Текст книги "Осень в Кёнигсберге (СИ)"

Автор книги: Ольга Резниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Вот так и коротали дни.

Да только в жизнь вновь закралась  осень, нервно разминая пальцы перед очередным ударом в дых.

Все события той недели слились в муть, взрываясь лишь в отдельных моментах яркими вспышками.

Помню, как зазвенел мобильный и на экране высветился незнакомый номер.

– Да?

…

Можно искать виноватых в произошедшем, можно корить себя. А можно все воспринять как должное, неминуемое.

– Не переживай, мы вызвали скорую, и они забрала ее в морг, – слова трещали где-то там, на другой стороне невидимых проводов, а внутри булыжниками боль скатывалась на дно души.

– Злата, ты меня слышишь?

(сухо, едва слышно)

– Д-да. Я сообщу матери.

***

Со стеклянным взглядом в глазах, застывшими слезами на сердце... пройтись по Ленинскому. Найти адрес, указанный в объявлении.

Кто-то изнутри моего тела вел беседу с женщиной, обговаривая нужные детали предстоящего события.

– Так, ладно уточните еще раз ее имя, и ваше.

– Бабич Ольга Фёдоровна. Мое – Корнеева Злата Дмитриевна.

– Она вам приходится бабушкой, верно?

– Да.

– Когда хоронить собираетесь?

***

Глубокий вдох – и толкнуть стеклянные двери от себя. Шаг внутрь. Провести взглядом по витринам – и подойти к кассе.

– Дайте пачку сигарет.

– Каких? – раздраженно скривилась девушка.

– Любы… а давайте вот «Culpa», легкие, – ткнула пальцем, и тут же сообразив, скользнув по памяти чужих проб и ошибок, добавила, – и зажигалку.

Перейти через дорогу, пройтись немного по эстакадному мосту – и спуститься в скверик около Кенигсбергского собора. Еще шаги – и, отыскав одинокую, спрятанную от чужих взоров, лавку, обреченно на нее опуститься и освободить поводья дерущей изнутри боли. Слезы сорвались с глаз, тщетно убегая от душевной жути…

Легкое волнение внутри, но четкие, давно заученные  из мимо пробегающих жизней, движения – и сделать первую затяжку, первую… в своей жизни. Горло запершило, сгорая в ужасе от происходящего, легкие задохнулись вонючим дымом – и я, нервно выругавшись матом про себя, тут же отчаянно закашлялась. Еще затяжка – и вновь залиться бранью от злости.

Взгляд поплыл куда-то вперед, блуждая по Московскому проспекту, по Преголи, по измученным морозом деревьям, по застывшем в немой философии темном монументе Канта, по черной оградке его могилы… – и уверенными, садистскими движениями потянуть вновь ко рту сигарету, захватывая дым, желая тем самым, едкой физической болью и исступлённымотвращением,… хоть на мгновение заглушить, залепить зияющую рану в душе.

***

На мое удивление, собралось немало народу, человек так двадцать. Соседи изПетрово,  моя мама, ее две сестры, три брата, их дети (кто из Беларуси, кто из Литвы, кто из дальней России приехал), отчим, да я.

Кроме похода в бюро ритуальных услуг, меня больше ничего не коснулось. Дмитрий, как только прилетел, занялся всем  остальным  сам, давая нам с мамой вдоволь окунуться в собственные чувства и лишний раз не бередить себе душу. Хороший мужик. Только теперь поняла, почему мать за него так держалась и за что полюбила.

Кивнуть головой ему в знак приветствия, и понимающе, кисло улыбнуться, завидев родственников. Пройтись к беседке, упасть на лавку, откинуться на спинку и уткнуться взглядом в небо. Плачь, роптания, перешептывания... – все прогнать из головы и попытаться вспомнить, прокутить в голове нашу последнюю с ней встречу. Ковырнуть прошлое – и упиваться ее привычками, ее улыбкой, ее заботой.

Жива. Она для меня останется навсегда живой.

До сих пор ее не видела. Ее... бледную.

Не могу. Не хочу. И не просите.

– Там уже все начинается, – едва слышно прошептал Андрей, двоюродный брат, сын дяди Коли.

– Вот и иди, – нервно скривилась, но так и не одарила наглеца взглядом.

Послышался голос священника. Отпевания... рыдания, женские рыдания еще сильнее разлились среди мерной тишины некрополя. Ад разгорелся с новой силой.

