Текст книги "Спартанцы Гитлера"
Автор книги: Олег Пленков
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
Будучи человеком невероятно большого самомнения[6]6
Однажды он сказал, что если бы не война, то он бы стал величайшим в истории Германии архитектором, в другой раз он уверял, что обладает самым тонким музыкальным слухом и может на память насвистеть любую оперу Вагнера, а когда однажды сфальшивил, то заявил, что это не его ошибка, а ошибка композитора. Гитлер почитал и очень часто ссылался на Томаса Карлейля с его культом героев и героического в истории. Весьма часто он вспоминал о Фридрихе Великом, портрет которого висел в его кабинете. Биография Фридриха Великого, написанная Карлейлем, была патетическим произведением, превозносившим прусского короля. Немцы воспринимали ее как доказательство собственного национального гения; только в 1917 г. в Германии было продано 140 тысяч экземпляров этой книги. Карлейля в этом смысле можно вполне причислить к идеологическим предтечам национал-социализма и Гитлера. Ср.: Tallgren V. Hitler und die Helden. Heroismus und Weltanschauung. Helsinki, 1981. S. 62, 161. В. Мазер считал, что в целом Гитлер воспринимал историю точно так же, как идеалистическая историография XIX в., наиболее ярким представителем которой и был Карлейль. Ср.: Maser W. Adolf Hitler. Düsseldorf, 1987. S. 237.
[Закрыть], Гитлер, тем не менее, имел аскетические склонности (он не курил[7]7
И по этой причине отверг предложение «табачного короля» Г ермании Филиппа Ремтсма передать большую сумму денег в личный культурный фонд Гитлера. Ср.: IrvingD. Goering. Muenchen, 1987. S. 245.
[Закрыть] и не пил спиртного[8]8
До 1931 г. он, правда, ежедневно выпивал 5–6 кружек пива, но, заметив, что стал полнеть, бросил пить и пиво.
[Закрыть]); его личные потребности были невелики, он не был интриганом, то есть в личном общении был вполне порядочным человеком: как это ни странно звучит, обыденное его поведение диктовалось бюргерскими условностями. У Гитлера была глубоко укоренившаяся склонность к дилетантским занятиям – это распространялось даже на заботу о собственном здоровье. Гитлер попал под влияние доктора Морелля, который любил рассказывать, что учился у Мечникова{73}. Гитлера можно было назвать аскетом, но этим описывается его образ жизни, а не менталитет, ибо настоящие аскеты жертвуют плотскими удовольствиями ради высшей идеи, в которой они черпают силы. Гитлер же вел аскетический образ жизни из чисто материалистических побуждений: он был уверен, что мясо вредно для здоровья, что табак – это яд и что спиртное притупляет бдительность и ослабляет самоконтроль. На фронте он получил довольно редкую для рядового награду – Железный крест первой степени, но никогда не говорил, за что. Гейден утверждает, что за пленение разом 15 (?!) французов{74} (сам Гитлер не подтверждал, но и не опровергал этого). Есть мнение, что эти обстоятельства Гитлер утаивал по причине того, что к высокой и почетной награде он был представлен батальонным офицером – евреем.
Гитлер неоднократно выражал неудовольствие ростом культа собственной личности; сейчас, правда, сложно сказать, насколько это было искренним. Как и всякий культ такого рода, он часто выливался в маразм, случаи коего современники охотно передавали другу. Так, Толанд рассказывает историю о даме, которая на партийном собрании рассказала об опытах с говорящей собакой. По словам этой дамы, на вопрос о том, кто такой Гитлер, собака отвечала: «Мой фюрер» (в немецком языке это слово имеет значение и «поводырь служебной собаки»). Даму засмеяли, и, расплакавшись, она сказала: «Это умное животное знает, что Адольф Гитлер принял законы против опытов над животными и против ритуальных убийств животных евреями. Из чувства благодарности мозг этой собаки признал Гитлера фюрером»{75}. В принципе, этот случай вполне соответствует чудовищному самомнению Гитлера, которое он, когда того требовала обстановка, умел скрывать. Так, в 1935 г. он разрешил публикацию Эрнстом Ханфштенглом сборника карикатур на самого себя{76}.
