Текст книги "Золотая медаль (пер. Л.Б.Овсянникова)"

Автор книги: Олесь Донченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

27

Равно в пять Марийка проснулась от звонка будильника. За окнами было еще темно, на дворе словно колыхалась серая муть.

Сразу же девушка сбросила одеяло и начала быстро одеваться. Она выработала в себе привычку не тратить ни единой минуты.

Но сегодня Марийка даже не сделала зарядку, а только наскоро вытерла тело мокрым полотенцем.

Она спешила. Надела лучше платье, улыбнулась себе в зеркало: была так хорошо одета и такая взрослая! В это раннее время все казалось ей необыкновенным, праздничным. Еще вчера она договорилась с Жуковой, что в пять с четвертью они будут на избирательном участке, чтобы проголосовать первыми.

Хотела уже идти, но взгляд задержался на пустой кровати матери.

До сих пор к ней в клинику не пускали. Марийка передавала ей записки, мать тоже отвечала записками, успокаивала дочь, уверяла, что скоро выздоровеет и возвратится домой. Но с некоторого времени девушка ощущала тяжелую грусть. Тревога бередила сердце.

Марийка села на кровать, тихо заплакала. Сегодня они с матерью вдвоем пошли бы голосовать. И как бы мамочка радовалась, с какой бы гордостью посматривала на дочь!

Победила себя, вытерла слезы. Уже, наверное, ее ждут.

Они встретились точно в назначенное время. Юля Жукова тоже пришла по-праздничному одетая, сдержанная, почти суровая.

К началу голосования оставалось еще почти сорок минут. Подруги вошли в зал и были очень удивлены, увидев там двух мальчишек. Это были Николай Сухопара и Юша Кочетков.

– А вы почему здесь? – воскликнула Марийка. – Вот еще избиратели!

– А мы здесь возле карты! – показал Кочетков на стену. – Это Сухопара делал и еще пионеры из пятого!

Он стоял навытяжку, как на посту, в высоких сапожках и в кургузом, отделанном мехом полушубке, который не прикрывал суконных брюк-галифе.

Все глянули на макет карты. Сухопара нажал кнопку, и вдруг вспыхнула лампочка, осветив миниатюрное сооружение с надписью: «Каховская ГЭС».

– Ах вы такие! – вырвалось у Юли. – Молодцы!

В этот миг в зал поспешно вошел дедушка, которого сразу же узнала Марийка. Он тоже узнал ее и живо поздоровался:

– А, товарищ агитатор! Здравствуйте! Не забыли, где встречались? Вы мне еще на карте показывали, где работает мой сынок, Григорий Гаврилович. Только что же это такое, скажите, пожалуйста? Что это такое, спрашиваю? Я – пенсионер, мне шестьдесят пять скоро минет. Я так спешил, так спешил, а вы вон что!

– Что случилось? – вмешалась Жукова. – Извините, мне показалось, что вы нас хотите за что-то поругать.

– Себя, себя ругаю за то, что опоздал! Так спешил, думал, что первым проголосую. Я в прошлый раз был первым. А здесь уже вы!

– Пожалуйста, и теперь голосуйте первым, а мы за вами, – решила дело Юля.

Дедушка согласился и, что-то удовлетворенно бормоча, отошел и сел в кресло. Но в шесть часов, когда открылись двери избирательного участка, он вдруг изменил свое намерение:

– Извините, милые мои, меня старого! И как я не догадался, что вы же впервые голосуете! А если впервые, то и голосуйте первыми!

Марийка получила бюллетень.

– Сюда, здесь кабины, – пригласил ее юноша с красной повязкой на рукаве.

Марийка отодвинула тяжелую портьеру. В кабине на столике лежали карандаши. «Что же я должна здесь сделать? Ах, да, надо свернуть вчетверо бюллетень».

Но она не спешила с этим. Волнуясь, взяла карандаш, зачем-то легонько уколола себе острым концом ладонь. И вдруг поняла, что не может выйти отсюда, пока не выскажет то светлое, необыкновенное чувство, которое переполняет ее сердце.

Быстро присела возле стола. Написала обо всем: что она голосует сегодня впервые, что этот день для нее – праздник, что она клянется не жалеть для Родины ни сил, ни здоровья, и, если надо, то отдаст за нее и жизнь…

Но на бюллетене она сделала лишь короткую надпись, всего несколько слов: «За счастье народа!» И втайне удивилась, что высказала этим все, что хотела сказать…

В соседней комнате стояли урны, обвитые горячим кумачом, вокруг виднелись живые разливы цветов, свисали со стен багряные флаги.

