Текст книги "Про тех, кто в пути"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

7.

За окном шёл дождь – нехолодный, но уже долгий, затяжной. Погода была нелётная. Сидя за отцовским столом, Мартин просматривал свои записи...

– Йоган Кауниц, стрелок. Пр. 17 августа 1941.

– Ганс Бреммер, старший стрелок. Пр. 24 сентября 1941.

– Курт Алойзи, ефрейтор. Пр. 17 октября 1941.

– Раймар Бахем, унтер-офицер. Пр. 22 октября 1941.

– Макс фон Кроттбе, оберлейтенант. Пр. 20 декабря 1941.

– Ганс Галиези, капитан. Пр. 25 декабря 1941.

– Тур Папперман, стрелок. Пр. 31 декабря 1941.

– Стефан Шебровски, стрелок. Пр. 16 февраля 1942.

– Эдмунд Кист, оберфельдфебель. Пр. 12 марта 1942.

– Йозеф Хант, ефрейтор. Пр. 14 марта 1942.

– Ганс Брохен, унтер-офицер. Пр. 19 апреля 1942.

– Вильхельм Рат, унтер-офицер. Пр. 30 мая 1942.

– Альберт Цушауэр, оберлейтенант. Пр. 22 июня 1942.

На составление списка Мартин потратил семь дней и кучу изобретательности. Зато теперь он точно знал, что тринадцать человек пропали на аэродроме – именно на аэродроме! – без вести за какой-то год.

За это же время почти сто человек погибли при боевых действиях, не меньше этого были убиты партизанами или подпольщиками, полсотни пропали без вести за пределами аэродрома, столько же погибли при несчастных случаях.

Но всё это было объяснимо. А вот пропажа тринадцати военных на собственном аэродроме...

Мартин подпёр голову руками и задумался – глубоко-глубоко, достаточно глубоко для того, чтобы прослушать приближение отца. Полковник Киршхофф вошёл, держа в руке фуражку, и было видно, что мысли у него не слишком приятные.

Он даже как-то скользнул взглядом мимо сына, но потом подошёл ближе и,положив ладонь ему на плечо, спросил:

– Пишешь приятелям?

Мартин вздрогнул, замешкался. Но отец не стал смотреть, что написано на бумаге. Он сел на кровать и, расстёгивая китель, поинтересовался:

– Ну, как дела?

– Да так, неплохо, – Мартин задвинул листок в блокнот. – А что ты такой грустный? Из-за погоды?

– В такую погоду не летаем не только мы, но и Иваны, так что, тут нечему огорчаться... Так. Общие неприятности... – полковник посмотрел на сына и чуть сощурился: – Тебе тут скучно, должно быть, Марти?

– Нет, почему? – удивился искренне Мартин, усаживаясь удобнее.

– Ты часто говоришь с этим русским, мальчишкой?

– Да, в общем нет, – солгал Мартин. – Я же не знаю русского... – ему было неприятно врать отцу, и он вывернулся так, чтобы не говорить «он не знает немецкого». – А что? – он нахмурился в точности как отец. – Неужели эти, из гестапо...

– Что? – полковник Киршхофф поморщился. – Да нет, им совершенно нет до этого дела... Просто я хотел тебе сказать, что ничего не буду иметь против. Но никаких экскурсий по аэродрому с целью показать мощь Люфтваффе.

– Я не маленький и не дурачок, – оскорблённо ответил Мартин. – Да он даже и не намекал ни на что такое. Мы просто пару раз купались... Знаешь... – он помедлил, но решился: – Он совсем обычный.

– Конечно обычный, – полковник явно думал уже о чём-то своём, но продолжал говорить с сыном. – Почему он должен быть необычным? Война есть война, кто-то побеждает, кто-то проигрывает.

Он – человек проигравшей стороны, но и Германии тоже случалось терпеть поражения. После прошлой войны мои младшие братья выглядели ничуть не лучше – такие же оборванные и голодные.

– Дядя Рауль и дядя Генрих?! – Мартин засмеялся, отчасти обрадованный, что отец не рассердился на его слова, отчасти – потому, что с трудом мог представить себе дядюшек-парашютистов, героев Крита, такими же, как Толька.

Но отец не стал продолжать разговор...

...Дождь прекратился к полудню, вышло солнце, разогнало облака, мгновенно стало жарко, и Мартин побежал на речку. Он понимал, что Тольку можно и не звать с собой на пруд – тот не пойдёт.

