Текст книги "Соска"

Автор книги: Олег Журавлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Закономерность (Соска)

Только с конвейера завода резиновых изделий, что в провинции Сю Нянь Тю, на юго-западе Китайской Народной Республики, сходит в день до двухсот тысяч детских сосок. Соски неудобные, поступали даже жалобы, что при интенсивном использовании пустышка соскакивает с пластмассового основания…

Промороженный населенный пункт средней полосы России. Черт-те где. Например, в дальнем Подмосковье. Тысяч на сто жителей. Или на двести.

Выходной. Или, скажем, среда. Пустынно, холодно, неинтересно. Через весь город летит обертка от шоколадного батончика. Их разлюбили. Бомж отдирает примерзшую пивную бутылку. Сдаст. Качели наполовину в снегу. Не будут скрипеть до весны. На горке тускло поблескивает ледяная дорожка. Небо серое с бледно-розовым отливом, снег сизый, тени непомерно длинные.

В горящем окне одной из стандартных многоэтажек, уже погрузившихся в сумерки, на восьмом или седьмом этаже молодая мама кормит кашей малыша. Мальчика или девочку.

– Сю-сю-сю… Ню-ню-ню… Сю-нянь-тю… Машенька вырастет большая-пребольшая и попадет на «Фабрику звезд»!

Машенька капризничает, отпихивает ложку, плюется кашей. Каша валится на слюнявчик. На нем затейливо, с цветочками: «Стать большим: стать клиентом СКБ-банка!» СКБ-банк весь заляпан кашей, юпитеры Машеньке скорее всего не светят.

Машенькиной маме это все надоедает, она вытирает малышке губы и дает соску. Девочка тут же успокаивается, и глазки ее почти сразу начинают закрываться.

Родительница решает воспользоваться моментом, чтобы вымыть посуду. Машенька посасывает китайскую соску и уже начинает клевать носом.

Вдруг воздух разрывается от грохота. Где-то совсем рядом то ли разом лопнули три шины, то ли мальчишки взорвали петарды, а может быть, какой-нибудь полоумный пальнул из пистолета в окно.

Машенька вздрагивает и широко раскрывает рот, чтобы разразиться громким плачем. Соска вываливается из ее рта и бесконечно медленно падает на пол.

Падение пластикового изделия доится секунду, максимум две.

Ничего особенного, подумаешь, упала на пол пустышка.

Вполне закономерно, однако, что вследствие этого в мире произойдет много чего нового. Одни события повлекут за собой другие, мир изменит свой ход, так как ход его как раз и обусловлен взаимодействием всех этих событий.

В числе прочих, упавшая соска повлечет за собой большую трагедию в городке Сан-Пауло-да-Сильва на севере Бразилии в двадцати часах лету на «боинге» от промороженного российского городка. В самой гуще изнывающего от жары людского муравейника рухнет недавно отстроенный современный супермаркет, с паркингом и развлекательной зоной. Супермаркет похоронит под обломками десятки невиновных покупателей. Среди погибших, по роковой случайности, окажется Хулио Фернандес, известный по роли мыльного Хосе в одном из популярных сериалов. Не повезло.

Никому и в голову не придет обвинять в трагедии Машеньку, выплюнувшую от испуга соску.

Кстати, более тридцати человек с травмами различной степени тяжести все-таки удастся спасти.

«Тук!» – соска подскочила на полу и крутанулась вокруг своей оси.

Молодая мама нагнулась, подняла. О Бразилии она в этот момент не думала, а о существовании городка Сан-Пауло-да-Сильва узнала только через два с половиной года из вечерних новостей, когда диктор грустным голосом поведал о трагедии. Откуда ей было знать, что ее дочь только что обрекла на смерть почти сотню улыбчивых бразильцев?

В эти же секунды шестеренки запущенной соской мировой революции сделали по первому щелчку. Вполне возможно, что чей-нибудь картавый голос вкрадчиво через океан: «В следующую среду мы наконец подпишем этот проклятый контракт с русскими, и я прилечу к тебе. Познакомишь с отцом и… И распишемся! У вас там не слишком жарко?» …И чье-то сердечко в ответ радостно замерло.

