Текст книги "Золотая медаль (пер. Л.Б.Овсянникова)"

Автор книги: Олесь Донченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

8

На площади Дзержинского Юля Жукова и Виктор Перегуда сели в троллейбус, направлявшийся вверх по Сумской улице. Не успел Виктор и слова сказать, как Юля взяла два билета.

– Подожди, что же это такое? – запротестовал Виктор. – Ты не признаешь меня за кавалера?

– Терпеть не могу этого слова. А еще больше не люблю, когда кто-то платит за меня.

– Но, Юля, это же такая мелочь.

– Не в этом дело, Виктор, – шутя, сказала Жукова. – Почему парень должен платить за девушку? А я хочу сама платить за парня!

– В таком случае пусть каждый платит за себя, – улыбнулся Виктор, – чтобы никому не было обидно. А то… Будто я не… не кавалер!

– Снова!

– Извини, забыл. Я это слово употребляю условно.

Они сошли возле городского парка. Осенним, влажным листопадом дохнул на них вечер.

– Пойдем через парк, – предложила Жукова, – а там сразу же за стадионом и улица Коцюбинского.

Она подошла к киоску и купила два бутерброда.

– Подкрепись, Виктор, – протянула один парню. – Знаю, что ты, так же как и я, вола бы съел.

– Снова! – пожал плечами Перегуда. – Нет, это оскорбительно! В таком случае я перед тобой в долгу.

– Попробуй только! – грозно промолвила Юля, с аппетитом поедая бутерброд.

Они шли главной аллеей парка. Тускло светили фонари, по обочинам дремали старые каштаны, а за ними, куда не доставал электрический свет, скучивались темные молчаливые деревья. Юля сбоку посмотрела на Виктора. Он шел медленным, но размашистым шагом, его кепка сдвинулась на затылок, от чего козырек задрался вверх и открыл широкий упрямый лоб. Какие-то тени перебегали по его лицу – может, от ветвей каштанов, может, от легкого качания фонарей.

Нежное и вместе с тем странное чувство шевельнулось в Юле: будто она впервые увидела этого парня, его волевой подбородок, разрез умных карих глаз. И ее почему-то очень растрогало, когда он легким движением коснулся локтя, предупреждая, чтобы она не споткнулась о камень. Юля словно впервые заметила крутые дуги его бровей и удивилась, что они поблескивают при электричестве, как антрацит.

Девушке очень захотелось в эту минуту услышать его голос, будто она никогда не слышала его раньше, и было очень интересно, что он скажет.

Но Виктор молчал. Неожиданно он остановился.

– Юля, ты слышишь? Ветер пробегает по верхушкам. Вслушайся!

Жукова прислушалась и услышала далекий глухой гул. Он приближался, закачались верхушки деревьев, застучали голые ветви, а через мгновение ветер начал отдаляться. Но где-то далеко-далеко уже родилась новая волна…

– И знаешь, – продолжал Виктор, – мне кажется, Шепель сказала бы: «Пусть шумит. Что мне от того?»

– «На завтра нам не задавали про ветер», – прибавила Юля. – Правда же?

Он засмеялся.

– Я сейчас, не знаю почему, вспомнил о Шепель. Это у нее – такая целеустремленность, которая отвергает все постороннее, или ограниченность?

– Разве можно назвать посторонней жизнь? – пылко откликнулась Жукова. – Шепель не живет, а существует. У нее все разложено по полочкам.

– Может, это высшая степень организованности? – вслух подумал парень.

– Это высшая степень сухого педантизма. «Гончарова я сейчас читать не буду, так как мы его еще не проходим; кто открыл Антарктику – меня не интересует, так как я не собираюсь туда ехать!» Это – организованность?

– Конечно, нет, – согласился Виктор. – Я только стараюсь понять эту натуру, для того чтобы найти, чем повлиять на нее. Что у нас за коллектив будет, если мы не сумеем ее перевоспитать! Ты – секретарь комсомольского комитета школы, ты думала над этим, Юля?