Невольно пробило дрожью до самых кончиков пальцев. Какой-то первородный страх зарычал внутри меня, и сердце йокнуло.

Глубокий вдох – и попытаться мыслями заглушить звуки...

Раздался стук лопат об холодную, замершую землю, новый взрыв плача... – отчего откликом  потекли по моим щекам слезы.

Вот и все. Все окончено. Ее больше никогда не увижу, не обниму, не поцелую,

не скажу... спасибо.

Навзрыд, волнами воздух стал вырываться из меня, лишая и слов, и мыслей, и боли, взамен оставляя всепоглощающую обиду, обиду и злость.

Бабулька.

Бабушка.

Взгляд скользил по верхушкам сосен, по белым облакам на нежной, райской небесной глади, и одна только надежда, просьба колотилась в моей груди, вторя сердцу.

Пусть хоть там будешь счастлива. Ты обязана попасть в мир грез и радости, заслуживаешь. Как никто другой... искренне заслуживаешь.

Мысли кружились снежинками в голове, оседая на дно разорванной души. И за отчаянными криками вдруг  пришло успокоение. Апатия. Пришла апатия.

Я стихла, замирая и упиваясь красотой солнечной погоды в январе. Мороз потрескивал, сетуя на всепоглощающий яркий, желтый свет, на играющие высверками по колким льдинкам, по изнеженным снежинкам, лучики; на синичек, которым холод был нипочем, что радостно скакали по бетонным полотнам памяти, и, в надежде отыскать хоть какую-то снедь, клевали всё и всех подряд; на собаку, что лениво сложила голову на свои лапы и, устав безрезультатно гневаться на незнакомцев, мирно наблюдала за происходящим.

Вдруг на мгновение кто-то заслонил свет и тут же присел рядом.

– Соболезную.

От его голоса невольно передернуло, подкинуло на месте. Вмиг перевела взгляд.

– М-матвей? – замерла, пораженная до глубины души.

И пусть был в шапке, натянутой по самые кончики ушей, хорошо закутанный, застегнутый по самую бороду в теплую куртку, глаза, эти глаза я узнаю везде ивсегда. – Ты… ты как здесь?

Бросил короткий взгляд в сторону нововыросшей могилы, а затем уставился вновь на меня. Секунды размышлений…

– Я помогал закапывать, – криво, коротко улыбнулся. Опустил глаза.

Молчу, молчу, перебирая мысли.

– Злата, ты идешь? – послышался раздраженный девичий голос за спиной. Живо обернулись.

Анна. На лице ее плясал страх...  взгляд метался то на моего знакомого, то на меня. Повернулась, перевела взор и я на него. Так и есть, со стороны поглядеть – так сложно к этому "существу", не зная его совсем, питать какие-либо теплые чувства. Только отталкивающие, пугающие мысли и ощущения.

– Уже все разошлись, – не унывала моя двоюродная сестра.

– Иди, – вдруг отозвался Агатов.

Болезненно улыбнулась, взгляд в глаза, но тут же осеклась. Опустила голову.

(не выдерживаю зрительного напора)

– Если нужно будет с кем-нибудь поговорить, – неожиданно продолжил, – надеюсь, помнишь, где менянайти.

(коротко ухмыльнулся)

Неловкость плясала от меня к нему в душу и обратно, лишая права на какой-нибудь связный разговор.

– Зла-а-ата! – едва не завыла Аня.

Оглянулась я по сторонам. Из наших– остались толькомы с ней.

Нехотя встала с лавки, прощальный взгляд на могилу, затем на Агатова, и едва слышно шепнув, пошла прочь...

«Помню,» – эхомвторились мои слова в голове, разливая странные надежды и мысли по закоулкам раненной души.

Глава Десятая. Надежда

Нарисую цветочек о том, что я вижу,

Что я чувствую, может быть, даже ворую,

Что попало в меня из разбитых обломков,

И что выпало, скромно лежащее с краю.

Посажу его в камень из бывшей разлуки

На горе из печали, тоски и крапивы,

А вокруг набросаю веселые волны,

Крабы, рыбы, фисташки

И веточку ивы.

Буду долго растить и ухаживать нежно,

Поливать терпеливо соленой водою.

Проводить вечера и восходы послушно

На искусственном море, нарисованном мною.

Загадаю мальчишку и с корнем цветочек,

Буду рвать лепесточки, как в сердце сосуды.

И с надеждой, что всё вокруг перевернется,

И с уверенностью, такого не будет.

