Текст книги "Соска"

Автор книги: Олег Журавлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Меня обожгло болью, но не в груди, куда он метил, а в голове, и я вышел из комы, впервые не увидев светлой точки.

Это и было чудом. Я впервые вспомнил про то, что видел в коме.

Я бросился рассказывать Хабибуллину, а тот – возбужденно записывать. Чем больше я рассказывал, тем больше вспоминал. Моя жизнь по ту сторону комы уверенно развернулась, как китайский цветок в чае. Хабибуллин ликовал, хлопал в ладоши. Мне вспомнилось многое другое, из прошлых погружений. Все эти рассказы, что я писал, про соску, про слонов, про водородную бомбу и исчезновения, про то, как я появляюсь из будущего и помогаю сам себе в прошлом, будто ангел-хранитель самого себя… все они были там, я просто не мог их вспомнить и сочинял заново перед пустым листом бумаги. А может, и наоборот, я сочинял рассказы, а потом проживал их, погрузившись в кому, – какая, к черту, разница?

– Есть только одна неувязочка, – сказал вдруг Хабибуллин, и ручка выпала из его пальцев. – Если Канада – выдумка, авиакатастрофа – выдумка, то и твоя кома – выдумка? А как кома может быть выдумкой, если как раз посредством комы ты все это и выдумываешь? Получается вода в сосуде и сосуд в воде одновременно. И потом, если кома – часть твоего рассказа, то как же быть со мной?

Часть моего последнего рассказа, должен был бы он сказать.

Очередная кома не приходила. Я безнадежно прождал ее больше месяца.

Как оказалось, я стал зависимым от своих провалов, как наркоман. Мне не терпелось окунуться в ту жизнь, тем более сейчас, когда я научился вспоминать. Я хватался за перо, как наркоман за шприц, но знакомое возбуждение не овладевало мной. Чем больше я хотел комы, тем настырнее она не приходила. У меня начались настоящие ломки. Последний рассказ, вот этот самый, оставался незаконченным. Видимо, все-таки зря я выстрелил сам в себя там, в туалете международного аэропорта.

В один из дней я сидел на диване и все еще надеялся на долгожданный «нырок», а он не приходил. Вдруг я начал биться головой о стену, а затем – в бешенстве жечь свои рукописи.

Занялся пожар. Спасаясь от огня, я вылез на балкон. Языки вырывались наружу и хватали меня. Я почему-то не кричал, а смотрел на происходящее в молчаливом ужасе. Дыма тоже не было, горело сухо. Мне вдруг показалось, что как раз сейчас я переживаю все это, находясь в коме.

Громко лопнули стекла. Запузырился лак на поручнях. На балконе больше невозможно было оставаться. Я решил дождаться, пока догорит, забравшись на карниз. Уцепившись за цинковую водосточную трубу, я сделал шаг. Труба очень легко отошла от стены, и мой шаг растянулся на пару метров. Я понял, что сейчас рухну с седьмого этажа, и улыбнулся, сжав трубу в объятиях, как любимую девушку. Но какие-то провода не дали ей отойти от стены дома, я скользнул вниз, как пожарник по тревоге, и влетел в распахнутое окно соседской квартиры, только этажом ниже.

Посреди комнаты, которая оказалась кухней, стоял испуганный долговязый очкарик в черных каучуковых перчатках и смотрел, как я лечу на него. Кухня была какая-то странная. Тех мгновений, что длился мой полет, мне хватило, чтобы удивиться: вместо кастрюль и банок с крупой кухню очкарика загромождали какие-то распотрошенные компьютеры, соединенные проводами. Посреди всего этого находился огромный эмалированный таз, над которым курилась дымка. Очкарик варил огромный борщ из компьютерных внутренностей. На мгновение я увидел за этой дымкой строящийся коттедж, выгоревшее небо и облачко, но только на мгновение – вслед за этим я нырнул в самую длинную кому, где и проживаю сейчас, друзья мои, вместе с вами мой последний рассказ.

– Все? – осведомился Полежаев, когда тишина чересчур затянулась.

– Так точно, все, – по-военному ответил Хабибуллин.

Он швырнул желтого бегемотика на пол и принялся исступленно давить каблуком, пока от игрушечного диктофона не осталась кучка пластмассовой трухи.

– Ну что ж…

Полежаев слез со своего кресла, прибегнув к помощи Вилены, которая услужливо подставила ему ручку.

– Тогда подытожим.

Полежаев приблизился к койке со Степаном, полы его плаща волочились по полу. Издатель пригнулся, попытавшись увидеть сквозь стекла черных очков.

– Идите-ка оба сюда! Получается, что мы выдуманные, а он настоящий. Он видит в своей коме сейчас вот это все: вас двоих, меня, себя на койке, бивни вот эти, диктофон, красную кнопку с черепом, – а мы видим его, так?