– Ты – секретарь комсомольского бюро класса и должен думать так же, как и я, – отпарировала Жукова. – А во-вторых – я не только думала, а и действовала. Помнишь карикатуру на Шепель в стенгазете? Поверь, это заставило девушку задуматься. А отношение к ней класса, а разговоры с нею Юрия Юрьевича, а… Нет, Шепель преодолевает свой характер. Ну, конечно, это делается не сразу, хотя мы и помогаем ей в этом. И скажу правду тебе, Виктор: от нее еще можно ждать всяких сюрпризов и даже не очень приятных. Все-таки мы еще как следует не подошли к Шепель, она еще далека от нас.

Юля и самая не понимала, как произошло, что они с главной аллеи повернули в сторону и оказались на тихой уединенной тропе. А может, и тропы никакой не было, так как они брели куда-то наугад, взявшись за руки. Опавшая мокрая листва не шелестела под ногами, лишь ветер гудел над верхушками деревьев и издалека долетала музыка из громкоговорителя.

Они вышли на лужайку с высокими березами. Белые стволы словно вытекали из густой полумглы и казались таинственными и печальными.

Не сговариваясь, Юля и Виктор стали под старой березой, опершись о нее плечами. Было влажно, теплый туман кисеей наползал на лужайку. И какая-то ночная птица беззвучно сорвалась с ветви и мелькнула над головами.

Виктор молча перебирал в своей руке теплые пальцы девушки. Он слышал ее близкое дыхание, и ему хотелось, чтобы эти минуты молчания тянулись без конца.

Юля вглядывалась в лицо парня, во тьме казавшееся ей загадочным и незнакомым, а сам Виктор был будто другим Виктором, которого она до сих пор не знала.

Вдруг его лицо словно выросло и оказалось просто перед ее глазами.

– Юля! – шепнул он самым дыханием и несмело обнял ее за плечи.

Она тихо отстранилась.

– Что ты, Витя?

Он снова взял ее руки и молча гладил их ладонью. Она была у него такая тепла, широкая и немного шершавая от работы. Юля припомнила, как упорно копал он ямки, когда школьники садили на пустыре сад.

Где-то высоко вверху, в ночном небе, возник рокот самолета и поплыли огоньки.

– Витюсь, видишь?

Юля никогда так не называла его раньше. Теплая волна колыхнулась в груди.

– Я когда-то мечтал стать летчиком, еще в пятом классе. Подумай, Юля, какая благородная и отважная профессия! А потом убедился, что, например, быть сталеваром, как мой отец, – это такой же благородный труд. Не было бы сталеваров – не было бы и летчиков. Верно же?

Жукова не ответила. Болезненное воспоминание укололо сердце. Она вспомнила о своем отце.

Виктор понял, почему молчит Юля, он знал все про ее семью.

– Ничего, – тихо промолвил, – в конце концов, он же должен понять. А что, он до сих пор пьянствует?

Она доверчиво положила ему на плечо руку.

– Теперь уже не так, как раньше. Видно, он и сам с собой борется. Но… вот вчера снова… Ну, как он после похмелья стоит у станка? Представляю: руки дрожат, взгляд мутный. Где уж тут выполнять норму! Есть некоторые «приятели», которые тянут его с собой пьянствовать. Стыдно за него! Если бы ты знал, Витя, как я намучилась!

Никогда еще Юля не говорила Виктору о своих семейных делах, об отце. Парень знал про ее семью от других. А сейчас искренние и печальные слова девушки вызвали у него желание помочь ей, сделать так, чтобы ничто не омрачало ее жизнь. Впервые сегодня Виктор увидел ее другой – не Жукову, секретаря комитета комсомола, а Юлю, свою одноклассницу, с ее болью и простыми проникновенными словами.

Ему хотелось сказать Юле, что с сегодняшнего дня он будет ее наилучшим другом, но разве до сих пор они не были друзьями? «Надо не словами, а делом помочь ей, – подумал он. – Только как это сделать?»

Парня растрогала мысль, что в самом деле он может помочь Юле, может пойти к ее отцу, поговорить с ним, может даже пойти на завод…

– Юля, я часто представлял… представлял, что мы с тобой где-то встретились вдвоем… Как вот сейчас.