...

Загадаю мальчишку...

(«Цветочек», Аномалия)

Каждый последующий шаг давался все сложнее. Сомнения глушили голову, и уже не раз останавливалась в желании прекратить безумие и вернуться домой. Но вот еще один поворот – и застыла под табличкой «33». Тяжелый вздох.

А что делать? Друзей у меня здесь, по сути, и нет. Коллег по работе – тоже.

Единственная надежда на него и его помощь.

Очередной раз сделать глубокий вдох, скомкать страх и волнение в кулак, приструнить колебания – и нырнуть в подъезд. Быстрые шаги на пятый этаж (пока не передумал разум) – и застыть у его двери.

И что теперь? С чего начну? Как все воспримет? Откажет? Или поможет?

А, может, сама все-таки справлюсь? Но что я им скажу?  Как уговорю мать?

(черт, снова себя ловлю на том, что грызу от нервозности ногти – злобно отдергиваю пальцы вниз; глубокий вдох – и занесла вверх кулак, но только притронуться к бордовому полотну так и не решилась)

«Черт с ним! Котись оно всё пропадом! Как-нибудь сама выкручусь! Всегда так было, и…»

Мысли все еще сражались друг с другом в моей голове, как сделала оборот (в желании убраться куда подальше) и в тот же миг уткнулась взглядом в его колкие льдины.

Едкий, сдержанный смешок.

– И все-таки постучать было не судьба? Да?

Чувствую, что краснею. Щеки запылали жаром, вгоняя меня в смущение еще больше. Опустила взгляд. Молчу.

– Ла-а-адно, – врастяжку, едва ли не пропел. – Пошли, давай.

Нырнул в карман, достал ключи. Шаг наверх, и, немного отодвинув меня вбок, протиснулся к двери. Щелчки замка.

– Заходи.

…

Присела на стул. Неосознанно стала следить за каждым его движением: стянул шапку и бросил на полку, снял куртку и повесил на крючок на боковой стенке шкафчика.

Заметил пристальный взгляд. Улыбнулся.

Его «длинный» ежик (застрявший в моей памяти) сейчас превратился в короткую стрижку, да и подбородок едва ли покрывала щетина, так что впервые смогла полностью оценить черты его лица. Как и думала, картина оказалась такой же прекрасной, как и его глаза.

Нервно сглотнула.

– Может, еще шубу тебе дать? Не замерзнешь?

(от неожиданности передернуло; растерялась; промолчала)

– Раздевайся, или ты упариться решила?

– Я ненадолго.

(удивленно вздернул бровью)

– Как хочешь.Ты есть будешь?

– Н-нет. С-спасибо.

(тяжело выдохнул; ухватил табурет, поставил напротив меня и присел)

– Слушаю.

(взгляд мой утонул в пустоте, перебирала мысли;

вежливо молчал, давая свободу моей внутренней борьбе)

– Не знаю с чего начать, – обреченно выдохнула и опустила голову.

– Говори, как есть. А дальше сообразим, что подправить.

– У меня проблемы, – уткнулась взглядом в глаза.

Понимающе кивнул. Промолчал.

Вдох – и затараторить:

– Как уже знаешь, наверно… Умерла моя бабушка. Ее тогда хоронили.

(вновь молча кивнул)

Продолжила:

– Меня здесь только она держала. Сама я из Украины, город Сумы. И хоть уже получила гражданство, мать все никак не успокоится, хочет, чтобы я вернулась.

(и вновь тишина)

В общем, они с отчимом решили продать бабушкин дом и… Короче…

(вновь грызу ногти, подбирая слова; взглядом блуждаю по стенам)

– И что ты хочешь? – не выдержал.

(благодарно улыбнулась за его участь; посмотрела в глаза)

– Я знаю, это, наверно, глупо. В общем, если бы сказала, что меня что-то… кто-то здесь держит, то они бы отстали. Не продавали бы дом, и вообще…

– То есть, – вдруг перебил, видимо, уже не вытерпливая моего мямлянья, – ты хочешь им сказать, что у нас с тобой отношения? И, по-твоему, это решит все проблемы?

– Ну, д-да, – несмело кивнула, сгорая от стыда.

– Тебе сколько лет?

– Э-э… а, давно уже есть восемнадцать, если ты об этом.

– Сколько тебе лет? – сдержано повторил; немного подался впереди уткнулся локтями в колени, невольно скрестив руки перед собой.

– Д-двадцатьтри.

