Текст книги "Мирное время (СИ)"

Автор книги: Ольга Куранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Наконечник все-таки дрогнул, оставил длинную царапину на груди.

Йеннер заставляла себя стоять ровно. Дышать и терпеть. Это ерунда. Это еще не боль.

Настоящая боль придет позже.

Как по учебнику.

Йеннер думала в первую очередь о том, чтобы контролировать симбионт, и не дать при этом синхрону опуститься до смертельного уровня.

– Отлично, герой, – бодро похвалила Фелиз. – Думаю, из тебя выйдет толк. Теперь пырни ее в бок – не жалей сил, лезвие должно войти целиком.

Йеннер уловила его панику, и заставила себя улыбнуться – спокойно и снисходительно. Если бы она попыталась ободрить, Вернер бы не поверил.

– Фелиз права, будьте мужиком, Орст, – она впервые позволила себе назвать его по имени. – Это меня не убьет. Бейте быстро и точно. Сюда, – она дотронулась пальцами до своего бока. – Это не так больно.

Он сжал зубы так, что на щеках заиграли желваки, посмотрел зло и угрюмо. Но, по крайней мере, страх немного отступил.

Когда нож вошел в бок, у Йеннер от боли потемнело в глазах. Боль была раскаленная, страшная, и хорошо, что она была настолько сильной, иначе Йеннер не смогла бы контролировать плети симбионта. Точно ударила бы в ответ.

Кажется, она все-таки закричала.

Когда в глазах прояснилось, Йеннер тяжело оперлась на плети – ноги больше не держали – и заставила себя улыбнуться:

– Нормально.

Вернер смотрел на нее, и ему тоже было больно.

«Я обязательно извинюсь, – подумала Йеннер. – Все закончится, мы оба выживем, и я обязательно извинюсь перед вами».

Бок жгло словно огнем.

– Отлично, герой, – голос Фелиз доносился словно издалека. – А теперь проверни наконечник.

В этот раз Йеннер точно закричала.

Боль ввинчивалась в тело, отключала разум, но такая острая она не могла длиться вечно – затихала до невыносимой огненной пульсации.

Йеннер считала про себя.

Десять.

Девять.

Восемь.

Заставляла симбионт сохранять неподвижность.

Семь.

«Потерпи, – говорила она себе и ему. – Потерпи, мы отомстим. Мы разрежем эту разлагающуюся суку на куски. Нужно только пережить. Еще немного. Помоги мне пережить еще немного».

Ей казалось, что симбионт отзывался, что что-то менялось внутри, и она переставала думать «я и тварь». Оставалось только «мы».

Мы должны выжить.

Шесть.

Должны.

– Знаешь, ей не хватает надписи. Вырежи-ка на ней «сука», герой. На память.

Должны дышать.

Пять.

Ждать подходящий момент.

– Теперь проткни ей плечо. Интересно, она завизжит?

Боль Вернера, его страх, злость на собственное бессилие пропитывали воздух вокруг. Смешивались с запахом крови.

Йеннер молчала, пока могла молчать.

Четыре.

Ну же. Еще немного.

Молодец, девочка моя.

Боргес бы ею гордился.

Три.

«Мы выдержим. Никто не может развлекаться вечно. У Фелиз не так много времени».

Только это и помогало ей держать симбионт под контролем.

Два.

Это и то, что она действительно, по-настоящему не хотела убить Вернера.

Несколько раз плеть в его руках все-таки дернулась, оставила на ладонях глубокие порезы, но он, казалось, не замечал.

Один.

– Хватит, герой, – наконец сказала Фелиз. – Вот теперь можно и устроить дуэль.

Перед глазами у Йеннер все плыло, но симбионт не пострадал. А большего и не требовалось. Он справлялся с боем намного лучше нее. Она ему доверяла.

Наверное, впервые в жизни настолько доверяла.

– Гори в аду, сука.