Он подождал, ничего ли не ответит Юля. Но девушка молчала, и он продолжал дальше:

– Мечтал, что скажу тебе какие-то особые, необыкновенные слова… А вот сегодня… А вот сегодня… просто не найду, что тебе сказать.

– И не надо ничего говорить, Витя.

– Почему? – испугался он и заглянул ей в лицо.

Она улыбнулась и успокаивающе провела рукой по его щеке.

– Юля, ты уже давно, давно мне нравишься, – горячо зашептал он, ободренный ее улыбкой, светом ее глаз, который видел даже в густой тени. – Ты заметила это? Я скрывал свои чувства за шутками, а только и думал о том, что вот увижу тебя.

Юля нежно погладила его высокий лоб.

– Мне кажется, – сказала она, – будто я знала, знала, что ты скажешь мне такие слова. Вот у меня сейчас странное чувство, будто тебя долго-долго не было. Будто я тебя везде искала. И вот сейчас ты возвратился ко мне… Мне всегда хотелось быть с тобой. Но я не задумывалась… не знала, почему это так…

– А теперь знаешь?

– Знаю, Витюсь.

Она взяла его за руки.

– Витя, скажи мне… Мне казалось, что Софа…

– Софа?

– Что ты не совсем равнодушен к ней.

Она говорила несмело, будто боялась услышать досадную правду и вместе с тем словно извинялась, что спрашивает о такой ерунде.

– Ой, что ты выдумываешь? Никогда, никогда она мне не нравилась.

– Правда? – радостно вырвалось у нее.

– Правда, Юленька. Я даже удивлялся – что в ней ребята находят?..

– Правда?

– Ну, ясно. Ты даже не думай об этом…

Вдруг Юля пришла в ужас:

– Ой Виктор, что мы делаем? Про Лукашевич забыли!

– Это лучше, что мы немного задержались, – Лукашевич успеет прийти домой.

Жукова отрицательно покачала головой:

– Думаю, что она не домой спешила.

На окраине парка у встречной женщины спросили, где именно улица Коцюбинского. Нашли дом № 9. За высоким забором темнели ветки деревьев. На воротах белела какая-то табличка. Виктор в темноте еле разобрал: «Злые собаки».

На стук, в самом деле, отозвался осипший пес. Потом послышались шаги, и какая-то женщина отворила калитку.

– Варя Лукашевич живет у меня, – басом сказала она, – только ее нет, еще не приходила из школы.

Жуковой хотелось зайти в дом, увидеть обстановку, в которой живет Варя, но женщина не собиралась приглашать их.

– А может, мы ее подождем? – спросила Юля.

– Нет, она придет поздно, – отрубила женщина. – Скажите, что ей передать и кто вы такие будете?

– Мы из ее класса, – сказала Жукова. – А не знаете, где она теперь?

– Я у нее отчета не спрашиваю, – пробасила женщина. – Знаю только, что если задерживается, то возвращается поздно. Вы ее не дождетесь.

С этими словами она ушла.

– Не очень радушная тетка! – вздохнул Виктор. – Ее бы в самодеятельный хор, бас хороший.

– Я так и думала, что она спешила не домой, – задумчиво сказала Юля про Лукашевич.

Но никто из них – ни Юля, ни Виктор – не жалели, что потратили время на сегодняшнюю прогулку.

* * *

Ночью Нина проснулась.

За черным окном воет ветер. Острый когтик то и дело царапает по оконному стеклу – то осторожно и уныло, то назойливо и тревожно.

Что ему надо?

В неожиданной тишине между порывами бури он царапает жалобно, тоненько, даже попискивает, как мышь. Наверно, это колючка акации. Голое дерево протянуло из сада ветвь и стучит ночами в окно.

Нина представляет, какая холодная осенняя ночь на дворе, представляет черные стволы деревьев и снова натягивает почти на голову пушистое одеяло. Какое счастье лежать в такую ночь в уютной и теплой постели! Девушка хочет заснуть, но подъехала машина, свет фар мелькнул по стене. Немного спустя звякнул ключ, и в прихожей скрипнула дверь.

