Текст книги "Псих. Разбег (СИ)"

Автор книги: Ольга Хожевец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Ага. Как меня здесь, оказывается, любят – так стараются, чтобы я не дай бог своё положение не ухудшил.

– Чего вы хотите? – спросил я, перебивая плавное течение его речи.

Адвокат снова закашлялся. Простыл он, что ли?

– Подпиши бумаги, – без лишних заморочек брякнул следователь. – Отказ от апелляции, и мы тут же оформляем идентификацию личности, а через десять минут сможешь увидеть мать. Она здесь, ждёт свидания. А иначе вы у меня ещё полгода только доказывать будете, что ты – Джалис, а не хрен из Норы.

Адвокат продолжал натужно кашлять, аж весь покраснел, бедняга. Видимо, кашель помешал ему услышать слова следователя.

– Покажите бумаги, – сказал я.

Документ был составлен в простой и категоричной форме: отказ от права на апелляцию, без объяснения причин, без каких-либо оговорок.

Я подписал – настоящей подписью.

Следователь почти сумел сохранить непроницаемый вид.

14.

Комната свиданий почему-то вся была в белых тонах – потолок, стены, даже пол; прозрачная стеклопластиковая перегородка посередине почти не замечалась глазом и идеально резонировала звук – голос собеседника звучал совершенно естественно. Два белых вертящихся кресла по разные стороны перегородки совсем терялись в пустом пространстве комнаты.

Мама казалась испуганной, какой-то чужой в этом холодном, ослепительно-светлом помещении.

– Данилка, – сказала она, увидев меня. И всхлипнула. – Как ты вырос.

Я опустился в кресло, чувствуя предательскую слабость в ногах.

Как бы мне заговорить – и быть уверенным, что не подведёт, не задрожит голос?

Мама выглядела постаревшей.

Сколько я не видел её? Немногим больше года?

А она смотрела не отрываясь, даже не моргая, будто боялась, что стоит сморгнуть – и сын опять исчезнет в неизвестность.

Ох, мама.

Она вздохнула почти неслышно.

– Мальчик мой. Тебе тут совсем плохо.

Это не было, в общем-то, вопросом; но я ответил:

– Нормально, мама, – голос не подвёл. – Всё ничего. Не выдумывай себе всякие страшилки, ладно?

Мама всхлипнула, полезла в сумку за платком.

– Как ты узнала? – спросил я.

– В новостях, – отозвалась она. – Вчера вечером... О самом-то ограблении уже давно шумели, потом попритихли. А вчера – новый ролик, рассказали про суд, про приговор... И вдруг – твоё лицо. Я глазам не поверила... Я ведь думала, ты в космосе давно.

Мама так и не нашла платка, как-то неловко, непривычно принялась вытирать глаза открытой ладонью.

– Как же я мог в космос, мам, – проговорил я грустно. – Кто б меня без документов нанял.

Она сказала:

– Конечно.

И слезы потекли уже потоком.

Ну почему я такой болван.

– Вон платок, мама, – подметил я. – Справа, на пол упал.

– Спасибо.

– Не плачь, пожалуйста.

– Я понимаю, – кивнула она, торопливо сморкаясь, зачем-то засовывая скомканную тряпицу на самое дно сумки. – Всем врала, и себе вот вру по привычке. Конечно же, понимаю, что ты не мог улететь. Только я представить себе не могла... Не знала, что и думать. Где искать... Я...

– Мам, успокойся.

– Ты ведь всегда был таким умницей, Данил... Я надеялась, может, ты нашёл какой-то выход...

Я вот и нашёл. Только не все получилось. Правда, этого я говорить вслух не стал. Зачем?

Так что я просто спросил:

– Как вы там, мама? Как Роман?

– Ему лучше. Я наняла сиделку, но он и сам теперь чаще в сознании, и боли прекратились. Про тебя спрашивал недавно.

– А деньги на сиделку?

– Хватает. Мне ведь немного надо, Данил.

– Ты работаешь?

– Как всегда.

Мама замолчала, отвела глаза, покусывая губы; посмотрела куда-то в потолок, словно это могло помешать пролиться новым слезам.

И вдруг спросила:

– Почему ты не вернулся?

– Что? – не понял я.

