по лесу, спотыкаясь о коряги и царапая лицо ветками. В ушах звенело. Жук не мог вспомнить дороги. Все силы остались в теле оборотня. Следующий шаг ухнул в пустоту, и дружелюбный лес вдруг стал очень и очень высоким.

– Ау! Привет, что ли. Хватит помирать тут, валить пора. Ага. Ночь скоро.

Деревья смыкались наверху, пряча небо. Яма была метров в тридцать глубиной. Колодцы или коллекторы – кажется, так их называли раньше. Перед Жуком сидел толстяк с кружком на лбу. Улыбался и продолжал болтать:

– Ты это, молчун, что ли? Да всё нормально у тебя, ничего не поломал, я уж поглядел. Ага. Ты ж час в отключке валялся.

Жук протёр глаза. По ощущениям руки-ноги были целы, голова на месте. Самое главное.

– Я говорю, ночь скоро, ага, – не унимался толстяк. – Знаешь, что тут может из земли вылезти? Единицы. Черви-оборотни, ага.

– Ты из блуждающих букв? – спросил Жук.

– Ага. Целый день тут сижу, людишки чёртовы накопали. И кого ловят-то, видал, ага? Оцифрованные пачками шастают, а они вон чего.

– Тебя как звать-то, бедолага?

– Ом, – представился толстяк, почёсывая лоб.

– Меня Жук. Я из Башни.

– Ого, какими судьбами? Хотя какая разница, давай потом, ага? Ты же ведь должен превращаться в паучка-жучка с липкими мохнатыми ногами, так? Для этих стен как раз такое и надо. Я-то, если в пончик, блин, превращусь, толку не будет. От меня и наверху-то толку нет, а в дыре этой треклятой и подавно. Я однажды застрял между деревьев, тот еще случай был…

Ом бубнил и бубнил, будто планировал поведать новому знакомому свою полную биографию. Жук осмотрелся. Вертикальные стены трудности для него не представляли, но нужно было хоть немного очухаться перед превращением. Толстяк вспомнил про червей. Странно, Жуку казалось, так далеко в лес единицы не заползают. В любом случае, встречаться с ними не хотелось. Эти существа не чета оцифрованным, они – враги совсем другого калибра.

Болтовню Ома прервал шорох сверху. Затем оттуда спустились две верёвки. Вокруг пасти вертикального туннеля толпились люди. Превращаться не пришлось.

* * *

– А вот там, в деревьях, всегда часовые. У них даже автоматы есть! А ещё много-много-много ям и ловушек вокруг, чтобы эти безглазые до нас не добегали. Они всё равно иногда добегают, но найти никого не могут, потому что деревья очень хитро растут!

Девчушку звали Соня, она и была тем лицом из рюкзака. Два дня Жук с Омом провели в лагере людей, который удивительным образом был спрятан в сердцевине леса. Сперва оборотней хотели вытащить из ловушки и отправить восвояси, но в Жуке признали того самого спасителя. Родители девочки предложили им остаться, а Соня вызвалась стать гидом по здешних природным лабиринтам. Ом отнекивался и хотел тихонько сбежать, но передумал, увидев накрытый по такому случаю стол.

– Цифры сюда не ходят – так папа говорит. Но всё равно нужно быть осторожными. И всегда-всегда смотреть по сторонам. А меня теперь отсюда и не выпустят. Так мама говорит. Ну пока не вырасту. Чтобы больше не рисковать. Может, с тобой меня отпустят на озеро? Ты же такой сильный и страшный! А озеро такое здоровское!

– Всё правильно родители говорят, ты их слушайся. Там и для взрослых слишком опасно, а для детей и подавно. Никуда не денется твоё озеро, ещё искупаешься.

– А почему вы не хотите победить цифры? Вы их боитесь? Тогда бы все смогли везде ходить, и небо стало нормальным, чтобы солнышко разглядывать. – Соня подняла голову и уставилась на переплетение троек наверху, сквозь которое, будто вода из дырявого настила, сочился свет. – И не было бы этих, страшных. Папа говорит, что, если эта сеть накроет всю землю, станет очень-очень плохо. Только ты ему не говори, что я рассказала. Это я подслушала потому что.