Не менее возможно, что совсем в другом месте грузный деятель искусств дыхнул в молоденькое ушко перегаром и уверенно полез под юбку, цепляясь за чулки печаткой с холодным камнем.

– Не момент ломаться, кролик. Эта передача будет твоей. Вот только…

А еще кто-то смял жестяную банку из-под растворимого бразильского кофе, кто-то в сердцах пнул по окаменевшему колесу оранжевой «Нивы» и матернулся, кто-то, вытирая платком пот, раздраженно бросил: «Ну так придумайте что-нибудь! Угрожайте! Спалите ему к черту дом, он сорвет нам заказ на супермаркет!», – а кто-то, не совсем счастливый, вывел на чистом листе: «Закономерность» и долго смотрел на слово, думая о своем.

А где-нибудь на северном полюсе в эти же самые мгновения с многокилометровым раскатистым треском от материка отошла очередная льдина. Мировое потепление. Возможно вполне.

Возможно, в многоэтажке напротив стоит, упершись лбом в холодное стекло, десятиклассница Лена. Или Даша. Лоб пылает. Даша беременна и должна сказать об этом маме. Сегодня. Сейчас. Сейчас или никогда. Никогда?

Мать сидит сзади и ждет. Смотрит дочери в затылок. А дочь решается. Половина пути уже пройдена, Даша уже выдавила из себя: «Мама, я должна тебе кое-что сказать. Очень важное…»

Фраза висит в воздухе. Осталось всего два слова.

Мать смотрит дочери на затылок и ни о чем не догадывается. Из соседней комнаты доносится рекламная заставка. Вот-вот начнется очередная серия бразильского сериала. Мать на нем помешана. Решается судьба Хосе, эту серию нельзя пропустить ни в коем случае!

«Всего два слова… – думает Даша. – Что сейчас начнется… А внизу ждет Валерка. Теплый, честный, мой».

Даша смотрит на мозаику зажженных окон многоэтажки напротив, пытается найти в ней закономерность. В одном из окон сидит пара, держатся за руки и смотрят друг на друга. А в другом женщина кормит ребенка.

Вот и я буду так же кормить… Я – беременна или беременная? Училка по русскому поставила бы двойку. Кто же мне говорил, что она взяла на дом работу, собирает обувные щетки? Очень неудобные щетки… Дашка, о чем ты?!!

А бомж внизу возится с замерзшей бутылкой, а женщина дала ребенку соску, а затылок от взгляда матери чешется нестерпимо.

– Мам, короче, я… – с трудом отодралось от языка.

Хрусть. У бутылки откололось горлышко. Бомж взмахнул руками и побрел в темноту, вероятно матерясь.

Всего только одно слово. У Даши в голове как бы включился маленький кондиционер. Гудит все громче и громче. Даша сжала потные ладошки. Где-то снаружи раздались хлопки. Два вместе и еще один, с паузой. За двойным стеклопакетом Даша их почти не услышала. Петарды, скоро Новый год.

– Мама, я…

Даша моргнула и произнесла бы слово, и все в мире стало бы по-другому. Не все, конечно, и не сразу, но стало бы. Например, мама вытаращила бы глаза, схватилась бы за сердце и побежала на кухню за валидолом, а о судьбе мыльного Хосе узнала только на следующий день от соседки. А через девять месяцев и вовсе стала бы счастливой бабушкой, а ее внук, возможно, изменил бы ход мировой истории. Или не изменил.

Но Даша не произнесла этого слова. Не произнесла, потому что женщина, которая кормила ребенка в окне напротив, вдруг исчезла. Даша не могла видеть, что девочка выплюнула соску и молодая мама просто нагнулась, чтобы ее поднять: слишком далеко. Не знала Даша, и почему это произошло. Даша просто моргнула, и в это самое мгновение женщина исчезла. От удивления Даша сбилась в очередной раз. Такое бывает. Незнакомый человек привлечет на автобусной остановке внимание, а потом вдруг исчезнет, и ищешь его глазами, куда он пошел: направо, налево, спрятался за столбом, – ищешь, забыв, о чем думал, как будто это очень важно, хотя человек незнакомый и не встретится больше никогда…

А нужное мгновение ушло навсегда. Сразу же, как будто только этого и ждал, за спиной зазвенел телефон, мать зашевелилась, реклама кончилась, а решимость испарилась, словно ее и не было. Всё.