А в речке вполне можно было купаться, если знать пару мест, которыми получается спуститься к берегу. Толька их знал.

Он и сейчас был уже здесь – с удочкой. Толька никогда не ходил никуда просто так – всегда или ловил рыбу, или искал грибы, или щавель, или ещё что-то. Мартин помогал из интереса.

Но сейчас, увидев немца, Толька махнул рукой, быстро разделся и прыгнул в воду. Мартин, расшвыривая свою одежду на бегу, с берега полетел следом...

... – Ты что, больше не будешь купаться?! – окликнул Мартин приятеля.

Толик медленно покачал головой – он сидел на траве, обхватив руками коленки и смотрел в небо. Одному плескаться было скучно, и Мартин почти сразу выбрался на берег и плюхнулся на живот. Трава была прохладной, а спину пекло солнце. Мартин повернул голову, устроился щекой на локте и лениво спросил

– Ты чего?

– Смотрю, – пожал плечами Толька.

Мартин перевернулся на спину и увидел в небе «мессершмидты» – две машины вели учебный бой, сплетая размашистое кружево виражей.

– Знаешь... – Толик помедлил. – Я лётчиком стану. Я давно мечтаю... До войны я в аэроклуб хотел записаться, но по возрасту не брали, я в авиамодельный кружок ходил...

– Лётчиком? – Мартин сел, удивлённо присвистнул. – Не выйдет у тебя лётчиком. Когда мы победим, то запретим вам иметь авиацию, как нам запретили в восемнадцатом.

– Вы победите? – Толька повернулся к Мартину, глаза его угрюмо блеснули. – Видел? – и он показал Мартину фигу. – Наши вас всё равно расколошматят, фриценьё надутое.

– Ах, фриценьё-о?.. – протянул Мартин, садясь прямее. – Да ваши этажерки только поля от жучков опылять годятся. Три фанерки, две картонки, парусина и резина...

– То-то ваши «хейнкели» сколько уже чинятся – лихо им картонки врезали? – Толька тоже напружинился и сощурился. – А сколько в вашей III/KG20 бомбовозов осталось? Было двадцать семь, а сейчас девятнадцать, кажется, из них пять в ремонте? А у твоего бати, сколько «мессеров» из полусотни уцелело – половина?

– Ты чего хочешь? – Мартин встал, выставил плечо, и Толька тоже поднялся. – Мы на вашем аэродроме, понял? И на вашем Кавказе, и ваш Сталинград скоро возьмём, и тогда ваш Сталин мир на любых условиях подпишет, понял? И молчи. А то ходит он тут, наши самолёты считает...

Толька побледнел до синевы на скулах и молча врезал Мартину в поддых. Тот согнулся пополам, а в следующую секунду мальчишки покатились по траве, пыхтя, сопя, ругаясь на двух языках и молотя друг друга со всей злой дури.

Через минуту Мартин оседлал оказавшегося на спине Тольку, прижал его руки коленками и начал равномерно отпускать русскому щелбаны. Злость у немца в общем-то прошла, но наглые заявления Тольки требовали наказания.

Тот сначала вырывался, пытался сбросить Мартина, но выдохся и закрыл глаза. Мартин снова занёс руку... но не щёлкнул, а сел рядом и потрогал пальцами скулу, а языком изнутри – опухающую губу.

Толька сел. Вздохнул, сказал тоскливо:

– Раньше ты бы фик со мной справился... а сейчас... Ты вон, какой откормленный, а я... С ваших паек не разъешься.

– Это... – Мартин положил руку на плечо Тольке. – Я тебе... вынесу. Консервы, ещё что-нибудь... Только... ты возьмёшь?

– Возьму... – Толька вздохнул. – А ты бы не взял?

– У врага?! Я бы лучше сдох... ой, прости, – спохватился Мартин. Но Толька не обиделся, а по-взрослому усмехнулся:

– Ты не голодал никогда, Мартин... Когда по-настоящему есть хочется, тут... А у нас же с сестрой мать больная, и двое младших, это вообще...

– Ты сильно нас ненавидишь? – тихо спросил Мартин.

Толька повёл загорелыми плечами:

– До дрожи, – коротко ответил он. – Если бы не родные, я бы, как ты говоришь, сдох, а на вас работать не стал.

– Толь... – Мартин вдруг ощутил настоящий ужас. – Толь, а почему ты скрываешь, что знаешь наш язык?! И самолёты считаешь... Ты партизан, Толь?!