– Ты настолько меня ненавидишь? – выговорила она – и тут же закусила губу, отвернулась, прикрывая ладонью лицо; я услышал сдавленный звук сдерживаемых рыданий.

– Мама, – сказал я растерянно, чувствуя странную пустоту в груди.

Не хватало только начать рыдать сейчас с ней за компанию.

– Мам, ты что? Что ты такое... Мама!

– Я ждала... – она ревела уже в голос, только зачем-то все прикрывала лицо; будто боялась, будто что-то особенно постыдное было в том, если я вдруг увижу её плачущей, именно увижу, будто не должно ни в коем случае такого произойти. – Каждый день... Шла с работы, думала – вот приду, и ты... дома... Проверяла сообщения, вдруг ответ, и...

– Сообщения? – тупо повторил я.

– Потом поняла, что не будет ответа, и... Вот тогда я решила, что ты всё же улетел, или...

Мама с усилием провела ладонью по лицу, одним движением словно стирая с него слабость, и закончила – глядя в сторону, но уже – почти спокойно:

– Или возненавидел меня.

Я спросил:

– Какие сообщения?

Наверное, целую вечность мы смотрели молча друг на друга, и немалой ценой достигнутая видимость спокойствия на её лице снова сменилась дрожанием подбородка и закусыванием прыгающих губ.

– Ты не читал, – почти прошептала она.

– Не читал.

– На этих твоих... чатах, форумах... страничках... Где только нашла...

– У меня не было доступа к сети, мама.

– И в этой... бегущей строке...

– Я не смотрел новости! – крикнул я, с отчаянием ощущая, как захлёстывает меня волна какой-то непонятной, непоправимой вины.

– Данилка... Мальчик мой...

– Что там было, мама?

Я взял себя в руки, сумел задать вопрос спокойно, подавив начинающийся озноб.

– Что там было?

– Там... «Данил, вернись. Я сожгла бумаги»...

Я молчал долго. Я смотрел на маму, а перед глазами проносились картинки – Нора, банда... следствие...

– Сейчас они могли бы помочь, – всхлипывала мама. – Те бумаги... Если бы я сделала то, что хотела сначала... У меня уже была договоренность с психиатром, он был готов написать заключение... Только... Ты так напугал меня своим уходом, я металась из стороны в сторону, а потом... Я их правда сожгла! Я испугалась, что могу совсем тебя потерять, и...

Я молчал.

Долго.

А потом улыбнулся.

И сказал:

– Спасибо.

Мы плакали вдвоём, и я уже не стеснялся, что плачу, и мама не закрывала ладонью лицо.

– Я не могла придумать, куда ещё... – приговаривала она. – Как сообщить, чтобы...

– Ничего, мама. Ничего.

– Если бы раньше... Если бы только я...

– Всё хорошо, мама.

– Куда как... – улыбнулась она сквозь слезы. – Данилка...

– Ничего.

– Мальчик мой...

– Всё нормально. Всё теперь будет хорошо.

– У тебя зубов не хватает. Тебя здесь били.

Я замотал головой. Я и забыл совсем об этих чёртовых зубах, потерянных в инциденте с Дракулой.

– Нет, мама. Это не здесь, это давно... Я просто упал.

– Тебя били.

– Да нет же. Я упал, правда.

– Ничего, малыш, – мама подобралась, вдруг снова стала похожа на ту энергичную, деловую женщину, какой я помнил её всегда. – Ты только не бойся. Этот приговор... Мы его отменим. Мне дали координаты очень хорошего адвоката, сегодня он был занят, к сожалению, но уже завтра я...

– На какие шиши, мам?

– А вот это пусть тебя не волнует, – произнесла она решительно. – Я найду ресурсы.

– Например? Влезешь в долги, заложишь дом?

Мама заявила внушительно, чётко разделяя слова:

– Данил. Это не должно тебя беспокоить.

– А меня беспокоит.

– Я сделала глупость в своё время, я это признала. Но чтобы я не смогла вытащить собственного сына...

– Глупостей я и сам напорол. Мам, я ограбил это чёртово казино, и никуда от этого не денешься. Вытащить меня тебе не удастся, пойми.

– Хороший адвокат...

– Нет у тебя на него денег.

– Найдутся.

– Это бессмысленный спор, – вздохнул я устало. – Мам, я подписал отказ от апелляции.