(не распознала реакции; лишь дальшес полной серьезностью в голосе повел свою мысль)

– Вот так им и скажи. Не маленькая  ведь уже. Не умеешь врать, и не начинай. Умела бы – и без меня сочинила три горы лжи, а так…, – тяжело вздохнул.

(опустила взгляд; щеки запылали еще сильнее от громкого позора)

– Скажи, что сама разберешься со своей жизнью. Давно сделала выбор, за ними осталось – только смириться.

(молчу, нервно сглатывая слюну; от переизбытка чувств обиды, растерянности и стыда едва не плачу)

– Что молчишь? – вдруг встал, прошелся по комнате; замер, взор обрушился на меня, – разве я неправ?

– Проще…, – едва слышно шепчу.

– Что? – чуть ли не рявкнул.

Выстрелила взглядом в лицо, разгораясь в ответной злости.

– Проще сказать, чем сделать.

Нервно скривился. Глубокий вдох. Замер на мгновение, не шевелясь.

– И что затем будет? – вдруг ухмыльнулся. – Скажешь, бросил, ублюдок, скотина эдакая… Да?

– Ну…, – отвела глаза в сторону.

Тяжко выдохнул.

– Да и потом, будь ты моей девушкой, я бы не думал о доме твоей бабушки. Я бы полностью был в ответеза тебя. И не нужна мне ничья помощь. Пусть хоть продадут, хоть сожгут. Жили бы,так или иначе,все равно у меня.

(невольно провела взглядом вокруг, сдержала улыбку; заметил – рассмеялся в ответ)

– Нет, ну… она была бы немного краше.

Не выдержала – залилась смехом и я, осеклась. Закусила губу.

– В общем, тебе мой совет: не ломай голову, не сочиняй, черт знает что, скажи как есть. И будет всем проще. И только не мямли, как вот ты здесь мне начала, будь твердой и настойчивой в своем решении – никто и слова поперек не скажет.

– Ну, спасибо…

– Говорю, как есть. Нравится тебе это, или нет. Ты пришла за помощью? – (выжидающая пауза – промолчала). – Я вот и помогаю…

Секунды тишины. Сомнений и неловкости.

Хотелось, было, удушить себя за свою глупость.

Робкие, плавные движения – встала со стула.

– Я,… наверно, – несмело начала; резко уставился в ответ на действия  в глаза. – Я наверно, пойду…

Ухмыльнулся. Покачал головой.

Шаг ближе – и на короткое мгновение привлек к себе, притиснул к своей груди.

– Эх, Злата, Злата.

Секунды замешательства – и резко оторвался.

Живо пошагал к выходу.

– Молоко или чай будешь?

– Ч-чай…

***

Стянуть шарф, расстегнуть куртку, снять ее и повесить на крючок рядом с его одеждой.

Шаги на кухню. Что ж, посуды грязной стало куда меньше, по сравнению с прошлым разом, но все равно чистота не блещет. Ехидно ухмыльнулась себе под нос.

– Пошли в комнату, – подхватил две чашки со стола и направился к двери.

…

Опуститься на табурет.

Хотела, было, взять чашку, да обожглась. Злобно затрясла рукой и затем подула на пальцы.

– Аккуратнее, – ласково улыбнулся.

Ответила и я ему тем же.

Секунды тишины…

(решила как-то сгладить неловкость из-за предыдущего разговора)

Опустила глаза в пол и заговорила:

– Не знаю, как жить дальше.

Тяжелый (его) вздох.

– Как и раньше.

(кисло улыбнулась; уставилась в лицо)

– Просто сказать. Здесь я останусь совсем одна. Никого родного, близкого… Не дай Бог, конечно, но представь, если бы у тебя так стало…

– А кто тебе сказал, что я не один?

(вздернула бровями от удивления; ошарашенная, замерла; молчу)

– Про отца и мать, наверно, знаешь из дела.

(промолчала)

Решил продолжить:

– Его видел один раз в жизни, и то… издалека, лет так в двадцать. Матери же – некогда было до меня: работала день и ночь, на износ, не покладая рук. И в итоге поплатилась – болезнь утащила за собой в землю очень рано. Мне исполнилось тогда только двенадцать.

