Текст книги "Мирное время (СИ)"

Автор книги: Ольга Куранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Это «заебали» прозвучало как выстрел.

Йеннер закрыла глаза, и позволила симбионту ударить.

Это было так приятно, так легко. Упоительно – отбросить Вернера назад, перехватить его плетью и швырнуть на стол. Как игрушку.

Смаковать чужой шок от удара, первое осознание боли, укол страха – мимолетный, но такой сладкий скачок адреналина – и злость.

Смаковать осознание собственной силы, собственной власти.

Оказывается, ей этого не хватало. Оказывается, она, как и симбионт, все время жила впроголодь.

Возбуждение кипело внутри, искало выход.

Плети дернули Вернера назад, ткнули лицом в столешницу. Стянули руки за спиной, крепко, до боли, заставили выгнуться.

– Пусти! – он был в ярости, рвался, пытаясь освободиться, и еще не понимал, что это бесполезно.

В тот момент это казалось ей красивым – напряженная выгнутая фигура, сильное тело, стиснутые губы. Абсолютная беспомощность.

Йеннер подошла ближе, запустила пальцы в его волосы, прикрыла глаза от удовольствия – кончики покалывали ладонь.

Было так здорово чувствовать Вернера плетьми, как держать в руках птицу. Симбионту человеческое тело казалось хрупким, уязвимым. Так хотелось почувствовать изнутри – как в нем жарко.

– Это же взаимно.

Слова пришли откуда-то изнутри.

Именно тогда Вернер и начал: вырываться всерьез и ненавидеть всерьез.

Йеннер дернула юбку вниз – тяжелая ткань поддавалась с трудом, пришлось помочь себе плетью.

Какая-то часть сознания еще наблюдала за всем со стороны. Мимоходом отмечала все происходящее. Еще была способна… жалеть.

О всех мелочах, которые ломались в тот самый момент – о привязанности, о доверии.

– Сука! – Вернер взвыл, когда симбионт дернул его ноги в стороны. Металлический наконечник плети распорол комбинезон от ворота до промежности, оставил на спине длинную царапину.

Йеннер провела по ней пальцами, собирая выступившую кровь, попробовала на вкус.

Нижние плети толкнулись Вернеру между ног, втиснулись, надавливая, но не проникая, и он застыл. Только тогда по-настоящему понял, что игры закончились.

Йеннер тоже только тогда это поняла.

Оказалось так сладко прижаться к его спине всем телом, потереться, ощущая мельчайшие движения мышц.

Она так давно…

– Я ламианка. Когда я хочу, я хочу так, – голос стал низким и хриплым, совершенно чужим, не человеческим. Он шел изнутри, из нутра – из ее гнилого, набитого симбионтом нутра. – Я хочу тебя трахать. Хочу выебать тебя во все дыры. Хочу, чтобы ты мне подмахивал. Хочу, чтобы ты был связан. Чтобы тебе было больно.

Вернер слушал ее, и в его чувствах ненависть мешалась с возбуждением и отвращением.

Твари внутри Йеннер это нравилось – все ломать.

Вернер дернулся еще раз и перестал сопротивляться, уткнулся лбом в столешницу:

– Отпусти.

Она думала, что отстраниться будет тяжело. Почти невозможно.

Один шаг.

Йеннер его сделала. Убрала плети симбионта.

И еще один.

И еще.

Не так уж сложно.

Вернер медленно выпрямился, не оборачиваясь. Его разорванный комбинезон выглядел глупо, похабно и совершенно нелепо.

Пальцы, вцепившиеся в железную столешницу, казались сведенными судорогой. Костяшки побелели.

– Свали нахуй из моего блока.

Йеннер подняла обрывки платья и ушла.

Глава 2

***

Вернер не подал на нее в суд, не стал жаловаться Долорес, не пришел набить Йеннер морду. Может быть, не видел в этом смысла, раз все равно ничего не случилось. Или просто не хотел сидеть в офисе службы безопасности, отвечать на вопросы и чувствовать себя жертвой.

От осознания собственной безнаказанности становилось еще хуже.