В который уж раз мне удалось выбить её из колеи.

– Зачем? – ахнула она растерянно, затеребила нервными пальцами застежку сумочки. – Данилка...

И тут же:

– Тебя вынудили, да? Заставили.

– Нет.

– Да!

– Ты не понимаешь...

– Данил!

– Послушай, мама, – сказал я спокойно и веско – как только смог. – Вышло так, что я наступил на хвост очень денежным и влиятельным людям. Очень денежным, тебе с ними не тягаться. Сомма – хороший вариант для меня, пойми. И это всего пять лет. Меньшего тебе не добиться.

Кажется, мне удалось вселить в неё сомнения. Найти аргумент, который она в состоянии оценить.

Надо же. Никогда не думал, что мне суждено научиться чему-то полезному у своих следователей. Например, врать при помощи кусочка правды.

Мама колебалась; наверное, в сотый раз отщёлкивала и защёлкивала несчастную застёжку.

– Когда я выйду, мне будет всего двадцать два, – добавил я. – Успею начать все сначала.

– Это рудники, Данил. Мне сказали...

– Сплетни, – отрезал я. – Такие же сплетни, как то, что здесь якобы бьют. Это неправда, мама.

– Я проконсультируюсь.

– Как хочешь, – я пожал плечами. – Только начни с подписи под отказом, и тебе, может быть, не придётся тратить деньги.

– Данилка... – мама, похоже, готова была сдаться. – Ты уверен, что знаешь, как тебе лучше?

– На все сто, – подтвердил я жёстко. – Поверь мне в этом.

– Может, всё же...

– Не стоит.

– Ты повзрослел, Данил, – вдруг сказала мама.

И тихо всхлипнула.

***

Явившемуся за мной конвоиру приспичило надевать наручники прежде, чем мама успела выйти из комнаты.

– Подождите минутку, – попросил я его тихо.

– Давай-давай, – хохотнул он. – Поворачивайся.

И с профессиональной ловкостью защёлкнул браслеты.

Мне удалось украдкой бросить взгляд назад – мама замерла у двери: снова испуганный, загнанный взгляд, и опять дрожат губы.

Я скрипнул зубами.

За дверями нас поджидал тот следователь, что подсовывал мне на подпись отказ от апелляции.

– Ну вот видишь, – заметил он довольно. – Я своё слово держу. Говорили, сколько хотели, никто не подгонял, так?

Я кивнул.

– А ты молодец, – неожиданно одобрил следак. – Хорошо держался. А вот интересно, о каких это бумагах шла речь?

Я посмотрел на него задумчиво.

– Да ладно, – протянул страж закона. – Я так просто спросил.

И он куда-то заторопился.

В коридоре подвального уровня, где находились камеры, я чуть-чуть придержал шаг, подпустив конвоира поближе к себе.

А потом резко наклонился – и изо всех сил лягнул назад ногой, угодив пяткой мужику прямо в пах.

Хорошо так угодив. Весомо. Мне понравилось.

Ох, что тут началось...

Конвоир даже не завопил, не взревел – он взвыл, как полицейская квадросирена, включённая на полную мощность, заполняющая звуком пространство куда как побольше этого коридора.

Инерция собственного удара швырнула меня на пол.

А со всех сторон уже неслись – тюремщики, конвойные, с дубинками и без, сотрясали пол тяжёлыми толчками форменных башмаков на толстой литой подошве...

В ход пошло все – ботинки, дубинки, связки наручников, ещё какие-то подручные предметы – я уже не разбирался. Я только извивался ужом, а потом бросил и это, потому что удары все равно сыпались отовсюду, и с боков, и сверху, и не было рук, чтобы хоть как-то сблокировать, как-то прикрыть себе что-нибудь...

Потом кто-то дико орал: «Прекратить! Прекратить!» – а я валялся на полу, и под лицом расползалась липкая лужа, и огромная чёрная вселенная вращалась вокруг меня, засасывая в гибельную воронку; а кто-то орал: «Вы с цепи сорвались! Ох...ели совсем! В лазарет его, быстро! Завтра мать адвоката приведёт, а у нас тут труп со следами побоев! Сами под статью пойдёте, уроды! Сами в рудники! Идиоты, чёрт! Чёрт! Врача, живо!» – а вселенная вращалась все быстрей и быстрей, только меня в ней, кажется, уже не было...