… Так что, воспитывала бабушка. Вот получила, как ветеран войны, трехкомнатную в Краснознаменске. Продали и купили однокомнатнуюв Калининграде. Все-таки, работы здесь куда больше, да и жить проще, чем там…

А теперь, лихая, и по нее пришла. Скосила – лежит, прикованная к постели уже больше года. В Добровольске у нас дом оставался. Небольшой, дряхлый, но все же крыша над головой. Уезжать она оттуда не захотела. Сама, наверно, знаешь. Стариков ближе к земле клонит, да и родные места не больно хотят покидать, особенно досчитывая до конца свои дни. Ей там легче – а потому не настаиваю. Соседка приглядывает – ей плачу, вожу продукты, оставляю деньги на мелкие расходы. Расстояние, конечно, некислое – больше ста километров, но кручусь, как могу.

– Соболезную…

Тяжелый вздох.

– Не надо. Бывало и хуже. Главное, что жива…

– И все же… значит, не один.

Ухмыльнулся. Опустил взгляд.

– Ладно, уговорила, – уставился мне в глаза, -не один. И раз на то пошло, если тебе так станет легче,пусть будет у тебя здесь в Калининграде  далекий, всегда готовый выслушать и поддержать, «неплатежеспособный» друг.

Сам над своими словами рассмеялся – поддалась на шутку и я.

– Да, кстати, – вновь заговорил, – как там твоя «карьера» судебного пристава? Небось, уже в начальники отдела метишь?

(кисло улыбнулась)

– Да никак. Уволилась.

(удивленно вздернул бровью)

– Чего так?

– Не мое это.

– Ясно.

(улыбается, пристально смотрит на меня)

– Что? – не выдержала напора.

– Да сразу было видно, что не твое. Ни один нормальный пристав не будет ходить невесть куда с повестками, да еще и ждать в квартире должника всю ночь. Им наглости не занимать… Все как-то странно тогда получилось, если честно.

(усмехнулась)

– Да знаю, – тяжелый вздох. – Там все сложно было. Отчасти сработало то, что в меня не верили, да и назло дали «некурабельное» дело.

– В смысле?

– Моего провала только и ждали…

– Ясно, – с усмешкой прожевал слова. – Бывает. А теперь чем занимаешься?

– Продавец в магазине одежды.

(рассмеялся)

– Что? – надула губы.

– А это – твое?

– Н-не знаю, – немного помедлила с ответом, – Главное, что стабильно, рядом с домом.

– Наверное, хорошо платят?

– Ну, так себе…

– Ах, теперь все понятно. А я-то думал, какие же сейчас мечты у молодежи? Какие амбиции и рвения? Зарплата «так себе», зато «стабильно» и «рядом с домом»!

(ехидно скривилась, прищурив глаза, и покачала головой, ерничая над его словами)

– Ладно, пей чай, а то уж совсем остынет, – и потянулся к своей чашке. Повторила  за ним.

– А ты как? Все еще достают из исполнительной службы?

– Да холера бы их побрала.

(улыбнулась; промолчала, лишь опустив голову)

– А знаешь, что занимательно во всей этой истории?

– Что? – резко уставилась в глаза.

– Кредит-то… ни я, ни моя бабуля не брали.

– Ка-а-ак?!! – едва не подавилась собственной слюной; глаза выпучились от удивления.

– А вот так. Кто его знает, где и как ксерокопии моих документов в банк попали, какими добрыми судьбами и через какие заботливые руки. Вот так вот. Одним прекрасным днем ошарашили новостью. Пытался разбираться, выяснять. Куда только не ходил, что только не писал: все тщетно. Везде свои.

– А в суд подать?

– Ты думаешь, это что-то даст?

– Ну, не знаю…

– Глубоко сомневаюсь.

Тяжело вздохнула.

– И, тем не менее, Матвей. Люди невечные, сам знаешь. Как только получишь в наследство квартиру…

(скривился; опустил голову)

– Да черт с ним! Как-нибудь разберусь!

–… уж лучше бы сразу выплатил.

– Пффф! – гневно расхохотался. – Еще чего!

– Там уже столько процентов набежало…

(закачал головой)

– Да уж, если мне уже юрист такое советует, то значит все еще хуже в нашей стране, чем я надеялся. Ты же юрист или кого там у вас на эту должность берут?

– Юрист, – кисло улыбнулась, – и советую, как раз-таки, подать в суд. Думаю, шанс отстоять свое -есть, но чем дольше тянешь, тем становиться все хуже.

– Ясно, – скривился. – А, кстати, чего по стези юриста не хочешь дальше идти?

(печально рассмеялась)

– Ты сейчас опять наверно съязвишь, но,… как оказалось, это тоже было не мое.

