Текст книги "Про тех, кто в пути"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Часть 2. Давным-давно была война...

1.

Над Бобруйском Мартин проснулся оттого, что ему приснились барабаны. Он ошалело открыл глаза и подскочил на ящике.

Восьмиместный пассажирский «зибель», переделанный в грузовой вариант, тяжело раскачивался в воздухе. Надсадно выли двигатели. Что-то скрипело и похрустывало в темноте, из пилотской кабины падал мерцающий полусвет, зелёный и синий.

Мартин, не помня себя, вцепился обеими руками в ящик, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Потом он поспешно ощупал ремни парашюта, застёгнутые поверх формы. Сжаться в комок, когда выпадаешь... следить, чтобы не оказаться вниз головой... досчитать до десяти, потом – рвануть кольцо...

А если они уже падают? Если, пока он будет считать, как раз и – земля? Если он вообще не успеет выпрыгнуть? Мама, мама, мамочка...

Тяжёлое раскачиванье прекратилось, и Мартин услышал негромкий голос из кабины: «Сходи посмотри, как мальчишка». Они думают, что я перепугался, понял Мартин и усилием воли заставил себя принять равнодушный и независимый вид. В темноте, впрочем, было всё равно.

– Ты как здесь, парень? – тёмная фигура опустилась на ящик рядом.

Это был штурман самолёта, Мартин не запомнил его фамилии и звания – крупный медлительный человек, уже не очень молодой и говоривший с сильным акцентом жителей побережья. Он ничуть не походил на тех лётчиков, которых Мартин привык видеть в кино и на страницах книг.

– Кажется, воздушные ямы? – голосом всё повидавшего человека спросил Мартин, чувствуя, как уходит страх. – Я спал...

– Да нет, просто нас обстреляли... – штурман тяжело присел на соседний ящик, посмотрел в квадратный иллюминатор. – Бобруйск... Уже недолго.

«Бобруйск, – вспомнил Мартин, тоже глянув в окно и не увидев там ничего, кроме тьмы. – Город в глубоком тылу группы армий «Центр», в Белорутении...» Вслух же он удивился:

– Кто же мог нас обстрелять? Тут глубокие тылы наших войск.

– Вот именно, – с непонятной интонацией отозвался штурман. – Настолько глубокие, что местное население ищет себе развлечений по своему разумению... – он повозился, ящик скрипнул, потом штурман вздохнул: – Ох, парень, клянусь, твой папаша сумасшедший, просто сумасшедший, раз тащит к себе мальчишку... Это ненормальная земля. И нас она делает ненормальными.

– Мне скоро пятнадцать! – возмутился Мартин, которому исполнилось четырнадцать пять месяцев назад. – Я камерадшафтсфюрер «гитлерюгенда», я умею стрелять, водить автомобиль, и вообще... А вы не имеете права так говорить о моём отце! Он герой Люфтваффе и Рейха!

– Убей меня бог, если я хотел сказать хоть одно плохое слово о полковнике Киршхофе, – серьёзно отозвался штурман. – Просто фронт – не место для мальчишек. Тыл фронта – тоже... – он тяжело вздохнул и встал. – Если бы мой младший вздумал выкинуть такой фортель сам, я бы отходил его так, что он месяц спал бы на животе.

Хотя, он тоже вроде тебя... и старший был такой же. А сейчас, парень, я даже не знаю, где его похоронили... и похоронили ли. От его роты под Москвой остался один человек, да и тот, как я его не расспрашивал, всё твердил только, что ему холодно... а был май, и он сидел, обложенный грелками, как старик... Врачи сказали, что это навсегда...

Он ушёл в кабину. Мартин сердито посмотрел вслед штурману и вдруг понял, что он очень-очень устал. Вроде бы только что поспал, и неплохо поспал... – Мартин посмотрел на подаренные отцом швейцарские часы со светящимися стрелками, – ... почти три часа.

А так противно, и хочется раздеться, лечь под одеяло, уснуть как следует... Неужели простыл, заболел? Мальчишка поёжился на ящике и откинулся к вибрирующей стенке салона, с которой – для облегчения – была спорота обивка. Глаза резало, щёки горели, а потом вдруг пришло дикое чувство одиночества и брошенности.

Куда он летит? Зачем? Он должен быть дома, и мама должна быть рядом, и они должны играть в лото, а потом почтальон принесёт письмо от папы, и они будут рассматривать фотографии... Мартин провёл пальцем по иллюминатору. «Как ты могла, мама?» – хотел спросить он, но язык не ворочался...

