Текст книги "Псих. Разбег (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

4.

Кот останавливает меня на нижних ступеньках лестницы, по-хозяйски взяв за плечо. Нас ловко обходит стриженый, прочищает горло и в голос орёт:

– Слушайте сюда все! Сегодня у нас есть тут чуточку веселья! Сегодня у нас прен-тен-дент! – он проговаривает именно так, выделяя каждый слог. Заметно, что стриженый весьма доволен своей ролью глашатая. – Свеженький, новенький прен-тен-дент! Спешите видеть!

В мою сторону поворачивается множество лиц. Ёжусь под взглядами – изучающими, оценивающими, равнодушными.

В дальнем углу начинается шевеление, и навстречу выходит троица. Впереди – главарь, это очевидно. Теперь я понимаю, что Кот – только старший группы, а сейчас я удостоился внимания вожака всей банды.

Он уже в возрасте. Не слишком высок, но внушителен – иначе и не скажешь. Вальяжен. Но больше всего привлекают внимание глаза. Такие ледяные глаза нечасто встретишь.

Впрочем, на меня он не смотрит – смотрит на Кота.

– Точно, – подтверждает Кот. – Собеседование я уж провёл. Думаю, можно пробовать.

Теперь глаза-свёрла буравят меня. Непроизвольно переступаю с ноги на ногу, отчётливо ощущаю себя голым.

– Экзамен, – соглашается главарь, и общество радостно шумит.

Меня выпихивают в центр зала.

Откуда-то сбоку передают по цепочке настоящее кресло, ставят у стены; главарь усаживается, закидывая ногу за ногу, и подпирает подбородок рукой.

Начинается суета – народ делает ставки. Я вижу, как делаются записи, считаются проценты, переходят из рук в руки разнокалиберные купюры. Какой-то тотализатор, только я пока не понимаю, в чем суть. Ставят «на дерьмо», «на виску». Подмечаю, что «на дерьмо» ставок заметно больше.

Наконец мне объясняют правила игры. Чтобы стать членом банды, я обязан сдать «экзамен». Экзамен своеобразный: мне предоставляется выбор – съесть миску дерьма или провисеть всю ночь, до рассвета, подвешенным за руки к потолочной балке.

Чёрт, чёрт, чёрт! Но деваться некуда – мне нужна эта банда. Конечно, подошла бы и любая другая, но вряд ли в остальных условия либеральнее. А здесь я хоть «собеседование» уже прошёл.

Поясняют: если я выберу «виску» – могу прекратить её в любой момент. Но тогда все равно придётся есть дерьмо, даже если я не довишу до установленного срока несколько минут.

Ещё раз чёрт.

Называю «виску». Своё дерьмо пусть едят сами.

В зале заметно оживление. Опять гуляют по рукам купюры. Снова гудит базар тотализатора; теперь угадывают, сколько продержусь.

Никогда не мечтал стать клоуном в цирке.

Ко мне подходят с верёвкой. Протягиваю руки.

– Не так, дружочек, – радостно сообщает конопатый бандюган, скалясь во всю ширь своей необъятной рожи. – Руки за спину, милок. Вот так-то.

Наверное, я изменился в лице, потому что вокруг довольно зароготали, и опять замелькал хоровод купюр.

– Ну как? Не передумал?

Издевательский хохот давит на уши.

– А говнецо мы тебе спроворим свеженькое, душистое! – кричит кто-то.

Я сжимаю зубы.

И поворачиваюсь спиной.

***

Когда за связанные за спиной руки меня вздёргивают к балке, я ору дико, так, что кажется, сейчас от крика лопнут глаза; я уверен, что плечи уже выскочили из суставов и отрываются, уже почти оторвались от тела. Ноги судорожно дрыгаются в поисках несуществующей опоры.

Снизу мне тоже что-то орут, но я их не слышу, не понимаю, чего от меня хотят.

– Спускать? – добредает наконец до сознания вопрос. – Будешь дерьмо жрать?

Не могу перестать кричать, только трясу головой. Надеюсь, что это похоже на знак отрицания.

Боль невозможная, я и не подозревал, что бывает такая боль.

Я уже согласен жрать дерьмо, но я знаю, я уверен, что нельзя сдаваться сразу. Может быть, меня хватит хотя бы на пару минут. Если руки не оторвутся.