Сложилась именно эта комбинация. Из миллиона других. Она могла и не сложиться. Например, мама малышки могла не отдавать занавески в стирку. А через занавески Даша ничего не увидела бы. А занавески она отдала именно в этот день, потому что, например, взорвалась скороварка и облила супом всю кухню. Или потому что в прачечной была смена знакомой, какой-нибудь Тамары Васильевны. А скороварка взорвалась, потому что… И так до бесконечности, вперед назад и в стороны во времени и в пространстве. Падение соски было запрограммировано еще до того, как был вырыт котлован под завод на юге Китая, до того, как человек придумал соски, до человека. Может быть, когда какой-нибудь глупый мшистый ихтиозавр поскользнулся в маслянистой грязевой жиже, сломал коготь и заревел от боли…

– Поговорила? – спросил Валерка, не разжимая губ.

Нормальный парень, честный, спортсмен.

– Она слышать ничего не хочет, – соврала Даша.

– Значит, судьба такая…

Через несколько минут видавшая виды Валеркина «девятка» где-то затормозила. Даша вылезла, посмотрела последний раз этими глазами, пошла.

А Валерка долго сидел и ждал за рулем, как нахохлившийся обиженный воробей, и спрашивал себя, почему мир так устроен, а не иначе. Смотрел сквозь слезную пелену на женщину которая везла на санках кулек с будущей фабричной звездой, а из кулька торчал розовый нос-пуговка, слабо шел пар, и размеренно ходила взад-вперед соска, смотрел на мужиков у задранного капота оранжевой «Нивы», смотрел на небо, смотрел и ждал.

Мужик пнул по замерзшему колесу, ругнулся и пошел в его сторону.

– Брат, дай спичку, ни черта не разглядишь…

– Не курю.

– Я тоже. В Москву жмем. Третие сутки уже.

– Как же мне плохо…

– А?

А потом она вышла оттуда, куда ходила, бледная, как вареный яичный белок, легко села, но промерзшая машина все равно противно заскрипела, слабым голосом попросила отвезти домой…

Вечером спортсмен Валерка напился. Сделал он это впервые в жизни, основательно, и когда на суде спрашивали: «Объясните, почему вы его били?» – не мог вспомнить ни кого бил, ни почему. В голове бедняги настойчиво крутилось колесо оранжевой «Нивы», какой-то ребенок в санках, закутанный как куколка бабочки, бездонные Дашкины глаза, когда она садилась в машину, выйдя оттуда, и почему-то смятая банка из-под растворимого бразильского кофе. Кстати, с нее драка, кажется, и началась…

В зале суда присутствовали телевизионщики и запечатлели хулигана на пленку. Именно в этот день на местном телевидении выдалось «окно», и за неимением более интересных сюжетов камеру доверили стажеру: послали делать репортаж в городской суд…

Снятому материалу повезло необычайно. Он подпал под какую-то социально-плаксивую, тематически-страдальческую передачу в самый раз. И передаче повезло. Что-то там, в высших телевизионных кругах, пошло не так, кто-то там твердо убрал чью-то там настойчивую руку с холодным камнем, которая лезла под юбку, новое бредовое реалити-шоу перенесли на неделю «в связи с отказом ведущей озвучивать новый проект», и передача с Валеркой пошла в центральный эфир.

Совершенно естественно, но передачу про криминальную обстановку в селах и весях необъятной в эфир дали именно в тот день, час и даже минуту, когда г-н Самойленко Г.М., вице-президент СКБ-банка, путался в рукавах дубленки в коридоре своего бескрайнего лофта, жена торопливо чистила мужнины Gucci неудобной щеткой ручной сборки, а шофер весело стращал: «Как есть опоздаем, Глеб Михалыч, поторопиться бы надо!»

Глеб Михайлович торопился: опаздывать никак нельзя, французские партнеры очень расстроятся, если он не прилетит этим рейсом, а следующий самолет уже завтра, а что там будет завтра, одному богу известно, а на Ленинградке как всегда пробки.

Про Валерку заговорили в тот момент, когда он, уже обутый и с дипломатом в руках, целовал жену в душистую щеку.