Йеннер часами пялилась в виртуальный экран терминала, обдумывала письмо и не могла заставить себя набрать ни строчки. У нее в голове вертелись слова – «мне жаль», «я хочу попросить у вас прощения», «мне не стоило» – извинения и объяснения. Йеннер тошнило и от них, и от себя. Она как будто попала в мелодраму, и участвовать оказалось намного хуже, чем смотреть со стороны.

В конечном итоге Вернер написал сам. В его письме была схема настенной волновой установки с описанием характеристик и один единственный вопрос: «куда?»

После этого эмоции, которые кипели у Йеннер внутри, как будто прорвало.

Она написала ответ, написала все, что не могла написать до того – о том, как ей жаль, и что она дура, и нужно было сразу все ему объяснить, и держаться подальше. И что он стал ей дорог. Что она хочет его увидеть, и что это очень плохая идея. Что синхронизация падает все сильнее. Что не получается спать, что снится война, что хочется отмотать все назад.

Строчки расплывались перед глазами, и казалось, что в груди рвалось что-то важное, без чего невозможно жить.

Йеннер писала долго, выплескивая в виртуальный экран все, что чувствовала.

После она сидела, чувствовала себя опустошенной и тупо пялилась перед собой.

Текст письма она выделила целиком и удалила.

Вытерла лицо, снова открыла схему волновой установки и заставила себя вчитаться в характеристики.

В письме, которое Йеннер отправила Вернеру, не было слов вообще – только трехмерный план станции, на котором красным было отмечено место для установки.

***

Они и дальше общались практически без слов – схемами, графиками.

Йеннер его не хватало, и что значительно хуже – симбионту тоже. Жадная тварь уже даже не требовала секса, была согласна хоть на что-нибудь. На само присутствие Вернера, на его интерес, или ненависть, или злость, любые эмоции.

Йеннер раз за разом осаживала паразита, и пожинала последствия: бессонницу, кошмары, головную боль и приступы агрессии.

За неделю после случившегося в техблоке двое из четырех агентов безопасности, которые работали на станции вместе с Йеннер, подали прошение о переводе.

В конечном итоге Йеннер решилась позвонить Феделе Боргесу.

Звонок она откладывала, как могла. Причин было две: с Боргесом ее связывали не самые приятные воспоминания, и их последний разговор закончился не вполне по-дружески.

Она бы не удивилась, если бы Боргес просто проигнорировал звонок, но он ответил почти сразу: его скуластое, доброжелательное лицо возникло на виртуальном экране.

– Девочка моя, какой приятный сюрприз. Долгожданный, я бы сказал.

Феделе Боргес был, наверное, самой лучше иллюстрацией того, как сильно могут не совпадать оболочка и содержание. Со стороны он казался по-настоящему хорошим человеком.

Во время Войны Режимов Боргес возглавлял Карательный Корпус. И тогда добродушного доктора Феделе – лучшего специалиста по симбионтам на всей Ламии – называли не иначе как Мясник.

– Добрый вечер, доктор Боргес, – Йеннер кивнула. – Отлично выглядите. Мир вам к лицу.

– Мир всем к лицу, четыре-шестнадцать. Здоровый сон и отсутствие стрессов творят чудеса, я утверждаю это как врач.

Он всегда обращался к Йеннер на военный манер – по номеру, как это было принято в Карательном.

Во время войны она и сама звала его «Нулевой».

– Как ваша работа? – Йеннер вежливо улыбнулась. – Пациенты не доставляют вам проблем?

– Девочка моя, на любого проблемного пациента есть своя мануальная терапия, – Боргес улыбнулся, довольно жмурясь. В уголках глаз появились лучики-морщинки, придавая его лицу немного мечтательное выражение. Боргес думал о пытках в тот момент, Йеннер знала это точно.

Именно так Нулевой улыбался, когда он занимался допросами военнопленных. Он всегда любил свою работу. У него даже был любимый кожаный фартук с аппликацией: желто-белым цветочком.

– А вы сами еще не устали от своей скучной станции, четыре-шестнадцать?