Тем не менее Гитлер, особенно после 1933 г., не переносил дискуссии и предпочитал монологи; когда Муссолини приехал в Берлин, Гитлер замучил его полуторачасовым монологом: Муссолини неосмотрительно согласился общаться с Гитлером на немецком, но владел им, разумеется, не как родным. Подобный опыт имели и другие визитеры Гитлера, а во время войны его речи приобрели эксцессивныи характер; клевавшие носом генералы до утра выслушивали тирады об искусстве, философии, расе, технике, о разведении пчел и истории: его ассоциации и сравнения не имели границ и внутреннего порядка и уходили в бесконечность{77}. Вместе с тем, застольные беседы Гитлера демонстрировали его талант вести разговор – он перескакивал с пятого на десятое, при этом ухитряясь, благодаря своей удивительной памяти, выстраивать более или менее связанные цепочки фактов, выуженные из разных книг и справочников. Даже и сейчас при чтении стенографических записей некоторые реминисценции, логические или риторические находки Гитлера производят впечатление. Например, в одной из застольных бесед Гитлер, стремясь представить финансовую активность евреев вредоносной, указал на то, что в период расцвета Ганзы[9]9
Ганза (нем. Hanse), торговый и политический союз северонемецких городов в XIV (окончательное оформление) – XVI вв. (формально до 1669) во главе с Любеком. Ганзе, осуществлявшей посредническую торговлю между Зап., Сев. и Воет. Европой, принадлежала торговая гегемония в Сев. Европе. В Ганзу входило до 100 городов, в т. ч. Ревель (Таллинн), Дерпт (Тарту), Рига и др. С кон. XV в. начался упадок Ганзы.
[Закрыть] цены на зерно оставались стабильными, и сами торговцы отвечали за качество зерна. С проникновением на зерновой рынок евреев, цены на зерно поползли вверх, а качество его ухудшилось. Это обстоятельство на самом деле довольно трудно объяснить.
Гитлер, без сомнения, был по натуре романтиком, а поскольку антисемитизм как мировоззрение берет начало в романтизме, то это многое объясняет в упорной и весьма устойчивой приверженности Гитлера этой идеологии, которая, как и романтизм, грубо и односторонне преувеличивает некоторые структуры и процессы в толковании действительности (или ее отдельных составляющих частей). Нужно представлять, что нацизм – это ядовитый отросток немецкого романтизма, он виноват в его появлении, как христианство виновато в появлении инквизиции; романтизм сделал нацизм специфически немецким явлением и отделяет его от фашизма и большевизма. Романтизм нашел свое наиболее яркое выражение в расовой проблеме, которая наиболее последовательно проявилась в антисемитизме. Таким образом, еврейский вопрос для нацизма – это наиболее важный вопрос, он – его квинтэссенция{78}. Не случайно от часто экстатической, пафосной, возвышенной музыки Вагнера, хотя он и не относится к романтикам, Гитлер, по его собственному свидетельству, часто получал побуждения к антисемитизму{79}. Хотя антисемитизм самого Вагнера объясняется значительно проще – причина лежит в негативной оценке еврейскими музыкальными критиками вагнеровских опер. Впрочем, как развитие вагнеровского, так и развитие гитлеровского антисемитизма можно описать, но не так легко ответить на вопрос, почему такой великий композитор, как Вагнер и такой одаренный, начитанный и своеобычный человек, как Гитлер стали жертвой чудовищной и тупой ереси. Об этом речь в следующем разделе.
Гитлер-идеолог: мотивы общественной мобилизации и цели нацистского государства«История – это искусство невозможного»
(А. Гитлер)
Конечно, невелико удовольствие погружаться в гитлеровское мировоззрение до тех глубин, где нет ясных ответов, где все начинает зависеть от вкуса и посторонних обстоятельств, но это нужно сделать, так как в этом и заключается смысл изучения истории. В процессе изучения гитлеровской идеологии и ее критического переосмысления оказывается, что одна из самых больших проблем в том, что истоки этой идеологии элементарны и имеют прежде всего инструментальное значение. Важно понимать, что, как и уничтожение мирового капитала для большевиков, так и ликвидация евреев для Гитлера были скорее метафизическими принципами, способом мобилизации, нежели настоящей целью идеологии.