– Присесть на дорожку, Глебушка! – встрепенулась она.

– Эх ты, чуть не забыл! Спускайся, Анатолий, заводи.

Глеб Михайлович прошел за женой в зал, присел на уголок кожаного канапе и вдруг увидел на необъятной плазме с выключенным звуком промерзший городишко.

Само собой разумеется, Глеб Михайлович был уроженцем этого самого городишки, где, еще в коммунистах, заведовал каким-нибудь коммунально-хозяйственным отделом. Быть может, именно его рука вывела закорючку «Не возражаю» на уголке того самого заявления, что решило судьбу молодой семьи? Молодоженам выделили пятьдесят квадратных метров, а спустя год у них народилась малютка в передничке «Стать большим» с пуговкой вместо носа. А Глеб Михайлович втайне скучал и тяготился столицей и, когда на экране появились обзорные кадры, не мог, ну просто никак не мог не задержаться еще на пару минут, размягченный от ностальгии, чувствуя сладкий кадык аж где-то во рту…

…Задержаться на ту пару минут, что разделяли на трассе, ведущей к международному аэропорту, банковскую «Вольво» от оранжевой «Нивы», идущей навстречу в плотном потоке машин. Каких-то пятьсот-шестьсот метров отделяло ее от «Вольво», когда бедняга вдруг взревела, как раненый зверь, пошла юзом, а в задок ей, причмокивая мнущимся бампером, уже поддавала зализанная иномарка. Следующая за иномаркой «десятка», чтобы избежать столкновения, выскочила на встречную полосу…

В считанные секунды образовалась пробка, Глеб Михайлович на самолет опоздал.

– Что ж, подписание откладывается на три дня, месье Самолиенько не смог прибыть сегодня, а на завтра у него назначены важные встречи. Придется подождать, – сказал кто-то на картавом языке где-то в левом верхнем углу Западной Европы.

Какие-то люди в строгих костюмах и галстуках организованно зашуршали бумагами и защелкали блестящими замочками дипломатов. Кто-то кашлянул, кто-то уронил ручку. Ничего особенного, с русскими партнерами такое случается, приходится приспосабливаться. Зал быстро опустел – нечего терять время, есть масса других дел.

Остался лишь один человек. Он не уронил ручку, не щелкнул замочком и не кашлянул. Он даже не встал. В кармане у молодого человека лежал билет транзитом через Рио-де-Жанейро до Сан-Пауло-да-Сильва, а дома сиротливо стояли упакованные чемоданы. Там за океаном его ждала невеста, он обещал приехать и поговорить с ее отцом, она ждала… Звали влюбленного, например, Клод-Антуан.

«Вот дерьмо!» – сказал Клод-Антуан на красивом картавом языке.

«Папа, возьми, пожалуйста, трубку… Папа, ты дома? Ой, как я за тебя волнуюсь! Вот сейчас ты не берешь трубку, и я волнуюсь. Мне почему-то кажется, что эти люди способны на все… Слушай, па, у меня плохие новости. Клод-Антуан только что звонил, он не сможет прилететь. Что-то там у них откладывается, какие-то русские не приехали на подписание, а его шеф, ну, я тебе рассказывала, какой он сухарь, так вот, его шеф ничего не хочет слушать: Кло должен ставить свою подпись от бухгалтерии. Значит, надо ждать. А я не могу ждать, я так люблю его! Ты же помнишь, мы с тобой говорили об упущенном мгновении, о том, что все надо делать сразу, иначе потом… Короче, па, я лечу в Европу. Следующий рейс в полтретьего, я могу успеть, если сразу поймаю такси. Надеюсь, ты меня понимаешь, ты всегда говорил, что мое счастье для тебя превыше всего… Так вот, я счастлива! Хочу чтобы ты знал: мы решили пожениться. Он должен был сказать тебе… Короче, я заболталась. Бегу, опаздываю. Будь осторожен с этим докладом, па. Дева Мария, сделай так, чтобы комиссия не учла твой доклад! Я боюсь этих людей, они способны на все. Позвоню, когда приземлюсь. Целую, мой папулек!»

Прозвучал сигнал прерываемой связи.