Ещё нельзя, ещё нельзя, ещё нельзя.

Боже, как это долго.

Дыхания не хватает, и я судорожным всхлипом задавливаю крик.

Как я только мог думать, что возможно провисеть так всю ночь?

– Спускать? – снова спрашивают у меня.

Ждут ответа, улыбаются.

Ненавижу, как же я ненавижу эти рожи.

Молча трясу головой. Сам себе не верю – вроде бы, я уже решил, что с меня достаточно. В конце концов, что такого страшного в миске дерьма?

Ладно, ещё немного. Начинаю отсчитывать секунды, где-то на двенадцатой понимаю, что не бывают секунды такими длинными. Целая жизнь вложится в такую секунду. Минута тянется века, нет, – тысячелетия.

Продолжаю считать, непроизвольно ускоряя темп. Губы трясутся.

Похоже, внизу у меня появились болельщики. Краем сознания отмечаю, что деньги снова пошли по рукам.

– Не дёргайся ты, как лягушка! – советуют болельщики. – Расслабься. Просто виси.

Это у них шутки такие?

Пытаюсь следовать совету. Тело перестаёт раскачиваться, становится чуть-чуть легче – и я решаю, что смогу продержаться десять минут, чтобы не показаться совсем уж слабаком.

Тупо отсчитываю время.

Десять минут прошли, и я решаю, что смогу продержаться полчаса.

***

Вишу.

Если бы выбрал дерьмо, то сейчас уже все было бы позади. От меня бы отстали, мог бы просто лечь на пол...

Вишу.

По лицу текут слезы, они скапливаются на подбородке, а потом обрываются каплями на бетонный пол. Я уже не считаю минуты – сбился. Обидно, что слезы текут сами по себе.

– Эй, парень, оно тебе надо? – спрашивают снизу. – Все равно ведь не довисишь. Зачем зря мучиться?

Они совершенно правы. Почему-то мотаю головой.

***

Чувство времени потеряно совершенно. С тех пор, как я перестал считать, прошла вечность. Мне вдруг начинает казаться, что рассвет вот-вот наступит, я жду его с секунды на секунду, нетерпеливо ловлю признаки отступающей тьмы, уже почти вижу, как светлеет за окошками. Страшно боюсь недовисеть несколько минут, сдаться и обнаружить, что победа была так близка.

У стены высокий чернявый парень противно хрустит пакетиком с чипсами. Он так же хрустел, когда я ещё вёл свой бессмысленный счёт. Неужели это тот самый пакетик?

Внезапным откровением наваливается понимание, что ещё только вечер, что прошли минуты, а не часы. Это как удар в лоб, и я бессильно мычу сквозь сжатые зубы и трясу головой, а слезы продолжают течь.

Нельзя думать о рассвете, или я свихнусь. Я не собираюсь висеть всю ночь, я же не идиот. Я провишу ровно столько, чтобы не было стыдно сдаться.

Интересно, сколько это?

Ну, может быть, ещё чуть-чуть.

***

Все, не могу больше. Это выше моих сил, это невыносимо. Чтобы освободить руки, я готов сожрать хоть тонну говна, я готов купаться в нем, плавать и нырять. Только я не стану звать своих мучителей сам. Я дождусь, пока снова спросят. И тогда уже сдамся. Теперь точно.

Жду. Не идут. Да что ж такое?

Больно!!!

Наконец-то, дождался. Привычный уже вопрос:

– Спускать, что ли?

Мотаю головой.

Что я наделал? Кому это надо, зачем?

Какая бессмыслица.

Почему-то не могу окликнуть их, исправить ошибку.

***

Вишу.

В глазах темно, в душе тоже.

Слышу разговор:

– Глянь, Ржавый, а чего он все время головою трясёт? Может, он не в себе уже, а мы тут ждём у моря погоды?

– Это мысль, – соглашается Ржавый. – Могло и замкнуть.

Ржавый – тот самый конопатый бандюган, что связывал мне руки. Он запрокидывает голову и орёт:

– Эй, парень! Ты дай знать-то, тебя снимать или как. Чётко дай знать, слышь, а то мы не разберём. Ты хоть понимаешь, чё я говорю? Кивни, если понимаешь.

Киваю.