Жук почесал макушку. К беседе по душам со столь юным и наивным созданием он был явно не готов.

– Цифр слишком много. А оцифрованных, – Жук глянул вниз на Соню, – ну этих, страшных, их ещё больше. В сотни раз. И они помогают цифрам.

Они миновали землянки с припасами, сколоченные из дерева столы и лавки и вышли к дубу необъятных размеров. В диаметре тот был не меньше пятнадцати метров, а огромные ветви походили на корни. Складывалось ощущение, что он растёт кверху ногами.

– Ну и толстяк.

– Это наш дубовик-великан! – заулыбалась Соня. – Давай поднимемся!

Прямо из коры росли ступеньки, а у вершины сидели часовые. Лиственный купол шелестел на ветру, оберегая от взглядов чисел.

– Соня, – грозно сказал парень с рыжей бородкой, закуривая сигарету, – нельзя тебе здесь лазить. А нука марш отсюда и дружка забирай.

– Я только показать! Это же Жук, он нас спас! И победил всех-всех бегунов в лесу. Голодных этих.

Рыжий затянулся и махнул рукой, мол, делайте что хотите, только меня не трогайте. Вдалеке над лесом вился дым, перекрывая линию горизонта. Казалось, столб этот царапает даже цифровую сеть.

– Горит что-то?

– Не, это болотный туман, – ответила Соня. – Из болот. Там всегда туман. Потому что это плохое место. Там маньяк живёт.

– Маньяк? – удивился Жук. Он знал, что на болотах селятся двойки, а тут было что-то новенькое.

– Ну да, – кивнула Соня. – Злой и страшный. Он специально в лес приходит, чтобы людей убивать.

– Из ваших, между прочим, – выпуская дым, произнёс рыжий.

– Из наших? – Жук начинал чувствовать себя глухим идиотом, который всё время переспрашивает и переспрашивает.

– Не из моих же. Чокнутая буква на людей охотится. – Рыжий сплюнул, затушил окурок о подошву и запихнул его в карман. – Мало нам оцифрованных с числами, так и этот Ё болотный какой месяц уже кровь портит.

Через полчаса Жук сидел у костра и дрожащей рукой подкидывал в огонь хворост. В это невозможно было поверить, но один Ё выжил. Рыжий не врал, это подтверждали и другие. Рядом на лежанке развалился Ом, задумчиво смотрел на пламя Андрей – отец Сони. Они ждали Лесника.

Когда люди отказались от Ё, эти буквы ушли в горы, подальше от всех. Там их и перебили в самом начале войны. Гордость не позволяла им искать убежища в Башне, ведь другие буквы за них не заступились. Последнего Ё убили десять лет назад. Цифропокалипсис восторжествовал. Так казалось до сегодняшнего дня.

– Правда, гулял слушок, – рассказывал Жук, – что одна семья превратилась в изгоев среди изгоев. По каким-то причинам они не ушли в горы со всеми, а просто исчезли. Спрятались, потому что блуждающие буквы о них ничего не знали либо умерли, что самое вероятное. Эту байку в Башне знает каждый. Но никто не верит.

– Зря.

К костру подошел низенький мужчина в дождевике, хотя никаким дождем и не пахло. Щуплый, бородатый, в дурацкой шляпе, он напоминал заплесневелый гриб. Лесник откашлялся и присел на бревно.

– Я даже догадываюсь, почему они сбежали. Вы про уродов слыхали?

– А как же, – кивнул Жук. – Дети, застрявшие в шкуре букв. Неспособные превращаться в человека.

– Ага, такое бывает, если писькой тыкать в чужие буквы. Точно говорю, – согласился Ом.

Лесник уставился на Ома и замолчал. Будто завис. Толстяк аж заворочался под столь неуютным взглядом.