– Нет, доктор Боргес. Меня все устраивает, – Йеннер его боялась. Как, впрочем, и все, кто знал его достаточно хорошо. Только дураки не боялись Боргеса, но дураки в Карательном не служили.

– Моя мама не рожала идиотов, девочка моя, – Боргес лениво сложил руки перед собой, чуть склонил голову на бок, словно изучал любопытное насекомое. Он сидел за столом – скорее всего, в своем новом кабинете с идеальной системой кондиционирования – аккуратный и улыбчивый и был все тем же садистом и психопатом, что и во время войны.

– У меня проблемы с симбионтом.

Боргес рассмеялся:

– Помнится, я это уже слышал. У вас нет проблем с симбионтом, четыре-шестнадцать, только с головой. Сколько у вас сейчас синхрон? Пятьдесят пять? Пятьдесят четыре?

– Пятьдесят четыре и пять, – Йеннер не удивляло, что он определял так точно. В конце концов, Боргес действительно был лучшим. И это он делал ей операцию по вживлению. – Мне удалось поднять совместимость до восьмидесяти двух. Потом она снова упала.

– Ну же, четыре-шестнадцать, вы знаете, что я хочу услышать, – он подался вперед, улыбнулся ласково.

– Как вы и предупреждали.

– Музыка, девочка моя. Эти слова звучат как музыка. Вы так гордились своим маленьким рецептом: сбежать на маленькую сонную станцию. Никаких стрессов, никакого насилия. Я же говорил вам, это до первого сильного переживания. Проблема не в симбионте, потому что симбионт это просто техно-паразит. Искусственная органика и программа поведения. Да, он меняет носителя, делает агрессивнее, но у него нет сознания. И все желания, которые вы ему приписываете, это все вы. От начала до конца. Хотел бы я знать, на чем именно вас переклинило.

Они уже много раз это обсуждали, и Йеннер уже много раз объясняла:

– Для меня это не так. Я не нормальный симбиотик. У меня слишком низкая совместимость, симбионт так и не стал до конца моей частью.

– Девочка моя, если бы симбионт не прижился, он сделал бы в вас несколько новых дырок, и попытался уползти. Вам, четыре-шестнадцать, так нравится чувствовать себя уникальной, но вы обычная пизда, которая выдает свои психозы за медицинские проблемы.

Людям, которые его плохо знали, Боргес всегда казался исключительно вежливым человеком. И это тоже не соответствовало действительности. Йеннер давно привыкла, за время службы в Карательном он называл ее и похуже:

– Низкий синхрон – не психологическая проблема. Несовместимость симбионта…

– Заткнитесь и не позорьтесь, – Боргес снисходительно улыбнулся. – Несовместимость чего? Техно-паразит совместим со всеми, он и создан, чтобы вживлять его людям. Несовместимость бывает только у человека. Вы не готовы принимать симбионт как часть себя и отторгаете его. У себя в голове. Все, что вам нужно, это наконец перестать думать о симбионте «он» и начать думать «я».

Об этом они тоже уже много раз спорили, но Боргес просто не понимал, как это воспринималось изнутри:

– Я не могу этого сделать. И у него есть сознание – по крайней мере, в зачаточной форме. Он может хотеть, проявлять агрессию, действовать, хотя я не давала ему команды.

– Нет, четыре-шестнадцать, – Боргес ласково улыбнулся. – Не может. Знаете, как это звучит? Как если бы я говорил: у моего хуя есть личность.

– Ваш хуй, доктор, – Йеннер знала, что он ее провоцировал. И у него получалось, – не пытается ничего делать сам по себе. Он часть вашего тела и подчиняется вашему сознанию.

Боргес рассмеялся. Он обожал, когда удавалось вывести Йеннер из себя:

– Как мало вы знаете о мужчинах, девочка моя.

– Мы говорили о симбионте.

– Уже много раз, – Боргес мечтательно прищурился. – И вы всегда реагируете, как в первый. Подумать только, из всех проблем, которые у вас могли бы случиться, – некроз тканей, неправильное прорастание искусственной органики, атрофия нервов и клиническая шизофрения, – вы беситесь из-за низкого синхрона. Исправить который дело нескольких часов. Девяносто восьми у вас, конечно, никогда не будет, но восемьдесят пять – вполне реальная цифра.