Ядро гитлеровской идеологии составляет расизм, который, как и представления Гитлера о «жизненном пространстве», основывался на мнимых «научных» представлениях того времени. Гитлер, как это он обыкновенно делал, создал свой расизм на основе чтения всевозможной литературы и бесед, содержание которых он удерживал в памяти и всякий раз ловко приспосабливал к новым обстоятельствам. Расовую концепцию Гитлера определили тексты Гобино, Дарвина, Чемберлена и большого числа популярной литературы часто случайного характера. Установить всех авторов трудно: в отличие от Гиммлера или Геббельса, скрупулезно фиксировавших книги, которые они прочли, Гитлер этого не делал и редко ссылался на авторов – то ли по причине забывчивости, то ли из желания выдать ту или иную концепцию за свою собственную.
Показательной для гитлеровских идеологических ценностей является речь от 13 августа 1920 г., когда он выступил с обоснованием собственного антисемитизма; эта речь так и называлась: «Почему мы антисемиты». В выступлении фюрер в первую очередь сосредоточился на арийцах и их созидательной роли в истории; Гитлер считал, что именно они создали древнеегипетскую, античную и персидскую цивилизации. Евреи же не обладали истинной культурой, которая отразилась бы в достижениях изобразительного искусства, архитектуры (их храмы, по словам Гитлера, строили чужаки) или музыки. Гитлер утверждал, что для «арийцев» работа – это этическое понятие и общее дело, а у евреев – это наказание за первородный грех. Они «трудятся» лишь на собственное благо и исключительно из эгоистических побуждений, что проистекает из их материализма и погоней за наживой{80}. Гитлер говорил, что гениальнейшей идеей еврея Маркса является организация рабочих против национального капитала и во благо интернациональному капиталу, то же относится и к мировой торговле. В той речи Гитлер проводил ясную линию различия между национальным промышленным капиталом, который приносит пользу народу и государству, и международным капиталом, существующим за счет спекуляций и никакой пользы никому, кроме евреев, не несущим. В заключительной части своей речи Гитлер развивал мысль о том, что со времен Древнего Рима евреи проникали в другие государственные образования, разрушая при этом последовательно расу, культуру и государство. Разрушение государства, подрыв трудовой этики и расовой чистоты народа – вот, на его взгляд, три основных цели евреев. Для него не было плохих или хороших евреев – по его мнению, все они действовали в соответствии со своей расой и кровью. Гитлер говорил, что быть социалистом означает быть антисемитом, ибо социализм – это противоположность материализму и «маммонизму», социалист должен действовать исключительно в интересах нации. Таким образом, по Гитлеру, социализм, антисемитизм и национализм – нераздельны. Гитлер-идеолог часто употреблял слова «раса», «народ» и «племя» как синонимы, хотя как политик – практик Гитлер (и Геббельс) отвергал последовательное внедрение расовых комиссий, ибо они должны были бы отправить в отставку большинство нацистских вождей{81}. При этом Гитлер указывал, что немцы как раса не являются однородным организмом: основная масса народа состоит из разнородных, часто неарийских элементов; истинные «представители расы господ» (Herrenmenschen) составляют небольшое меньшинство. Основная масса немцев состоит из людей, не способных приказывать; это «женские типы», которые прежде всего стремятся к подчинению. Такие люди сначала будут сопротивляться, – как женщины сначала сопротивляются мужчинам, – твердой власти арийских господ, но в конечном счете они подчинятся закону природы и покорно последуют за расой господ.
