Текст книги "Псих. Разбег (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Все это глупости, – заключила мама, прихлопывая все мои рассуждения легким движением ладони.

Вот так, легко, – одним движением.

– Послушай теперь меня. Полагаю, в тебе говорит сейчас обычный подростковый нигилизм, и потому я хочу, чтобы ты хорошо поразмыслил, прежде чем решать что-либо. Ты ведь рассудительный мальчик, Данил, и я надеюсь, что ты сможешь всё взвесить и оценить то, что я для тебя делаю. Но существует ещё одна возможность, о которой мне не хотелось бы думать. И всё же боюсь, что я обязана поговорить с тобой и об этом.

– Ты о чем? – спросил я хрипловато, потому что сердце замерло, а таинственный конверт начал своё движение в маминых руках.

– Я о том, что твоё стремление в космос, равно как и странный, если не сказать больше, интерес к... м-м-м... известному тебе явлению может носить и не совсем здоровый характер. Ты, может быть, уже не помнишь... Был один случай, тебе тогда было семь лет... Долгое время после этого мне казалось, что все обошлось. Возможно, я успокаивала себя... Возможно, я виновата. Надо было уже тогда показать тебя специалистам.

– Ты о полете, – утвердительно произнёс я.

Она кивнула.

– Ты хочешь сказать, – я цедил слова, чувствуя, как сердце проваливается куда-то к копчику; поперхнулся и начал снова: – Ты хочешь сказать, будто в самом деле считаешь, что у меня поехала крыша? Только потому, что меня тянет летать? Только потому, что я мечтаю о пространстве? Это уже признак психоза теперь, да?

– Нет, не так, – мама вздохнула очень устало, словно подняла чересчур тяжелый груз. – Конечно, не так. Но к любой мечте нужно подходить разумно, понимаешь? Я хотела бы быть уверена, что ты умеешь думать, а не только идти на поводу у своих эмоций. Я верю в твоё благоразумие, иначе не вела бы этот разговор. Но ты должен доказать мне свою способность держать в узде собственные инстинкты. Вот, почитай.

Слегка поколебавшись, она бросила мне на колени конверт.

Признаюсь, когда я открывал его, мои пальцы здорово дрожали.

Первым я вытащил документ на трёх листах, подписанный нашим школьным психологом – масса непонятных терминов, например, меня там называли акцентуированной личностью, и ещё что-то о затруднённой социальной адаптации. Я даже не прочитал все до конца, могу только дать голову на отсечение, что в моем личном деле лежала совсем другая характеристика.

Но это полбеды. Вторым документом было письмо, в котором мать подробно описывала то самое памятное происшествие, мой единственный и великолепный полет. Во всех деталях, с приложением подлинных показаний монитора – вот уж не знал, что эти данные сохранились. Но что меня совсем добило – перечень «изменений в поведении», которые она «стала регистрировать после этого случая» и которые «несомненно, прогрессируют»...

– Это ведь неправда, – выговорил я, безуспешно пытаясь заглянуть ей в глаза.

– Не знаю, – мама повела плечами. – Это всего лишь возможная интерпретация. Допускаю, не единственная возможная. Но я мать, и я не имею права исключать любую вероятность. Прости.

– Что ты собираешься делать с этим?

– Я бы предпочла, чтобы ты доказал мне своё благоразумие.

– А если нет?

– Если ты усугубишь мои сомнения... Что ж. Я буду вынуждена, я... Я отошлю конверт одному психиатру, очень хорошему, поверь – мне его рекомендовали солидные люди. Возможно, тебе придётся пройти обследование. Но я очень надеюсь, что до этого не дойдёт.

– Мама...

Я резко выдохнул; вдохнул снова, глубоко, словно готовясь нырнуть с высоченной вышки, и попытался начать снова.

– Мама. Ты понимаешь, что... – не так. – Ты отдаёшь себе отчёт, что если дашь ход этим бумагам, то дорога в пространство будет для меня закрыта? Навсегда, что бы потом ни случилось? Раз и навсегда?