– Порядок, – радуется Ржавый. – А сказать что-нибудь осилишь? Ну, напрягись, давай!

Выдавливаю из себя короткое ёмкое словцо.

– Ой, молодца!

Самое смешное, мне кажется, что Ржавый искренне за меня переживает.

– Теперь скажи, спускать тебя? Да или нет? Ну!

Молчу.

– Скажи «да», – советует второй. – Мы тебя сразу же снимем. Ты же хочешь, чтобы все прекратилось. Просто скажи «да».

– Эй, Конь, нечестно играешь! – возмущается кто-то со стороны. – Хорош его уговаривать!

– Ему ведь больно, – объясняет Конь, усмехаясь краешком рта. – Тебе ведь больно, парень? Хочешь вниз? Ну, скажи же «да».

– Нет, – выжимаю из горла.

Конь раздосадовано хекает и отходит. Вижу, как он отдаёт кому-то деньги.

Странно, кажется, Ржавый тоже расстроен. А я-то думал, он ставил на меня.

***

Сам не заметил, когда я начал потихоньку подвывать. Звук идёт откуда-то изнутри, помимо моей воли, такой противный и жалкий, совсем не похожий на мой голос. Постепенно звук становится громче – я просто регистрирую этот факт.

Боль отдалилась, она парит в пространстве, как живое, самодостаточное существо. Я могу смотреть на неё со стороны. Она багровая, а по краям оранжевая, и дразнится остренькими огненными язычками. Совсем не страшная, только слишком большая. Боль висит вместо меня, она мой друг.

Если бы ещё не приходилось возвращаться, чтобы отвечать на вопросы.

Я хотел бы, чтобы этот ноющий звук прекратился.

В углу на матрасе занимаются любовью. Девушка красива, у неё острые груди с торчащими сосками. Она оседлала партнёра, потное тело отблёскивает в свете люминофор. Выгибаясь в экстазе, она смотрит на меня, и наши глаза встречаются. Ей нравится, что я её вижу. Посылает мне воздушный поцелуй.

Спасибо, киска. Мне уже почти хорошо.

Опять Ржавый со своим вопросом. Отстал бы ты от меня, Ржавый. Отстали бы вы все. Я уже провисел столько, что могу сам решать, когда это закончить. Скоро, Ржавый. Скоро. Но ещё не сейчас.

***

Темно. Мысли путаются, и я с трудом вспоминаю, почему мне больно. Какой-то дурацкий экзамен. Что за глупость, не было в программе таких экзаменов. Или это мне за то, что не сдал остальные?

Нет, я в Норе. Я должен висеть и периодически отвечать «нет». Почему должен, не помню. Почему «нет», не помню тоже.

Я так решил, кажется.

Я в пространстве. Почему я не понял этого раньше? Конечно же, я в пространстве. Разлит в чернильной тьме космоса, а вокруг сияют звёзды. Звёзд много, и все такие яркие. Наверное, я в центре галактики. Звезды подмигивают мне, и я лечу к ним. Я лечу.

Что за дрянь сковала мне крылья?

На меня обрушивается водопад. Ледяная вода хлещет в лицо, забирается в ноздри, не даёт дышать. Я пытаюсь глотать её, но не могу проглотить всю. Я тону!

Поток стихает. Промаргиваюсь и вижу, как Ржавый скручивает шланг. А-а. Я, наверное, потерял сознание. Видимо, это не полагается по условиям игры.

Оказывается, меня отливали, чтобы задать все тот же вопрос. Достали, изверги. Мне было так спокойно. Даже грезилось что-то. Теперь начинай всё сначала.

***

Темно.

Снова вода, в который уж раз. Я не могу говорить. Могу только мотать головой – влево-вправо, влево-вправо, как заводной болванчик. На все вопросы – влево-вправо. Так правильно.

Темно.

***

Толчком возвращается сознание.

Какая-то сволочь дёргает верёвку, на которой я вишу. Закаменевшее тело моментально вспыхивает огнём, и я срываюсь в крик. Я воплю, протестуя, дрыгаюсь, захлёбываясь новыми волнами боли. Сколько же можно, почему они не хотят просто оставить меня в покое?!

Не сразу доходит, что меня отвязывают. Люминофоры потушены, а из окон струится бледный утренний свет.