Глянула, а за столом, среди членов избирательной комиссии – директор школы Татьяна Максимовна. Седая, в очках, с черным галстуком, с сияющим орденом Ленина на груди. Она встала и, как всегда, прищуривая глаза, вдруг наклонилась через стол.

– Поздравляю вас, Полищук! Запомните этот день!

Марийка растрогано пожала протянутую руку.

В зале избиратели рассматривали карту строительства новых электростанций. Николай Сухопара – сосредоточенный, гордый, поблескивая глазами, нажимал кнопки, зажигая на карте цветные огоньки.

Марийка вернулась домой и, не раздеваясь, села в кресло. Хотелось побыть одной со своими мыслями, осмыслить и еще раз пережить это утро. За окнами уже рассвело, тихо переговаривались люди, спеша на избирательные участки. Звенели трамваи.

«Вот еще один этап моей жизни, – думала ученица. – Я стала полноправной гражданкой своего социалистического государства, я участвую в выборах в Советы. Пройдет еще несколько месяцев, и я окончу школу».

Потом – институт. Студентка! Она будет слушать лекции известных профессоров, которые прославили свои имена научными открытиями всемирного значения. Вот когда большой и прекрасный мир науки раскроется перед нею во всей своей волнительной глубине! Как она будет настойчиво учиться, как жадно будет впитывать знания, добытые поколениями ученых, которые всю жизнь отдали науке! И как, вооруженная знаниями, она тоже отдаст всю свою жизнь Советской Родине, народу, партии, которые воспитывают ее сейчас с такой любовью и заботой!

Невольно подумала, что если и дальше она будет учиться так, как сейчас, наверное, получит медаль. Марийка уверяла себя, что учится совсем не ради награды и что об этом не надо и думать, неизвестно еще, как она сдаст экзамены. Но другая Марийка украдкой, втайне ей говорила: «Можешь не думать, пожалуйста! И все-таки, почему бы тебе не помечтать о такой награде, особенно, если ты заслужишь ее по праву? Не забывай, что золотая медаль дается лучшим из лучших, нелегко ее получить. И если тебя наградят ею, это будет признак, что ты с блеском овладела школьной наукой, и это можно назвать твоим первым трудовым подвигом!»

Исподволь тревога окутала сердце. Сможет ли она и в дальнейшем так учиться, будут ли в дальнейшем у нее «особые» пятерки?

Быстро переоделась в домашний цветастый халатик. Пошила его мама, и это, кажется, было еще так недавно. При матери все было совсем иначе. Только теперь Марийка по-настоящему оценила, сколько домашних хлопот выпадало на долю ее мамы. Сейчас на ученицу свалилось великое множество мелких, но нужных дел и обязанностей. Правда, она помогала матери и раньше, но теперь все приходилось делать самой. Надо было думать о еде, шить, убирать в квартире. Обед ей приносила соседка из столовой, но завтрак и ужин Марийка готовила сама. Белье относила в прачечную, и на это приходилось тоже тратить время. Обо всем надо было помнить: своевременно уплатить за электричество, за газ, радио и квартиру, своевременно выкупить в книжном магазине очередной том Большой Советской Энциклопедии, не опоздать в клинику к матери.

Теперь на приготовление уроков оставалось значительно меньше времени, чем раньше. Но ничего – можно недоспать немного, а уроки выучить обязательно! Только иногда наставало то, что Марийка называла усталостью. Но это была не усталость, а непонятное равнодушие. Вот посидеть бы над уроками еще лишний час, так нет же, мелькнет мысль: зачем? Сдам на тройку, может, и на четверку. И так будет хорошо. И если мать не вернется, разве не все равно, как учиться? И как вообще тогда жить?

Очень тяжело было заставить себя в такую минуту не встать из-за стола, не отодвинуть раскрытый учебник. Тогда ученица спрашивала себя: «А если мама, в самом деле, скоро выздоровеет? Какими успехами в учебе порадует ее дочь? Разве имеет Марийка право так отступать перед горем?»