Я падал в пропасть. Ограничение в правах по «психической» статье – такое мне и в страшном сне не могло присниться. И я ни на секунду не усомнился, что она сможет это устроить.

– Милый мой малыш, – в грустном звучании маминого голоса угадывался оттенок улыбки; «малыш» – так она не называла меня уже много лет. – Милый мой. Неужели ты в самом деле думаешь, что я могу причинить тебе вред? Но пойми. Если болезнь все же есть, было бы злом дать ей развиться. Ведь можно жить, не покидая планеты, если это – цена твоего здоровья, разве не так? А здесь мы справимся с этим. Кроме того, если ты здоров, тебе ведь нечего бояться, правда?

Я не верил. Покажите мне психиатра, который признает меня здоровым после такой «рекламы», после той моей детской выходки, после всей истерии, накрученной вокруг нейродрайва. Только я так и не смог решить – действительно ли мать не понимает этого, или, наоборот, на этом строится весь расчёт.

– То есть, – проговорил я внезапно севшим голосом, – если отбросить все красивые слова... Варианты такие – либо я иду в торговый, либо ты объявляешь меня сумасшедшим. Я правильно понял?

Такую узду стоит надеть лишь однажды. Разве эти вожжи потеряют свою силу после торгового? Через пять лет, через десять, вообще когда-нибудь?

– Данил, не лезь в бутылку. Ты обещал подумать, прежде чем спорить.

– О чем тут думать! Ты ведь постаралась не оставить мне выбора!

– Только для твоего блага; послушай меня, я...

– Да ты сама свихнулась, – сказал я грубо.

И был вознаграждён, услышав всхлипывания.

Выждав, я спросил:

– Сколько у меня времени на раздумья?

– Документы в торговый нужно подать не позже, чем через два дня, – проговорила мама гнусаво, вытирая нос белоснежным шёлковым платком. – Иначе не попадёшь к моему человеку.

Похоже, она не сомневалась в победе.

– Это твоё последнее слово?

– Не делай из меня чудовище! – закричала мать, и на этом конструктивная часть разговора была завершена.

***

Я действительно думал два дня. Всерьёз думал, хотя, конечно, с самого начала знал, как поступлю. Решиться все же было непросто. Слишком много болевых точек тут сошлось.

Ранним утром третьего дня, перед рассветом, когда и мама, и брат наконец уснули, я вышел из дома. У меня было немного денег, и я чётко понимал, что должен постараться за минимальное время убраться на максимальное расстояние. И ещё попытаться сделать так, чтобы меня непросто было найти. Оговорюсь сразу – мне удалось и то, и другое.

Вот так и получилось, что я ушёл, бросив свою семью в самый неподходящий для этого момент, бросив без поддержки и без надежды на поддержку – по крайней мере, в обозримом будущем.

Не всегда удаётся быть честным с самим собой, но что важнее – не всегда удаётся понять, когда ты честен, а когда нет. Порой мне в голову приходят всякие громкие слова, такие как «эгоизм» или «предательство» – я заталкиваю их на задворки сознания, потому что не хочу относить к себе. Потому что это неправда. Потому что желать быть собой – это не эгоизм. И если уж говорить о предательстве, не в оправдание себе скажу: я не смог предать как раз то труднообъяснимое, но очень важное нечто, которое, собственно, и делало меня – мной.

И все же недаром мне до сих пор так мерзко об этом вспоминать. Только...

Сколько раз за время нашей с матерью беседы звучали производные от слова «понимание»? Почему так говорят чаще всего тогда, когда настоящим пониманием и не пахнет?

Потом я долго задавался вопросом – неужели вместо всего этого спектакля она не могла просто сказать: «Ты мне нужен, Данил, останься»?

3.