***

– Ну ты и псих, – сказал мне Ржавый, когда я отлежался настолько, что снова мог воспринимать действительность. – Настоящий придурок. Ты первый, кто прошёл «виску».

– Что же, все дерьмо жрали? – удивился я.

– Ну и чё? – пожал плечами мой собеседник. – Подумаешь, дерьмо. Нос зажал – и вперёд. Ну, подавишься немного. Водки следом дают, запить. Нет, ты не подумай, вообще-то «виску» многие выбирают, это вроде как престижно. Потерпеть ради уважения – нормально. Потом и говно веселее есть.

– Я не знал, – проговорил я серьёзно.

Ржавый кивнул.

– Ничо, – успокоил он меня. – Зато я на тебе кучу денег срубил. А ты теперь сразу в «бойцы» проскочил, тоже нехило.

Так я узнал, что в банде бытует своеобразная, но строгая, почти армейская иерархия.

Низший ранг – «огрызки» – это как бы разнорабочие на подхвате, почти рабы, ими командовать могут все, кому не лень. Со временем – если ни в чём не напортачишь – можно заработать «служивого». Это уже серьёзней, это полноценный член банды. А вот «бойцом» стать непросто: тут уже стажем дело не обходится, тут надо выделиться, как-то себя показать. Ещё выше стоят «лейтенанты», их немного, и они руководят действиями групп. «Мастеров» в банде всего трое – сам главарь и двое его ближайших подручных. Естественно, чем выше положение, тем больше у члена банды привилегий, больше и доля в общаке; правда, соответственный при случае и спрос.

Когда создавался «устав» – а было тут и такое, – в правила вписали, что новичок, прошедший «виску», сразу получает ранг «бойца». Вписали, в общем-то, скорей озорства ради, чтобы добавлять стимула несчастным «висякам». За давностью и отсутствием прецедентов о правиле забыли, и спохватились уже после того, как сняли меня с балки.

Главарь признал мой ранг, хотя многие считали, что хватило бы и «служивого».

Вообще, забегая вперёд, скажу – в банде все довольно честно. Что заслужил, то получаешь. Мелкие ловилки не в счёт. Банда очень жестока – это я не из-за экзамена говорю, настоящую жестокость я увидел намного позже – но своих диких, подчас совершенно нечеловеческих законов держится железно. Но, повторюсь, это я узнал позже.

А в тот день я выяснил ещё, что сразу после экзамена новичок непременно проходит «крещение» – ему присваивают кличку, под которой он и будет известен в банде. Прежнее имя, равно как и биография, никого не интересует. Я своё «крещение» принял в бессознательном состоянии. Главарь нарёк меня Птахой – уж не знаю, за комплекцию ли мою или за идиотскую готовность висеть на жёрдочке.

5.

Моя жизнь в банде довольно быстро вошла в колею.

После «экзамена» я проболел ещё два дня – валялся, сотрясаемый жестоким ознобом, а Ржавый опекал меня с добросовестностью любящей тётушки. Уж не знаю, почему именно он взял надо мной шефство – глянулся я ему чем-то, или здесь действовали по принципу «кто подвешивает, тот и выхаживает»? Меня это не волновало. Зла на Ржавого я не держал – сволочью он не был, а правила есть правила.

На третий день я уже чувствовал себя вполне сносно и шатался по подвалу, знакомясь с местными обитателями. Побывал в «скворечниках» – помещениях наверху, по-видимому, бывших офисах, теперь чаще использовавшихся как склады. Вообще-то места для жизни здесь было хоть отбавляй – целый здоровенный небоскрёб, но селиться на этажах члены банды избегали – в основном, из-за сложностей с отоплением. «Скворечники» зияли огромными, от пола до потолка, окнами, а вот остекление практически не сохранилось. Кроме того, вода была только на нижних этажах. Я, поначалу, вообще удивился, что она тут есть, но Ржавый заметил, хитро усмехнувшись: «Вентили, они ведь в обе стороны вертятся, сечёшь?» С электричеством, правда, дело обстояло хуже – все самодеятельные подключения городские власти рубили безжалостно. Но народ выкручивался. Я увидел даже нечто вроде импровизированной бани с самопальной водогрейной колонкой, и ещё – предмет особой гордости! – неплохо оборудованный спортзал.