Это приехал с завода отец. «Ах, бедный, бедный папа! Как поздно он возвращается домой!»

И она начинает думать об отце, о себе, о школе. Все-таки она очень счастливая. Нет, мало так сказать, – просто ужасно счастливая! Отца ее знает вся страна, сама она лучшая ученица, и не только в десятом классе, но, наверное, во всей школе. У нее замечательные подруги: Юля Жукова, Марийка… Ну, конечно, они учатся хуже Нины, так как у нее способности, острая память, с нею никто не сравнится. Она-таки ужасно счастливая! Именно так: ужасно счастливая!

И вдруг мысль оборвалась. Колючка уже здесь, в сердце.

Счастливая? Ой, нет, у нее есть свое болезненное переживание.

Кочан! Коротышка!

Просто противно, противно быть такой низенькой, пухленькой. Еще хотя бы на несколько сантиметров стать выше!

Не надо думать об этом. Не это главное. И Марийка так говорит, и Юля. А может, они не искренни, может, в душе украдкой жалеют? Так невыносимо, когда тебя кто-то жалеет!

Нина закрывает глаза и старается представить себя школьницей с удовлетворительными оценками; отец ее – простой токарь, еще и пьяница, как у Юли.

Это было бы страшно, просто страшно!

Пусть что угодно, пусть она будет котигорошком в квадрате, только бы быть первой ученицей, чтобы педагоги говорили о Нине Коробейник, как о первом кандидате на золотую медаль! Ну, и, конечно, чтобы быть дочерью известного авиаконструктора…

Припоминается недавний разговор с Марийкой. Ну зачем было рассказывать ей сюжет? Она что, такой уж большой знаток литературы?

Что если и в самом деле нет у нее, Нины Коробейник, никакого таланта? Сразу же в сердце девушки возникает против этой мысли острый протест. Нет, у нее есть призвание! Все ей говорили об этом. Еще в пятом классе она писала стихи, и как их хвалили! Она должна быть писательницей! Слышишь, Марийка? Слышите, дорогие подружки?

За окном рванул ветер, победно царапнул острый когтик по черному оконному стеклу…

9

Юрий Юрьевич знал, что Нина Коробейник хочет или рассказать, или посоветоваться с ним о чем-то очень для нее важном. Нина ничего ему не говорила и, кажется, ничем не обнаружила своего намерения. Но учитель был уверен, что сегодня или завтра Коробейник непременно обратится к нему.

Возможно, он заметил это намерение ученицы по ее поведению. После первого урока она поспешно подошла к нему, и остановилась в нерешительности. Она, определенно, заговорила бы, но подошли подруги, и девушка отступила, так как, наверное, не хотела о чем-то говорить при свидетелях. Казалось, она искала возможности поговорить с классным руководителем наедине.

На большой перемене Юрий Юрьевич нашел Коробейник в физкультурном зале и позвал ее.

– Нина, мне кажется, вы что-то хотели сказать? Что у вас?

Коробейник удивленно посмотрела на учителя с немым вопросом: как он узнал?

– Ведь я не ошибся? Правда? Пойдемте сядем. Или лучше пройти в комсомольскую комнату, там сейчас никого нет.

Когда закрылась дверь комнаты, Нина, волнуясь, рассказала Юрию Юрьевичу о своем намерении написать рассказ из жизни десятиклассников и о том, как Марийка Полищук раскритиковала сюжет.

– Я много размышляла над ее замечаниями, – неловко говорила Нина, – и ни к какому выводу не пришла. Понимаете, Юрий Юрьевич, я чувствую, что Полищук в чем-то права, и вместе с тем не могу согласиться, что сюжет мой такой ошибочный, такой надуманный, что надо его бросить совсем и придумать новый. И я… я решила рассказать вам… Я очень коротко…

Юрий Юрьевич внимательно выслушал ученицу.