Самого себя Гитлер воспринимал не только как государственного деятеля, законодателя, архитектора и художника, но и как пророка, основателя новой религии и новой идеологии. Его представления об этой новой религии и его «мировоззрение» при определении целей немецкой политики после 1933 г. играли самую существенную роль. В этой связи политиков Нового времени можно условно разделить на прагматиков (например, Бисмарк, Рузвельт, Хрущев) и идеологов. Мировоззрение Гитлера и нацистская идеология, однако, не были постоянной и изолированной величиной, они постоянно менялись, как, впрочем, и у всех прочих идеологов. Безусловно относясь ко второй группе, Гитлер не был настолько преуспевшим идеологом, как Джефферсон, Ленин или Мао; другой вопрос, что и у последних в действительности получилось несколько иное по сравнению с их планами. Ханна Арендт когда-то высказалась в том смысле, что марксистское учение о классовой борьбе и дарвиновское расовое учение стараниями политиков дегенерировали в идеологии{82}, в случае с дарвиновским учением главенствующую роль в этом процессе сыграл, без сомнения, Гитлер со своим параноидальным расизмом и антисемитизмом. Если смысловым центром идеологии большевизма был антикапитализм, то в национал-социализме – антисемитизм; и в первом и во втором случае[11]11
По всей видимости, во внутренней слабости и расплывчатости итальянского фашизма виновато как раз это отсутствие четко артикулированного и пропагандистски разработанного образа врага.
[Закрыть] колоссальная мобилизация была достигнута благодаря грандиозной организации и инсценированию образа врага, без которого, как показал Карл Шмитт, невозможна организация политики{83}. О существовании Шмитта и о его трудах Гитлер, наверное, и не знал, но, обладая точным политическим инстинктом, строил свою идеологию в соответствии с рекомендациями этого государствоведа и политолога. При этом Гитлер, будучи политиком, с начала и до конца ожесточенно придерживавшимся идеологической фиксации, использовал разного рода идеологические импульсы. Главными пунктами его фиксации было завоевание «жизненного пространства» и вытеснение из Германии евреев. Значимость вопроса о «жизненном пространстве» рассматривалась уже не раз, его истоки ясны, но, как писал Мазер, «несмотря на все наше знание деталей, происхождение антисемитизма Гитлера выяснить невозможно»{84}. Гитлер не был обычным антисемитом, рассматривающим евреев как помеху в развитии нации – его антисемитизм носил принципиальный характер. Дело в том, что не многие антисемиты являются последовательными расистами в настоящем смысле слова – их антисемитизм является только частью расизма, а у Гитлера в его системе идеологических взглядов «еврейская проблема» имела особое значение и по рангу стояла значительно выше расизма. Также Гитлера отделяет от прочих антисемитов стремление к тому, что, – как он указывал еще в 1920 г., – чтобы решить «еврейскую проблему» не эмоционально, но рационально, научными методами и холодным рассудком{85}. Вскоре после конференции в Ванзее, на которой было продекларировано «окончательное решение еврейского вопроса» на основании рационального расчета, Гитлер заявил: «Евреи должны исчезнуть из Европы. Лучше всего – в Россию. У меня нет никакого сочувствия к евреям, поскольку они всегда оставались подстрекателями враждебности между народами. Точно такую же роль они всегда играли и в обыденной жизни. Евреи должны быть повсеместно удалены из всей Европы, даже из Швеции и Швейцарии. Там, где их мало, они особенно опасны. Пять тысяч евреев занимает ключевые позиции в Швеции, и для нас было бы проще удалить их оттуда»{86}.