– Какой я партизан... – печально ответил Толька. – Просто я не хочу, чтобы знали, а то заговаривать начнут, всё такое... А самолёты... Да я просто радуюсь, когда у вас потери, вот и всё.

– На этих самолётах летает мой отец, – сказал Мартин. – Знаешь, как я боюсь, когда он задерживается? Просто задерживается, а я уже начинаю думать, что...

– А мой отец? – спросил Толька и потрогал шишку над бровью. – Ваши его артиллерией закопали. И его, и всю его роту... Под Бобруйском. Я потом искал ходил, а там только куски, и всё... Мы вас не трогали. Я в школу ходил. А теперь ты говоришь – не смей мечтать, мы вам не позволяем. Мне, каково?

Мартин промолчал, потому что не знал, что ответить. Толька сидел и опять смотрел в небо, шевеля пальцами ног. Потом сказал неожиданно:

– Ты совсем не такой, каким я себе представлял ваших мальчишек... И вообще... многие ваши лётчики... и солдаты – они люди, как люди... Если бы я не видел сам, я бы не поверил, что они могут бомбить... убивать...

Мартин потёр переносицу, вздохнул. Спросил:

– Толька... а вот мы дрались... ты такое слово сказал... – и Мартин повторил слово из пяти букв, которым русские люди выражают наивысшую степень напряжения. – Оно, что значит?

– Ну... – Толька вытаращил глаза на Мартина и покраснел. – Это ругательство нехорошее... мат, в общем... Если бы отец услышал, что я так выругался, он бы уши мне оборвал... Это, в общем, такая женщина... ну как бы... она...

– Ясно, – Мартин хихикнул. – А это? – он произнёс заветное русское слово из трёх букв.

– Ну, это вот, – Толька показал на себе.

Мартин заржал:

– У отца... – с трудом выговорил он. – У отца летает пилот... с такой фа... фамилией! Хорошо, что он не знает русского!

Толька подхватил смех.

В течение следующих пятнадцати минут Мартин старательно изучал матерные ругательства, которыми щедро делился Толька, стараясь произносить их как можно правильней. Потом Толька, глядя в сторону, пропел:

Сидит Гитлер на заборе,

Просит кружку молока.

А солдаты отвечают:

«Кран сломался у быка!»

И, когда Мартин попросил перевести, отмахнулся:

– Да ну, это я так...

Мартин не стал настаивать. Посидел молча, потом дотянулся до своей рубашки, достал из кармана блокнот, из него – листок. И подал Тольке:

– Ты можешь радоваться, но эти люди пропали на аэродроме за последний год. Именно тут... – Толька вертел лист с непонятным лицом. Мартин требовательно сказал: – Может быть, ты мне расскажешь подробно, что тут творится?

Толька вздохнул, вернул лист. Пожал плечами:

– Я раньше сюда попасть не мог... Когда наш аэродром был. Тут такая охрана стояла... Но в городе говорили, что и тогда люди пропадали. Нет-нет, да и... – Толька сделал движение рукой. – А когда я тут у ваших начал работать, то сам много увидел... Разного. До войны тут такие легенды были...

Толька опять замялся.

– В общем, что здесь, где аэродром, место такое – нехорошее. Всегда было. С незапамятных времён. Про это все местные знают. Может, поэтому и партизаны на сам аэродром ни разу не нападали... Тут дырки есть.

– Какие... дырки? – почему-то очень испугавшись, до озноба, спросил Мартин.

Толька неопределённо пошевелил рукой:

– Ну... Это один дед так нам говорил. Дырки, как пещеры в земле. Шёл-шёл и – уххх! Только эти дырки не в земле, а в... пространстве как бы что ли. Ну, я не знаю.

Мартин осмотрелся, словно собираясь увидеть эти самые «дырки». Хотя... да ведь он же их уже видел! Самую настоящую дырку видел! Ту, чёрную, на берегу странного пруда!

– Надо сказать отцу... – пробормотал он.

Толька покачал головой:

– А он не поверит. У нас до войны даже кое-кого арестовали, чтобы слухов не распространяли... Да и вообще-то, если осторожно себя вести, то и не случится ничего.

– Ничего себе ничего! – вырвалось у Мартина, – тринадцать человек пропали! Я понимаю, тебе всё равно, но ведь это...

– Смотри, – вдруг сказал Толька и привстал. – Смотри же...

Мартин оборвал свой гневный монолог и взглянул туда, куда неотрывно смотрел русский.