Автоответчик перешел к следующему сообщению:

– Добрый день, сеньор Архитектор. Вы не берете трубку, но вы ждете нашего звонка, не так ли? Мы вам дали достаточно времени на размышления, но сейчас его почти не осталось. Заседание комиссии завтра утром. У вас есть всего несколько часов, чтобы одуматься. Позвоните нам, вы знаете номер. Этот супермаркет нужен городу, а заказ нужен нам. Мы все равно его построим, и он будет стоять сотни лет, а ваши расчеты пригодятся, чтобы обклеить уборные первого этажа. До связи!

Архитектор с отвращением ткнул пальцем в кнопку аппарата, встал, подошел к шкафу, открыл дверцу, закрыл, подумал: «Зачем я открыл дверцу шкафа?»

Вдруг услышал гудение кондиционеров, хотя раньше не обращал на них внимания, решил, что неплохо бы взять из холодильника бутылочку «Брама», и взял…

Пальцы оставили след на холодной испарине, пивная крышка полетела на пол. Сколько длилось ее падение – секунду, может быть полторы… Архитектор нагнулся, поднял.

Значит, дочь улетела в Европу…

Архитектор устроился в кресле, вяло вытянул ноги.

Потому что там живет этот молодой бухгалтер с длинным острым носом. Бог ты мой, сколько их там, в Европе, остроносых бухгалтеров? И не сосчитать. Но почему-то именно этот, Клод-Антуан, у которого несговорчивый шеф и карьера, имеет на его малышку больше прав, чем все другие остроносые, даже больше, чем он сам, воспитавший дочь без матери. Совершенно чужой человек, за тысячи километров, который не видел, как она пускала слюни, который не кормил ее кашей и наверняка не имеет представления, как меняют подгузники. Странно… Но как быстро и далеко у них зашло. Свадьба! А там и дедушкой стать недолго… А ведь познакомились когда… прошлым летом. Э-хе-хех, молодо-зелено. И все-таки власть этого человека такова, что его малышка не может подождать пару дней, бросается в самолет и парит сейчас над морем облаков, смотрит в иллюминатор и думает… о длинноносом!

Пиво немного сняло напряжение, но противные кондиционеры не унимались.

Интересно, почему у них что-то там откладывается? Какие-то русские… Наверняка глупая случайность. Как и все в этом мире.

Архитектор допил пиво.

Странно, что они до сих пор не выкрали чертежи или не подпалили дом. Когда речь идет о миллионном заказе, перед такими мелочами не останавливаются.

Архитектор нагнулся, поставил пустую бутылку на пол. На его лице вдруг появилась улыбка. А там и дедушкой стать недолго…

Архитектор закрыл глаза и стал слушать гудение кондиционеров. На улице стояла невыносимая жара, а ему было почти холодно.

Гудение сделалось несносным. Когда зуд достиг высшей точки, Архитектор совершил над собой усилие, встал, сделал несколько шагов, снял трубку.

На другом конце провода почти сразу ответили.

– Синьор Неизвестно Кто? Да, это я, Архитектор. Я отменяю свое выступление на завтрашней комиссии. Вы можете больше не беспокоиться. Если вы приготовили для меня… сюрприз, он больше не нужен, я не опасен. Пришлите человека, я передам ему чертежи.

Кондиционеры разом успокоились, Архитектор вспомнил, что в холодильнике полным-полно пива.

– Всего хорошего! Стройте ваш магазин, и Бог вам судья! Но он все равно рухнет.

Архитектор брякнул трубкой.

– Теперь мое дело – внуки… – сказал он вслух и побрел на кухню.

Супермаркет вписался в центр города великолепно. Несмотря на то что где-то там, в глубине под землей, не хватало нескольких метров кладки или почва расползалась помаленьку в разные стороны, смотрелся он современно и основательно.

Торговый центр рухнул через полтора года после торжественного открытия. От сотрясения земли задрожала ложечка в руке счастливого дедушки. Пыль поднялась такая, что стало темно, как при солнечном затмении.

По национальному телевидению был объявлен день траура.

Много больших и малых событий повлекло за собой падение супермаркета. Шестеренки передали движение во всех направлениях.