Нет, у нее хватит силы воли не сдавать завоеванных позиций. Как и раньше, были интересными и содержательными ее ответы на уроках. Как и всегда, Марийка приходила в школу подтянутой, аккуратной, с неизменной прической, похожей на корону. Только ближайшие подруги могли заметить в однокласснице перемены. Юля Жукова заглянула как-то в глаза Марийке и увидела в них что-то такое, от чего больно сжалось сердце. Во влажных карих глазах девушки брезжила необыкновенная грусть. Нет, она совсем не брезжила, а просто застыла в зрачках, как два холодных оловянных шарика.

Марийка уже знала, как называлась болезнь матери. Но это название ничего не говорило девушке, кроме того, что мать тяжело страдает.

Пузырчатка! За этим словом возникало в воображении мамино лицо, все забинтованное, и видно только глаза – невыразимо родные, горящие от болей.

До сих пор Марийке ни разу не посчастливилось увидеть мать. К ней не пускали. Это вызвало острую тревогу. Ведь врач сказал, что болезнь совсем не заразная и что мать может сидеть на кровати и даже ходить по палате.

Когда девушка приходила в клинику и просила передать матери письмо, она всегда ловила на себе какие-то странные взгляды санитарок. Такое же выражение лица было и у врача, когда он говорил:

– Нет, нет, подождите. Я не могу разрешить беспокоить больную. Уверяю Вас, что это ухудшит состояние ее здоровья.

Но однажды к Марийке вышла новая санитарка.

– А вы кто будете? – спросила она. – Дочь, или как?

У Марийки мелькнула мысль, что если бы она была посторонним лицом, ей, наверное, сказали бы всю правду.

– Нет, я просто соседка, – ответила санитарке. – А что, как там больная?

Как же тяжело было сказать это равнодушным, холодным тоном, еще и зевнуть при этом! Наверное, этот беззаботный зевок и убедил санитарку.

– Страшная, – промолвила она. – Вся в ранах, пошевелиться больно бедной. Лежит в бинтах, как спеленатый ребенок.

Марийка оперлась спиной о стену, так как ей показалось, что подкашиваются ноги. Но так же притворно равнодушно спросила:

– А почему к ней не пускают? Нельзя?

– Иногда пускают, – промолвила санитарка. – С ее учреждения приходили. Если хотите, и вас пустят. Только нужно разрешение врача. Эта больная только просила, чтобы дочь к ней не пускали.

У Марийки замерло на устах «почему?». Она и так поняла: мать не хотела, чтобы дочь видела ее страдания.

Невыразимая нежность к матери, сожаление, боль за нее растравляли сердце девушки. Она теперь знала, что мать выздоровеет не скоро. Но разве лучше – не видеть ее?

В мыслях она разговаривала с больной, нежно ставила в укор ей: «Ты ошибаешься, мамочка. Не видеть тебя безмерно тяжелее. Я не испугаюсь твоих ран, мне будет больно, но я услышу твой голос и буду знать, что ты есть у меня – дорогая, родная».

Нет, это было бы просто позорно перейти снова на тройки. Именно теперь, думала Марийка, когда пришло такое горе, она по-настоящему проверит свою силу воли. И лучше всего она отметит день своего первого участия в выборах, если отлично выполнит домашние задания.

Марийка быстро приготовила завтрак, убрала в комнате и села за учебники. Уроки были трудные. Легкой показалась лишь задача по геометрии. Надо было определить площадь поверхности и объем конуса. Ученица знала, как это сделать, но с самого начала допустила ошибку в записи, и легкая задача превратилась в трудную. Надо было также приготовиться к завтрашней контрольной работе по астрономии, выучить уроки по физике и английскому языку и закончить домашнее сочинение по русской литературе, которое через два дня уже надо было показать учителю.

Она готовила уроки весь день. Когда смеркалось, решила пойти к Юле. За окном синел зимний вечер. Хотелось еще раз перечитать домашнее сочинение. Уже одетая, Марийка села за стол. Тема сочинения была «Ленин и Горький». Ученица рассказала об искренней дружбе двух русских великанов, о том, как любил Ленин произведения Горького, в особенности его «Мать», привела высказывания Ленина и Горького о литературе.

Прочитала внимательно до конца исписанные страницы и задумалась. Насупила брови, на лоб легли морщинки. Работа показалась несовершенной и поверхностной. Она может написать лучше, намного лучше! Сочинению не хватало выразительности, язык казался сухим.

«Все надо писать сначала!»

Не раздеваясь, начала ходить по комнате, обдумывать, исподволь возникал план сочинения. Надо сейчас же пойти в библиотеку, наверное, там найдутся книжки, которые помогут глубже раскрыть тему.