Наверное, Вернеру было бы проще, если бы он мог плакать. Но он не мог. Йеннер это чувствовала.

– Ну что? Начнем, сестренка?

Фелиз ударила в Вернера плетью, всерьез, в полную силу – собираясь убить одним ударом, но щит все-таки сработал. В последний момент возник перед острием наконечника и отбил атаку.

– Только ты и я, десятая, – кое-как выдавила Йеннер. Голос хрипел и не слушался. И бок, казалось, горел огнем.

Симбионт рвался напасть. Он отлично умел это делать.

Фелиз присвистнула:

– Крутой фокус, шестнадцатая. Удивила.

И дальше действительно остались только они.

Фелиз ударила первой, хлестнула головной плетью симбионта, оставляя длинные царапины на почти зеркальном покрытии смотровой платформы.

Йеннер увернулась и ударила в ответ, плети бросили ее тело вперед и вверх, развернули в воздухе.

Фелиз играючи ушла в сторону:

– Надо было больше тренироваться, сестренка.

Они кружили друг напротив друга, обмениваясь ударами и отскакивая в стороны. И боль постепенно уходила, сменялась электрическим, заряженным желанием симбионта – убить, достать Фелиз и разорвать ее на части.

Вымазаться в ее крови, ее боли и смерти.

Упоительно.

Йеннер была согласна. Тоже хотела убивать.

Нужно было только оказаться между ней и Вернером.

Чуть ближе. И еще ближе.

– Ты всерьез, сестренка? Ты все еще жмешься к своему герою?

Йеннер наконец-то смогла перехватить его плетью, обвила за талию – осторожно, чтобы не сработал щит, и позволила себе усмехнуться.

А ведь ближайшая бомба была совсем рядом. И попасть в нее было совсем просто.

– Эй, десятая.

Было приятно, так приятно видеть в глазах Фелиз понимание:

– Бум.

Йеннер прыгнула с платформы, увлекая за собой Вернера.

Платформа взорвалась.

От грохота заложило уши.

Симбионт пытался уцепиться хоть за что-нибудь в воздухе, чтобы замедлить падение, вокруг свистели обломки платформы, а Йеннер падала, прижимала Вернера к себе, и думала – переживет ли падение?

Потом плети уцепились за что-то, мышцы протестующе взвыли от боли, Йеннер показалось, что она услышала, как они рвутся – волокно за волокном, человеческие ткани и искусственная органика симбионта, а потом все закончилось.

И она потеряла сознание.

***

В себя ее привел звук рекламы.

«Ералаш – лучший вкус нашего времени. Попробуй настоящее».

Это казалось настолько глупым и нелепым, что Йеннер первые несколько секунд была абсолютно уверена, что спит.

Голос в рекламе был позитивным и доброжелательным, настолько, что казался искусственным.

Может быть, создатели действительно записали андроида.

«Нежнейшая смесь синтетических сладостей, орехов и сухого варенья».

Йеннер открыла глаза и повернула голову.

Боргес сидел в кресле рядом с восстановительной камерой, держал на ладони виртуальный экран с рекламой и с любопытством наблюдал, как миниатюрные роботы сращивали раны Йеннер. Разумеется, Боргес не прилетел сам – использовал плюс-тело для переноса сознания, но голограмма поверх была очень качественной. Если бы не симбионт, Йеннер не заметила бы разницы. Но постороннего присутствия рядом не ощущалось.

Роботы сновали по ее фигуре очень быстро, были похожи на маленьких черных насекомых. Места, где они трудились над ранами, немного чесались, но боли не было.

– Фелиз мертва? – спросила Йеннер, зная, что Боргес оценит.

Он всегда ценил в ней умение задавать правильные вопросы:

– Доброе утро, девочка моя. Судя по всему, да. Мы нашли достаточно несовместимых с жизнью кусков.

Йеннер прикрыла глаза. Вопреки всему она не испытывала удовлетворения от хорошо сделанной работы.

Реклама закончилась и включилась снова.