Я провалялся в лазарете все три недели, что оставались до прилёта транспорта. Свидания мне, конечно, больше не дали; впрочем, по строгому режиму свидания и положены были не чаще раза в месяц, так что беднягам полицейским и сильно врать-то не пришлось. Никаких адвокатов тоже не объявилось; не знаю, консультировалась мама с кем-нибудь или нет, но если и да, видимо, юрист с моим раскладом согласился.

Я был этому рад. Я не всегда в жизни поступал должным образом, но вот чего никогда не смог бы себе простить – это если бы позволил матери всунуть голову в этакую петлю, вытаскивая меня из неприятностей, в которые я по собственной дурости влип.

Врач в лазарете сказал мне на прощание:

– У тебя, парень, небось, девять жизней, как у кошки, но гляди: большую половину ты уже израсходовал.

Добавил:

– До Соммы транспортник полтора месяца ползёт, на борту есть медотсек, так что ничего, по пути долечишься.

И шлёпнул штамп – «здоров» – на сопроводительные документы.

***

Старенький пассажирский бифлай, покряхтывая, словно от болей в натруженной пояснице, и покашливая от натуги, неторопливо вытащил нас на орбиту. Нас – это человек сорок заключённых; я уже знал, что транспортник не идёт прямиком на Сомму, а делает большой круг, собирая осуждённых с разных планет и развозя их по разным «зонам».

Поскольку никаких иллюминаторов ни в бифлае, ни в транспортнике, разумеется, предусмотрено не было, то если бы не небольшие перепады силы тяжести, мы могли бы и не понять, что покинули планету: все те же коридоры и переходы, окрашенные в такие же унылые серые тона; те же тяжёлые массивные двери, открывающиеся с подвизгиванием, а захлопывающиеся с глухим чмокающим звуком; те же стены, стены, стены, бесконечно громоздящиеся между тобой и остальным миром, в существовании которого постепенно начинаешь сомневаться...

Нас сдавали и принимали по описи, как имущество, сверяя данные в сопроводиловках с данными на шейных бирках. Заставили всех раздеться в большом и пустом помещении; гуськом – в санпропускник, на этот раз сухой, без воды, где сказано было задержать дыхание на все время обработки, а обработка длилась минуты три, и все надышались дряни, а потом долго судорожно откашливались; гуськом – на осмотр; гуськом – получать одежду, такие же пижамы, только цвет теперь был апельсиновым.

В длинной комнате, где, рассевшись на лавках вдоль стен, мы бесконечно долго ожидали неизвестно чего, сосед вдруг пихнул меня локтём.

– Слышь, – прошептал он сипловато, – Ты про Врию знаешь что-нибудь?

Я покопался в памяти. В Норе про разные места приходилось слыхать.

– Жарко там. Плантации чаквы.

– А-а. А гайки сильно крутят?

– Вроде, жить можно.

– А-а. Ну, жару я люблю.

Сосед ещё какое-то время похмыкивал, переваривая информацию; потом спросил:

– А у тебя куда билет?

– Сомма.

– Круто, – он оттопырил губу. – А ходка какая? Где прежде был?

Я раздражённо дёрнул плечом.

– На малолетке, что ль? – не понял мой собеседник. – Брешешь. По первой ходке на Сомму не отправляют.

– Отстань, а, – сказал я досадливо.

– Ну-ну. А знаешь, почему нас тут маринуют?

– Почему?

– Откинувшихся высаживают, – мечтательно проговорил сосед, поднимая глаза к потолку.

И вздохнул.

Пять лет, напомнил я себе. Всего пять лет. Целых пять лет. Нельзя начинать мечтать об этом прямо сейчас. Я смогу вздохнуть – уже с облегчением – когда-нибудь.

Но потом. Потом.

Я захлопнул внутри себя дверцу – за ней остался весь мир, вселенная во всем её многообразии; все люди, с которыми мне доводилось общаться или ещё доведётся, всё, что мне дорого, вся моя жизнь. Я открою её снова – через пять лет.

Сейчас не существует ничего, кроме тюрьмы и зоны. Да. Так правильно.

Но когда-нибудь я её открою.