Домой вернулась поздно с книгами и тетрадью, заполненной выписками. Была крайне уставшая, но возбужденная, удовлетворенная, так как нашла очень интересные материалы для своей работы. Хотелось сейчас же сесть и работать дальше. Но решила, что завтра утром со свежими силами напишет лучше.

Завела будильник, включила радио и стала слушать ночной выпуск последних известей.

* * *

Войдя в класс, Марийка увидела возле Вовы Мороза несколько учеников и учениц. Вова что-то рассказывал, но так тихо, что девушка ни слова не расслышала.

– О, Полищук! – воскликнул парень, но это было совсем ни к чему. Сразу же все разошлись по своим местам и почему-то избегали смотреть Марийке в глаза. Только Юля Жукова подошла к ней, обняла за плечи.

– Марийка, написала сочинение? Дай почитать!

Марийка вынула из портфеля тетрадь.

– Дважды пришлось писать. Первый вариант сама забраковала.

Юля села читать. Полищук положила ей руку на плечо, наклонилась к уху и шепнула:

– Что рассказывал Мороз? О моей маме? Правда?

От неожиданности Жукова отшатнулась, глянула в широко открытые Мариины глаза, опустила ресницы:

– Ты разве слышала? Его же отец, ты знаешь, врач…

– Знаю, знаю. – Марийка бессознательно теребила подругу за рукав. – Говори скорее, говори!

– Ему отец рассказывал, – сказала Юля, – что Евгения Григорьевна тяжело больна… Ты сама это знаешь.

Марийка пристально глянула Юле в лицо, промолвила тихо:

– Ты не все сказала. Что он еще говорил?

Жукова пожала плечами:

– Ну, вот. Что за допрос? Я тебе по правде.

Нет, чего-то не досказала подруга, что-то утаила, это хорошо понимала Марийка. Но знала: не скажет Жукова. Что-то очень, очень плохое с матерью. Пойти сегодня к врачу Морозу? Он тоже не скажет всей правды. Вспомнилось, как в восьмом классе у одной девочки мать умерла от рака. Женщина была обречена на смерти, но, конечно, никто из врачей не сказал об этом ни ей, ни дочери. Нет, Марийка уже знала, как надо сделать…

* * *

Было это как раз после урока физики, на котором Лида Шепель с блеском ответила учителю домашнюю задачу. Возле турника собрались десятиклассники, и разговор зашел о Лиде.

– Нашей Шепель, – сказал Вова Мороз, – остается стать первой физкультурницей, и тогда уже никто не посмеет назвать ее «воблой».

– Нет, друзья, – заметил Гайдай, – «воблизм» у нее от рождения, она так и умрет с этой кличкой. Интересно, какой будет «вобла», когда влюбится? – Он хлопнул себя ладонью по лбу. – Идея, друзья! Заключаю пари, что я в течение двух недель влюблю Шепель в себя! Нет, я вполне серьезно. Это будет научный эксперимент, и я докажу, что против меня не устоит даже хладнокровная «вобла»! Ну, кто?

– Ты что? В самом деле? – спросил Виктор.

– Увидишь! Хочешь пари?

– Знаешь что? – процедил Перегуда сквозь зубы. – Иди лучшее подальше отсюда.

– Вот как? Ха! – фыркнул Мечик. – Сердитый ты стал… Ну, хорошо. Так я же специально! Все увидите, как Лидка будет бегать за мной! Срок – две недели!

Гайдай ушел, а Виктор обвел глазами одноклассников и промолвил:

– Если так, то он просто не понимает, что это будет подлость.

– А он не задумывает над такими вещами, – махнул рукой Вова Мороз. – И вообще только болтает. Пустомеля! Даже если бы нарисовать вместе Мечика и Шепель – не выдержал бы холст. Бессмыслица!

28

Нина Коробейник шла в школу в замечательном настроении. Вчера она закончила дорабатывать рассказ. Что если отнести его в редакцию какого-либо журнала? Спустя некоторое время, очень возможно, она увидит свое произведение напечатанным.

Ужасно хотелось знать заведомо: напечатают или нет? А почему бы и не напечатать? Ведь случается, что в журналах помещают и более слабые произведения, а у нее же и сюжет интересный, и характеры обрисованы хорошо.