...Когда полковник Генрих Киршхоф добрался наконец до посадочной полосы, «зибель» уже разгружался. Навстречу поспешил молодой подтянутый капитан в расстёгнутой куртке, козырнул и почтительно обратился:

– Господин полковник, этим рейсом летел ваш сын...

– Да, – Киршхоф почувствовал, как сводит кожу на скулах. – Да, – повторил он. – Что с Мартином?

– Ничего, – капитан посмотрел виновато, и полковник увидел, что пилоту грузового самолёта едва исполнилось двадцать – сейчас он в точности был похож на провинившегося мальчишку. – Простите, господин полковник... боюсь, он заболел. Это моя вина. Я должен был настоять, чтобы он оделся теплее, но он отказывался, и я...

– Где Мартин? – повторил вопрос полковник, не зная, что ему испытывать – облегчение или тревогу.

– Вот он, господин полковник, – из прожекторного луча, освещавшего разгрузочную суету возле самолёта, вышел рослый немолодой обер-лейтенант. Он нёс на руках завёрнутого в куртку мальчишку, и полковник подался навстречу.

– Вы не беспокойтесь, господин полковник, не болеет он. Это с ними бывает, когда быстро растут и нахватаются нового вокруг... – обер-лейтенант передал даже не пошевелившегося Мартина на руки отцу и вдруг сказал: – Конечно, это не моё дело... но вы напрасно выписали мальчишку сюда.

– А что мне оставалось делать? – растерянно спросил полковник, вдруг сообразив, что он совершенно не понимает, как ему вести себя с сыном и что вообще делать – да нет, не вообще, а именно сейчас. Очевидно от растерянности он позволил себе откровенность.

– Моя жена... она решила, что майор тыловой службы Люфтваффе... в общем, что у неё есть более подходящая партия. Не мог же я оставить сына ей и её... – полковник дёрнул щекой и наклонил лицо к сыну. – Мартин... – нежно сказал он.

Ресницы мальчика дрогнули. Он вздохнул, открыл глаза и сонно улыбнулся:

– Папа... Я прилетел, но мне что-то нехорошо... – и закрыл глаза снова.

2.

Солнце ломилось в открытое окно с такой силой, что, казалось, оно продавливает вмятины на стенах и полу. Воздух пах сухой травой и цветами, названия которых Мартин не знал.

Он лежал на спине и недоумённо рассматривал маленькую комнатку – стол со стулом у окна, маленький сейф на поцарапанной тумбочке, непривычный коврик в центре, между двумя раскладными кроватями, на одной из которых оказался Мартин.

Вторая была пуста и аккуратно застелена грубым ворсистым одеялом. Возле обеих кроватей стояли тумбочки; на той, что около кровати Мартина, лежала его одежда. Последним предметом мебели был большой шкаф, возле которого стояли рюкзак и чемоданчик Мартина.

– Где я? – спросил вслух Мартин, слыша, как за окном в отдалении накладываются друг на друга, переплетаются и дробятся снова непривычные шумы. – Я... А! Конечно!!!

Он вскочил. От вчерашнего странного и неприятного недомогания, от самого угнетённого состояния не осталось и следа, их сменила бодрая приподнятость. Он на фронте! Ну... не совсем на фронте, но совершенно точно, что ближе к фронту не был ни один из мальчишек не то что школы – всего города!

Отцовский аэродром! Мартин сделал кувырок, прошёлся колесом и въехал пяткой в сейф. Зашипев от боли, на одной ноге допрыгал до открытого окна, стал коленкой на стул и замер.

Со второго этажа дома, где он находился, было отлично видно лётное поле. Огромное. Почти пустое, по нему лениво ползла машина, да ещё в дальнем конце крыло к крылу стояли три «хейнкеля», возле которых быстро и деловито двигались люди.

«Звено», – солидно поду-мал Мартин и поискал взглядом «мессершмидты» отцовской группы – II/JG14 – но их не было ни одного.

На столе под пустой вазой Мартин только сейчас заметил записку. На листке из блокнота отце написал несколько размашистых строк:

«Марти! Врач сказал, что у тебя небольшое нервное переутомление и что это быстро пройдёт. Я очень рад, что ты прилетел. Что-нибудь придумаем, не вешай носа. Я буду очень поздно, не старайся меня дождаться любой ценой. По аэродрому можешь ходить, только не нахальничай. Лидия знает немецкий, она придёт и накормит тебя, а на обед иди в нашу столовую, Лидия объяснит, где это. Ужин тоже приготовит она. Целую. Отец».

– Улетел на задание, – сказал Мартин и ещё раз взглянул в окно.

Вздохнул. Радость его немного померкла. Отец улетел в бой с русскими. Отец ас, он сбил сто три самолёта – польских, английский, французских, бельгийских, греческих; русских – тоже. Но вдруг...