***

Внешняя дверь визгнула, и вошла троица – двое конвойных и старший смены, старший – с какой-то папкой.

– Аверченко... Аврис... – начал он зачитывать по списку. – Вилер... Войт... Габриэль... Дабо...

Названных быстро построили и куда-то увели.

– Это что, так нынче по камерам распределяют, что ли? – забеспокоился мой сосед. – Странно как-то.

– Что ещё за хрень? – загудел встревожено пожилой зек у противоположной стены. – Дёргают-то не подряд. Моя ксива на "б" озаглавлена, а меня пропустили.

– А ты куда? – спросил кто-то.

– На Пелл меня.

– И Войта на Пелл.

– Странно...

Мы ждали. Общество тихо волновалось. Общество знало твёрдо: любые изменения в протоколе зеку не к добру.

В следующем списке моя фамилия стояла первой.

Марш по коридорам привел нас к кабинету, на котором красовалась табличка: «Начальник караула».

– Заходить по одному, – скомандовал старший. – Джалис, пошёл.

Я пошёл.

Начальника караула внутри не оказалось.

Оказался, судя по сияющим полковничьим погонам, сам «гас» – главный администратор этапа, а с ним – другой полковник, уже армейский, с крылатой нашивкой военно-лётных сил и с эмблемкой медицинской службы в петлице.

– Не могу, вы поймите, – возмущённо доказывал «гас» армейскому полковнику, картинно прикладывая руки к груди. – Никак не могу, с такой статьёй – никак, хоть вы меня режьте, хоть к стенке ставьте! Что мог – отдал, но с такой...

– Тэк-с, продолжим позже, – перебил вояка, зыркнув на меня из-под полуопущенных век. Отповедь «гаса» его, судя по всему, ни в малейшей степени не смутила.

«Гас» обернулся, тоже увидел меня, досадливо хекнул; несколько секунд он ещё колебался, потом демонстративно пожал плечами и покинул кабинет, качая головой.

– Ну, садись, что ли, – сказал мне полковник, когда за «гасом» закрылась дверь.

– Спасибо, – осторожно отозвался я, – но вроде как уже.

– Пф-ф. Нахватался тюремных замашек. Ну, тогда присаживайся.

– Ладно.

Я присел на краешек стула, чувствуя себя, как на минном поле.

Мне не нравился этот полковник с его показным панибратством, не нравился урывок услышанного разговора, в особенности не нравился значок медслужбы в петлице высокопоставленного вояки. Я боялся всего этого.

В то же время уже назойливо зудел подленький голосок в глубине души, нашёптывая, что не всегда и не все неожиданности в жизни бывают только к худшему, что вдруг... Этой предательской слабости я боялся ещё больше.

Никто не может быть обманут, пока не позволит себя обмануть. Я был не в том положении, чтобы разрешить себе надежду – она могла слишком больно обойтись.

– Расслабься, – хмыкнул мой визави, складывая руки на груди и откидываясь в кресле. – Я сюда не бить тебя пришел. Кстати, видок твой и так, хм... наводит на мысли. По тебе, часом, асфальтовый каток не проезжал?

И полковник сам засмеялся собственной плоской шутке. Смех у него был неприятный – такие отдельные «хе, хе, хе», рассыпающиеся, как сухой горох по стеклу.

Я промолчал.

– Ну ладно, – кивнул вояка, и даже след улыбки моментально исчез с его слегка одутловатого лица – будто показалось. – Шутки в сторону. Я – полковник Мосин, Вооружённые Силы Федерации. И здесь я не шутки шучу, а пытаюсь из толпы всяческого отребья и шелухи собрать что-то похожее на штрафной батальон, который бы мог не только осложнить всем жизнь, но и реально хоть чем-то помочь нам на Варвуре. О Варвуре ты что-нибудь знаешь?

О разгоревшемся там жестоком конфликте я краем уха слыхал, ещё в банде – новости доползали до Норы с опозданием, но все-таки доползали. Правда, я не знал, что всё это тянется до сих пор.

– Лучше там не стало, – сказал полковник. – Стало хуже. Как видишь, я откровенен. Мы, армейские, давно считаем происходящее там полномасштабной войной. Правительство, правда, считает, хм, иначе. Официально это – наша территория, и военные действия там не ведутся.