Ой, какая это будет радость, какое счастье! Нет, просто не верится, что такое счастье возможно! А как это произойдет? Как она узнает об этом? Возможно, купит очередной номер журнала, развернет и… на тебе! А возможно, кто-то прочитает раньше ее. «Нина, твой рассказ в журнале напечатан!»

С каким же уважением будут смотреть на нее одноклассники! Ну, и учителя… «У нас в десятом классе учится талантливая юная писательница. Какой замечательный рассказ написала! Обязательно прочитайте!» И представлялся он на страницах журнала, и Нина видела каждую букву, видела заголовок крупным шрифтом, и чуть сбоку тоже большими буквами: Нина Коробейник.

Вдруг почему-то вспомнилось, как Залужный спросил, не собирается ли она отнести свой рассказ в редакцию, и как от самой мысли об этом у нее захолонуло сердце. Но чем большее работала Нина над рукописью, тем все более отчетливым становилось желание видеть свое произведение напечатанным.

Отчетливо представляла, как она раскроет журнал перед Вовой Морозом. Что скажет Вова?

В последнее время она искала его общества. Вова таки художник, у него, безусловно, талант, парень он умный и, кажется, знает толк в искусстве. С таким приятно дружить. Да вдобавок и он, видно по всему, хочет дружить с нею, с Ниной Коробейник. Еще бы! С кем же ему и дружить, как не с нею!

Вчера Вова Мороз принес в класс свою новую картину – показать. Масляными красками нарисованный пейзаж. Опушка, опадает багряная и желтая листва, степная дорогая вдали и над полями – стая перелетных птиц. А на переднем плане группой стоят пионеры и смотрят вслед птицам. Под картиной подпись: «У вирій птахи відлітають…»

Нина просто зарделась от удовлетворения: ей же первой Вова рассказал сюжет… И название она придумала…

И совсем неожиданно кольнуло воспоминание: почему он показал свою картину не ей первой, а Варе Лукашевич? Да, он подошел к Варе и, улыбаясь, развернул перед нею холст. Их окружили десятиклассники, а с ними подошла и Нина…

Но это, наверно, совсем, совсем случайно. Иначе не может быть. Он вошел в класс, увидел первой Лукашевич и пошел к ней. Что же здесь такого?

…Ночью Нина проснулась и во темноте засмеялась: что-то хорошее, радостное перекатывалось в груди, ходило волнами. Вспомнился рассказ! Было такое чувство, что произведение уже напечатано в журнале и все его читают, все восхищаются… Тогда можно будет сказать Вове… Что сказать? А такое: «Ну, вот ты – художник, я – писательница. И разумеется, почему бы нам с тобой не стать друзьями…»

Она спешила в школу, а навстречу дул настоящий весенний ветер – влажный, теплый, порывистый. Над городом летели лоскуты разорванных туч – белых, как гусиный пух. На площади работала снегоочистительная машина, снег был синий, напитанный водой.

Оттепель напомнила Нине о весне, и хотелось думать, что март уже не за горами и что так прекрасно жить, когда ты самая чуткая и неподдельная, а твои поступки – искренние и хорошие, и как чудесно, благородно сделала она, Нина, что своевременно отнесла Мариину тетрадь учительнице…

Ученица вспоминала все подробности своего поступка, любовалась им. Конечно, ей мало благодарили, а ведь иначе получила бы Марийка двойку по тригонометрии. А впрочем, она сделала это не ради благодарности. Просто у нее такой великодушный характер, и все хорошее в ней побеждает, но и Марийке нельзя простить, что она такая неблагодарная и сдержанная. Другая бросилась бы обнимать, а Марийка только сказала: «Искренне тебе признательна, Нина».

Вот сейчас она зайдет в класс, увидит Вову Мороза и скажет нему… Что же все-таки надо сказать ему? Кажется, ничего. В глазах у него всегда отбиваются мысли. В самом деле, как это трогательно видеть в глазах друга его мысли?

Нина быстро сняла шубку, вежливо поздоровалась с Агафьей Кирилловной и быстро пошла по ступеням. Старая гардеробщица только головой покачала вслед: «Коза, ах коза!»

Закашлявшись, ученица вошла в класс и остановилась. Вова сидел на одной парте с Варей Лукашевич и что-то тихо ей рассказывал. Варя слушало очень внимательно, и одно ухо было у нее совсем розовое, аж горело. Это ухо почему-то особенно запомнилось Нине. Почему оно так раскраснелось?