– Никаких вдруг! – вслух отмёл опасения Мартин, вскинул подбородок, повернулся к большущему зеркалу, вделанному в дверь шкафа, отсалютовал мужественному отражению, одетому в трусы и провёл серию боксёрских ударов, завершив их нокаутирующим прямым.

– Победу нокаутом одержал Мартин Киршхоф, Германский Рейх! – прокомментировал он и высоко поднял сцепленные руки.

В момент его триумфа раздался стук в дверь – тихий и аккуратный какой-то, если можно так сказать про стук.

– Войдите, – предложил Мартин. – Ой, не входите! – закричал он в панике, когда увидел, что внутрь проникает какая-то женщина. – Подождите! Я оденусь! – он метнулся к тумбочке и, запрыгнув в шорты, затянул ремень. – Войдите.

– Можно, панич? – женщина появилась снова.

Она улыбалась, но улыбка была какая-то испуганная и заискивающая, не подходящая ей, высокой, молодой, довольно красивой и очень аккуратно одетой.

– С добрым утром вас и с приездом, панич, – она сделала книксен. Мартин невольно улыбнулся – очень смешно звучал акцент женщины, хотя говорила она без запинки и слова произносила правильно.

– Ты Лидия? – весело спросил он.

– Так... Лидия я, – она снова присела. – Господин полковник сказал, что вы спать будете... а я слышу – проснулись, ходите. Кушать хотите, панич?

Мартин с интересом рассматривал первую в жизни русскую. Она была похожа на немок, таких полно среди старших сестёр его друзей. И не была ни грязной, ни противной.

Мартин был не дурак и понимал, что про врага надо рассказывать только плохое, но всё-таки ожидал, что русские будут сильно похожи на гуннов или монголов из учебника истории.

– Хочу, – кивнул Мартин. – Очень хочу, – он и правда был голоден.

Женщина робко улыбнулась и прошла дальше в комнату, пояснив:

– Приберусь тут и подам, панич, а вы пока помойтесь... Или слить вам?

– Как... слить? – не понял Мартин.

Женщина объяснила:

– Воды-то тут нету, наш... красные, значит, когда отступали, водопровод испортили, вот умывальники в коридоре и поставили, и воду для них носят. Да там сейчас пусто, с утра всё порасплескали, а То-лька не наносил пока... Так слить вам, панич?

– Да не надо, и прибираться не надо, – поморщился Мартин. – Ты приготовь поесть, а я сам.

Лидия снова присела и вышла, а Мартин быстро заправил кровать и полез в шкаф за полотенцем. Там висела отцовская одежда, и Мартин несколько секунд боролся с желанием примерить парадный китель с шитьём и наградами, но потом подумал, что, если эта русская войдёт, он будет выглядеть, как идиот и, подхватив полотенце, мальчишка вышел наружу.

В коридоре было пусто, пахло мокрым деревом, доски пола под ногами были влажные и холодные. В конце коридора виднелся большой умывальник с открытой крышкой. Возле него какой-то мальчишка, поставив одно ведро на пол, заливал воду из другого в резервуар.

Помахивая полотенцем, Мартин подошёл вплотную и, глядя свысока, начал бесцеремонно рассматривать русского. Это был его, Мартина, ровесник, примерно такого же роста, но тощий и, как брезгливо отметил Мартин, грязный.

На мальчишке была синяя с белым безрукавая майка, тоже грязная, неопределённого цвета бесформенные брюки, подпоясанные старым ремешком, не доходившие до щиколоток и серые от пыли потрескавшиеся туфли на босу ногу.

На Мартина мальчишка не обращал внимания, а Мартин убедился, что и этот русский не очень похож на гунна. Скорей уж он напоминал приятелей Мартина по школе и «гитлерюгенду» – тоже светловолосый (только волосы отросли и висят неряшливыми космами) и сероглазый, немного веснушчатый. Он возился с вёдрами, хотя уже вылил воду, и Мартин сказал:

– Отойди, ну?

Мальчишка посмотрел непонимающе. Мартин сделал жест рукой – мол, уйди в сторону! – и парень отшагнул послушно, не глядя Мартину в глаза. Тот ощутил лёгкое презрение.

Попробовал бы им так командовать чужой человек, вражеский солдат! Он ни за что не стал бы подчиняться. Всё-таки это правда, что у русских нет ни гордости, ни достоинства... Мартин фыркнул и окатил из-под локтя русского мальчишку струёй воды:

– Помойся, тебе полезно, грязнуля.