Мосин подался вперёд, небрежно облокотился на стол.

– К чему я все это тебе говорю. Видишь ли, поскольку войны как бы нет, мои полномочия слегка ограничены, и штрафбат нынче – дело добровольное. Мне тут в основном пытаются всучить всякую шушеру, мелкое гнилье. А шушера эта свои несколько лет относительно комфортабельной и, главное, знакомой жизни в зоне променять на неизвестные опасности военных будней, как правило, не хочет. Хотя штрафбат и идёт год за два, как и твои рудники. Плюс, между прочим, возможность освободиться досрочно – за особые заслуги.

Полковник сделал паузу, наблюдая мою реакцию; удовлетворённо кивнул, хотя мне казалось, я сумел сохранить невозмутимость.

– Ты, парень, я вижу, из другой породы, – заметил он доверительно. – Но тебя мне отдавать не хотят. Статья, видишь ли, слишком тяжкая. Не положено.

На этот раз пауза тянулась дольше. Мосин рассматривал меня, я – его. «Осторожно, – прозвенел у меня внутри предупреждающий звоночек, – наживка».

– Они меня просто плохо знают, – пренебрежительно двинул кистью полковник. – К тебе у меня особый интерес, и если я решу, что ты подходишь... Этих штатских в погонах я быстро во фрунт построю. Но – ты понимаешь. Я должен быть уверен, что тут есть, за что побороться.

Он откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе и уставился на меня выжидающе.

– Этот штрафбат, – заговорил я, медленно и аккуратно подбирая слова, – это... какой род войск?

– А ты ещё не понял? – удивился Мосин. – Военно-лётные. Нейродрайв, конечно.

Я помолчал, усмиряя бешеный стук сердца.

Потом тихо сказал:

– Нейродрайв в военных условиях – штуковина чреватая. Не уверен, что это лучше рудников.

Ох, чего мне стоили эти слова. Я подумал, что если сейчас полковник спокойно кивнёт и отошлёт меня, чтобы заняться следующим – останется только найти способ тихонько удавиться в камере, потому что выжить в рудниках, сознавая, что по собственной придури отказался от подобного шанса, я уже не смогу.

– Вот те на, – протянул Мосин, и на лице его отразилось явственное разочарование. – А я-то решил, что самородок откопал. Мне говорили, вроде ты уже летал нейродрайвом, даже бифлай поднимал. Неужто наврали?

– Вас ввели в заблуждение, – произнес я еще тише. – Это был флайкар, а они просты в управлении. Меня учили... водить флайкар.

– Так значит, в штрафбат ты не подписываешься?

Сердце, по-моему, вовсе биться перестало.

– Почему же... – забормотал я неуверенно. – Если вы обещаете возможность досрочного... Подпишусь все же, пожалуй...

– У-гм.

Полковник забарабанил пальцами по столу – сначала беспорядочно, потом в дробном перестуке стал пробиваться какой-то маршевый ритм.

Я молча ждал.

– Что ж, – сказал он наконец. – Не думаю, что мне стоит влезать из-за тебя в неприятности с гражданскими властями. Иди; доложишься старшему смены, в его распоряжение. И пусть пригласят следующего.

Я поднялся, не чувствуя под собой ног; дошёл до двери, едва не теряя сознание, толкнул её плечом. Дверь не шелохнулась.

– Стой! – скомандовал Мосин. – Кру-угом.

Я стоял, опершись на неподдающуюся дверь, лицом уткнувшись в ступенчатый металлический косяк, и боялся, что если оторвусь от этой опоры, просто упаду.

– Вернись, говорю, – повторил полковник. – Сюда иди. Все равно там заперто.

Кое-как мне удалось оторвать непослушное тело от двери.

Мосин порылся в столе, вытащил ключи на цепочке – судя по виду, от наручников.

– Иди, иди, – поманил он. – Дай, сниму. И садись, разговор только начинается. Ах, да. Присаживайся.

– Меня предупреждали, что ты крепкий орешек, – хмыкнул Мосин, когда я наконец уселся. – Но интересно было убедиться. Сколько ты промолчал под следствием? Четыре месяца? Пять?

Я не ответил, и Мосин продолжил сам.