– А чего так?

– Не тот характер.

(понимающе закивал; улыбнулся)

Затянулась неловкая пауза.

Набираюсь храбрости, и пуляю той же дерзостью, что и он, всвоего нового «друга»:

– А ты это…, – обвожу взглядом комнату, – никогда не было желания убраться здесь хоть немного?

Понял издевку. Не обиделся, лишь рассмеялся.

– Некогда мне.

– Как так? – замерла в изумлении. – Хотя бы на выходных. Чем спать и дурью маяться…

– У меня нет выходных.

(удивленно заморгала)

– Как нет?

– Вот так. С двумя работами – оных не наблюдается, – с позитивным настроем в голосе торопливо ответил.

– Ясно, – скривилась от неловкости и сожаления. – Ладно, – тяжело вздохнула, – ты наверно тогда устал. Пойду я.

(хотел, было, слово вставить, да я спешно пресекла)

– Мать уже моя, наверно, с ума сходит, куда подевалась.

– А…, – расстроенно опустил взгляд. – Ну, тогда давай. И не дрейфь, будешь уверенная в себе – все получится. Запомни это навсегда.

– Хорошо, – благодарно улыбнулась.

… проводил к двери.

Прощальный взгляд друг дугу в глаза – и разошлись, как в море корабли.

Глава Одиннадцатая. Королевская Гора

Где-то бродит аппетит,

Под подушками скрываясь.

Откровенья глубины,

Я молчу и улыбаюсь.

Как бы здесь, но я не там,

Я с тобою на фонтане,

Мы с тобою по горам.

Что со мною я не знаю.

Да я же влюбляюсь в тебя!

Да я же влюбляюсь!

Ты уже не промолчишь,

Я уже не застесняюсь.

Снова ночь, а ты не спишь,

Новый день, а я не каюсь.

Как бы здесь, но далеко,

Где-то рядом с облаками,

Забегаем высоко,

Что со мною, я не знаю.

Да я же влюбляюсь в тебя!

Да я же влюбляюсь!

(«Да я же влюбляюсь в тебя!», Аномалия)

Разговор с Матвеем не выходил из моей головы ни на мгновение.

Я победила незримый бой с матерью. Мое решение благородно поддержал отчим, взяв, правда, с меня слово, что если что случится, то в любое время дня и ночи буду звонить им и, ничего не тая, выкладывать все, как на духу. Прилетят «в тот же миг» и непременно помогут, чем смогут.  Дом решили не продавать. Родственники претензий не высказывали, да и потом, в завещании четко было указано, кому он переходит, так что, в итоге, спор был заранее проигран. Жить в нем  пока мне было невыгодно (хоть и недалеко от города, все же, без своей машины, неудобно было быдобираться каждый день на работу). На том и постановили – попробовать сдать в аренду.

С новым напором веры и спозитивным настроем в душе начала искать в свободное время свое призвание – и наконец-то улыбнулась удача.

Еще во времена горевания по Леше я окончила курсы компьютерного дизайна, и нынче это пригодилось: меня взяли в газету  (без опыта) художником-конструктором рекламы. Вместе с тем понемногу стала реализовываться моя мечта – заниматься творческим делом. Крохотные статейки о незначимых темах на последних страницах меня больше радовали, чем голодного – хлеб. До дрожи пронимали впечатления читателей и отзывы редактора. И пусть, на самом деле, я  двигалась миллиметровыми шажками к цели, для меня это казалось сверхзвуковым полетом.

Одному только Богу известно, сколько в своей голове перебрала поводов, причин, по которым могла бы заявиться к Агатову в гости. Но всё не то, и всё не этак.

Нервно чертыхнуться себе под нос – и отступить от задуманного.

Но вот судьба подкинула шанс, и, нарисовав выражение дурочки на лице, я летела через весь город к нему…

***

Замерла у двери.

Знаю, не красота, не жалость меня сюда тянет. И даже не интерес.

Его дерзость, смелость и самоуверенность, твердость и нежность, циничность и реалистичность суждений, едкость насмешек и колкостьпрямодушия, а, быть может, просто, придуманная мною «сказка».

Всё возможно,  и всё– правда…

Да только ко всему как-то странно замирает сердце, трепещет, словно мотылек, от непонятных, противоречивых чувств, икает и дрожит от страха провала, от ужаса потерять всёэто.

«Это», чему даже название сложно дать.