Вместе с тем нацистская идеология при общей устойчивой фиксации на антисемитизме подразделялась на отдельные сектора: Дарре делал акцент на антицивилизационных аспектах идеологии, Розенберг и Гиммлер – на антихристианских, Геббельс активно использовал антикапиталистический аффект, который был весьма распространен и популярен после кризиса 1929 г. Гитлеровская же модель истории и идеологии выполняла роль своеобразного шарнира, соединявшего различные варианты нацистского мировоззрения в верхушке Третьего Рейха, а также, как отмечал Мартин Бросцат, она была интеграционным началом для самых разнообразных учений и догм внутри в высшей степени гетерогенной идеологии Третьего Рейха{87}. Немецкий историк Генрих Гамм считал, что в процессе создания «коричневого культа» отсутствовала какая-то одна основополагающая и самостоятельная идея{88}. В отличие от своего окружения и вопреки широко распространенным упрощенным суждениям, Гитлер никогда не выказывал каких-либо симпатий к германской старине. В отличие от Гиммлера, Розенберга или Дарре, он редко ссылался на германские доисторические времена. Древних германцев он вспоминал не для того, чтобы указать на образцовую общественную организацию, но скорее чтобы напомнить об их «храбрости, готовности к борьбе и расовом сознании». Гитлер неоднократно с раздражением высказывался против попыток фелькише идеализировать германскую старину; вообще создается впечатление, что фелькише ему просто действовали на нервы. По Гитлеру, не германцы, а арийцы основывали государства, развивали энергичную и деятельную культурную активность, вели человечество к материальному прогрессу и к духовным вершинам. Германский народ в этом отношении был только одним из возможных вариантов развития, реализации арийского существа, но не основным, не главным. Поэтому и задача Третьего Рейха состояла не только в консолидации германства, а скорее в объединении усилий всех арийских народов. Историко-теоретическое «обоснование» под это подводил Розенберг, который доказывал, что все высокие культуры в истории человечества имели якобы арийско-нордические корни и предпосылки.
Своего пика, согласно Гитлеру, арийцы достигли не в достижениях германцев, а в греческой и римской античности; эта эпоха была его «идеальным временем», ею он восторгался и считал, что ее достижения в культурной и политической сферах являются непревзойденными и абсолютно беспрецедентными. Прерванные было кризисом 1929 г. раскопки Немецкого археологического института на Олимпе в Греции, приказом Гитлера были возобновлены; он распорядился финансировать шесть археологических экспедиций в Грецию. Широко освещаемые в Германии раскопки были прекращены нападением Муссолини на Грецию весной 1940 г., потом возобновлены и продолжались до 1944 г. Как неоднократно говорил Гитлер, античная эпоха совпадает во времени с германским варварством, и у его собеседников не было ни малейшего сомнения, на чьей стороне симпатии фюрера. Именно классическое античное искусство Гитлер сделал образцом для нацистского искусства и нацистской политики в этой сфере{89}. Даже штандарты гитлеровских элитных воинских частей были прямым подражанием древнеримским воинским штандартам (Vexillum und Labarum Constantins). Имперский орел и венец из дубовых листьев восходят к рельефу Траяна в церкви Двенадцати Апостолов в Риме.
Символом Берлинской Олимпиады стала скульптура древнегреческого мастера Мирона (V в. до н.э.) «Дискобол». 18 мая 1938 г. Гитлер приказал купить одну из римских копий этой работы за баснословную по тем временам сумму в 914 748 рейхсмарок (такие деньги не смог заплатить даже американский Метрополитен-музей). Правда, при этом Гитлер распорядился передать драгоценную скульптуру не в Пергамон-музей, а в партийную глиптотеку в Мюнхене. В 1948 г. по распоряжению американского генерала Клея «Дискобол» был перевезен в Рим{90}.
По убеждению Гитлера, древнегреческие полисы создавались на принципах «чистоты крови», «дисциплины» и «расовой политики», а пренебрежение этими принципами привело античный мир к гибели. В древней Спарте Гитлер видел образцовое и совершенное с расовой точки зрения государство. Зато Гитлер осуждал бесплодные завоевательные походы Александра Македонского: в «Майн кампф» он указывал на необходимость освоения и заселения завоеванных территорий. Несмотря на критику, один из залов новой имперской канцелярии Гитлер приказал украсить гобеленами с изображением Александра Македонского, изготовленными парижским мастером Шарлем Лебреном для Людовика XIV{91}. К Древнему Риму Гитлер апеллировал, когда ему нужно было обосновать необходимость мирового господства, которое, на его взгляд, было идеально воплощено в Риме. Наряду с Древним Римом, Гитлер часто поминал и Британскую империю; он не раз говорил, что «местом рождения английского мессианского чувства является Индия. 400 лет назад у англичан не было такого самосознания, как сейчас. Огромные пространства Индии принудили их при помощи небольшого количества людей руководить миллионами. Тем, чем Индия является для Англии, тем восточные пространства должны стать для Германии»{92}. Рассуждая о вытеснении с восточных территорий славян, он иногда сравнивал этот процесс с вытеснением белыми европейцами индейцев с территории дикого Запада.