– Дело говоришь, парень. Так вот. Мой дед, земля ему пухом, давным-давно нашёл у тех болот труп мамаши. Свежий, похоронить не успели. Живот был разорван, лохмотья одни. Смекаете?

Жук переглянулся с Омом. Андрей подкинул дров в огонь, и пламя довольно заворчало. Тьма спустилась быстро и незаметно.

– Так это ведь, как его, звери-рыбы всякие могли ведь, ну и пожрать, как бы. Первый раз, что ли?

– Да скажи ты им самое главное, – не выдержал Андрей, – сидит, в загадки играет.

Лесник улыбнулся.

– Мамка была из Е. Вот такая вот любовь межбуквенная.

До Жука дошло.

– Так ведь урод и в утробе растет сразу как буква. А без специального оборудования такие роды…

– То-то и оно. Чем они думали, пёс знает. Короче говоря, не свезло им. Как пить дать, надеялись, мол, коли буквы похожие, то всё может один к одному сойтись.

– Так чего дальше-то было? – Ом подтянулся ближе к огню… – Они ведь все могли передохнуть, ага? Я таких историй, блин, могу столько рассказать, вам всем ушей не хватит слушать. Я вообще однажды по ту сторону болот ночевал как-то, правда, приснилось мне это, ага, но всё так по-настоящему было, будто…

– Я видел их год назад, – сказал Лесник, отмахиваясь от болтуна. – Папаша, на самом деле уже глубокий старик, на моих глазах выкопал яму, опустил туда уродца и похоронил. И остался на болотах один Ё. Вот тут сказки конец.

Где-то в лесных дебрях закричала птица, точно жаловалась на грустный финал истории. Ей ответили с соседних деревьев, но вскоре всё затихло. Чернота вокруг густела с каждой минутой. Лес готовился ко сну.

– А папаша, стало быть, решил мстить, – подвел черту Жук.

– Скорее, свихнулся просто, я однажды видел свихнутого, так тот вообще неадекватный был, ему, что буквы, что люди, что знаки препинания, ага, все одно, совсем плохой, таким лучше не попадаться, точно говорю.

Пока Ом набирал воздуху для продолжения речи, заговорил Жук:

– Всё это неважно. Главное, что Ё жив. Вы же знаете, что в Башне огромная библиотека? Так вот, есть там и книжки на забытом языке. Большие. Главные. Старые буквы называют их прародительницами всех книг. Где-то с полгода назад мы расшифровали небольшой кусочек, но толку от него не было. Расшифровали и забыли, только вас, людей, недобрым словом опять вспомнили. Зато сейчас в той расшифровке толк очень даже есть. В общем, остановить цифропокалипсис можно только одним способом: собрав алфавит. Все тридцать три буквы.

Ом аж подскочил на месте. Лесник хмыкнул.

– И не абы где, а в Долине Букв. Не зря же её так прозвали.

– Сказка, – буркнул Андрей, качая головой. – Как есть сказка.

– Раньше я тоже так думал, – сказал Жук. Внутри у него всё кипело. – Но не теперь.

Он расстегнул комбинезон и вытащил из внутреннего кармана маленькую книжку. Ту самую, с картинками. Положил её на ладонь и стал медленно приближать к огню. Искры поднимались в ночной воздух, не задевая бумагу, но книжка едва заметно отползла в сторону от пламени. Ом чуть не уронил челюсть на живот, Андрей выпучил глаза. Лесник подошел ближе, присел на корточки рядом с Жуком. Книга шевелилась.

– Живая, – прошептал Андрей. – Мать вашу, как так?

– Кровь, – ответил Жук. – Оцифрованные меня погрызли сильно, а книга всегда была под комбинезоном. Пропиталась кровью, и вот…

– Чушь какая-то, – не верил Ом, – живые книжки для колыбельных, блин, придумали, да и когда это было? А тут вон она, сама шевелится, вся такая ползёт, и вообще.