– Вы знаете, что я пыталась, – напомнила Йеннер. – И что это невозможно.

Боргес сцепил пальцы, оперся на них подбородком и улыбнулся шире:

– И вот это, четыре-шестнадцать, мой любимый парадокс. Вы приписываете симбионту то, что вы не готовы принять в себе. Не можете признать, что вам нужен контроль, нужно ощущение собственной власти. Что вы можете поставить человека на колени, заставить орать от боли, и вам будет хорошо. Что вас, четыре-шестнадцать, это заводит. И вот она, настоящая вы. Это не симбионт, хотя, да, это он вас такой сделал.

Он говорил абсолютно откровенно, не пытался играть словами, потому что знал – правда делала Йеннер больнее. Боргес любил делать людям больно, никогда этого не скрывал.

– Даже если это настоящее, доктор, что насчет всего остального? Или вы думаете, вторая часть, та, которую я воспринимаю как себя, – ложь? То, как я хочу беречь близких мне людей, то, как мне плохо, если они начинают ненавидеть меня и бояться, – это что, вы думаете, такое кокетство? Что мне достаточно просто вернуться в Карательный и все станет хорошо? Думаете, для счастья мне хватит контроля, насилия и компании мясников вокруг?

Он улыбался, смотрел на нее абсолютно непроницаемыми черными глазами, и наслаждался той реакцией, которую спровоцировал.

Йеннер знала, что так будет. И он тоже это знал.

Они только теперь начинали говорить всерьез.

– Нет, четыре-шестнадцать. Не думаю, что вам этого хватит. Иначе я никогда не отпустил бы вас. Знаете, я предпочитаю держать своих ручных психопатов ближе к телу. Так что у меня для вас только один совет: совмещайте. Ставьте на колени, не причиняя вреда. Делайте больно так, чтобы вас не боялись и не ненавидели. Платите людям удовольствием за то, что с ними делаете, в конце концов. Только перестаньте, наконец, обвинять симбионт. Это вредно для здоровья.

Йеннер чувствовала себя так, словно Боргес вскрыл ее, покопался внутри и зашил снова:

– А я-то надеялась, что вы просто посоветуете мне таблетки.

Он рассмеялся:

– Девочка моя, таблеток от себя еще не придумали.

– Думаете, у меня получится? Совмещать.

Он откинулся в кресле назад, положил ладони на столешницу и оглядел Йеннер так, словно видел ее впервые:

– Я скажу, что у вас неплохие шансы. Вам нравятся контроль и насилие, четыре-шестнадцать, боль до определенной степени и больше всего чужая беспомощность, но даже в худшие дни войны вы никогда не переходили черту. Вы не способны убивать в удовольствие и пытать ради самого процесса. Думаю, да. Вы можете жить мирно. В конце концов, иначе я не отпустил бы вас.

Боргес был садистом и психопатом, и Йеннер боялась его. Но он не был ей чужим. Она для него тоже.

– Спасибо, что уделили мне время, Нулевой. Надеюсь, вы правы.

– Не спешите отключаться. Я и сам планировал вам звонить в ближайшее время.

Йеннер села ровнее. У Боргеса могла быть только одна причина для звонка. Ему нужен был человек, чтобы решить проблему за пределами Ламии.

– Что-то случилось?

– Фелиз Манн. Помните такую?

– Помню.

Фелиз Манн – она же каратель четыре-десять, во время войны возглавляла мобильный юнит Йеннер и, так же, как Боргес, очень любила свою работу. После подписания перемирия ее, как и Йеннер, как и большую часть Карательного, Федерация приговорила к смерти. Йеннер и Боргес были приняты в Королевскую Семью и получили дипломатическую неприкосновенность. Фелиз – нет. Ее должны были казнить за преступления перед человечеством, но она бежала в другой федеральный сектор и затерялась там.

– Она вернулась?

– Ходят слухи, что да, – Боргес мечтательно улыбнулся. – Красавица Фелиз, я соскучился.