Имперское величие Древнего Рима или Британской империи были идеалами, абсолютами, совершенствами, которым Гитлер противопоставлял упадок и деградацию современного мира. В этом подходе было нечто манихейское. Впрочем, и концепция еврейства у Гитлера имела дуалистический манихейский характер и основывалась на представлении о некоем извечно существующем зле, воплотившемся в одном народе, и о борьбе добра и зла, света и тьмы, Аримана и Ормузда. Гитлер однажды заявил, что «в тот день, когда человеку нечего будет преодолевать, он прекратит и развиваться»{93}. Арийцы и евреи в этом смысле были ориентированными друг на друга понятиями, как тезис и антитезис, как акция и реакция. Вера Гитлера в это была настолько устойчива, что, по свидетельству Геббельса, Гитлер даже не верил в противостояние Троцкого и Сталина, считая, что все это еврейский заговор с целью перетащить Троцкого в Германию и поставить во главе КПГ{94}. Гитлер считал, что без евреев народы вернутся к «естественному» порядку, то есть к крестьянской и военной структурам общества, которые, по его мнению, еще сохранились в Японии. Евреи же – это катализатор, который разжигает огонь социальной критики и противостояния внутри наций. Такому подходу характерно противопоставление «абсолютного добра» и «абсолютного зла», и в этом противостоянии не может быть компромисса. Такое состояние ума лучше всего описывает словосочетание «конспиративистский менталитет» или «параноидальный стиль»: для таких людей единственной моделью перемен в обществе может быть только заговор. Дэниэл Пайпс справедливо указывал, что «конспиративистский антисемитизм выражал глубокую сущность национал-социализма и был одной из ключевых доктрин, которые привели Гитлера к власти»{95}. Это можно сравнить с марксистской доктриной классовой борьбы: утверждение «история всех существовавших до сих пор обществ – это история борьбы классов» равно по значению утверждению «вся мировая история – это выражение инстинкта самосохранения различных рас». Оба утверждения имеют большую силу внушения на массы, оба становятся озарением: запутанное становится простым, тяжелое и трудное для понимания – легким и простым, возникает облегчающее чувство ясности и решимость действовать, Вместе с тем возникает и чувство нетерпения по отношению к тем, кто не хочет понять очевидного, а также подозрение, что это непонимание не является следствием недомыслия или случайным… Главное сходство между нацистами и большевиками – это сильное нетерпение и стремление сократить путь к цели столь же желанной, столь и совершенно очевидной и ясной.
Гитлер, как и большевики, преувеличил одну из исторических интенций: в истории были и расовая борьба, и классовая борьба, но были и другие мотивы и побуждения; иногда историей двигали даже случайные эмоциональные побуждения. Но ни один из этих мотивов не доминировал в человеческой истории постоянно, не было и не может быть постоянного главенствующего мотива, стержня исторического развития; историческое развитие не имеет устойчивого алгоритма или цикличности, оно скорее напоминает ризому, причудливо разветвленную корневую систему, в которой невозможно выделить «самый важный» ствол.