«Ералаш – лучший вкус нашего времени».

– Механик Вернер выжил?

Наверное, так действовала камера, или обезболивающее, или все вместе, но Йеннер в тот момент было все равно.

– Механик Вернер Орст? Да, разумеется. Ему очень повезло, он упал с вами вниз. Очень за вас беспокоился, даже рискнул на меня кричать.

– Орст Вернер, – поправила Йеннер. – Вернер – это фамилия. Он идиот, и у него нет инстинкта самосохранения.

Боргес с интересом склонил голову, включил дополнительный экран, сверился с ним и улыбнулся:

– Вообще-то, нет. Вернер – имя. У берлинцев принято записывать наоборот.

Наверное, если бы не успокоительное и обезболивающее, Йеннер было бы за себя стыдно. Но пока весь разговор – Боргес рядом с восстанавливающей камерой, повтор рекламы, механические жуки по всему телу – казался ей сном. Идиотским и ненастоящим. А во сне могло случиться все, что угодно.

Боргес улыбнулся снова:

– Вы не знаете, как зовут вашу большую любовь, девочка моя? Не удивительно, что у вас проблемы в личной жизни.

«Нежнейшая смесь синтетических сладостей, орехов и сухого варенья».

Йеннер хотелось попросить, чтобы Боргес выключил рекламу, но она не стала. Боргес всегда был внимателен к деталям. Он бы не включил виртуальный экран просто так.

– У Фелиз был доступ к системе безопасности, – сказала Йеннер. – Пять боевых беспилотников. Военные бомбы. Кто-то за ней стоял.

– Не совсем, – Боргес не удивился тому, что она сменила тему. – Красавица Фелиз связалась с неприятной компанией из Федерации. Но они, разумеется, не стали бы финансировать ее тет-а-тет с вами. Ее это не устраивало, и она сбежала, прихватив кое-что из их арсенала. В общем-то, нужно сказать ей спасибо. Если бы не ее выходка, мы бы никогда не узнали, кто из Федерации собирает всех, кто ненавидит новый ламианский порядок. Красавица Фелиз жила как пизда, но умерла героиней.

– Я не стану о ней плакать, – ответила Йеннер.

– Никто не станет, но можно было бы присудить ей награду посмертно.

– Вы готовы присуждать награды за что угодно, – Йеннер устало прикрыла глаза. Сонливость накатывала волнами, отступая и подступая снова.

– Например, вам за проявленное мужество. И спасение жизни всему персоналу станции. Признаю, вы очень вовремя объявили карантин.

– Вы же не всерьез насчет награды?

– Разумеется, нет.

Боргес улыбнулся, и наконец-то выключил рекламу.

«Ералаш – это…»

Запись застыла.

– Удивительная вещь, правда?

– Смесь из сухого варенья и сладостей? Вкус настоящего? – Йеннер устало усмехнулась. – Звучит не очень. Зачем?

– Решил напомнить вам о нормальности. Мы с вами, четыре-шестнадцать, изувечены. Мы слишком привыкли к убийствам, к насилию. Нам кажется, что это настоящее. Ведь оно такое яркое, такое опасное. Да, на войне полно острых ощущений, никакой экстрим не сравнится.

– Зачем вы мне это говорите?

– Я говорю вам это, девочка моя, потому что война сама по себе не имеет смысла. Мы воевали не просто так. Красавица Фелиз никак не могла этого понять, и это непонимание в конечном итоге ее убило. Все убийства, все зверства, все потери были ради настоящего. Мирная жизнь вообще именно такая – бессмысленная, нелогичная, мелочная как этот идиотский «Ералаш». Но без нее все не имеет смысла.

Йеннер молчала.

– Вы спросили меня, получится ли совмещать – себя и симбионт, жажду насилия и контроля и желание защитить. Но ведь совмещать вам нужно не это. Вы все никак не можете совместить в себе военное время и мирное. Карателя четыре-шестнадцать и Рену Йеннер. В вас, девочка моя, пока нет мира между ними. А без мира – дурацкого, мелочного, «ералашного» и совсем не такого героического, как мечтается на фронте – ни одна война не заканчивается победой.