– Хорошая тема, – промолвил он с радостными нотками в голосе, – это тема дружбы, коллектива! Ученица идет даже на то, чтобы получить двойку, только бы не остаться вне коллектива. Хорошо, Нина, хорошо! И совсем не надо бросать сюжет. Попробуйте усовершенствовать его. Надуманное – выбросьте, а взамен возьмите что-то жизненное, правдивое. В десятом классе такая ситуация в самом деле будет выглядеть надумано, и Полищук частично права. Но кто вам мешает взять, скажем, пятый класс, пусть у вас будет учительница арифметики.

– В самом деле, – воскликнула Нина.

– Далее, пусть девочка расскажет своей матери об отношении к ней подруг, но мать пусть не обратит на это внимания. Вот у вас будет еще одна деталь, которая сделает события в рассказе реальными. И так продумайте все, найдите новые детали, новые коллизии, чтобы никакой фальши не осталось. А как же, следует поработать. Хотя написать рассказ – большой труд, Нина!

Юрий Юрьевич вглядывался в глаза ученицы, словно хотел узнать, глубоко ли проникают ей в душу его слова, воспринимает ли она их.

– Хорошо было бы вам побывать на занятиях в литературной студии, – сказал учитель. – Есть, знаете, такая студия для начинающих при Союзе советских писателей.

– Как? В студии? – сладко и тревожно отозвалось сердце.

Нина не могла представить, что она пойдет в литстудию, которой руководят писатели, увидит людей, произведения которых читает весь народ.

Учитель заметил ее замешательство и улыбнулся.

– А что, я верю в ваши литературные способности. Те ваши рассказы, которые я читал в школьной стенгазете, совсем неплохие. Это первые литературные опыты, но в них уже есть живой огонек. Если хотите, я поговорю о вас в Союзе. Только мне хотелось бы, чтобы вы по-настоящему поняли, какое это могучее идейное оружие – слово! Я так думаю, Нина, что, наверное, нет такого другого оружия по своей силе. И знаете, написать хорошую книгу – это сравнимо с трудовым подвигом. Если вас не пугает самоотверженная напряженная работа, дерзайте! А я всегда буду рад вам помочь.

Нина вышла из комнаты окрыленная. Она еще будет работать над сюжетом и напишет рассказ, с героями которого уже крепко сдружилась. Она побывает на занятиях литстудии, которой руководят настоящие писатели!

С этим чувством большой радости Нина пошла на пионерский сбор в пятый класс – впервые пошла, как вожатая отряда.

Она даже забыла о своих опасениях, забыла о существовании Николая Сухопары и других озорников, от которых можно было ждать коварных выходок.

В коридоре Нину встретила Зинаида Федоровна, руководитель пятого класса. Это была светлоглазая женщина с такой кроткой и хорошей улыбкой, что любому, кто разговаривал с нею, становилось на сердце уютно и спокойно. Эта улыбка словно освещала ее уже немолодое лицо какой-то весенней радостью, и Нина поняла, что учительница специально ждала ее, чтобы ободрить и вдвоем пойти на собрание.

Из двери класса выглянул какой-то ученик, за ним – второй, и в один миг исчезли.

– Дежурные, – сказала, улыбаясь, Зинаида Федоровна, – вас ждут. Хорошие дети, я уверенна, что вы найдете с ними общий язык. Важно сразу сдружиться.

Она открыла дверь, и Нину вдруг снова охватило недавнее волнение. Какими-то не своими, деревянными ногами она вошла в класс, ощущая себя низенькой толстушкой.

Учительница представила Нину.

– Это ваша новая пионервожатая, вы ее знаете, она уже приходила к нам. Звать ее Нина, она учится в десятом классе и в этом году будет сдавать экзамены на аттестат зрелости. Придет время, и вы тоже сдадите последний экзамен и проститесь со своей школой.

Легкая грусть зазвучала в голосе Зинаиды Федоровны, ласковыми глазами осмотрела она притихших детей и продолжала говорить:

– Вы даже и не заметите, как быстро промелькнут ваши школьные года. Пусть же каждый из вас даст себе слово, что будет образцовым пионером и будет учиться так, чтобы ни один день в школе не прошел бесследно. Чтобы не пришлось сетовать перед последним экзаменом на свою невнимательность на уроках, на плохое поведение. Желаю же вам, дети, интересной работы, любите и уважайте свою новую вожатую!