– Сомневаюсь, что вы увидитесь, доктор, – сухо заметила Йеннер. – Скорее всего, она приехала встретиться не с вами.

Фелиз не получила дипломатическую неприкосновенность из-за нее. Йеннер лично обращалась к новой Королевской Семье, чтобы Фелиз отправили на эшафот.

– А я говорил вам, что лучше решить все по-семейному. Прикопали бы ее за кулисами, и не нужно было бы никому ничего объяснять. Это вы, девочка моя, захотели громкого процесса с судом, – он досадливо поцокал языком. – Вот и доверяй после этого федеральским. Не могут избавиться от одного единственного симбиотика.

– Значит, – Йеннер сцепила пальцы точно таким же жестом, как Боргес, – этот мусор мы уберем сами.

***

Йеннер с самого начала знала, что Фелиз придет за ней. Просто не ожидала, что та появится так скоро – планировала еще как минимум пару спокойных лет.

Фелиз Манн была не из тех, кто прощает, а Йеннер отправила ее на эшафот.

Никогда о том не жалела.

Объективно говоря, Фелиз была не хуже, чем Боргес, не намного хуже, чем сама Йеннер. Фелиз была ровно настолько же садисткой и убийцей, как и все они в Карательном. Может быть, работа доставляла ей больше удовольствия, чем многим. Может быть, процесс ей нравился больше, чем результат.

«Это наша жизнь, сестренка. А жизнью нужно наслаждаться. Находить утешение в мелочах».

Во время войны, когда на улицах было столько трупов, что их не успевали убирать, когда мирное население – немногое оставшееся мирным население Ламии солдаты Федерации живым щитом гнали в атаку и давили армейскими бронированными модулями, когда бригады вирус-контроля не успевали справляться с вирусными бомбами, и эпидемии заставляли людей гнить заживо, Йеннер закрывала глаза и на большее.

Она не мешала Фелиз наслаждаться жизнью. Скорее всего, они и дальше продолжали бы существовать в юните параллельно, если бы не Инцидент Мелна.

Томас Мелн был смотрителем ретрита-17 – самого крупного убежища для мирного населения на тот момент. Как считалось, наиболее защищенного на планете. В основном, в семнадцатый отправляли детей и женщин без симбионтов. Когда Война Режимов только началась, почти все способные воевать прошли операцию по вживлению. Ламии нужны были солдаты, и Ламия их создавала. Мирных симбионтов апгрейдили до боевых, боевых – вживляли всем, кто был на это согласен.

Боевые симбионты делали женщин бесплодными. Мало было просто выиграть войну, нужно было еще и сохранить достаточную часть населения, чтобы потом восстановить численность колонии. Это понимали и в Федерации, и на Ламии. За первые два года войны из семнадцати ретритов уцелело семь.

Все они располагались в тылу, глубоко под поверхностью планеты, на подконтрольной ламианской территории.

Карательный Корпус не имел к ним никакого отношения. Карательный занимался отловом и зачисткой тех вражеских подразделений, которые в ходе войны оказывались на ламианской территории, поимкой диверсионных групп и допросами военнопленных. Четвертый юнит, в котором Йеннер служила вместе с Фелиз, был универсальным мобильным отрядом. У них не было ведущей специализации, и они занимались всем, что Боргес считал нужным им поручить.

Когда на ретрит Мелна напали, четвертый карательный был неподалеку. Они преследовали выбраковку – оставленную федеральными войсками группу берлинских наемников. Берлинцы использовали боевые имплантаты и бронекостюмы, которые при перегрузке превращали носителей в слюнтявых идиотов – во время войны такое происходило достаточно регулярно. Таких федеральские бросали при отступлении. Выбраковку зачищали каратели, да и то больше на всякий случай: не было ресурсов содержать калек-берлинцев в плену и пытаться вести обмен. Выбракованные не подлежали восстановлению и не были пригодны для того, чтобы воевать дальше, в общем-то, они просто брели вперед. И если бы не бронекостюмы, с выбраковкой могли бы справиться даже гражданские.