Вполне закономерно, что через год восемь месяцев и тринадцать дней, вследствие падения супермаркета в городке Сан-Пауло-да-Сильва на юге Бразилии, в противоположном полушарии, в одном из промороженных городков центральной части России, молодая мама, Лена или Даша, уронила на пол китайскую соску.

* * *

– Степан, ты точно уверен, что не хочешь, чтобы я у тебя переночевал? А то не нравишься ты мне.

Усы Полежаева показывали без двадцати четыре.

– Уверен. Ты мне тоже не нравишься.

– Тогда еще по одной?

– Давай, – безразлично согласился Степан.

Друзья заказали по новой кружке пива. Полежаев, словно вспомнив о чем-то важном, попросил тарелку нарезки.

– Хочешь, поговорим. Об этом.

– Нет, Сергеевич, не хочу. У меня поехала крыша. Крепко поехала. Даже страшно. Лучше я попытаюсь вообще ни о чем не думать. Вот – пустая кружка из-под пива. Вот – пустая тарелка с крошками. Мир для меня всегда был таким. Понятным, как эта пустая тарелка. До вчерашнего утра я жил как будто… Спасибо!

Официантка поставила перед приятелями кружки с пивом. Пена текла по бокам.

– Нарезка сейчас будет, – бросила женщина, удаляясь.

Степан сделал длинный задумчивый глоток, опустошив кружку на треть.

– Гена, а у тебя настоящие усы?

– Что? – От удивления Полежаев весь распрямился, как будто в него дунули. – Дерни, если не веришь.

– Верю. А то подумаешь, что это опять мои штучки. Я ведь, Гена, до вчерашнего утра жил нормальной жизнью. У меня была семья, жена, сын, собака по кличке Джойс, толстая соседка Вилена и пустые тарелки на кухне… Все это было до того незыблемо, что обращать на это все внимание было бы пустой тратой времени. У меня была работа, которую я временно бросил, решив, что мое призвание – литература. Да, верно, я полностью погружаюсь в свои рассказы, даже перестаю на время понимать, где вымысел, а где действительность. Так это же здорово! Может быть, в этом странность моего мозга? Может быть, я захожу далеко и порождаю новую действительность? Я жил в понятном мне мире, и каждый день, каждое событие отпечатывались у меня в мозгу. То, что я сочиняю, тоже отпечатывается, но не так глубоко… Давай, чтобы все устаканилось!

Степан поднял кружку и, не дожидаясь собутыльника, опустошил. На глазах у него выступили слезы. Полежаев, не мешкая, последовал примеру.

– Я, Гена, много чего помню. Прекрасно помню день, когда Тамара сообщила мне, что беременна. Помню, нет, даже не помню – чувствую ту радость, которая меня заполнила целиком, когда выяснилось, что беременна она сыном. Помню, как мы выбирали имя, помню, что теща была против «Велимира». Слишком редкое и непроизносимое имя, ну, она всегда против всего, «Иван» был бы для нее слишком легко произносимым. Помню, как у Тамары начались схватки, а у меня не заводилась машина, и я сатанел от беспомощности, слыша, как она орет на заднем сиденье. Помню, как ждал перед родильным отделением. Вот смотри, я закрываю глаза и слышу первый крик Вельки. Я же тебе позвонил тогда прямо из род дома, Гена. Ты что, не помнишь?

Полежаев молчал, разглядывая пену на дне кружки.

– Ну, были же целые годы! Тысячи событий. Ссоры, слезы, радости. Ты же сам, Сергеевич, таскал Вельку на спине. Он дергал тебя за усы, ты сокрушался, что не создал семью, все работа, работа, работа. Мы ходили на рыбалку, ездили на дачу, все эти вечера, проведенные вместе, футбол, ролики, детсад, а первое сентября! Я даже готов поверить в то, что с моей башкой что-то не так. Но вот что ты, Сергеевич, сидишь сейчас передо мной и ничего не помнишь, в это как поверить? Ты же сам подарил ему Джойса! Не понимаю. Не понимаю я! Что такое случилось в этом мире. Как будто слой убрали. Спиральку какую-то из времени, как леску из песка, вытянули.

Вот был же Велька в санатории с тещей этим летом. Мы с Тамарой к нему ездили и стукнули по дороге машину. Если я спрошу Тамару про машину, она вспомнит? Конечно! Да и ты, наверное, в курсе?