Гитлеровская доктрина антисемитизма, опиравшаяся на теорию заговоров, давала ее сторонникам целостную картину мира без нет противоречий, вопросов без ответов; она дарила ощущение комфорта и легко объясняла любые личные неудачи{96}. Довольно часто конспиративизм воспринимают как признак глубины ума и стремления докопаться до глубокой сущности вещей, но на деле он является выражением поверхностности и нежелания или неумения охватить всю многообразную сложность явления. Человеку, углубившемуся в предмет, ясно, что история – это бессмысленный и бесконечный поток событий, и внести в него смысл можно только извне, в нем самом этого смысла нет; человек в состоянии осмыслить только части этой истории, но никак не смысл ее в целом. В разные эпохи разные факторы были главенствующими; как писал Хаффнер, «в истории были и классовая борьба, и расовая борьба, сверх того и борьба между государствами, народами, религиями, династиями, партиями и так далее. История, однако, состоит не только из этой борьбы и не столько из нее. Как народы, так и классы гораздо больше времени жили в мире и сотрудничестве, чем в войне и противостоянии. Средства и способы этого сосуществования тоже интересны, более интересны, чем то, что разделяло людей»{97}. Воистину: не так интересно, отчего народы погибают (это всем и так ясно), а вот вопрос, благодаря чему они продолжают жить, всегда остается без ответа. Конечно, мир несовершенен, он полон несправедливости, страдания, нужды, беспомощности человека или общества перед бесконечной чередой проблем, но к этому несовершенству нужно подходить с другой стороны, нежели это делал Гитлер, воспевавший и превозносивший дикие инстинкты и устремления. В конце концов, Лютер, Фридрих Великий, Бисмарк и другие немецкие гении тоже видели это несовершенство мира, но они были религиозными или разумными людьми, понимавшими тщетность попыток превзойти Бога и радикально переменить общество, но не одержимыми параноиками, как Гитлер. В этом отношении поведение Гитлера похоже на поведение португальского пирата XVI в. Мартина Альфонсо де Соузы, который поджигал ограбленные им корабли, а пассажиров сажал на шлюпку, которую расстреливал потом из пушки. Мораль этого исторического анекдота, записанного Хорхе Луисом Борхесом в «Письменах Бога»: можно молиться Богу, а можно его имитировать… Гитлеровская идеология и практика были имитацией Бога.
Диалектика гитлеровского антисемитизма выражалась в том, что для того, чтобы «вызвать, спровоцировать нечто позитивное, хорошее, доброе и благое, – необходимо зло, только при этом условии добро и может состояться. Негативное связано с позитивным. В тот момент, когда человек перестает преодолевать что-либо, он перестает развиваться»{98}. По мнению Гитлера, в борьбе со злом и состоит смысл истории. В этом отношении лучшим девизом национал-социализма могли бы стать строки из первой части «Фауста»: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». У Гитлера было возведенное им в ранг закона убеждение, что «борьба – это мать всех вещей»; он твердил это с утомляющей монотонностью, особенно до 1933 г. В этой связи в гитлеровской идеологии огромное значение имел культ героев и героического, культ эффективности как таковой. Отсюда – необычайно высока роль орденской идеологии СС с ее абсолютной верой в эффективность и с культом успеха. К основополагающим формулам гитлеровских убеждений принадлежали «право сильного», «гибель слабого», ссылки на потребность «естественного отбора» и «выживания сильнейшего». Все эти понятия были заимствованы из биологии и перенесены в сферу межчеловеческих отношений, государство, народ или нацию. В силу этих посылок политика представлялась ни чем иным, как борьбой расы за свое физическое существование, а историю Гитлер считал реконструкцией основных этапов и смысла этой борьбы. Гитлер был уверен, что только борьба, война могут обеспечить народу подъем до культурного и политического величия, только они являются мотором развития современного мира. Прогресс в его мировоззрении был неразрывно связан с борьбой, более того – только он делает возможным разрушение и уничтожение всего ветхого, вялого, отжившего, больного.