Кто-то – или что-то – скатывал пространство за мостиком, как скатывают холст с нарисованной на нём картиной-пейзажем. Это происходило совсем близко от мальчишек, но они оставались неподвижны и молча смотрели, как обнажается чернота, пронизанная искрами огоньков. Огоньки ждали.

Было полное ощущение, что они разумны и хорошо понимают происходящее.Появилась вдали острая скала. Нет, понял Мартин, это не скала, это башня – неестественно высокая, тонкая, острая башня, и возле неё кружатся чёрные обрывки... нет, не обрывки – это живые существа, они летают, летают...

– Бежим! – рванул его за плечо Толька. – Бежим скорее!!!

...Мальчишки пробежали, держа подхваченную одежду в охапку, не меньше километра берегом речки, спотыкаясь, падая, вскакивая и не в силах оглянуться. Потом остановились, тяжело хрипя. Мартин выдохнул:

– Это же рядом со взлётной полосой... неужели никто не видел...

– Не рядом, – помотал головой Толька, его лицо было бронзовым от пота. – Это вообще не здесь... Мы чуть не погибли, понимаешь?! Я такого не видел раньше, про такое только рассказывали... – и он что-то добавил по-русски.

– Кто? – Мартин бросил одежду, сел на траву, потёр виски. Толька рухнул рядом, зажмурился:

– Есть тут один дед... – вроде бы нехотя ответил он. – Его тоже таскали, чтобы не болтал, да он из ума давно выжил.

– Я должен с ним поговорить, – решительно сказал Мартин.

8.

Толька появился как всегда бесшумно и неожиданно. Мартин вздрогнул, но тут же спросил:

– Принёс?

– Угу, – Толька показал плотный свёрток. – Держи, переодевайся...

Значит, как договорились. Ты немой. После контузии. Не глухой, а просто немой... Хотя и глуховатым можешь прикинуться, на случай, если кто особенно расспрашивать будет.

Держись со мной, никуда не суйся. Если пацаны поймут, что ты немец, то отлупят так, что ой, а заодно и меня... Только я обувки не нашёл.

– Ничего, – Мартин, поддёрнув мешковатые штанины коричневых шаровар, влез по щиколотку в прибрежную грязь и поболтал в ней ногами. – Замаскируюсь... Сойдёт?

– Сойдёт, – хмыкнул Толька. – Пошли.

– Погоди, – Мартин ещё раз осмотрел себя, глядясь в воду заводи, как в зеркало, – точно сойдёт?

– Точно, точно, – кивнул Толька. И спросил: – Боишься?

– Есть немного, – признался Мартин...

...Где-то подсознательно Мартин ожидал, что попадёт в жутковатое царство хижин с соломенными крышами, разбитых дорог и людей, похожих на монстров из страшного сна.

Но Любичи оказались симпатичным городком с широкими улицами, мощёными камнем, узкими тротуарами, обсаженными деревьями и каменными, вполне уютными на вид домами. А люди скорей напоминали не монстров, а просто испуганных и усталых... людей.

На улицах их было немного, а те, кто был, спешили, глядя себе под ноги. Казалось, они очень стараются просто не замечать происходящего вокруг, потому что им всё это тошно, а сделать ничего нельзя.

Более-менее оживлённо было около комендатуры, да ещё на базарчике, расползшемся с небольшой площади, по всей видимости, для него специально отведённой, на окрестные улочки. Но и тут почти ничего не продавали – меняли всё на всё, стоял страшный гвалт.

Мартин загляделся на какие-то вычурные часы... и еле удержался на ногах, когда чья-то сильная рука отшвырнула его от импровизированного прилавка. Послышался голос, бросивший по-немецки:

– Пшёл прочь!

Пожилая женщина, менявшая часы, глядела на мальчика с испуганным сочувствием, а двое молодых солдат, один из которых и отбросил Мартина, уже не обращая на него внимания, рассматривали её товар и переговаривались.

Мартин сжал кулаки, онемев на самом деле... и Толька уволок его подальше. Там Мартинам прорвало:

– Пусссссти!!! Я ему... он у меня... я... я... я... Как он!..

– Тихо, – прошептал Толька, озираясь. – Тихо, всё нормально. Пинком не проводил – и ладно, а то знаешь, как бьют? Спецом под копчик целятся, потом сесть не получается, как будто в тебя лом вбили.

Мартин перевёл дух и мрачно спросил:

– И часто так?