 «Дружба»? Он так это определяет. А я? Что для меня оно значит?

…

И вновь стою, застывшая под толщей вопросов и волнения. Внутренний спор очередной раз проигрываю – и рука так и не  касается двери. Глубокий вдох, – и, трусливо поджав хвост, делаю разворот.

… ехидная улыбка разрушила, взорвала все мысли.

Шаги наверх – и поравнялись.

– Я так понимаю, это уже традиция? Да?

Пристыжено улыбнулась, молчу.

– А главное первый раз – так резво колотила, что, думал, двери вышибешь, если не открою.

Не сдержалась – рассмеялась.

…

– А я уже думал, куда запропастилась? – разворот – и, не дожидаясь ответа, направился на кухню.

(покорно последовала за ним)

– Вижу…, – немного помедлила,–  время у тебя свободное появилось.

(игнорирую вопрос, пытаюсь едкостью скрыть взорвавшеесяот его слов волнение)

 Чище у тебя как-то стало.

Замер. Взгляд искоса в глаза, а губы искривила игривая улыбка. Пропустил удар.

– Работу сменил.

(изумленно кивнула, подначивая продолжать)

Теперь на такси гоняю. Так что если что – обращайся.

(благодарно улыбнулась; промолчала)

– А ты как? – шаг ближе, обнял за плечи (дрожь пробила все тело; замерла в растерянности), но вдруг  отодвинул в сторону, освобождая проход, и протиснулся к холодильнику.

(обижено проглотила слюну и смахнула головой нахлынувшие эмоции)

– Молоко будешь? Вчерашнее, правда. Но, думаю, еще не скисло.

– Да нет, спасибо.

(хлопнула дверца)

В руках запестрела бутылка с синей этикеткой. Поставил на стол.

– Присаживайся, в ногах правды нет, – и тут же упал на табуретку.

– О!– удивленно вскликнула, в большей части, конечно, наигранно. – А у тебя, оказывается, под всей той грудой хлама еще два стула затерялось!

Ухмыльнулся, прикипел взглядом к глазам.

– И когда ты успела такой язвой стать?

– Учусь у лучших!

(хмыкнул, уже поднеся ко рту открытую бутылку)

– Да-к ты молоко будешь? У меня там еще одна есть, – кивнул на холодильник.

– Да нет, спасибо.

– Совсем не любишь?

– Да ну, чего. Нормально отношусь. Но, в основном, с какой-нибудь кашей или картошкой.

– Ясно. Ну, у меня только замороженные пельмени есть.

(рассмеялась)

– Да нет, спасибо. Я не голодна. А тебе, если хочешь, могу сварить.

– Нет, спасибо. Я по дороге перекусил. А чай-то хоть будешь?

– Буду…

…

– Говоришь, журналистка ты у нас теперь?

– Угу.

(скривился в едкой ухмылке; опустил взгляд)

– Что?

(вновь посмотрелна меня)

– Не удивлюсь, если, на самом деле,  и это окажется «не твоим».

– Почему?

– Не знаю, как-то оно к тебе не вяжется.

(удивленно изогнула бровь)

– А что «вяжется»?

– Пока не знаю. Но это, как по мне, тоже не для твоего характера.

– Хм. Почему? Я всегда тянулась к творчеству. С детства писала стихи…

(тяжелый вздох)

– Я тебя, конечно, еще не особо хорошо знаю.  Но мне кажется, что тебе нужно что-то яркое, нежное, искреннее, открытое. А не тяжба извечной борьбы журналиста и властей, мира прекрасного и реальности. Я не профессор, но думаю, публицистика и творчество – вещи разные, хоть и переплетаются.

(невнятно пожала плечами)

– Н-не знаю. Не думаю, что существуют такие профессии, как, по-твоему, подходят мне и моему нраву.

(вздернул плечами, перекривив меня, и загадочно улыбнулся)

– Так о чем там будет статья твоя? – попытка направить тему в другое русло.

Поддаюсь.

– О Кенигсберге.

– А что с ним?

– Нужно написать короткий очерк.Хочу выдать что-нибудьэдакое. Показать его настоящего.

– Последнее слово меня, я так понимаю и не зря, настораживает. Что именно «эдакого», мадам, вы жаждите? И, наверняка, нужна моя помощь. Правильно я полагаю? Иначе бы не пришла…

(пристыжено поджала нижнюю губу, увела взгляд в сторону и едва заметно закивала)

– Ты же больше меня повидал, лучше город знаешь. О приезжих, о богатых и бедных, о том, о чем предпочитают молчать.