Фелиз обожала такую зачистку. Искалеченный разум берлинцев во время пыток принимался путать сигналы, смешивал боль и удовольствие, ужас и кайф, и создавал коктейль эмоций, который обожали боевые симбионты.

Фелиз могла наслаждаться им сутки напролет, купаться в нем, как в наркотической эйфории. Йеннер это не нравилось, но она и не видела особого вреда. Она не испытывала ни сочувствия, ни жалости к захватчикам, которые пришли убивать ее близких и покалечились о собственное оружие.

Когда пришел запрос о помощи от Мелна, когда на ретрит-17 напали, четвертый карательный оказался ближайшим мобильным отрядом. Всего пятнадцать минут на военном грузовом скайлере. Всего семь федеральных беспилотников с вирусными зарядами. Смешное число против десяти боевых симбиотиков из четвертого. Нужно было только бросить выбраковку и прийти на помощь.

Но приказа не было.

Как позднее выяснилось – проблемы со связью в головном штабе.

Фелиз проигнорировала запрос о помощи в пользу берлинцев.

Йеннер это снилось порой: серая, пустая кабина военного скайлера, переговорное окно, и равнодушный голос Фелиз «Не можем прервать боевую операцию. Справляйтесь сами».

Дженис Лейн, которая бросилась к Фелиз и потребовала, чтобы четвертый изменил курс и помог Мелну, была убита на месте за попытку бунта.

Ретрит-17 не получил помощи вовремя и был уничтожен.

Две тысячи человек мирного населения.

Все потому, что Фелиз Манн не захотела отложить собственное веселье.

Йеннер не собиралась оставлять ее в живых.

Если бы не Боргес, наверное, она просто убила бы Фелиз во время войны – хватило бы и одного удара в спину.

«Подожди, девочка моя, – сказал он. – Пока она нужна. Потерпи. Обещаю, когда закончится война, сделаешь из ее черепа кружку».

Он действительно собирался сдержать слово – в последние дни войны предлагал Йеннер избавиться от Фелиз и списать на некроз симбионта. Йеннер отказалась. Она не хотела, чтобы имя Манн было в списке павших героев. Йеннер этого было мало.

Суке – сучья смерть.

В этом плане ничего не изменилось.

Фелиз могла сбежать хоть на край галактики, могла мечтать о мести, могла считать себя в своем праве.

Йеннер это не мешало ни жить, ни спать.

Она уже давно все для себя решила.

Когда бы и как Фелиз Манн ни появилась перед ней снова, Йеннер собиралась ее убить.

***

Во многом новости о Фелиз все сделали проще. Отвлекли Йеннер от проблем с синхроном и от мыслей о Вернере. Напомнили, что в настоящей жизни нет единого жанра, и любая мелодрама за секунды может превратиться в трагедию с элементами хоррора.

Фелиз была большим специалистом по хоррору.

Боргес сказал, что пять космических суток назад ее засекли на внутренней границе федерального сектора. Достаточный срок, чтобы добраться до Ламии или даже до RG-18.

Йеннер знала, что Фелиз придет за ней как можно скорее. Манн многие разыскивали: Боргес, власти Федерации и независимые агенты Ламии. Чем дольше Фелиз находилась в пределах влияния ламианцев, тем больше рисковала попасть на эшафот.

У нее было не так много способов проникнуть на станцию – либо пробраться на одном из кораблей, прилетавших для ремонта, либо на собственном шаттле – но его было легче обнаружить на подлете к RG-18.

Йеннер рассчитывала на первый вариант. Фелиз не была дурой, и она отлично умела выживать. Если она рискнула появиться снова, то, скорее всего, уже успела немало узнать и о новой жизни Йеннер, и об устройстве станции. Скорее всего, планировала действовать наверняка.

У нее наверняка был информатор на станции. Будь у Йеннер больше времени, вычислить, кто именно не составило бы труда. Скорее всего, какой-нибудь идиот, который познакомился в сети с симпатичной девчонкой и много рассказывал ей о своей жизни. RG-18 была мирной станцией, бесполезно было требовать от сотрудников, чтобы они соблюдали секретность, как на военном объекте.