Воды была ледяная, но Мартин специально лил её на плечи, спину, грудь, чтобы показать русскому, молча вытершемуся рукавом, что не боится холода. Впрочем, когда он отвлёкся от умывания, то вы-яснилось – зря поливался. Мальчишка подцепил пустые вёдра и ушёл.

Растеревшись полотенцем, Мартин бегом вернулся в комнату и оделся окончательно: рубашка, галстук с зажимом, ремень для шортов, гетры и бутсы. Подумав, на пояс повесил нож.

В конце концов, это его законное оружие. Пока он причёсывался, стоя перед зеркалом, вошла с подносом в руках Лидия, поставила еду на стол:

– Вы как поедите, паныч, то меня покличьте, я внизу убираюсь... Приятного вам аппетита.

– Ага... – откликнулся Мартин. – Послушай, мальчишка, который тут был, он кто?

– Да это ж Толька и есть, младший брат мой... Он тут по хозяйству работает, за паёк. А что, паныч, или нагрубил? – в голосе женщины прозвучал страх.

– Да нет, – равнодушно отозвался Мартин. – Иди, я потом позову...

3.

День был тёплый, ласковый и звонкий от солнца. Мартин, только выйдя на крыльцо, сразу понял, что сегодня всё будет хорошо и улыбнулся этому самому солнцу, ещё не добравшемуся и до половины пути к зениту.

Крыльцо общежития выводило в противоположную от поля аэродрома сторону. Слева, посреди заброшенного цветника, стоял белый постамент с торчащим штырём. Справа – большая курилка, в которой возился этот самый Толька.

Он растрёпанным веником вычищал из щелей пола окурки и мусор, перегружал их в деревянный ящик с верёвкой. Около проёма ворот (самих ворот не было) стояли двое солдат из охраны – не часовые, просто так, а часовой прохаживался вдоль решётчатого забора, зевал и грыз яблоко, прошлогоднее, наверное.

Солдаты полушуточно отдали Мартину честь, когда он подошёл к ним и объяснили, что вот эта дорожка ведёт к первому полю, эта ко второму, эта к службам, эта к складам, эта – в липовую аллею, за которой выход в город, но туда сына полковника всё равно никто не выпустит.

На территории аэродрома есть речка и пруд, в которых можно купаться – вот по этой тропинке, а так висит указатель. Мартин спросил их, слушали ли они радио. Солдаты ответили, что войска вермахта успешно наступают на Сталинград и Кавказ.

В ответ на вопрос, куда мог полететь отец, они засмеялись и ответили, что это, конечно, военная тайна – и, несмотря на смех, Мартин понял, что это – всерьёз.

Он кивнул солдатам и, выйдя наружу, неспешно отправился в сторону поля. Ему хотелось посмотреть на «хейнкели»...

...Сверху машины казались близкими, но по земле пришлось шагать в обход – на поле соваться не стоило. Впрочем, Мартин об этом не жалел. Шагалось хорошо, а вокруг было красиво, как в парке, людно, полно техники и всяких интересных вещей, которые раньше Мартин видел только в кино, на картинках, да издалека – на парадах.

В кустах располагались зенитчики. Им было жарко и скучно – кто-то спал, кто-то играл в карты, один дудел на губной гармошке. Когда Мартин подошёл вплотную к четырёхствольным автоматам, задравшим хоботки стволов в небо, на него даже никто не посмотрел.

Над зенитками была натянута маскировочная сетка, станины некоторых украшали силуэты самолётов. Мимо прошёл молодой офицер, но и он только покосился на мальчишку и ни слова не сказал.

Мартин всё-таки с удовольствием полюбовался бы на технику поближе и даже начал строить планы, как туда – на поле – проскользнуть, но потом решил, что это будет ребячеством чистой воды и отправился туда, где должен был располагаться пруд.

Тропинка в самом деле была хорошо натоптанной – очевидно, маршрут пользовался популярностью. Мартин топал по ней чуть ли не строевым шагом, распевая «Die Jugend Marschiert» звонким голосом первого запевалы отряда. Но при этом не забывал смотреть по сторонам и удивляться.

Русские проявили то ли оригинальность, то ли невероятный эстетизм, расположив аэродром в каком-то лесу или парке, Мартин толком не мог понять.

Но уже через пару минут у него начало создаваться впечатление, что никакого аэродрома и нет вообще, а гуляет он где-нибудь в пригородной зоне Бреслау, настолько всё кругом было зелено и спокойно.

Но интересно, где же этот указатель? Мартин остановился, покрутился на месте. Тропинка уводила вниз – с лёгким наклоном, но отчётливо. Скорей всего – к пруду, куда же ещё.