«Вы думаете, я смогу? Думаете, это вообще возможно для таких как мы?» – хотелось спросить ей, но голос наверняка бы дрогнул, и не хотелось показывать слабость перед Боргесом.

И он уже отвечал ей на этот вопрос.

– Кстати, – Боргес поднялся, демонстративно стряхнул несуществующую пылинку с рукава, – поздравляю с хорошим синхроном. Семьдесят пять, если не ошибаюсь? Очень неплохой результат, учитывая, что было совсем недавно.

***

Появление Фелиз и разговор с Боргесом заставили Йеннер на многие вещи посмотреть иначе.

Понять, что, возможно, она действительно все это время жила как будто на войне. Боялась симбионта и себя. Ждала срыва.

Теперь синхрон восстанавливался, день за днем.

Йеннер действительно ничего для этого не делала. Просто наконец-то действительно научилась думать «мы» о себе и симбионте.

Им хотелось увидеть Вернера, разумеется, хотелось. Но Йеннер ждала, пока он придет сам. Понятия не имела, насколько тяжело ему дались события, связанные с Фелиз, и не хотела его торопить.

Ей и без того было чем заняться.

Боргес прислал своего специалиста по виртуальным системам, и тот помог вернуть контроль над новой системой безопасности и усилить ее защиту. Часть модулей пришлось уничтожить или переместить.

Йеннер действительно прислали благодарность от Королевской Семьи за «поимку и уничтожение опасной преступницы» Фелиз Манн.

Ремонтная бригада восстановила платформу в двадцать втором блоке, и можно сказать, все на RG-18 постепенно возвращалось на круги своя.

Несколько раз звонил Боргес – правительство Ламии вплотную занялось теми, у кого Фелиз достала оружие.

Вернер пришел через неделю.

Он пришел вечером, Йеннер сидела в своем жилом блоке, уныло ковыряла «Ералаш» вилкой – она купила его, прельстившись рекламой, но «вкус настоящего» оказался редкостной гадостью, а потом от двери раздался гостевой сигнал.

Йеннер встала, пошла открывать.

Вернер стоял в дверях, сунув руки в карманы брюк. Радужка восстановленного глаза казалась слишком светлой, почти белесой.

Может быть, так падал свет.

– Привет, – Вернер помялся на пороге, посмотрел в зачем-то в пол, а потом снова на Йеннер. В глаза. – Можно?

Было так глупо, что он спрашивал, особенно после всего, что случилось.

Что чувствовал: так много всего сразу. Боль, и вину, облегчение от того, что Йеннер в порядке, решимость поговорить, и радость от встречи.

Оказывается, Йеннер очень скучала и по нему и по его эмоциям.

– Конечно, – она отступила в сторону, пропуская его внутрь. – Вы пришли поговорить?

– Пожалуй, – он прошел к дивану, сел так, словно очень сильно устал, и сказал. – Ты, наверное, взбесишься, но я понятия не имею, зачем пришел.

Йеннер подошла, села рядом с ним, хотя никогда не позволяла себе этого раньше:

– Я рада, что вы здесь.

Она его чувствовала – все сразу: тепло его тела, ощущение его присутствия, его эмоции.

Он повернул к ней голову, недоверчиво фыркнул:

– Да, конечно. Рада.

– Вас это удивляет?

Он откинулся на спинку и вдруг сказал:

– Ты мне снишься. Все время. Хотел бы я, чтобы это было какое-нибудь романтическое дерьмо про ужин при свечах или хотя бы эротические кошмары. Но мне все время снится, что я тебя режу. Раз за разом. А потом просыпаюсь, слоняюсь по техблоку без дела и думаю «надо попросить прощения». Но я, блядь, даже не знаю, как такое прощают.