На четвёртый день я вышел на «работу».

Как «боец», я имел ряд привилегий – например, мог не заниматься чисто хозяйственными делами, и это меня вполне устраивало. Ещё я мог сам выбрать, в команду кого из «лейтенантов» мне войти. Ржавый попытался и тут выступить в роли советчика, но потерпел неожиданное фиаско. Я, не задумываясь, назвал Кота. Не могу чётко объяснить, чем был обусловлен этот выбор – уж точно не благодарностью за «собеседование» – тем не менее, я твёрдо стоял на своём и, как показало будущее, не ошибся. Кот имел репутацию командира требовательного и придирчивого, в операциях подчас необдуманно смелого, и его слегка побаивались; зато он был инициативен, честолюбив и не лишён фантазии.

Сам Кот на мое заявление отреагировал недоуменно поднятой бровью; похоже, для него это тоже явилось неожиданностью. Размышлял он, впрочем, недолго; смерил меня своим фирменным, ленивым, вприщурку, взглядом, бросил небрежно:

– Ладно, в патрули пока походишь. А там поглядим.

Помолчал ещё немного и добавил:

– Драться поучу тебя, когда сопли подберешь.

Так что я стал ходить в «патрули» – а попросту в компании ещё нескольких бойцов шляться по близлежащим улицам, следя в основном за тем, чтобы на подконтрольной банде территории не появлялось посторонних, не «прописанных» здесь личностей, в особенности – представителей конкурирующих объединений.

Вообще-то, народу в Норе жило неожиданно много, на «нашей» территории в том числе. Здесь обитали целые семьи потомственных «норушников», селились те, кому не повезло выпасть из обоймы цивилизованной жизни; и как везде, где только есть люди, тут образовалась своя инфраструктура. В Норе работали разнообразные магазинчики и мастерские, питейные заведения и прачечные, даже парикмахерские и ломбарды. То, что все это существует как бы нелегально, местную братию волновало в последнюю очередь. А вот хотя бы какую-то видимость порядка поддерживать было желательно, и эту функцию, как ни странно, брали на себя банды. Разумеется, небескорыстно, соблюдая свой интерес.

«Патрулирование» поначалу показалось мне занятием интересным, поскольку давало возможность познакомиться с новой средой обитания; через пару месяцев прискучило своим однообразием – тем более, что я знал, что других бойцов Кот периодически водит в город на какие-то «дела», а мне туда путь был пока заказан; а ещё через месяц в одном из спорных районов интересы нашей банды пересеклись с интересами соседней, и скучать стало некогда.

***

Когда идёт война банд, Нора замирает.

Запираются двери, закрываются лавки и бары, окна заставляются щитами или завешиваются одеялами. Жители боятся лишний раз высунуть нос на улицу. Каждый опасается ненароком угодить под «разборку».

Нора кажется пустой и безжизненной, когда идёт война банд.

Как обычно и бывает, началось все с пустяка. Парочка боевиков из «северных» сняла проститутку, «прописанную» на нашей территории. Баба та была уже не первой молодости, товарного вида не имела и, возможно, сама забрела в чужую зону, отчаявшись в поисках клиента; впрочем, она потом утверждала, что стояла в своём квартале. Отведя с дурёхой душу всеми доступными способами, парни платить отказались, а когда она посмела настаивать, выбили ей несколько зубов. Вероятно, тем бы все и кончилось – никто не полез бы в разборки из-за одной проститутки – но баба, осатанев окончательно то ли от унижения, то ли от безысходности (понимала ведь, что с выбитыми зубами клиенты ей уж тем более не светят), решилась на отчаянный шаг. В ту же ночь она раздобыла где-то пару литров горючки и подожгла бар, в который боевики зашли после того, как отделали её. Просто запулила через окно несколько бутылок, обвязанных горящей ветошью.

Заведение выгорело; боевиков в нем, правда, к тому времени уже не было – иначе тётка вряд ли ушла бы живой. К несчастью, бар этот издавна считался спорным и только по последней договорённости отошёл к «северным»; немудрено поэтому, что их главарь посчитал поджог провокацией. Ещё до наступления утра на наших улицах, в пограничных кварталах, сгорели два заведения; один поджог удалось предотвратить патрулю, но при этом бойцу по кличке Сыч проломили голову бутылкой, а другой капитально обжёг руки.