– Что-то вроде того, если я правильно понял. Дело еле успели в суд подготовить, а у них ведь шестимесячный лимит. Ты не знал? Конечно, кто тебе скажет. До последнего тянули, поверить не могли, что не раскрутят. Ну, я их как раз понимаю. Я, знаешь ли, тоже бы поверил, что ты трусоват и вообще размазня, если бы не посмотрел запись твоего полёта. На том броневичке с бифлайным движком. Не трудись возражать, сделай милость. Я неплохо осведомлён, как видишь.

Я прикрыл глаза. Засекреченная исследовательская клиника под плотной опекой военных быстро превращалась из размытого отдалённого миража в чёткую и неприятную реальность.

В отличие от тюрьмы, пожизненную.

Мосин улыбнулся – слегка растянул губы, так что уголки рта спрятались в глубоких вертикальных складках. Миг – и улыбку как смыло – то ли было, то ли привиделось.

– Значит, отношения будем строить так, – рублено припечатал он. – То, что ты мастер баки забивать, я уже понял. Но сейчас ты мне расскажешь всё честно и откровенно – всё, что я пожелаю знать. А если в твоих откровениях мне померещится хотя бы нотка фальши... Ну, это мы просто решим, – полковник снова растянул губы в усмешке. – Мозговой детектор, укольчик адексонала в вену. Мы, военные, ребята без предрассудков. Расскажешь, что ты ел на завтрак в постный день в трёхлетнем возрасте. Сомневаешься, что я могу это тебе устроить?

В этом я как раз не сомневался.

– Может возникнуть вопрос, зачем я вообще тут церемонии с тобой развожу, когда мог бы начать с адексонала, – жёстко продолжил Мосин, уже без тени усмешки. – Объясняю. Дело не в щепетильности, отнюдь. Дело во времени. После такой прокачки ты для нейродрайва как минимум год пригоден не будешь. Меня это не очень устраивает. Но стоит мне засомневаться, стоит подметить колебания перед ответом... Ты меня понял?

Я понял, что врать придётся виртуозно.

– Итак, – приглашающе кивнул полковник. – Броневичок ты угнал при помощи симбионта.

– Да.

– Как?

– Подключился снаружи, открыл люк.

– Я удивлён, как следствие и суд сумели обойти этот момент.

– Они решили, что пилот запоздал с командой, и люк не успел закрыться полностью. Там некому было свидетельствовать – всех очень быстро выключили газом, так что никто толком не разобрался.

– Угу. Потом ты вошёл внутрь...

– Скорей, меня оторвали и затащили.

– Почему? Трудности с отрывом?

– А вы думали, я опытный нейродрайвер? – злобно окрысился я. – Так вам не повезло.

– Тс-с, тс-с. Ну, потом-то ты и сам справился.

– Я и раньше сам справлялся. Но не с такой же скоростью.

– Ладно. А раньше – это когда?

– Когда тренировались за городом, угнали флайкар. И ещё... когда брат меня учил.

Прости меня, Роман. Нет у меня другого выхода, кроме как тебя приплести. Я просто обязан создать у полковника впечатление, что у меня была подготовка перед тем, первым, полётом. Поверь только – если бы это было правдой, я был бы тебе до глубины души благодарен.

– О брате подробней, пожалуйста. Когда он начал тебя учить?

– Рано. Наверное, вскоре после того, как я пошёл в школу.

– Зачем он это делал?

– Ну, мы ведь не знали, что это опасно. Наоборот, тогда нейродрайв считался престижным. А я не слишком блистал способностями, учился с трудом. Так что он как бы давал мне дополнительный шанс. Кроме того, ему это просто нравилось.

– Как к этому относились ваши родители?

– Мы без отца росли. А мать не знала, мы скрывали от неё.

– Почему?

– Она была бы против.

– Где теперь брат?

– Дома. У него ПСНА.

Черта с два ты его расспросишь, добавил я про себя. Поди, проверь мою версию, умник.

– И судьба брата тебя не пугает?

– Конечно же, пугает. Я бы и не притронулся к симбионту, если бы деньги так дозарезу не были нужны.

Кажется, я сумел вложить в голос ту долю мимолётного отвращения, что подмечал обычно у других людей.

– А зачем, кстати, тебе нужны были деньги?

– А вот это не ваше дело, – огрызнулся я грубо.