Новая система безопасности была почти готова, но рассчитывать на нее было глупо – система в первую очередь предназначалась для защиты от массированного нападения, а не для отлова единственного боевого симбиотика.

Нужно было заставить Фелиз действовать, не спугнув.

Можно было спровоцировать ее разными способами, но Йеннер выбрала самый простой – она объявила вирусную угрозу и перевела станцию в режим карантина.

В режиме карантина RG-18 переставала принимать корабли на ремонт. Персонал во время карантина обязан был носить энерго-скафандры, которые в определенной степени могли защитить от плазмозарядов или спасти жизнь при взрыве.

После объявления тревоги Йеннер включила защищенную линию связи, доступ к которой помимо нее имели всего три человека: глава RG-18, начальник медицинского блока и старший механик. Йеннер была обязана отчитаться перед каждым из них и объяснить, на каком основании объявила тревогу.

Первой она позвонила Долорес.

Глава станции орала так, что это само по себе тянуло на звуковую катастрофу. Но, к чести Долорес, когда Йеннер объяснила ситуацию, та не стала отменять карантин, хотя именно главе станции грозили разборки с экипажами кораблей, которые летели на RG-18 на ремонт. Долорес бесило, что из-за одной единственной преступницы пять тысяч человек персонала переходили на аварийное положение. Но она хотя бы понимала, что это необходимо.

Лори Стренис – начальник медицинского блока – не кричала, в отличие от Долорес, не говорила, что Йеннер «вконец просрала мозги» и не грозилась выслать ее со станции. Стренис вежливо улыбалась, смотрела спокойными змеиными глазами и отказывалась подтверждать вирусную угрозу. Она уступила, только когда Йеннер пообещала отправить ее в изолятор.

Оставался только звонок Вернеру.

Йеннер смотрела на уже открытое окно связи – нужно было только отослать запрос и дождаться ответа – и думала о том, что, если бы Боргес увидел ее сейчас, он бы расчленил просто из жалости. Потому что ненавидел мелодраму на работе.

Йеннер медлила недолго – секунд пять? Семь? – просто собиралась с мыслями и готовилась снова увидеть Вернера после почти месяца общения графиками и схемами.

Вернер позвонил сам.

Высокий звуковой сигнал заставил Йеннер дернуться и тут же сесть ровнее.

«Соберись, сестренка».

Это прозвучало в голове голосом Фелиз, и действительно отрезвило.

Йеннер нажала «принять» на виртуальном экране, и логотип RG-18 сменился лицом Вернера.

Он выглядел… в целом, как обычно. Так же торчали в разные стороны короткие светлые волосы, воротник комбинезона был расстегнут и заляпан чем-то черным. Разве что его фигуру окутывало белесое свечение энерго-скафандра.

– Механик Вернер, – собственный голос показался механическим. – Добрый день.

Это была старая привычка, еще со времен карательного: начинать разговор-допрос – так. «Добрый день». Боргес требовал этого от всех своих подчиненных. Его правила выполняла даже Фелиз. По-своему – «ну что, говнюк, добрый день» – но выполняла.

Хотя на станции, разумеется, не существовало ни дня, ни ночи.

В общем-то, Йеннер не удивилась бы, если бы Вернер, так же как и Долорес, начал орать. Карантин определенно портил жизнь и ему, и всей армии ремонтников RG-18.

Но он даже не злился:

– У нас проблемы?

Йеннер действительно по нему скучала.

– Да.

– Я нихрена не поверю, что дело в вирусе.

– Дело не в вирусе.

Говорить с ним о Фелиз оказалось неожиданно легко. Он не перебивал, слушал спокойно, не кидался давать советы.

Он только спросил:

– Так она собирается напасть на станцию или на тебя лично?

– Я не знаю, – честно ответила ему Йеннер. – Десятая… то есть Манн не из тех, кто считает количество случайных жертв. Она может прийти тихо, только за мной. А может начать взрывать все, что попадется на пути, и ждать, пока я сама ее найду.

Вернер присвистнул:

– Опасная дамочка.

– Она боевой симбиотик.