Может, пошутили про указатель? Чего их развешивать, если пруд тут, скорее всего, один? Ну точно, пошутили... Мартин снова ускорил шаг и через полминуты довольно сощурился – впереди и правда блеснула поверхность пруда.

К этому времени кроны деревьев сомкнулись над головой сплошным сводом, похожим на арки готического собора, солнце сквозь листву почти не пробивалось... и Мартин неожиданно ощутил некоторое беспокойство.

Он шёл минут десять, и быстро. Значит, прошёл... прошёл километр, не меньше. Неужели пруд так далеко, а сам аэродром такой большой? Или он как-то выскочил за территорию?

Но где же охрана, ограждение? Не может ведь это быть так просто... Мальчишка прислушался – ни единого звука, свидетельствующего о работе аэродрома. А уж, что самолёты слышно издалека – он знал точно.

Мартин посвистал – просто так, чтобы услышать себя. В голову неожиданно полезли рассказы, которыми развлекались после отбоя в летних лагерях некоторые парни, особенно из сельской глубинки – жутковатые выдумки о Белых Дамах, Старом Нике и обитателях древних могильных курганов44
  Традиционные образы германской мифологии. Белая Дама – обличье Смерти. Старый Ник – прозвище Сатаны. В курганах, оставшихся с дохристианской эпохи, как верят некоторые немцы даже сейчас, живёт тьма всяческой нечисти.


[Закрыть].

Мартин в эту чушь не верил, хотя, когда лежишь под одеялом и смотришь в окно, если сразу не получилось уснуть, то увидеть можно всякое...

– Да что это я, – сказал Мартин и широкими шагами спустился к воде.

Ну, во всяком случае, пруд был тот самый. Похожий на букву О, почти по всей окружности окаймлённый плотной стеной зелени – но как раз там, куда Мартина привела тропинка – с неплохим пляжем.

Правда, сейчас тут никого не было. Да и выглядел пляж вообще подзаброшенным, как будто тут и не купаются. Мартин почувствовал, что ему не очень хочется лезть в воду. Впрочем, это значило только одно: в неё непременно надо залезть. И никаких.

Укрепившись в этом решении, Мартин подошёл ближе к воде и начал раздеваться, поглядывая вокруг. Место было определённо приятным, красивым, почти курортным. И всё-таки что-то не так. Мартин не взялся бы сказать – что. Что-то.

Оставшись в трусах, он потрогал воду ногой. Среди его товарищей это считалось дурным тоном – полагалось запрыгивать в воду сразу и не подавать виду, если она холодная. Но вокруг никого не было, и, ещё раз потрогав воду (тёплую), Мартин подумал, что надо бы написать ребятам.

Им есть чему позавидовать, в конце-то концов. Он уже начал мысленно составлять «письмо с фронта», когда понял, что просто оттягивает время, потому что лезть в пруд не хочется по-прежнему. Тогда Мартин решительно вздохнул и, оттолкнувшись, врезался в воду, взмахнув руками.

Все страхи и непонятности отступили тут же. Вода и правда оказалась тёплой, Мартин доплыл до середины пруда, крутнулся через голову, поплыл обратно, недалеко от берега лёг на спину, раскинул пошире руки-ноги и замер, чуть пошевеливая ими, чтобы не затонуть.

В небе высоко-высоко плыли облака. Быстро, там дул ветер, и Мартин подумал об отце. Он где-нибудь на аэродроме подскока55
  Промежуточный аэродром, на котором пилоты садятся дозаправить горючим машины и отдохнуть во время дальних перелётов.


[Закрыть], наверное. Или в воздухе. Может быть, в бою?

Мартин представил отцовский «мессершмидт» и успокоено вздохнул. У русских нет таких самолётов. И не может быть. Ни у кого нет таких самолётов, как в Германии...

Какая-то волна качнула его, и мальчишка перевернулся в воде. Вокруг было пусто... но по ногам отчётливо скользнула ещё одна волна, и Мартин понял: кто-то плавает под ним в глубине пруда. Щука? Сом? Они могут вырасти достаточно большими, чтобы напасть...

При этой мысли Мартину стало не по себе и он, стараясь двигаться быстро и равномерно, поплыл к берегу. Неужели никто из купавшихся тут ничего не заметил? Могли бы и предупредить! Шутники...

Или ему показалось? Мартин был бы рад в это поверить, но ощущал ногами, как это нечто ходит совсем близко и с трудом удерживался от вопля ужаса, выгребая к берегу со всей возможной скоростью.

Вода стала ледяной в какую-то долю секунды. Не просто ледяной – невыносимо ледяной, безумно ледяной, смертельно ледяной...

...Сердце Мартина остановилось.