Она вышла из класса, и Нина осталась одна с тремя десятками ребят и девочек, которые любопытными глазами следили за каждым ее движением.

Первые слова, которые сказала Нина, показались ей чужими, будто не она их произнесла, а кто-то посторонний. Но с каждой минутой девушка становилась смелее, яснели ее мысли, и скоро неприятное чувство какой-то скованности совсем прошло.

Удивительно было, что не кто-то другой, а именно Николай Сухопара, вернул Нине уверенность и твердость. Едва вожатая начала говорить, как на задней парте возник шум. Оказалось, что Сухопара тянет за руку какую-то девочку, а та раскраснелась, молча сопротивляется.

– Что случилось? – вырвалось у Нины. – Зачем… зачем ты ее тянешь?

Сухопара, и глазом не моргнув, ответил:

– А почему она села возле меня? Сидит здесь… Мешает.

Нина рассердилась, но, сдерживаясь, спокойно спросила:

– А ты подумал о том, что она тоже пионерка, твоя одноклассница?

– Ну, так и что? – дерзко бросил Сухопара и уже специально еще раз дернул девочку.

– Оставь ее и сядь на первую парту! – приказала Нина.

Но мальчик и не пошевелился.

– Не пойду, мне и здесь хорошо, – промолвил он, посматривая исподлобья на вожатую.

– Ты нам будешь мешать работать, – сказала Нина, – иди на первую парту.

Она уже знала – Сухопара не послушается, и сейчас случится что-то такое, что вдруг принизит ее, сделает смешной перед всем отрядом.

– А вы не учительница, чтобы приказывать! – парировал Сухопара и с независимым видом сел на свое место на последней парте.

В классе вдруг залегла тишина. Нина глянула на детей и со страхом прочитала в их глазах не сочувствие к себе, не осуждение грубияна, а выражение острого любопытства – что, мол, теперь сделает новая вожатая?

Это была критическая минута. Нина собрала всю силу воли, чтобы ничем не обнаружить волнения.

– Зачем мне приказывать? – промолвила она. – Если будешь мешать, тебя утихомирят твои товарищи, пионеры. Вы же все хотите, чтобы работа в отряде была интересной и полезной? Чтобы никому не было скучно?

– Хотим! – сказал кто-то из пионеров.

– Слышишь, Сухопара? Ты цепляешься к девочке, а учишься, наверное, хуже ее?

Среди детей будто повеял ветерок, и Нина с радостью ощутила, что напряженность исчезла так же неожиданно, как и появилась.

– У него и двойка есть! – ответило несколько голосов.

Сухопара пробормотал:

– Ну и пусть!

Нина обратилась в девочке:

– Как тебя звать?

– Оля Лукошко.

– Вот что, Сухопара: чтобы ты никогда Оли Лукошко не трогал! Договорились? А сейчас давайте решим, как нам работать.

Сухопара остался на своем месте, на последней парте, но Нина ощутила, что он посрамлен и что ей помогли в этом пионеры, в которых еще минуту назад, казалось, она не найдет поддержки.

Председателем совета отряда был Ефим Кочетков – стройный худой мальчик с быстрыми движениями, которого все товарищи почему-то называли Юша. Он был в высоких сапожках, носил штаны галифе и гимнастерку, наподобие военной.

– Разрешите обратиться, – сказал он Нине. – Так у вас же, наверное, есть готовый план, как нам работать?

Нина хотела уже развернуть свою тетрадь, куда записала все, что надумала провести в отряде. Но в последний миг сказала:

– Никакого плана у меня нет. Это было бы совсем неинтересно. Мы сами сейчас составим план, чтобы работа в нашем отряде была наилучшей!

Сначала воцарилось молчание. Видно было, что пионеры привыкли всю работу в отряде проводить по готовым планам вожатых. Потом началось перешептывание, кто-то поднял руку, за ним второй, третий, и будто прорвалась плотина – одно за другим посыпались предложения.