На северной окраине Аресы, одного из трёх крупнейших городов планеты, есть район, который не показывают туристам. Туда не забредают случайные прохожие, и рейсовый транспорт огибает это место стороной. Туда побаиваются соваться полицейские; даже репортёры криминальной хроники, ребята ушлые и вездесущие, остерегаются показываться на этих сумрачных, лишённых света улицах.

Когда-то он был вполне преуспевающим, этот район. Потом здесь произошла страшная авария: рухнул потерявший управление суборбитальный шаттл, здоровенная грузовая махина, уже тогда отчаянно устаревшая, до краёв налитая примитивным химическим топливом. Разрушительный огненный смерч перечеркнул стройные ряды домов, сметая целые кварталы; взрывная волна прогулялась по окрестностям, сотрясая многоэтажные строения до самых фундаментов. Там, куда не добрался смерч, осели ядовитые продукты горения.

Целый сектор большого города сделался непригоден для жизни. Уцелевших из ареала катастрофы отселили, коммуникации отключили. А вот на снос денег уже не нашлось.

Так на карте Аресы появилось белое пятно, отмеченное лишь значками «опасность» и «въезд запрещён».

Прошло время. Постепенно ветшающие, но недоразрушенные кварталы вновь стали заселяться – конечно, нелегально. Люди, выброшенные на обочину жизни или не поладившие с законом, ныряли туда, как в нору, и исчезали из цивилизованного мира. Место и прозвали Норой: для большинства – мерзкая язва на теле города, для иных – убежище. И я был уверен: наверняка в таком местечке сыщется возможность спрятаться и тому, кому нужно просто переждать некоторое время.

Как мне.

Конечно, я предпочёл бы покинуть планету. Но после всего, что случилось дома, не рискнул соваться в космопорты. Улететь пассажиром я не мог, не хватало денег; другие варианты требовали времени – а времени мне никто не даст. Я не сомневался, что буду объявлен в розыск с того момента, как мать обнаружит мой побег – уж это-то организовать она сумеет быстро, наверняка найдёт подходящих знакомых. И космопорты станут первым местом, где меня будут искать.

Ещё, поскольку я не собирался застрять на нашем комочке грязи на всю оставшуюся жизнь, мне стоило позаботиться о новых, и надёжных, документах. Не сразу, конечно – в перспективе; но проблема заключалась в том, что я совершенно не знал, как это делается и каким образом мне выйти на нужных людей. Зато я примерно представлял – или думал, что представляю – где можно начать поиски необходимых ниточек.

И конечно, мне понадобятся деньги. А где можно заработать деньги, если скрываешься и не имеешь возможности предъявить даже элементарное удостоверение личности?

О Норе я знал из слухов, гуляющих по сети, и нескольких репортажей в новостных программах. В память запал сюжет, снятый на площади, окружённой пошарпанными серыми домами с молчаливо зияющими пустыми проёмами окон. На заднем плане мигали голубые маячки, суетились полицейские – много полицейских, но особого толку от их беготни заметно не было. И на этом фоне корреспондент мрачно вещал о том, что облава, организованная по горячим следам совершённого в центральном районе преступления, как и во многих предыдущих случаях не принесла успеха, поскольку сил госдепартамента правопорядка явно недостаточно, чтобы надёжно перекрыть и прочесать это злачное местечко, территория которого по площади не уступает среднему провинциальному городу... В конце репортёр страдающе интересовался, когда же будут, наконец, приняты радикальные меры. Сразу становилось ясно: на самом деле он убеждён, что меры не будут приняты никогда.

***

Я приехал в Аресу на монорельсе, сделав перед этим несколько пересадок, и сошёл на ближайшей к Норе остановке, сориентировавшись по одной из висевших в вагоне схем. Дорога заняла целый день и сожрала почти весь запас наличности; где-то в середине дня, в перерыве между тупой тряской в вагонах, я позволил себе перекусить в какой-то забегаловке, и теперь в кармане оставалась лишь парочка скомканных мелких купюр, да ещё скучал в одиночестве остывший клёклый пирожок. Уже завтра придётся заботиться о том, как обеспечить себе пропитание.