Мороз глянул на Нину, и ей показалось, что он смутился.

Не проронив слова, девушка прошла к своей парте и села. Ухватила какую-то книжку, развернула, начала читать, совсем не видя букв. Но в ту же минуту встала и вышла из класса, не глянув ни на Варю, ни на Вову.

В коридоре постояла у окна. На тополе сидела стайка воробьев – мокрых и взлохмаченных, на катке во дворе серели мутные лужи.

«Как он смеет? – подумала с негодованием Нина. – Неужели он променял дружбу со мной на эту… эту молчальницу? Неужели он не понимает, что дружить со мной – это честь для него? Ну, хорошо! Если так – конец!»

Кто-то коснулся ее плеча, она нехотя обернулась и увидела Юлю Жукову.

– Ты почему такая ощетиненная? Нинка, что случилось?

Нина смотрела на Юлю сухими равнодушными глазами.

– Не выспалась? – допрашивалась Юля. – Разочаровалась? Потеряла веру? Или может, безнадежно влюбилась? А впрочем, я помню, как ты когда-то уверяла, что стрелы любви никогда не поразят твоего сердца.

В ее голосе вибрировал иронический смешок, но чувствовалась и непонятная грусть.

Нина вдруг нахмурила брови, гордо подняла голову:

– Ты ошибаешься. Я никогда не буду несчастливой ни в любви, ни в дружбе. Просто у меня плохое настроение. Вот и все. Наверное, да, не выспалась.

Юля промолчала. Нина была сейчас немного смешной в своей горделивой позе.

Никто не знал, в том числе и Нина, что дружба Юли и Виктора разбилась и что, не сговариваясь, они оба скрывали это от всех. Юля не сказала об этом даже Марийке. Зачем ей говорить о таком? У нее свое, безмерно тяжелое горе. Но никто, даже мать и ближайшие подруги, не знали, как болезненно переживает Юля разрыв с Виктором.

Коридор наполнялся молодыми голосами. Прошел Николай Сухопара с товарищами, крикнул:

– Здравствуйте, Нина! Сегодня у нас контрольная!

С Виктором Перегудой прошел Мечик, о чем-то горячо споря. Сходились учителя, пришли Юрий Юрьевич и Надежда Филипповна, из директорской выглянула Татьяна Максимовна. Мимо Юли тихо проскочили Федько и Митя – мальчики не любили, когда старшая сестра на людях разговаривала с ними, они и сам сами уже «взрослые». (В школе закончился ремонт, и теперь младшие и старшие классы учились в одну смену.)

Сегодня десятиклассники снова были увлечены домашним сочинением Марийки Полищук по русской литературе. Русскую литературу в десятом классе преподавал завуч Олег Денисович Малобродов, с черными, блестящими глазами, странно контрастирующими с его золотистыми бровями и такими же светлыми волосами. В школе он славился, как организатор массовых экскурсий учеников то в музеи, то на археологические раскопки, то на завод.

Учитель он был требовательный, объяснял урок чудесно, весь класс всегда слушал его, затаив дыхание. Если кто-то из учеников плохо отвечал, Олег Денисович вынимал из кармана носовой платочек, вставал с места и начинал быстро ходить по классу. Потом останавливался, подходил к ученику и клал ему на плечо руку:

– Голубчик, нельзя так говорить о художественном произведении. Писатель писал его кровью сердца, а вы здесь заикаетесь, смотрите в потолок, ждете подсказок. Садитесь, садитесь быстрее!

Нина Коробейник побоялась дать учителю на рассмотрение свой рассказ. В девятом классе одна ученица принесла ему свои стихи. Олег Денисович прочитал, покраснел и сказал:

– Что вы делаете? Неужели вы серьезно думаете, что здесь есть что-то похожее на поэзию?

А потом долго разговаривал с ученицей, доказывая, что она напрасно тратит время.

Стихи и в самом деле были очень примитивные, другой пятиклассник написал бы лучше. А ученица считала себя настоящей поэтессой, хотя почти в каждом классе сидела по два года. И у Нины стыло в груди от одной мысли, что Олег Денисович с присущей ему откровенностью может и ей сказать: «Что вы делаете?» Очень хотелось услышать его мнение о своем рассказе, и… брал страх.