– Мы хотим, – сказал Юша, – чтобы у нас был кружок юных мастеров, как во Дворце пионеров. Там очень интересно! Там и модели самолетов делают! И глобус сделали как настоящий, только очень большой. Я сам видел.

В эту минуту жалобно звякнуло перо, вогнанное в парту. Кто-то засмеялся, а несколько голосов крикнули:

– Ну-ка, ты! Коровайный! Запрячь перо!

Тот, кого назвали Коровайным, скорчил смешную гримасу, но, увидев, что никто не смеется, вдруг схватился и сказал:

– А меня почему не спрашиваете? Я хочу пойти посмотреть, как печатают книжки. Мой отец в типографии работает. Я только один раз в типографии был. Еще бы пошел. Там тоже интересно!

– Хорошо, – сказала Нина. – Запишем: типография.

Коровайный сел, намеренно громыхнув крышкой парты. «Тише!» – прикрикнули на него.

Одни из пионеров хотел пойти на экскурсию в зоологический сад, другие предлагали устроить вечер загадок и отгадок – такой вечер, чтобы «очки» зачислять. Некоторые желали лепить из глины, еще кто-то предложил поставить пьесу. Оля Лукошко сообщила, что она умеет делать фокусы. Ее отец научил, и один фокус такой, что его еще никто-никто не разгадал, а если Сухопара кривится и не верит, то пусть сам увидит…

Нина украдкой посматривала на Сухопару. А что же он предложит? Что его интересует?

Казалось, его ничто не интересовало. Он сидел, надувая щеки, и, наверное, хотел, чтобы вожатая увидела, как он на нее обиделся. И только однажды, когда Юша говорил про юных мастеров, мальчуган повернулся, прислушиваясь.

Нина обратилась просто к нему:

– А ты, Николай?

Сухопара схватил себя ладонями за щеки, глубоко вдохнул воздух – видно было, что он не ждал этого вопроса и растерялся. Но через мгновение с безразличием махнул рукой:

– А что я? Ничего!

– Как – ничего? – настаивала Нина. – Ты же знаешь, что «ничего» – это пустое место.

– Вот и будет пустое место со всего этого, – промолвил мальчик. – Наговорили много, а никто ничего не сделает.

– А это от нас самих зависит, Николай, – сказала Нина. – Мы же для себя составляем план. А для тебя тоже есть очень интересная работа.

И обратилась к отряду:

– Давайте поручим Сухопаре сделать карту!

На миг воцарилась тишина, и пока ее никто не нарушил, Нина быстро говорила дальше:

– Карту больших гидростанций – на Волге, на Днепре… Это будет особая карта: нажмешь кнопку, и вдруг вспыхнет на ней свет – гидростанция! Одна, вторая, третья! И эту карту, которую сделает Сухопара, мы выставим в школьном вестибюле, чтобы все школьники, вся школа видела, как работает наш отряд!

Нина не договорила и замолкла, так как в ту минуту что-то произошло в классе. Что? Она не смогла ответить на это. Никто еще не промолвил и слова, молчал и Сухопара, такой себе колючий, ежистый мальчуган. Почему же, почему же Нине показалось, что он встал за партой, и на весь класс прозвучал его восторженный голос: «А у меня и лампочки есть маленькие! От фонарика! Подойдут?» Наверно, наверно у тебя найдутся такие лампочки, Николай, и ты, наверное, уже думаешь, где взять провод и с кем ты будешь делать карту, и ты уже, наверное, видишь ее готовой – замечательную карту, на которой вспыхивают яркие фонарики!

Только глаза увидела Нина в ту минуту – горячие, увлеченные глаза мальчика Сухопары, и поняла, что в них блестит отсвет живых мальчишеских мыслей, и, если бывает, что светит сердце, то, наверное, тот свет был сейчас на лице Николая…

Нина замолчала. А мальчик неожиданно промолвил спокойным и даже равнодушным голосом:

– А что, можно и сделать!

И этот голос совсем не выражал того, что на самом деле переживал Сухопара!

Нина не удержалась и засмеялась, извиняя нему неискренность.

– Знаю, что карта будет замечательная! – сказала она. – Кто хочет мастерить вместе с Сухопарой?