Почему-то это меня не пугало.

Я сжевал пирожок на ходу, меряя шагами ещё жилые кварталы, и неожиданно почувствовал себя лёгким и весёлым.

Свободным.

Уже начало смеркаться, когда я понял, что подхожу к Норе.

Определить это было нетрудно – по степени обшарпанности окружающих домов, по тому, что намного реже стали попадаться на улице прохожие, по разбитым фонарям над головой и занавешенным одеялами окнам.

Наконец, иду мимо зданий явно нежилых. Улица как вымерла, нигде ни звука. Надо бы поторопиться. Сегодня моя задача – найти ночлег, а уж приключения на свою задницу я отправлюсь искать завтра.

Вот дом, который кажется подходящим для ночёвки. Первый подъезд миную, захожу в следующий. Внутри непредставимо грязно. На полу – сплошные кучи дерьма, буквально некуда поставить ногу. Вылетаю оттуда, как пробка из бутылки.

Иду дальше. В другом подъезде картина та же, и ещё в одном, и ещё.

Не может быть, чтобы тут везде было так. Не на улице же мне спать, в самом деле?

Иду к следующему дому. Выборочно заглядываю в несколько подъездов.

Кошмар.

Пожалуй, я шокирован. Но делаю логичный вывод, что это может быть своеобразная граница – полоса между жилой зоной и Норой. Надо пройти подальше.

Иду.

Как-то быстро стемнело. Неосторожно выхожу на перекрёсток – и сразу же слышу звук шагов, совсем близко. Спрятаться уже не успеваю, а потому решаю не дёргаться. Торчу посреди улицы, как столб в чистом поле.

Подходят семеро, обступают меня по кругу. Все молодые, накачанные, все заклёпаны в чёрную кожу. Б-р-р. Похоже, уличная банда – я о таких слыхал.

Честно говоря, мне страшновато. Ребята давят массой и отчётливым сознанием своего превосходства. Прекрасно понимаю, что я полностью в их руках.

Что ж. Рано или поздно нужно начинать вживаться, почему бы и не сегодня.

Хотелось бы вот только вжиться, а не наоборот.

– Вот это да-а, – начинает один из компании, коротко стриженый парень с мясистым неправильным лицом. – Ты глянь, Кот, что за зверь в нашем лесу! Добыча, а? Сама пришла.

Тот, к кому он обращается – видимо, старший в группе. Рослый, мощный, но гибкий, в нём действительно есть что-то кошачье. Щеголяет длинной тёмно-русой гривой. Поза небрежная, руки большими пальцами в карманах. Пижон. Но лицо умное. С ним и надо говорить. Он пока молчит, смотрит вприщурку. Изучает.

Я тоже.

– Прикинут неплохо, – вступает в беседу ещё один бандит, шкафообразного вида верзила. – Мальчик небедный. Наличка есть?

Спокойно, медленно выворачиваю карманы. Показываю и протягиваю свои жалкие купюры. Главное – ни капли подобострастия или торопливости, главное – не выдать свой страх.

Деньги забирает стриженый, хмыкает недоверчиво:

– Всё, что ли? Карточки тоже гони.

– Нет у меня.

– Проверим ведь.

– Проверяйте.

– Кот, а давай-ка его разденем, – нетерпеливо предлагает верзила.

В компании – дружные возгласы одобрения.

Пора и мне предпринимать что-нибудь. В упор смотрю на старшего, пытаюсь поймать его взгляд, но он уставился куда-то в область моих ботинок. Да и темновато, хотя ночь довольно ясная, звёздная. Хоть бы луны вылезли. Ладно, обойдёмся.

Говорю:

– Я хочу вступить в вашу банду.

Голос чуть-чуть подводит меня, вздрагивает, и это плохо.