Его это мучило, по-настоящему мучило, и от этого горечь стояла во рту.

Было так глупо – Йеннер могла его чувствовать, но не знала, как помочь.

– Вернер, – его имя, теперь, когда она знала, что это действительно имя, звучало совершенно иначе. По-новому. – Иногда, чтобы выжить, приходится делать вещи от которых потом хочется блевать. Поверьте, я знаю лучше, чем кто-либо. Но вы, именно вы, ничего такого не сделали. Да, мне было больно, но сейчас я в порядке. Мы с вами живы, Фелиз – нет. Не сомневайтесь, чтобы убить ее, я согласилась бы вытерпеть намного больше.

– Я тебя люблю, знаешь? – он сказал это совершенно обыденно. Абсолютно неромантично, просто произнес вслух то, что давно для себя понял, с чем свыкся. – Ты себе не представляешь, как хреново резать любимую женщину. Нужно было послать ту суку нахуй, и пусть бы все взорвалось.

Йеннер фыркнула, вопреки всему, потому что это действительно было очень в духе Вернера – поступать правильно, а потом нести чушь.

– Нет, спасибо. Я не хочу умирать. Знаете, если меня заставят выбирать между болью или смертью, я совершенно точно выберу боль. И я вас тоже люблю, хотя вы редкостный идиот и королева драмы.

Почему-то теперь признаться ему было легко. Йеннер не чувствовала ни страха, ни неловкости.

– Кто бы говорил, – он выдохнул, расслабился, и темная пелена в его чувствах – боль, злость на собственную беспомощность и вина – отступила. – Знаешь, ты мне с самого начала понравилась.

– Знаю, – ответила Йеннер. – Корсетом и тем, что разбираюсь в боевых дроидах.

– Нет, – Вернер фыркнул, и воспоминание отозвалось в его чувствах легкой, приятной щекоткой – затертое, приятное и безопасное. – Ростом.

– Ростом?

– Ага. Ты была такая уверенная, серьезная и очень компактная. Торчала из своего тортика как королева, – он кивнул на платье. – Кто бы мне тогда сказал, к чему все приведет.

– Сбежали бы?

Йеннер поймала себя на том, что боится услышать ответ.

– Нет. Не маялся бы дурью и поговорил бы всерьез раньше. Спросил бы, чего ты так боишься, что именно тебе нужно. Не стал бы тебя провоцировать.

– Вы злились на меня?

– За то, что ты полезла мне между ног? Да. Я долго бесился. Больше всего на то, что ты так ничего и не объяснила.

– Я не видела в этом смысла. Не верила, что вы бы согласились на то, что мне нужно.

– Я бы не согласился, – не стал спорить он и фыркнул, – не факт, что даже дослушал бы. Раньше. Расскажешь?

– Вы уверены, что хотите услышать? Вам это может не понравиться.

Вернер придвинулся немного ближе, и Йеннер позволила. Так приятно было чувствовать его рядом.

– Эй, обещаю дослушать до конца.

Она помолчала, подбирая слова:

– Дело в симбионте. Точнее из-за симбионта, – говорить было нелегко. – Они бывают разные. Чаще всего бытовые. На Ламии их вживляют почти всем, в этом нет ничего особенного. Когда началась война, стали вживлять боевые модели. Боевые модели меняют носителей. Делают агрессивнее, переиначивают либидо. Я не просто хочу. Я хочу совершенно определенных вещей. Вряд ли тех, которые вы себе нафантазировали. Мне нужен контроль над вами, нужно чувствовать вашу беспомощность. Нужно вас трахать. Нужно, чтобы это было жестко, может быть, даже больно. Понимаете?

Вернер невесело усмехнулся:

– Когда ты хочешь, ты хочешь так? Да, об этом я точно не мечтал. Вообще никогда не думал, что захочу под кого-то лечь. Тем более под свою женщину.