Хабибуллин и Вилена молча кивнули головой, причем Вилена посмотрела в пол, а Хабибуллин окинул взглядом приборы по сторонам у изголовья Степана, внимательно.

– Получается, кома – в рассказе, а рассказ – в коме. А при чем здесь тогда эта кнопка? Она же всего лишь часть рассказа, его конец, последний штришок. Он задумал, что мы на нее нажмем и на этом рассказ закончится, ну и ради бога! Мы как персонажи исчезнем, а он что – проснется? Нырнет в новый рассказ? Давайте нажмем. Я – за. По-любому он так задумал, смотрите: я – злой персонаж, одет в черное, этакий дьявол, хочу его убить. А вы – наоборот, в белом. – Полежаев фамильярно хлопнул врача по плечу. – Так что, ангелочек вы наш, приступим?

Хабибуллин посмотрел на наручные часы, раскрыл тетрадку с попугаем на обложке и что-то накарябал на последней странице.

– Распишитесь вот здесь.

Полежаев взял ручку и нехотя поставил размашистую роспись с витиеватой заглавной буквой.

– А теперь вы.

Вилена застенчиво накарябала нечто, напоминающее крестик.

– Гм… – Хабибуллин обвел присутствующих взглядом, и лицо его омрачилось. – Осталось выяснить: кто же нажмет на кнопку?

– Только не я! – быстро воскликнула Вилена, как будто только этого вопроса и дожидалась.

– Я тоже не буду. – Полежаев зябко поежился и зачем-то подул на свои наманикюренные ногти. – Вы доктор, это ваша работа, профессиональный долг. Без вопросов. Достаточно того, что мы расписались.

Хабибуллин подошел к щитку и соприкоснул подушечку указательного пальца с выпуклой поверхностью кнопки.

Значит, ты выбрал меня, Степан?

Вилена зажмурилась, набрав в рот воздуха, как будто перед погружением под воду.

Зазвенела тишина.

– А я не хочу!

Хабибуллин вдруг убежденно убрал руку от кнопки. Вилена открыла глаза.

– Не буду! В рассказе мы или не в рассказе, а до тех пор, пока мы можем сами принимать решения, принимать их должно в соответствии со своими принципами.

– Боже, какой пафос. Вы что, взбунтовавшийся персонаж? Скажите лучше, что просто боитесь исчезнуть навсегда.

– Боюсь! Имею, между прочим, право! В мире столько всего неоткрытого! Восемьдесят пять процентов Вселенной составляет таинственная темная масса, о которой ученые не имеют ни малейшего представления. Не буду нажимать! Я, может быть, верю в то, что он сказал. Мы не существуем на самом деле. Я нажму на эту кнопку – и все исчезнет. Кто-то где-то проснется в холодном поту. Даже не Степан проснется, а вообще неизвестно кто! Степан видит в коме, что он лежит в коме и видит в коме, что он лежит в коме. Это как поставить два зеркала напротив и увидеть бесконечность. А ведь существует столько неоткрытых измерений! А мы исчезнем сейчас на фиг, и все. Не говоря уж о том, что закона, который бы логично объединил квантовую механику и теорию относительности, нет даже в теореме! А я не хочу исчезать.

– Доктор, доктор, доктор! – раздраженно перебил Полежаев. – Вы же ученый! Мне за вас стыдно! Что вы несете! При чем здесь квантовая относительность! Вы в бреду. Или просто лукавите. Нажмите эту чертову кнопку и пойдемте по домам. Уже поздно. Вы же сами за этим нас здесь собрали!

– А еще я недавно читал книгу о том, что мир не существует в реальности, – как ни в чем не бывало продолжал Хабибуллин. – Все больше и больше физиков склоняются к этой теории. Понять там довольно трудно, но смысл в том, что этот мир на самом деле – только информация об этом мире. Вот как раз эта теория и примиряет квантовую…

– Ага, информация, записанная на огромной матрице. Что-то такое я уже слышал. Плюс мой плащ и вот эти зеленые цифры, как будто стекающие вниз. А прочитали вы это как, вы же персонаж? Или это он прочитал? Кнопка, доктор, кнопка!

В руке у Полежаева, откуда ни возьмись, появился пистолет со сложной плоской насадкой.

– Не заставляйте нас терять время. Я не шучу. Эта штука может уложить слона.

Хабибуллин покосился на направленное на него дуло. Вилена охнула и на пару секунд исчезла.

– Какой у вас интересный пистолетище, Геннадий Сергеевич. У Степки всегда было много фантазии. Да и склонность к «боевикастости», как вы знаете… Поймите, мы не можем знать точно, что мы есть. Понимаете, Полежаев, не-мо-жем!

– Что вы несете, Хабибуллин! Ну не можете вы, доктор и ученый, верить в эту чушь. Вы же видите прекрасно: все здесь материально. Потрогайте спинку кровати. Ну… Видите? Железо! А это… – Он постучал по бивню стволом своего замысловатого оружия. – Слоновая кость. Крепче не бывает. А на ужин меня ждет жена. А на десерт я поеду к любовнице. А роман Двинова, если его как следует пиарнуть, будет бестселлером. Не можете вы, если вы не поехали крышей заодно с вашими пациентами, ставить под сомнение существование себя самого!