– Раздевайся, – тихо и равнодушно роняет старший.

Интонации у него неприятные, шелестящие.

– Я пришёл вступить в вашу банду!

– Раздевайся.

Раздеваюсь. Прохладно. Дует резковатый ветер, и на коже выступают пупырышки.

– Совсем раздевайся.

Раздеваюсь совсем. Неуютно. Как-то особенно остро ощущаю свою беспомощность. Подавляю желание прикрыться руками.

– Собери одежду.

Собираю. Когда наклоняюсь за ботинками, сзади кто-то лапает меня за задницу. Отскакиваю каким-то невероятным кособоким прыжком, оборачиваюсь с кулаками наизготовку; одежда снова разбросана по асфальту.

Хохот.

– Да не скачи, собирай, тебе говорят.

Собираю заново, стараясь поглядывать себе за спину. Протягиваю ворох стриженому.

– Поаккуратней сложи.

Складываю, как могу. Уже понял, наклоняться не стоит. По возможности. Сверху на стопку ставлю ботинки. Готово. В последний момент меня сильно толкают в поясницу, и всё опять летит на землю.

Да сколько ж можно!

Спокойно, Данил.

Всё сначала. Собираю. Складываю. Стараюсь не дёргаться в ответ на обманные движения.

Компания веселится. Наконец, стриженый забирает шмотье.

Стою голый, мерзну. Кот все так же смотрит мне под ноги.

– Я хочу вступить в вашу банду! – говорю в третий раз.

Старший поднимает на меня ленивые, с поволокой глаза.

– Тогда объясни, зачем ты нам нужен, – произносит он так же бесцветно.

Молчу, не знаю, что сказать.

Мои физические данные впечатления не производят, это я понимаю хорошо. В свои шестнадцать я ещё не дотянул до того роста, который можно было бы назвать «средним», и так и остался худым и щуплым. Не нарастала на мне мускулатура, и все тут. Все мои усилия съедались жилистыми, похожими на натянутые верёвки мышцами, и от надежд прибавить им немного объёма я отказался уже давно. Для своих габаритов я довольно силен, но и только. В этой компании молодых жеребцов самый мелкий выше меня на полголовы и как минимум раза в полтора шире.

Я умею драться – на том уровне, на котором обычно выясняют отношения мальчишки в школе. Возможно, я дрался даже чаще других – приходилось при моей комплекции. Но удивить своим умением вожака бандитской стаи мне не удастся.

Что ещё может интересовать старшего уличной банды?

Да ничего полезного я не умею.

М-да. Когда нечего сказать – говори правду.

– Не знаю, – отвечаю на вопрос. – Но вы нужны мне.

Кот хмыкает.

– А я придумал, – сообщает верзила. – Давай возьмём его в заложники, а с семьи потребуем выкуп. Семья-то не нулевая, точно.

– А как мы узнаем, с кого требовать? – спрашивает стриженый.

– Да сам скажет! Тряханём его пару раз – и скажет!

Наглая убеждённость, что меня достаточно «тряхануть», чтобы раздавить, действует странным образом. Я собираюсь.

Верзила тянет ко мне свою лапищу, берет за плечо. Пальцы у него как клещи.

Я смотрю на Кота, просто-таки ем его глазами.

Старший держит паузу. Все ждут. Наконец он легонько качает головой. Это скорее намёк на движение, но верзила тут же убирает лапу.

– Да ты что, Кот! – возмущается стриженый. – Он же не наш! Это ж маменькин сынок! Хлипак! Его ущипни, он маменьку станет звать!

– Посмотрим, – тихо шелестит Кот.

И внезапно, без всякого предупреждения, выбрасывает мне в лицо профессионально собранный кулак.

Скорость движения такая, что я, конечно же, не успеваю отреагировать. Мешком отлетаю назад, и там меня уже ловит на тычок следующий член банды.