– Как и ты, – неформальное обращение больше даже не раздражало. Наверное, Йеннер мысленно смирилась.

– Когда два симбиотика сцепляются в закрытом пространстве… – она помолчала, подбирая слова, – для окружающих это может не очень хорошо закончиться.

Вернер чуть откинулся назад, прищурился, оглядывая ее с ног до головы, словно решал для себя что-то, а потом сказал:

– Приезжай. У меня есть кое-что. Тебе пригодится.

«Мне не нужно оружие», – могла бы ответить ему Йеннер.

«Нам не стоит видеться».

«Будет лучше, если я справлюсь сама».

Очень хотелось увидеть его снова, почувствовать отголоски его эмоций, искупаться в его присутствии.

К тому же, как агент безопасности, она обязана была приехать.

Да.

Именно.

– Я буду у вас через пятнадцать минут.

Если бы Боргес узнал, он бы точно ее расчленил.

***

Было почти странно снова оказаться в тринадцатом техблоке спустя почти месяц. Казалось, ничего не изменилось, разве что Вернер переоделся для встречи. Сменил ремонтный комбинезон на свободную военную униформу без знаков различия.

Под расстегнутой курткой угадывался силуэт плазмогана.

Йеннер не стала спрашивать про оружие. Может быть, так Вернер чувствовал себя увереннее, а может быть, просто всерьез отнесся к истории о Фелиз.

Энерго-скафандр сбивал восприятие, и симбионт едва улавливал чужие эмоции, различал их намного хуже, чем обычно. Хотя одного присутствия Вернера рядом было достаточно, чтобы внутри разливалось удовлетворение, радость.

Впервые за долгое время синхрон поднялся вверх – до пятидесяти шести.

Йеннер в тот момент полностью разделяла чувства симбионта. Просто была рада увидеть Вернера снова.

– А я думал, у тебя только платья.

– Это униформа Карательного Корпуса.

На самом деле, Йеннер больше не имела права ее носить да и втиснулась с трудом, но другой пригодной для боя одежды у нее не было. С Фелиз возня в юбках могла оказаться фатальной.

– Вы там действительно все любите кожу и ремни.

Он, не стесняясь, разглядывал нижние плети симбионта, игнорируя, как под его взглядом те беспокойно дергались.

Очень хотелось потянуться ими, дотронуться, оплести.

Не только симбионту. Йеннер тоже.

Отчасти, разговор с Боргесом помог – впервые за долгое время.

Понемногу она начинала понимать, что, пожалуй, не так уж ее собственные желания отличались от желаний симбионта.

– Это для удобства. Зачем вы меня позвали?

– Собрал кое-что на досуге.

Он махнул рукой, подзывая Йеннер ближе, и полез в одну из коробок на столе.

– Это… визор?

Небольшой плоский треугольник, который Вернер держал в руках, действительно немного напоминал проектор для виртуального визора – такие обычно крепились в области виска, но были намного меньше.

Вернер фыркнул:

– Стал бы я звать тебя ради визора. Это автономный щит. Слышала о таком?

Йеннер слышала: автономные щиты производились из разумного металла, сами активизировались, защищая носителя.

За время войны она сталкивалась с подобным всего один раз – у берлинского генерала был автономный щит. И это оказалась очень неприятная штука – щит возникал в воздухе, защищал тело и успевал быстрее, чем удары плетей симбионта. Если бы Йеннер тогда была одна, она бы не выжила. Но их было пятеро – половина четвертого юнита, а умный металл не мог защищать вечно, у него все-таки был предел прочности.

Разумный металл стоил не так дорого, но производили его только в одном единственном секторе Федерации. Хотя сам процесс производства, насколько Йеннер знала, был не слишком сложным.

Каким бы отличным механиком ни был Вернер, он просто физически не смог бы сделать автономный щит без необходимых материалов.

– Где вы взяли материалы?

– Заказал из соседнего сектора, – Вернер небрежно покачал треугольником щита в воздухе, как будто говорил о чем-то совершенно обыденном. – Восемь месяцев назад.

Примерно тогда они с Йеннер начали работать над системой безопасности. Йеннер не знала, как реагировать.