Но все же она чувствовала, теперь в нем не было ни отвращения, ни страха. И от этого «свою женщину» сладко скручивало низ живота, плети подрагивали от желания дотронуться. Почувствовать, потереться. Сжать на самой границе с болью.

– Думаю, с тобой я мог бы попробовать, – сказал Вернер. – Я тебе верю. Ты не из тех, кто станет… – он помолчал, подбирая слово, и, наконец, закончил, – …ломать. А со всем остальным я справлюсь. И, в конце концов, это ты. Я столько тебя хотел, что готов хоть в невесомости.

С Вернером всегда было так. Он мог крутиться вокруг, намеренно пытаться соблазнить, выставить себя в выгодном свете, а Йеннер всегда цепляли самые простые вещи.

Мелочи, которые Вернер даже не замечал: его манера сидеть, закинув руки на спинку дивана – небрежная и совершенно мужская, то, как он сцеплял и расцеплял пальцы в замок, если чувствовал себя неуверенно. То, как он мог забыть о чем угодно вокруг, копаясь в начинке механизмов. То, что он всегда умудрялся перемазаться во время работы – комбинезон, и волосы, и лицо.

Наверное, не следовало садиться так близко.

А Вернеру не следовало делать то, что он сделал потом – протянул руку и провел ладонью по головной плети. Почти до самого наконечника.

Йеннер почувствовала, как моментально пересохло во рту.

– Вернер, я не железная. Не делайте так.

– Я пытаюсь тебя соблазнить, если ты не поняла. Эй, – он наклонился ниже, сделал глубокий вдох. Его эмоции – возбуждение и решимость, опасливый интерес – заполняли воздух, проникали внутрь. – Можем попробовать.

Сердце билось внутри гулко и сильно, Йеннер ощущала каждый удар пульса:

– Вы…

– Только не надо трахаться со мной на «вы».

Он потянулся к вороту своей футболки, стянул ее через голову:

– Выебешь меня?

Йеннер проследила за движением ткани и сглотнула:

– Это просто нечестно.

– Я уже задолбался играть с тобой честно, – он наклонился еще ближе. – Давай. Пока я не струсил и не сбежал. Сейчас я точно хочу.

Йеннер притянула его к себе, уткнулась лбом в плечо. Тело Вернера казалось обжигающе горячим.

– У вас… у тебя последний шанс передумать.

– Нахер его.

Он потянулся к ней и поцеловал. Он целовался так, как привык – уверенно и жадно, вел в поцелуе, не умел иначе.

Ей хотелось его научить.

Йеннер положила руку ему на грудь, легко царапнула и повела ногтями вниз.

Ей казалось, что по коже проскакивают электрические разряды.

Вернер выдохнул в поцелуй, подался навстречу прикосновению, и Йеннер перехватила контроль.

Плети скользнули по спине Вернера, и он замер на секунду, а потом застонал.

Тихий низкий звук отдался внутри Йеннер, отозвался желанием услышать еще.

Услышать насколько Вернер может быть громким. Сыграть на его теле, как на музыкальном инструменте.

Чувства – возбуждение, жажда дотронуться – пропитывали воздух, и Йеннер жадно пила их, не в состоянии насытиться.

Больше не осталось никакой разницы между нею и симбионтом. Они хотели одного и того же.

Она хотела.

Сделать громче.

Когда Йеннер положила руку Вернеру между ног, сжала сквозь ткань, он с шумом втянул воздух, выгнулся – было так сладко ощущать движения его мышц плетьми. Такое сильное тело. Такое хрупкое.

Полностью в ее власти.

Вернер бездумно подался бедрами вперед, положил ладони Йеннер на талию, повел вверх, к груди. Жар от его рук просачивался внутрь, под кожу.

Йеннер подалась ему навстречу, плотнее обвила его плетьми, чуть сжала.

Глаза у Вернера были мутные, абсолютно шальные.

– Сними.

Он легко дернул платье.