– Конечно, в курсе! Левое крыло, фара, да и стойку повело.

– Ну, вот видишь! А если я спрошу Тамару: куда мы в тот день ехали? Она скажет: к теще в санаторий. А про Велимира и не заикнется. Я уже сотню примеров ей приводил. Мать, которая забыла, что у нее ребенок! Ей надо эту… между ног проверить. А что? Кстати, хорошая идея. Пусть гинеколог подтвердит, что рожала.

Или вот другой пример. Ты помнишь, что мы с Тамарой и с Вель… Что мы с Тамарой летали в Париж прошлым летом?

– Ну, ты уж вообще, за кого меня держишь? Конечно, помню.

– А помнишь ли ты, что мы ездили и в Диснейленд?

– Конечно, помню!

– Вот, скажи мне тогда, усатый ты человек, какого «х» мы, двое взрослых людей, поперлись в Диснейленд, вместо того чтобы потратить деньги в другом месте? В «Крэзи Хорс» там сходить или в Ниццу слетать?

– Честно? Представления не имею! Вот сейчас ты мне про это говоришь, я и сам удивляюсь! Может, Тамаре захотелось? Действительно странно… А тогда я об этом не подумал. Ну, едут в Диснейленд, значит, хочется им.

– Нет, Геннадий. Не хочется. Поехали мы в Диснейленд из-за Велимира, этого моего «выдуманного» сына! И ты собственноручно ему полтинник евро дал. И сказал: купишь, Велька, мороженое в Диснейленде. Только там и нигде в другом месте. В Диснейленде!

Степан резко опустошил кружку и встал.

– Все, усатый, я пошел. Заплати за пиво.

Полежаев сделал попытку остановить приятеля, но было ясно, что это бесполезно.

– Степан, – крикнул он вдогонку. – Ты хоть Тамаре позвони, извинись!

Дверь за Степаном закрылось.

Неожиданно для себя Степан вспомнил про Велимирин «секрет».

Вот уже пару часов как он бесцельно бродил по квартире, безуспешно пытаясь придать ей достойный вид после вызванного им же самим тайфуна.

Под ногами хрустели осколки вазы и прочие безделушки, которые рассыпались на пол, когда он перевернул шкаф. Степан перешагивал через них, некоторые давил, другие отпинывал. Знакомые предметы враз сделались незнакомыми, покинув привычное место.

Иногда он нагибался, чтобы поднять что-нибудь с пола, подушку или фотографию в рамке, делал несколько шагов и бросал обратно на пол.

На душе у него было примерно так же одиноко, беспорядочно, мысли валялись на непривычных местах, а осколки утраченной привычной жизни хрустели в ушах.

Стоило закрыть глаза, и Степан видел детскую комнату такой, какой она была раньше, всю обжитую вещами сына, пахнущую им, стены увешаны постерами и детскими рисунками. Открыв глаза, он оказывался в перевернутой вверх дном жалкой комнате, где ни один предмет не напоминал больше ни о Велимире, ни о Джойсе.

То, что произошло, не имело объяснения. Бесполезно искать. Такое просто не могло иметь объяснения.

Степан попытался представить себе, как бы действовал он сам, если бы получил задачу: стереть с лица земли человека.

Наверное, первым делом составил бы список всевозможных мест, где «объект» оставил следы своего существования: паспортный стол, детский сад, больницы, школа, работа, банк, спортзал… И еще список виртуальных следов: письма, видео-аудио, снимки объекта в памяти фотоаппаратов друзей и случайных знакомых, интернет, фотоальбомы. Возможно ли это? Невозможного нет. Есть задачи и посложнее. Составил бы список всех следов, которые остались в результате деятельности объекта. Объект посадил дерево на общественной акции? Вырвать! В четырнадцать лет написал краской на стене гаража «Даша, я тебя люблю!»? Замазать! Оставил след на свежем асфальте в девяносто седьмом году? Залить! Сделал стульчик на уроках труда, и трудовик хранит его как образец? Отравлял посылку в Канаду? Оставил роспись в сберкассе? Уничтожить. Изъять. Заменить. Не спеша, хладнокровно, планомерно.