Это уже был вызов. А если получен вызов, на него надо отвечать, и дело уже не в прибылях или расчётах; и тогда пусть полыхает синим пламенем вся Нора, ибо кто будет считаться с бандой, которая не сумеет достойным образом ответить на вызов?

***

Точки «северных» мы жгли средь бела дня, внаглую. Не скрываясь, пёрли по улице клином, переходя от окна к окну, зашвыривая туда бутылки с «коктейлем», порой вышибая щиты; в жилах пел адреналин, потому что в любой миг улицу мог перекрыть встречный клин, и тогда – момент истины, тогда – кто сильнее, кто жёстче и отчаяннее; тогда и посмотрим, кто здесь чего стоит...

Нам удалось сделать дело и вернуться прежде, чем это произошло. Но эйфория разрушения, охватившая меня в какой-то момент, окончилась гораздо раньше. Никогда не забуду огненную фигуру, живой факел, вывалившийся из одного из подъездов, которые мы миновали – вывалившийся в вихре воя и осевший на асфальт бесформенным обугленным кулём.

К вечеру в патрули вышел весь наличный состав банды.

На двух улицах произошли стычки. Погибло трое наших ребят – двоих зарезали, одного облили «коктейлем» и подожгли. Противник тоже нёс потери.

Лейтенанты вооружились лучемётами. Этого дорогостоящего оружия у нас было мало, да и с подзарядкой его возникали серьёзные проблемы; к счастью, у «северных» дела обстояли так же. В тот же вечер Кот уложил из лучемёта двоих «северных». Стрелял он снайперски: на пределе дальности оружия, в темноте, не промазал по движущимся целям, сделав два беглых выстрела, и ни один не был потрачен даром.

Несмотря на все предосторожности, ночью сгорело ещё несколько наших точек. Зато группа Серафима совершила рейд вглубь территории «северных» и сожгла не какие-нибудь периферийные забегаловки, а их «фирменный» кабак.

Ближе к утру и мне довелось поучаствовать в драке. Правда, после того, что произошло днём, она меня уже не заводила, и вряд ли ещё когда-нибудь заведёт. Я вполне неплохо справился, даже стоял в какой-то момент один против двоих и сумел вышибить заточку у нападающего. Уроки Кота давали о себе знать. Но воспринималось это теперь только как необходимая, но очень неприятная работа.

После рассвета наступило затишье, и часть бойцов отпустили отсыпаться. А около полудня Груздь, наш главарь, собрал лейтенантов на совещание.

***

Думаю, он специально вёл разговор в общем зале – чтобы не только командиры, но и все желающие могли слышать, о чем речь. Это была его, если хотите, страховка – ситуация создалась неоднозначная, риск принять неправильное решение был велик, и Груздь демонстративно высказывал свои опасения и советовался с помощниками. Выходило так, что, какое бы решение не было принято и как бы ни повернулись потом события, главарь все равно имел возможность напомнить: «А что я вам говорил!»

Я уже знал к тому времени, что Груздь из «бывших». По местной классификации это люди, не родившиеся в Норе, а попавшие сюда в силу неких обстоятельств; чаще всего после отсидки. Впрочем, ни сами обстоятельства, ни то, кем были в прежней жизни эти «бывшие», никого не интересовало; ну, не то чтобы совсем, втихаря шептались иногда, конечно, но спрашивать о чем-то таком не позволялось. И если человек не рассказывал о себе сам, окружающие могли лишь строить версии – иногда самые неправдоподобные.

«Бывшие» выгодно отличались от потомственных норушников грамотностью, а подчас и образованностью. Речь Груздя была правильной, лилась гладко и внушительно; богатый обертонами голос проникал в отдалённые уголки подвала, заставляя внимать себе даже не слишком вдававшихся в военные проблемы «огрызков». Однако на этот раз банде демонстрировалась показательная неуверенность главаря.

Царь советовался с народом.

Проблема, как я понял, заключалась в следующем. То ли благодаря натиску и толике везения, то ли «северные» оказались не вполне готовы к войне, но нам удалось переиграть их «по очкам». На данный момент. В то же время мы знали, что «северные» сильнее; у них больше территория, больше людей, больше оружия, и стратегически затягивание конфликта было нам крайне невыгодно. «Северным» же – наоборот.