Йеннер потянулась к застежке, едва заставляя пальцы не трястись – к счастью, ламианское платье, несмотря на то, как оно выглядело, действительно легко снималось.

Вернер смотрел не отрываясь, касался взглядом, а потом наклонился ниже и прихватил губами сосок. Аккуратно и мягко, втянул в рот.

Ощущение было приятным, невесомым и жгучим.

Йеннер выгнулась, подставляясь, позволяя себе наслаждаться простым физическим контактом. Просмаковать полностью.

Вернеру это понравилось – она чувствовала: и сильнее разгоревшееся алым возбуждение, и самодовольство, и жажду обладания.

Он провел губами выше, прижался ртом к шее – короткая боль подстегнула, усилила удовольствие – оставляя засос.

Йеннер подалась вперед, положила руки на пояс брюк.

Ей не хотелось играть. Ей хотелось большего. Всего.

Вернер понял без слов, сам потянулся к застежке, и Йеннер откинулась назад. Хотела увидеть все – рассмотреть до последней черточки.

Впитать и запомнить каждую секунду, каждую мелочь. Выпить их до дна.

Вернер с шумом втянул воздух, расстегнул пуговицы.

Йеннер смотрела на то, как он раздевается, и касалась себя плетьми так же как могла бы касаться его.

Показывая. Обещая.

Смотри.

Что я хочу с тобой сделать.

Вернер не отводил взгляда.

Он был как электричество, как жажда обладать и жажда быть ближе.

Удовольствие сворачивалось внутри в тугую пружину, сладко и почти невыносимо.

Иди сюда.

Иди ко мне.

Когда Вернер разделся полностью, Йеннер потянулась к нему плетьми, провела кончиками по коже – так приятно, так жарко: по груди, по рукам, по спине.

Я могу оплести тебя ими всего.

Вернер стоял не шевелясь, хотя она чувствовала, чего ему стоило сохранять неподвижность. И доверял.

Был абсолютно уверен внутренне, что Йеннер не причинит ему вреда.

«Это взаимно», – вспомнилось Йеннер.

Да, это действительно было взаимно. И, наверное, она зря боялась все сломать.

Она снова провела плетьми по плечам Вернера, спустилась ниже к запястьям, стянула за спиной.

Вернер зажмурился на секунду, сглотнул, когда понял, что да: это действительно будет так. Отчасти он не верил до конца, отчасти ему было страшновато. Но он хотел.

И любил.

От его чувств, от коктейля из страха, похоти, жажды и жара кружилась голова.

Йеннер потянула его ближе, заставила наклониться, провела пальцами по губам, стиснула запястья плетьми теснее.

Да, ты не вырвешься, даже если захочешь.

Да, они как железные тросы.

Да, тебе понравится.

Вернер прикусил ее пальцы, совсем легко, потом провел губами от кончиков к основанию ладони и выдохнул. Горячее дыхание обожгло кожу.

– Оближи, – сказала ему Йеннер.

– Любишь командовать? – голос у него был хриплым, незнакомым.

– Люблю брать свое.

Она дернула его к себе, заставила наклониться, пока еще не больно, просто показывая: смотри, это будет так.

Вернер напрягся и расслабился. Подчинился.

Ему шло.

Отдаваться.

Йеннер провела пальцами ему между ягодиц, сильно, с нажимом. Не церемонясь. Скользнула пальцем внутрь, добавила еще один.

Вернер сжался, с шумом выдохнул, как будто ему было больно. Но ему не было, Йеннер это чувствовала.

Ему было непривычно, жарко, немного неудобно и стыдно. И хорошо.

По-настоящему хорошо.

Йеннер взяла его член в руку, с силой провела от основания к головке.

Вернер застонал, качнул бедрами вперед, потом подался назад.

Ему шло.

И удовольствие и подчинение.

И жадность.

Он был таким горячим внутри, таким тесным. Ему так легко было бы сделать больно.

Йеннер скользнула нижней плетью ему между ног, развела пальцы в стороны, растягивая, и толкнулась плетью.