В гитлеровской идеологии «арийство» и «еврейство» и были зависящими друг от друга величинами, эта пара могла варьироваться: «германство» и «славянство» (Гиммлер) или «нордическая крестьянская раса» и «кочевники» (аграрный «папа» нацизма Вальтер Дарре) – главное, чтобы был динамический потенциал, чтобы было противостояние, борьба. Излишне говорить, что на деле никакого реального противостояния в этих диалектических парах не было или почти не было, были просто определенные культурные стереотипы, мнимые антагонизмы, вымышленная несовместимость, устойчивые социальные мифы, которых по необходимости вызывали к жизни. Даже такая важная гитлеровская идеологема, как борьба за «жизненное пространство», при близком рассмотрении оказывалась пустышкой: со времен Великого переселения народов в Европе никаких серьезных перемен в расселении различных этносов не произошло. Даже крупные завоевательные войны, – например, разделы Польши, – не привели к изменению национального состава на приобретенных Россией, Пруссией или Австро-Венгрией польских землях; поляки оставались жить там, где их застали завоеватели, которые с большей или меньшей энергией пытались давить на местное население. И где же в таком случае «вековая борьба» за жизненное пространство? На этом примере становится ясно, что Гитлер, избрав поначалу внешне безупречное по своей очевидности суждение, начинал произвольно нагнетать аргументацию, совершенно не стесняясь в средствах, которые скоро переставали соответствовать предмету доказательства. Это классический пример использования в риторике принципа «a forte-riori», то есть способа аргументации от очевидного (в данном случае – мнимо) к еще более очевидному.
Упомянутые гитлеровские диалектические пары, тезис и антитезис, акция и реакция – нужны были только для того, чтобы состоялся акт политики, чтобы широкие массы людей пробудились к действию, к активности, чтобы вызвать у них игру воображения, то есть те эмоции, которые, по существу, и являются сущностью национал-социализма, большевизма, фашизма. Иными словами, антисемитизм Гитлера не был его самоцелью: гораздо важнее, чем судьба национального меньшинства, была политическая мобилизация 80-миллионного народа. С другой стороны, нельзя считать, что антисемитизм Гитлера является ключом к разгадке его успеха: в беседе с Раушнингом Гитлер сказал однажды, что если бы евреев не было, их следовало бы изобрести. То есть для политической мобилизации могли быть использованы и другие средства.
Иоахим Фест писал, что Гитлер не терпел над собой никаких авторитетов, даже авторитета идеи: «Национализм, антикапитализм, культ народных обрядов, внешнеполитические концепции и даже расизм и антисемитизм были открыты для постоянно подвижного, абсолютно беспринципного оппортунизма, который ничего не уважал и не боялся, ни во что не верил и как раз самые торжественные свои клятвы нарушал наиболее беззастенчиво»{99}. Немцы со злой иронией называли идеологию национал-социализма «миром, где воля есть, а ума не надо». И все же некоторые немецкие исследования эволюции мировоззрения Гитлера подтверждают вывод о том, что идея завоевания «жизненного пространства» на Востоке принадлежит к числу констант гитлеровской идеологии{100}, определявших и его расизм, и антисемитизм, и империализм.
В движениях, где политический выбор есть дело веры, важно иметь свою библию, тому примером – «Основы ленинизма» Сталина, «Капитал» Маркса, «Красная книга» Мао, «Идеи наполеонизма» Луи-Бонапарта. Такую книгу не обязательно читать и понимать: сложность и неясность составляют скорее ее достоинства, ибо свидетельствуют о глубине мысли вождя, о его умении ставить вопросы, которые не по плечу простым смертным… Вместе с тем эта книга была во всех случаях и необходимым отражением умственного и психического состояния общества, отражением вторичным, сильно искаженным, корявым, но отражением… Французский правый публицист Дрие ла Рошель остроумно писал, что книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» очень разочаровывает, но разве вышло бы лучше, если бы перед назначением на пост командующего Итальянской армией Наполеона попросили истолковать несколько статей из Энциклопедии? «И разве гений Ленина, всецело тактический, не проникнут чем-то родственным философии движения и действия, которая распространялась в это время Вильфредо Парето и Жоржем Сорелем в философии, Анри Пуанкаре в науке, а немногим позже, в обличий футуризма, кубизма и сюрреализма привнесли в искусство доктрины, основанные на отрицании разумного начала бытия, на идеалистическом феноменализме, ведомом прагматической моралью?»{101}. Трудно с этим не согласиться.