Потом пожал плечами и добавил уже мягче:

– У меня были свои планы. Я хотел покинуть планету, посмотреть мир. А мать без сиделки зашивалась. А я в сиделки на всю жизнь тоже не нанимался, понимаете?

Это он съел не усомнившись. Ладно, пусть считает меня подонком, плевать. Так ему легче будет поверить в мою искренность.

– Расскажи-ка подробней про подготовку.

Об этом я говорить был готов – недаром в своё время читал о нейродрайве всё, что только мог найти. В целом картинка получилась, по-моему, вполне правдоподобной. Уязвимым выглядело одно место – мой возраст; но тут завираться было слишком опасно. Если полковник разумно подойдёт к разговору с матерью, наверняка он её на информацию раскрутит.

Ну, что ж возраст. Учат же грудничков плавать.

– А сам ты тогда летал?

– Один раз.

– Почему только один?

– Ну, брат побаивался все-таки. Подключаться-отключаться он меня учил, а взлететь не разрешал. И я как-то раз украдкой...

– Это был флайкар?

– Бифлай. Учебный.

– Ну и?

– Полез сразу вверх, выскочил из атмосферы и отключился. Не в смысле – от леталки, а в смысле – сознание потерял. Так что сам полёт почти и не помню.

– Что-то ты больно многое не помнишь.

Я пожал плечами.

– Так то когда было-то... И длился весь полет, может, пару минут от силы. От брата влетело потом... А мама вообще была в шоке, она ведь не знала ничего.

– Таблетки какие-нибудь принимал?

– Конечно. Брат говорил, без них нельзя. Красные такие капсулы, по две штуки.

– А в других случаях?

– Тоже. Каждый раз. А на дело шёл – выпил четыре.

– Почему?

– Боялся, стрелять будут.

– Стреляли?

– Задели один раз краешком.

– И как ощущения?

– А то вы не знаете. Будто в меня всадили.

– Но сознания не терял?

– Да я от тех капсул словно пьяный был. На трезвую голову я бы, наверное, такого не вытворял.

– Хорошо живут в Норе, – хмыкнул полковник. – Симбионт понадобился – достали, препарат – достали. А мы все сюсюкаем – бедняжки, нищие.

– А я про Нору ничего не говорил, между прочим, – буркнул я недовольно.

Мосин махнул рукой.

– Да ладно. Я не мент, меня эта тема слабо волнует. Так значит, после того случая в, хм... младшем школьном возрасте и до нынешнего года ты с симбионтом не летал.

– Нет.

– Вообще не подключался?

– Нет.

– И как пошло... после перерыва?

– Первый раз трудно. Долго возился. А потом ничего, вспомнилось.

– И как вообще... впечатление?

– Ну... – я помолчал. Не сфальшивить бы... – Это могло бы стать увлекательным, если забыть, чем это грозит.

– Так вот, значит.

– Да, – согласился я. – Пожалуй.

Мосин снова принялся барабанить по столу пальцами; на этот раз я даже узнал ритм – «Марш космодесантников», времён прошлой войны, нынче почти забытый. Интересно, – подумал я, – а кто сам полковник? Летун? Медик? Службист из какого-нибудь особого отдела?

Полковник выстучал не менее двух куплетов прежде, чем сказать:

– Хорошо. Я тебя беру.

– Куда?

Мосин поднял тонкие изломанные брови.

– В штрафбат, разумеется. На Варвур. А ты что подумал?

– Что надо подписать? – спросил я устало.

– А-а, – полковник снова нарисовал у себя на лице эту пародию на улыбку. – Не доверяешь. Осторожный мальчик; одобряю. Ну, бумаги сейчас сообразим, мне ещё с «гасом» разбираться. Сначала, конечно, будет учебка – надо же проверить, что ты умеешь, а чему стоит подучиться. И полечить тебя, судя по всему, не мешает. Мне солдаты нужны, а не инвалиды. А дальше – всё в твоих руках, парень. Только в твоих.

Признаюсь честно – я пытался читать бумаги, изо всех сил пытался. Но буквы двоились, троились и расплывались, и в конце концов я сдался и подмахнул документы, не поняв в них ни слова. Мне уже практически было всё равно.

И ещё. В тот момент я не чувствовал ничего. Совсем ничего – кроме огромной, неподъёмной, смертельной усталости.