Округлый, покрытый биопластиком наконечник вошел легко, изогнулся внутри, и Вернер застыл.

Йеннер зажмурилась, пытаясь вернуть контроль над собой.

Гладкие стенки сдавливали плеть, обволакивали жаром, и удовольствие проскакивало внутри как высоковольтные разряды.

Вернер застыл, выгнулся и подался назад.

Йеннер толкнулась плетью на грани боли, остро и глубоко.

Ей нравились его стоны.

Ей нравилось его трахать.

Ей хотелось еще, и она добавила еще. Одну плеть.

Теперь ему было больно, совсем немного. Эта боль вплеталась в удовольствие, делало его острее. Отдавалось внутри ее собственного тела, подтачивало контроль.

Вернер подавался назад на каждое движение, жадно и бесстыдно.

Йеннер протянула еще одну плеть, обвила его бедра, заставляя сохранять неподвижность, замедлила толчки, растягивая удовольствие, заставляя его нарастать постепенно. Еще сильнее. И еще.

– Еще, – попросил Вернер. Глаза у него были почти черные – зрачки расширились так сильно, что радужка превратилась в тонкий льдистый ободок.

– Не сейчас, – ответила Йеннер.

Он зажмурился снова, коротко кивнул, соглашаясь, и застонал, наслаждаясь движением плетей у себя внутри.

Йеннер подалась ближе, коснулась губами его плеча, коротко прикусила в благодарность, скользнула ниже по груди, по животу, провела языком, наслаждаясь вкусом кожи.

Вернер снова попытался дернуться ей навстречу, но плети удержали, несколько раз толкнулись быстро и агрессивно, подстегивая болью.

Делая громче – и стоны, и удовольствие.

Йеннер чувствовала все это изнутри, чужие эмоции струились потоком – наслаждение на грани шока, на грани невыносимого.

– Еще не все.

Она могла сделать его сильнее, довести до предела.

До крика.

Быстро и медленно, и каждый раз все сильнее.

Вернер уже не понимал, что делает, извивался в плетях, пытаясь получить еще, и удовольствие заставляло Йеннер задыхаться.

Их общее удовольствие.

Она прижалась вплотную – тело к телу, потянулась поцеловать.

Вернер открыл глаза и посмотрел на нее, задыхаясь. Жадно хватая ртом воздух и содрогаясь всем телом.

– Сейчас, – выдохнула Йеннер, захлебываясь чувствами: его и своими.

Мир разлетелся на осколки.

***

После Вернер долго не мог прийти в себя, вздрагивал всем телом и дышал быстро и загнанно.

Йеннер прижимала его к себе, гладила успокаивающе, касалась губами – мягко, осторожно, давая ему время. Ему и себе.

Наконец он пошевелился и подгреб ее к себе ближе. Уткнулся лицом ей между грудей, и судорожно выдохнул.

– Охренеть.

Йеннер зарылась пальцами в его волосы, мягко помассировала, легко потянула.

Она была с ним абсолютно согласна.

Вернер повернул голову, подставляясь под ласку, и спросил:

– С тобой всегда так?

Она знала, о чем он спрашивал – об удовольствии и боли, об оргазме на грани шока.

Йеннер ответила ему честно:

– Не обязательно, но часто.

Он содрогнулся, вспоминая, и повторил:

– Охренеть. Не думал, что так бывает.

Она могла бы сказать ему, что бывает и сильнее, будет – потом, когда он немного привыкнет, когда захочет и попросит сам.

Вместо этого она наклонилась и поцеловала его. Он ответил, перехватывая контроль над поцелуем, и Йеннер уступила, потянула на себя, наслаждаясь тяжестью чужого тела.

– Эй, – Вернер чуть приподнялся на локтях, чтобы не давить всем весом. – Мне с тобой классно, знаешь?

– Знаю, – ответила она. – Это взаимно.

Больше книг на сайте – Knigoed.net