Учитель быстро зашел в класс со стопкой тетрадей, на ходу поправляя пятерней золотистые волосы; лицо его сияло, глаза искрились. Дежурный подошел к столу, и Олег Денисович только руками замахал:

– Потом, потом! Сначала о работах. Здесь у нас… Мария Полищук, я с увлечением читал ваше домашнее сочинение! Хочу поделиться радостью со всем классом. Садитесь, Мария Полищук, я сейчас прочитаю вслух то, что вы написали. Слушайте, с какой любовью и знанием написана работа.

Он начал читать, поднимая вверх палец, когда хотел обратить внимание учеников на какое-то особенно удачное место. И весь урок десятиклассники обсуждали Мариино сочинение. Олег Денисович радовался каждому интересному ответу, каждому вдумчивому замечанию и в конце урока попросил Полищук рассказать, как она работала над темой.

«Итак, будет две золотых медали, – тем временем думала Нина. – У меня и у Марийки. Ну, что же, я рада. А впрочем, зачем себя уверять в этом? Если даже такой Мариин успех и не вызовет у меня особого энтузиазма, то я искренне ей признательна за то, что научила и меня, как надо работать по-настоящему.

Нет, дальше так нельзя! Если Марийка завоевала первое место в классе, то это значит, что она, Нина, отстает. Она – на втором месте! Теперь Нина Коробейник осталась позади. Хорошо, еще увидим! Я докажу, докажу!

Надо только успокоиться. Главное – поработать на полную силу своих возможностей. У нее, Нины Коробейник, этих возможностей, безусловно, больше, чем у Марийки. Снова выйти на первое место… Снова…»

На большой перемене к Юле Жуковой подошла Варя Лукашевич. Девушка была чем-то очень обеспокоена. Обеспокоилась и Юля. Сразу мелькнула мысль о Жорже.

– Что? Снова твой фотограф?

– Будет ждать сегодня вечером, – промолвила Варя. – Если не пойду, то говорит, что найдет меня… что я не убегу от него… А я…

– А ты?

– А я уже твердо решила: буду учиться… Поступлю в консерваторию…

Варя зарделась, осмотрелась, не слышал ли кто ее слова.

Жукова просветлела, смотрела на подругу глазами, сияющими нежностью.

– Варенька, бесповоротно? Хорошая ты моя! Не найдет он тебя, не бойся! Так сделаем, что и искать не станет!

Вдруг так и прыснула смехом:

– Ну, мы же ему выкинем! Будет помнить! Веришь мне, Варюша? Где он тебя будет ждать?

– В седьмом часу на мосту…

– Чудесно! Ты не беспокойся, с моста мы его не снимем.

Равно в семь Юля Жукова была на мосту. Вова Мороз и Марийка Полищук наблюдали издалека.

Юля уже заметила молчаливую фигуру Жоржа с папиросой в зубах и подошла к нему:

– Вот и я! Кажется, вам долго ждать не пришлось!

Жорж выпрямился, вынул изо рта папиросу. Фонарь освещал его лицо, удивленное и почти злое.

– Разрешите… – вырвалось у него.

Жукова стояла перед ним, вперив в него глаза:

– Что вы просите разрешить вам? Извините, вы ждали увидеть другую?

Жорж бросил через перила папиросу, порывисто засунул руки в карманы пальто, дернулся:

– Вы что? Какой разговор?

– А сейчас услышите какой, – невозмутимо промолвила девушка. – Вам письмо. Читайте сейчас же.

Она протянула Жоржу листок бумаги. Он ухватил его, быстро пробежал глазами: «Жорж! Я остаюсь учиться и не хочу, чтобы ради меня вы опоздали на поезд. У меня совсем другие мечты и другие желания. Прошу не тратить напрасно времени и встречи со мной не искать. Варя Лукашевич».

– Точка!.. – выдохнул Жорж.

– Именно так, – спокойно утвердила Юля, – кажется, Варя не забыла поставить точку. Эту записку она просила передать вам, и вот я и мои товарищи, – она кивнула на Вову и Марийку, которые подошли, – выполнили ее просьбу. Ответа не нужно! И еще вот что: комсомольская организация школы берет Лукашевич под свою опеку! Да! И поможет ей получить высшее образование. А вам желаем совершенствовать свое мастерство, чтобы стать настоящим фотографом!

– Разрешите! – дернулся Жорж. – Я не хочу слушать ваши разговоры!

Он смял записку и бросил ее вниз, под мост.

– Разговор закончен, – ответила спокойно Юля. – Всего доброго!

– Всего доброго! – прибавили в один голос Вова и Марийка.