– Стреляйте, мне не страшно. Все равно это сон. Нет у вас никакой любовницы. И пистолет ваш не настоя…

Полежаев нажал на спусковой крючок. Пистолет в его руке заметно дернулся, издал негромкий щелчок, не механический, а скорее электронный, и в то же самое мгновение в пяти метрах за спиной Хабибуллина взорвалась дырой белая кафельная плитка на стене. Обломки брызнули в разные стороны. Рыжее кирпичное нутро сделало дыру от пули похожей на рваную рану.

Вилена присела от грохота и написала в трусики.

– Он настоящий, Хабибуллин. Такой же настоящий, как и все остальное. А вот вы – хитрите. Думаете, я не понял ваших ухищрений с записями? Разговаривающий бегемот, как же! Я вас сразу раскусил – вы научились записывать не только звуки тела, но и звуки мозга! Вы делали вид, что включали этого сраного бегемота, а на самом деле вы нажимали на кнопку дистанционки, она у вас в кармане. А значит, отвечал нам… – он ткнул дулом в Степана, – …он, вот и весь фокус! Запись, которая а-дап-ти-ру-ется, как же! Так что вперед, жмите!

Хабибуллин отряхнул с волос рыжую труху, осторожно убрал с подушки обломок кафеля.

– Вам кажется «настоящим» все это? Пистолет из звездных войн, стрельба в мастерской по разделке слонов, красная кнопка с черепом и костями, вот эти зеленые цифры, которые ни хрена не значат? Кресло из дворца, маникюр, который вам делает незнакомая женщина? Вы только что полчаса беседовали с человеком в коме, а я, получается, умудрился перекладывать мысли на слова Полежаев, пора просыпаться!

– Кнопка. Я не шучу, Хабибула, живо!

– Что ж…

Хабибуллин горестно покачал головой. Затем потрепал Степана по бесчувственному плечу. Проверил, глубоко ли шприц входит в вену пациента, пробежался глазами по прозрачному проводку. Повернулся к Вилене.

– До свидания, Вилена Анатольевна. А точнее, прощайте! Прощайте и вы, Геннадий Сергеевич.

– Прекратите этот цирк, Хабибуллин! На пистолет этот у меня разрешение с две тысячи третьего года. И в нем совершенно ничего от звездных войн нет. Просто насадка специальная, чтобы гасить звук и отдачу. И за кафель я вам заплачу. Живо, меня жена заждала… Ну вот.

Из-под плаща Полежаева донеслись звонки сотового телефона.

– Слышите? Мелодия из «Бумера». Самая настоящая, собственноручно из Интернета скачал.

Полежаев сунул руку под плащ и извлек на свет заводную черепашку. Он повернул ключ на ее спинке, черепашка перестала трещать и елозить лапками. Полежаев поднес ее брюшком к уху.

– Алло? Да, это я, мой персик. Ты не поверишь, я все еще в больнице. Ха, констатация, если бы! Здесь такой дурдом разыгрался, сейчас приеду, расскажу – не поверишь. Один медик этот чего стоит! Все мы тут, оказывается, нереальные и сейчас исчезнем! Короче. Да, пробок, наверное, уже нет. Ну, разогреешь, ничего страшного. Все, целую!

Издатель спрятал черепашку во внутренний карман.

– Вот видите! А вы: темная масса, исчезнем, нереально. А там рагу остывает. Ну, зачем нюни эти разводить? Радуйтесь реальности, которую имеете. Давайте, жмите на кнопку. Это конец.

Сказав это, Полежаев застыл, как скульптура, слепленная с него же самого. Пистолет в его наполовину разогнутой руке замер в воздухе столь неподвижно, что на него можно было бы повесить авоську с продуктами. Вилена вцепилась в свободную руку издателя, зажмурилась и тоже застыла.

Хабибуллин протянул руку к кнопке. Почему-то дотянуться до нее доктору не удалось, хотя он и находился меньше чем в метре от щитка. Чем усерднее он тянул руку, тем ловчее кнопка удалялась, как будто проваливалась вместе с приближающейся рукой в пространственную дырку.

Что же это? – подумал он, глядя на свои дрожащие от усилия пальцы. – Я убиваю его. Я убийца.

На лбу Хабибуллина выступили крупные, как горошины, капли пота и одна за другой начали падать вниз.

И тут чертова кнопка вдруг сама прыгнула под палец, толкнула его.

– Доброе утро, Степан! – успел сказать Хабибуллин, ужаснувшись содеянному.

За окном мастерской по разделке падающих слонов вовсю чернела ночь. Это действительно был Конец.

И тут в кромешной темноте появилась светлая точка.