В таких условиях было бы разумным начать переговоры, и Груздь подумывал об этом, но тут конкуренты его опередили. Дракула – главарь «северных» – прислал парламентёра.

А вот это уже выглядело странно. Дракула имел славу человека неуравновешенного, главаря-самодура, но никак не труса. И положение «северных» вовсе не было таким уж серьёзным, чтобы первыми идти на попятную.

Напрашивались два предположения. Либо мы что-то всерьёз проглядели, либо нам готовят некий подвох.

И, откровенно говоря, второе казалось более вероятным.

Но – упустить такую возможность?

Парламентёр прибыл с конкретным предложением. Прекращение военных действий с обеих сторон. И – встреча в нейтральном месте двух групп, по сути – командный поединок. Оружие – только холодное. Победителю отходят спорные территории. На этом всё заканчивается.

Слишком красиво, чтобы быть правдой; чересчур лакомый кусок, чтобы отказаться. Вот Груздь и страховался.

– Если мы пойдём на это и выиграем, мы получим то, на что давно точили зубы, – раздумчиво вещал главарь. – Не только ту часть квартала, что прежде была нашей. По условиям поединка мы забираем весь квартал. Заманчиво?

– Заманчиво, – прошелестело эхом.

– Это если игра честная. Если же нет – мы будем крайними. При любом раскладе. Наши позиции слабее, и это ясно многим.

– То, что называется «хочется и колется», – прокомментировал ближний помощник главного, Дымарь.

– Что скажут лейтенанты?

Лейтенанты могли сказать многое – ситуация образовалась невнятная, тревожащая; проблема с «северными» вызревала давно, а теперь, встав ребром, взбаламутила всех. Однако эмоциональные, щедро сдобренные ненормативной лексикой выступления в большинстве своём не содержали и крупицы конструктива; это были в основном многословные перепевы все той же темы – «хочется и колется». Я даже подумал – если совещания всегда проходят таким образом, нафиг вообще нужны совещания?

Перепалка между тем набирала обороты. Груздь, видимо, на этом этапе сказал всё, что хотел, и больше в обсуждении участия не принимал – только поглядывал на спорщиков вприщурку, пряча под тяжёлыми веками прозрачно-льдистые, острые глаза. Наконец стало заметно разделение командного состава на две основные группы: осторожных, вновь и вновь многозначительно напоминавших о сыре в мышеловке, и активных, рвущихся в бой – «а там посмотрим». Спор начал переходить на личности. Я подметил, что в шумной дискуссии совсем не участвует Кот.

Он в самом деле помалкивал до поры. Дожидался, видимо, когда до всех дойдёт бессмысленность происходящего.

А потом выступил. И надо сказать, его слушали.

Предложение Кота было простым и очевидным. На встречу пойти, поскольку упустить такой шанс мы не имеем права. Но подстраховаться. Кто предупреждён, тот вооружён, и ловушка, о которой знаешь – уже не вполне ловушка.

Страховка включала такую непопулярную меру, как присутствие стороннего – незаинтересованного – наблюдателя.

Встретили предложение неоднозначно. Но не по сути; скорее, и для меня это стало открытием, сама личность Кота – «бывшего», как и главарь, немного выскочки, немного рисовщика, этакий типаж удачливого авантюриста – многими тут воспринималась не без неприязни; по сути же возразить было нечего: никто не внёс более дельного предложения.

– Вот кто умеет лить воду на мельницу, – пробормотал Горб, один из лейтенантов. – И нашим, и вашим, и говорит гладко.

Тут уж окрысился Кот:

– Хочешь сказать, что я не умею другого?

– Вот пусть сам за свой трёп и отвечает.

– Согласен, – это слово Кот просто-таки промурлыкал, хищно оскалив зубы в недоброй ухмылке.

Груздь, неторопливо обведя взглядом лейтенантов, приподнял ладонь над подлокотником.

– Возражения есть?

Выждал несколько секунд, прокомментировал:

– Возражений нет.

И, прихлопывая рукой деревянный (натурального дерева!) подлокотник, словно придавливая муху, заключил:

– На том и порешим.

Так и вышло, что на следующий день мы отправились на встречу с противником – встречу, которая могла оказаться ловушкой.