Это даже не избиение. Они просто не дают мне упасть, перекидывая с кулака на кулак. Летаю, как мяч. Лупят в голову и в корпус, в корпус – чаще; пересчитываю рёбрами жёсткие костяшки их пальцев. Никак не успеваю сориентироваться. Пора бы начинать отмахиваться, но не очень получается. Мои неприцельные, сделанные наугад удары беспомощно уходят в «молоко».

Если бы не кружилась так голова, я бы, может быть, в кого-нибудь попал.

Внезапно на моем пути не оказывается кулака, и я лечу на асфальт. Лежачего, как ни странно, не бьют. Собираюсь с духом. Поднимаюсь.

– Ну что, ещё один раунд? – весело говорит Кот.

Кажется, в этот раз я отмахиваюсь более удачно.

– Хватит! – неожиданно командует Кот, и я падаю – прямо в объятия к верзиле.

Отталкиваюсь, нахожу точку равновесия, выпрямляюсь. Пошатывает. В голове звон, но в общем-то, похоже, я легко отделался.

– Ну что, всё ещё хочешь к нам в банду? – интересуется старший.

– Хочу, – говорю вызывающе. И гнусаво. Из носа течёт кровь, я стираю её ладонью. Кровь кажется чёрной.

– Тогда ещё раунд?

– Давай!

Кот хмыкает, на этот раз одобрительно.

– Ладно, будет. Пошли.

Идём долго. Под конец пути еле переставляю ноги, начинает не на шутку болеть всё тело. Уговариваю себя, что время – это хорошо, время мне необходимо. Передышка перед тем, что будет дальше. Ничего не закончилось, это я понимаю.

Мне не отдали одежду. Пробовал требовать поначалу. Был проигнорирован. Теперь молчу.

Первая луна издевательски заглядывает в ущелье улицы.

Нельзя показать слабость.

Подходим к длинному, мрачноватому зданию. Уже вижу двери – металлические, двустворчатые.

Кот притормаживает перед самыми дверьми.

– Ну что, кандидат. Собеседование ты прошёл, – ехидно сообщает он мне. – Остался экзамен. Сейчас будешь представлен банде.

– Голышом?

– Считай, заново родился, – ржёт верзила.

Я киваю.

Вхожу в дверь. Ступеньки почему-то ведут вниз.

Осматриваюсь.

Большое полуподвальное помещение неплохо освещено – по стенам мерцают голубоватые полушария люминофор. Нормально устроились ребята. В дальней стене – пустая лифтовая шахта, перед ней прямо на бетонном полу горит костёр. Чуть правее – лестница, наверное, на верхние этажи. Дверей нет, перил тоже, вообще, похоже, разобрано всё лишнее.

Слева стена – внешняя, по всей её длине под самым потолком тянется ряд небольших полукруглых окошечек; в большинстве из них даже сохранились стекла, а некоторые забраны мелкой металлической сеткой.

Потолок высокий, метра четыре. Его подвесная часть обвалилась, и видны сплетения толстых силовых кабелей. Кое-где в прорехах выступают мощные двутавровые балки.

Пол сплошь бетонный, но чистый, в отличие от тех помещений, куда я заглядывал раньше. Ближе к стенам в беспорядке разбросаны многочисленные матрасы, диванные подушки, спортивные маты. Неряшливые кучи шмоток перемежаются аккуратными картонными коробками и жестяными ящиками. Кое-где к стенам прилеплены цветные журнальные развороты, местами даже привинчены навесные полки.

В целом – не так ужасно, как мне представлялось. Здесь заметно теплее, чем на улице, но воздух свежий, и, несмотря на сгорающие в костре мусорные брикеты, никаких неприятных запахов.

В помещении полно народу. В основном – молодые парни, есть и девушки, встречаются мужчины постарше. Народ сидит и лежит на матрасах, кучкуется группками, греется у костра. Под потолком шуршит отражённый гул голосов.

Банда.