Ну и конечно, память людей. Невозможно изъять, закрасить, вырвать? Можно заплатить. Можно попросить: новое реалити-шоу, хотите поучаствовать? Только не подведите, пожалуйста! Еще есть шантаж, угрозы, принужденная изоляция. Старые проверенные способы. А когда речь идет всего лишь о маленьком мальчике, все гораздо проще: он еще не успел много наследить.

Когда все, что можно подчистить, подчищено, а участники готовы, назначить решающий день. Папе мальчика дать сильнодействующего снотворного. Пока он спит, организованно, профессиональной командой, вынести по списку все предметы, напоминающие о мальчике, а самого мальчика отвезти в заранее приготовленное место. Где ты сейчас, Велик? Отзовись!

Вот, кажется, и все.

Секрет. Степан вдруг вспомнил, что у сына был «секрет».

Сын устроил тайник в стене за дверью. Отклеил уголок обоев, а там над плинтусом углубление, оно для розетки предназначалось Большое – с кирпич величиной. Они с Тамарой вида не подавали, что знают, все ждали, пока там действительно что-то такое «секретное» появится. Например, фотографии нехорошие. Но до сих пор самая нехорошая фотография, которую Велик в свой секрет спрятал, был Зидан, забивающий гол. Нога футболиста отставлена далеко назад, в порыве тела чувствуется пробивная мощь – ее заставили застыть в самый важный момент.

Степан присел на корточки, помедлил, затем отлепил край обойной бумаги.

О секрете не знал никто, кроме Тамары. И самого Вельки.

Вполне достаточно.

Углубление в стене действительно имелось, вот только внутри, кроме пыли, штукатурной трухи и мертвого сухого паука, ничего не было.

Степан глубоко вздохнул, чувствуя, как защипало вокруг глаз.

В это время зазвонил телефон.

«А вдруг?.» – мелькнуло в голове Степана, пока он искал в беспорядке на полу трезвонящий аппарат.

– Ну как ты, в порядке? – пропиликал в ухо Полежаев.

Всего лишь Полежаев. Голос майора немного «плыл». По всей видимости, он по-прежнему сидел в баре и времени даром не терял.

Степан знал, что больше всего на свете приятель сейчас хочет, чтобы он пригласил его к себе. По-старому побухтеть за жизнь за бутылочкой беленькой с огурцом. По-холостяцки сварганить поесть, вместе позвонить Тамаре…

– В порядке. Спасибо, Гена, у меня все хорошо. Ты мне завтра можешь спеца выписать? Хочу, чтобы прошелся у меня тут с пристрастием. Отпечатки пальцев, волосы, шерсть, ДНК… Подожди, не перебивай! Мне так надо. Если ничего не найдет…

Степан закрыл глаза и сделал длинную паузу.

– …мне будет легче забыть.

– Хорошо, Степан. Без проблем, Степан. Так и сделаем. Ты звони, если что… Ты ведь знаешь у меня сегодня дел нет никаких совсем.

– Хорошо. Позвоню, если что. Спасибо тебе, Гена. Спокойной ночи.

Степан еще раз обошел квартиру, спотыкаясь о разбросанные вещи. Заглянул в холодильник. Оказалось, что запасы алкоголя на нуле. Очень некстати. Очень.

Сел в кресло перед телевизором. Нашарил дистанционку. Она чудом оказалась на своем обычном месте. С полчаса механически менял программы, пока вдруг не задержался на передаче о животных. Несколько минут смотрел, как неуклюже бегемот забирается на бегемотиху, решительно встал, как будто внутри отпустили пружину.

Лестничная площадка. Лифт. Опаленные зажигалкой кнопки этажей. Одиннадцатый.

Вилена открыла не сразу. Ненакрашенная, в домашнем халате, соседка вдруг стала приятнее на вид естественнее. Степан рассеянно заметил, что кожа у нее чистая, шелковая, груди, распирающие халат, дышат здоровьем организма, не знающего сигарет и других способов разрушения. И вся она, наверно, шелковая, горячая, вкусно пахнущая, с множеством потайных складок и закутков.

– Ой, – ойкнула Вилена. – А я думала, сестрица моя заявилась… Опять утюг, Степан Афанасьевич?

– Нет, не утюг, Вилена Андреевна. У вас водка есть?