– Как когда, – пожал Толька плечами. – У вас на аэродроме меня ни разу не трогали. Орут иногда, но не трогают. А тут, особенно если молодые из гарнизона... или наши полицаи – то бывает... – он посмотрел на Мартина с сочувствием, но, в то же время немного злорадно: – Ну, теперь понял?

Мартин угрюмо стукнул пяткой по краю тротуара и, не ответив, перевёл разговор:

– Пошли к твоему деду.

– Рано ещё, он рыбу наверняка ловит... – Толька помедлил. – В лапту умеешь играть?

– Нет, – пожал плечами Мартин...

...В лапту играть оказалось легко и интересно – главное, бить ме-ко и бегать быстро. А что Мартын взялся неизвестно откуда и не умеет говорить – никого особо не удивляло. На краю вытоптанного пустыря сидел мальчишка лет 12 – без обеих ног. Наблюдал за игрой.

Это тоже никого не удивляло. Чудно было не понимать языка. Хотя... несколько слов – и матерных ругательств, которыми нередко сыпали игравшие, и не только – Мартин понимал. И сам немного удивился, что понимает. Удивился и обрадовался.

После игры купались. На берегу разожгли костёр, испекли картошку – по две штуки на каждого, Мартину тоже сунули, как своему, без слов. Соли не оказалось, но все ели жадно, а Мартин думал с ужасом: а если Германия проиграет войну?!

Нет, такого не может быть, но если?! Неужели тогда... Нет, лучше он умрёт. Тогда лучше умереть. Он не презирал этих мальчишек, нет. Но для себя решил: лучше умереть, чем так вот...

Над городом несколько раз пролетали самолёты с аэродрома. Мальчишки каждый раз молча провожали их взглядами, но лица у всех становились недобрые.

Мартина так и подмывало крикнуть: «Не смейте, там отец!» – но он понимал, что это будет глупо. Да и сам отец знал об этой ненависти и относился к ней спокойно.

Толька, между тем, что-то сказал мальчишкам и поманил Мартина рукой. Пришлось одеваться и идти – скорей всего, было пора к тому загадочному деду.

Близился вечер. Жара не спадала, похоже было, что ночью пойдёт дождь. Мальчишки вместе пылили по окраинной улочке, заросшей зеленью. Толька неожиданно спросил:

– Зачем тебе это надо?

– Мне интересно, – соврал Мартин. И Толька ощутил, что он соврал, и криво усмехнулся. Помолчал и добавил: – Надо скорей, а то скоро комендантский час, вернуться не успеем.

– Ладно, – сердито ответил Мартин, – я просто хочу в этом разобраться, потому что я немец и потому, что погибают наши люди. И мой отец может погибнуть.

– Он может погибнуть и в небе, – сказал Толька, и Мартин нашёл в себе силы спокойно ответить:

– В небе – это война. А тут... тут что-то странное и страшное.

– И оно просыпается, – сказал Толька.

Мартин резко обернулся к нему:

– Как?

– Этот дед говорил нам – не надо будить то, что на аэродроме, если оно проснётся – то будет плохо всем. Вроде бы так уже было в давние времена... Вон его дом.

Дом – это было сильно сказано. Вот это жилище вполне соответствовало заочным представлениям Мартина о том, как живут русские. Покосившуюся хибару, косо выглядывавшую из запущенного сада, покрывала солома. Единственное видимое окно мутно отражало солнце.

Короче, тот ещё был домик, что и говорить. Но он вполне вязался внешним видом со своим хозяином, который расставлял у стены самодельные удочки. Около его ног стояло древнее деревянное ведро, в котором что-то бурно плескалось.

– Все места знает, но никому не говорит, – прошептал Толька. – Сейчас попробуем... – он кашлянул и оглушительно проорал: – Вечер добрый, дед Никодим!!!

«Вечер» Мартин понял и, сообразив, что русский приветствует старика, быстро поклонился. Дед между тем повернулся. Он был седой, как снег, заросший волосами, как шотландская овчарка и согнутый, как рыболовный крючок. Окинув мальчишек взглядом предположительно где-то скрывавшихся среди волос глаз, дед гулко бухнул:

– Чаво?! Рыбы нету. Не ловисся. Ничаво нету.

– Да не нужна рыба!!! – рявкнул Толька.

Дед помотал головой:

– Всем нужна. Нету рыбы.

– Ёшкин кот... – буркнул Толька. – Дедушкаааа!!! Нам!!! Бы!!! По!!! Го!!! Во!!! Рить, хрен старый!