(хмыкнул – проигнорировала; молчу)

– Нет, видимо, лезть на рожон – это всё-таки твой конек.

(улыбнулась)

А чего бы не написать о его красоте, о неповторимой двоякости? О прочном узле прошлого и настоящего. Королевскую гору взяли, но не сломили. Подземный город, который всё ещё таится под толщей обыденности. Мистические истории, которые  так и блуждают от рассказчика к рассказчику. Янтарный край с бело-зелено-огненными глазами драгоценностей. Мир надежд и грёз. Сюда из всего света стекаются странники в поиске своей мечты. Как ты, как я, как мои родители… наши соседи, знакомые, и их близкие. Некогда неприступное царство превратилось в верный оплот заблудших душ. Мир балтийской прохлады, жгучих песков и нежной глади бездонного моря.

Калининградский край – страна сказки, со своими замками, фортами, заброшенными кладбищами прошлых столетий. Мир военных, простых трудяг, морских котиков и бесстрашных акул на суднах.

Я понимаю, что писать о плохом куда проще, потому что оно сплошь и рядом. Но ведь приятнее читать о хорошем, тебе не кажется?

(немного помедлила с ответом)

– А не думаешь, что от этой приторной сладости уже тошнит?

– А ты не пиши приторно. Все зависит от автора и его усердий. Пиши от души, сей загадки и намеки. Пиши, заколдовывая читателя. Авось, еще кого сюда заманишь, и, возможно, он наконец-то отыщет свое я и свое счастье.

Глава Двенадцатая.  Предательство

***

Конечно,  конечно же, убедил меня Матвей в своей правоте.

Недолго тогда длилась моя феерия. Вечер быстро распластался  по земле, а потому – еще по чашке чая-молока, и, спешно откланявшись, исчезла восвояси.

Днями напролет из головы не выходил Агатов, переворачивая  в душе всё вверх тормашками, да только очередного достойного повода заявиться к нему в гостипока так и не нашла.

 Сам же он ко мне такого пылкого интереса вовсе не проявлял… Не удосужился даже адреса или телефонного номера спросить.

Прошло еще пару месяцев, прежде чем вышла в свет моя статья. Фурор. И ее встретил фурор.

Нервно комкая газету в руках, учащенно глотая слюну от перевозбуждения, бегу уже на остановку … ловить маршрутку.

Шаги. Уверенные, спешные шаги по знакомому адресу. Забежать на пятый этаж – и застыть у двери.

Ехидно заулыбалась себе под нос – и тут же обернулась. Никого. В этот раз он не стоит внизу, и не наблюдает за мной. Глубокий вдох – и постучать по деревянному полотну.

… да только в ответ ужалила тишина.

Еще, еще напор – но смелость так и не была вознаграждена.

С обидой в душе отступаю немного назад, на пару ступенек вниз, и притискиваюсь спиной к стене. Болезненно перебираю воспоминания. Когда я приходила к нему? В какой день недели? И как я не расспросила, когда бывает дома?

… хотя примерно в это время всегда к нему являлась.

Обреченно присесть на бетон, предупредительно подстелив под низ газету.

Локти в колени – и вновь утонуть в мыслях.

Прошло что-то около часа. Наверно, глупо ждать, да и за окном вновь стали спускаться на землю сумерки.

Подорваться, прощальный взгляд на дверь – и выбежать из подъезда долой.

…

Вторая попытка увидеться с ним была почти сразу. Так, кое-что было запланировано на «завтра» и «послезавтра», а потому, ровно через два дня, в то же время, я выскочила на знакомой остановке. Уверенные шаги в, полюбившийся душе, двор.

Еще немного – и взору откроется родной подъезд. И вдруг…

… увиденная картина прошибла током.

Из застывшей под табличкой «33» машины вышел Матвей с какой-то девушкой.

Обмен взглядами, брошенные фразы, улыбки, и, слегка обняв за талию, кавалер галантно пропустил даму внутрь помещения.

…

Слезы сами вырвались наружу. Их никто не звал, и не просил…

Шаги, едва не наощупь. Добраться до остановки, сесть в первый попавшийся автобус – и раствориться в толпе.

***

Странными совпадениями полна наша жизнь. И до сих пор не знаю, быть благодарной за них, или можно какими другими, меньшей кровью, случаями достичь указанной цели на своем жизненном пути.