– Чаво орёшь, я не глухой, а он орёть, – равнодушно заметил дед. – Рыбки не хотите? А там поговорим. Водички натаскаете, и поговорим, ага. Ну и рыбку почистите, значить. Потом.

– Чего ему надо? – спросил Мартин.

Толька вздохнул:

– Пошли за вёдрами, – сказал он по-немецки.

– Они там, значить, снутри на лавке, – любезно объяснил, ухитряясь коверкать и этот язык, по-немецки дед...

... – Я лет семь у немецких, значить, колонистов работал. – дед Никодим сноровисто шлёпам больших карасей с боку на бок. – Эх, мучицы ба... Семь, значить, лет. И уж немца, значить, с нашим ни в жись не спутаю. Особенно ковда услышу, как он говорить. Да я плохо слышу, я и правда глуховат...

Мартин следил за дедом, разинув рот. Старик бил в котелок88
  «Бить в котелок» – немецкий аналог русского «вешать лапшу на уши».


[Закрыть] так здорово, что просто непонятно было, кого и зачем он надувает. Караси пахли обалденно.

Толька куда-то отлучился и отсутсвовал уже довольно долго. А дед разглагольствовал по-немецки с такой лёгкостью, как будто это был его родной язык. Нет, эти русские – оччень непростой народ...

– Да! – дед словно бы окаменел. – Чё спомнил-то, малой! Я тебе тут вещу дать хотел... – он порылся в кармане неопределённой формы и размера штанов и извлёк странноватую металлическую бляшку. Она тяжело оттянула ладонь протянувшего руку Мартина... Восмиугольная серая звезда с чёрной воронёной стрелкой.

– Спасибо, но это зачем? – Мартин с любопытством разглядывал странноватую вещичку.

– Чаво? – осведомился дед.

– Ну, вот, – Мартин продемонстрировал бляшку.

– Это чаво та? – изумился дед. – Старая вешш... Нашёл иде?

Мартину захотелось придушить деда на месте. Но тот вовремя отвернулся со словами:

– Ну нашёл – и ладно... А я чего хотел-то сказать... – снова зашкворчали караси. – В старое время люди много чаво знали. И куда не нать соваться – не совались... да. Был в этих местах князь. Совсем в старое, надо быть, время... В давнее... Масла вот тоже нету, на воде жарить – морока одна...

– И что князь? – Мартин сидел, как на иголках.

– Князь? – дед шлёпнул карася на глиняную тарелку. – Какой?

– Вы сказали – князь тут был, – Мартин глубоко вздохнул.

– Дышишь ты тяжко, – сочувственно сказал дед. – Бабка моя покойница травки знала всяки, она б тебе подмогнула... Был князь? Да откуда ж я знаю... Может, и был. Караси готовы вот. Второй-то где, тож шустрый?

– Я тут, – Толька возник на пороге, сел рядом. – Ну что?

– Я его убью, – процедил Мартин углом губ.

– Я и сам скоро помру, – заметил дед, – чего пули тратить... Вот днями тоже приходил. Как его... тьфу ты, господи... полицейский. Говорит – аусвайс выправляй, дед, а то капут сделаем, старый леший. Ну, погрозил и пошёл. И дорогой-то делся куда-то, посечас ищут. А куда тут деться – небось, к лешему и забрёл...

Так вот тот князь шибко смелый был и умный. А може, считал себя так. Числил. Да... Вы карасей ешьте, ешьте... И вызнал князь про дырки такие, скрозь которые можно в иные миры добраться. Уж чего он там себе думал – я не знаю. Но только он тех дырок наотворял – ужасть! И полезло через них всякое...

Князь-то, – дед укоризненно-осуждающе покачал головой, – думал сглупа, что они – эти, значить – ему служить будут. По первости и служили. А потом, как взялись сами собой руководствовать! Князь-то первым и сгинул. Уж как там дальше было – а хороши караси!

Толька тихо застонал.

– Болит чаво тоже? – участливо спросил дед. – Глядю – оба вы больные... Эх, нет моей бабки... Ну, а как сгинул – тут эти-то и вовсе распоясались, сёлами людей уволакивали. Но всё ж нашлась на них управа. Загнали их вобрат. И запечатали, вроде как. А только они-то помнят, – дед погрозил пальцем, – помнят, что тут ход был. И только и ждут, чтоб, значитца, кто им дорогу открыл... Воды-то натаскали?