Текст книги "Операция в зоне «Вакуум»"
Автор книги: Олег Тихонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Глава 6
Мою встречу с шелтозерскими подпольщиками он устроил следующим образом. Он сказал мне: «Пойдем, как будто на охоту». С вечера он приготовил ружья, собрал узлы с продуктами, которых было два-три пуда, а утром, в воскресенье, мы отправились втроем – Тучин Дмитрий, его брат Степан и я. Но Степана Тучин с полпути вернул, чтобы убедиться, нет ли «хвоста». Дав ему пистолет, Тучин сказал: «Если кто спросит, откуда идешь, то говори, что дичь гонял, устал, идешь домой. Увидишь, плохо дело – стреляй.
Из дневника Николая Антонова. 1944 год.
1
Весь следующий день староста Тучин проводил инвентаризацию сельхозтехники. К вечеру он положил на стол Саастомойнена не ахти какой длинный перечень тракторов, косилок, сеялок, молотилок. Все это была безнадежная рухлядь, но и ее Тучин отдавал не задарма – он получал взамен стопроцентную тайну: оккупация дрогнула.
В сорок первом году она начиналась с мелиорации, с очистки полей от кустарников. В сентябре сорок третьего года она вытаскивает плуг из борозды: что посеешь, то по всей видимости, уже не пожнешь.
– Здесь все, до последнего колесика, – сказал Тучин голосом человека, поработавшего всласть.
А Саастомойнен сидел за столом, устремив глаза в вечность. Ткнул пальцем в подсунутый лист:
– Эт-то – что?
– Это черновик будущего акта о капитуляции, господин комендант.
– М-мы?.. А я в-в-в отпуск еду, – в-в-в отпуск… К-какой акт?
Его приплюснутые веками глаза уже не способны были выразить ни вопроса, ни удивления, но угол жесткого рта трезво и настороженно полез вверх: «М-мы»?
– Акт о наличии сельхозтехники в бывшем колхозе «Вперед».
Саастомойнен сдвинул опись на край стола, нагнулся к мусорному ящику и извлек оттуда полбутылки самогона – на горлышке побрякивал стакан.
– В-выпей, я в-в-в отпуск еду.
Тучин поднял стакан:
– Скатертью дорога, господин комендант.
«Отдохни, – добавил про себя, – отдохни, набирайся сил, скоро тебе драпать…»
Когда пришел домой, навстречу ему поднялся Николай Антонов… Была суббота, 24 сентября 1943 года.
2
…Вышли затемно. Как и намечалось, Степана Тучин с полпути вернул. Разделили ношу.
– Если не ошибаюсь, – охотно рассуждал Тучин, – у нас с тобой дело так обстоит: на двоих три руки, три ноги, два ружья и мешок удовольствия. Поскольку две ноги в дороге лучше, чем одна, ты повесь-ка мешок на мою могучую спину… Вот так. А сам прибери-ка к рукам двустволочки…. Вишь, и утро разматренилось…
Прошли километров пять, и Тучин оставил Антонова под елкой:
– Передохни. Если кто придет без меня, пароль: «Я – Терентий».
Минут через двадцать он привел двоих. Один из них был Горбачев, другой представился: «Гайдин».
Свернули с вырубок в ельник.
Тучин, и без того подвижной, быстрый в жестах, оптимист, как все люди действия, был по-ребячьи доволен, суетлив. Посмеиваясь, хлопал Антонова по спине:
– Высыпай, Коля…
Коля высыпал. Торопясь, взопрев от пристального внимания к себе, – резкая смена обстановки была ему, человеку замедленному, хуже пахоты.
Горбачев, устроившись на пне – блокнот на коленке, – спокойно сводил его рассказ в «пункты»:
«Петрозаводск сильно разрушен, особенно центр, где почти не осталось ни одного целого здания. Малая Подгорная перекрыта вовсе – разрушена, и по ней не ходят.
Город разбит на 4 района. В центре живут только финны, русские на Голиковке, карелы и вепсы – в районе Неглинки и ул. Красноармейской. И только у ст. Петрозаводск население смешанное.
Военных в городе много. Их казармы нах. на ул. Гоголя, у вокзала, в 7-м военном городке. В Петроз. стоит знаменитая у финнов 64-я колонна Лагуса.
На Кукковке – один из лагерей военнопленных. Отсюда пошел новый способ пытки: избитое тело оборачивают в простыню, смоченную в соленой воде. Там, как и в Бесовецком лагере, ежедневно умирают 8—9 человек…
Работают мастерские при Онежском заводе. Ремонтируются все виды оружия и автомашин. К работе допускаются только финны… Действуют хлебозавод, электростанции, лесопильный з-д в Соломенном.
В здании СНК и ЦК – штаб управления Восточной Карелии. Нач. штаба занимает кабинет секретаря ЦК КП(б). Почта и телеграф – в здании Наркомфина. В Госбанке – финский банк и его охрана.
Есть в лагерях коммунисты – Яков Кустов, Романов Иван Мих., Смолин Петр Вас. (лагерь № 3) и четыре комсомольца, с кот., удалось установить связь…»
– Диверсии, случаи открытого протеста? – допытывался Горбачев.
– Были. Есть… Осенью взорвано несколько автомашин во дворе Онежского завода, отремонтированных… На улице Лесной сожжен склад лыж и велосипедов… Недавно на Голиковке молодежь собрала вечеринку. Нагрянула полиция. Расходиться отказались – драка. Один наш убит, полицейский ранен…
Тучин сервировал по соседству валун, пологий, угловатый. Хлеб, вареная картошка, пирог с капустой, банка моченой брусники, две бутылки браги, подкрашенной жженым сахаром.
– Для поддержки штанов, – объяснил. Довольный, поднес Горбачеву кружку. – Прими, Михалыч. Сгинь нечистая сила, останься чистый спирт!
– Давненько не баловался, – признался Горбачев и передал кружку Антонову:
– Тебе, Коля, по чести, – первому. Цены тебе, Коля, нет.
– Да ну, – сказал Коля. – Какая цена.
А кружку взял, обеими ладонями – как птенца. Пригубил и пошел с придыхом – редкими глотками чаевника.
– За тех, кто там, в зоне, – предложил Горбачев.
Через несколько минут камень был чист – воробьям делать нечего. От Антонова требовали подробностей.
– Про Ронжина, – напомнил Тучин. Живо развернулся на картофельном мешке. – Ты, Дмитрий, знал ли Ронжина?
– В МТС работал, слесарь? Тихонький такой?
– Он, он. Озверел мужик – страх! Террорист-одиночка. Скажи, Коля.
Антонов, устроившись на камне, привычно мял в руках кепку. В кепку откашлялся и почти слово в слово повторил то, что рассказал ночью Тучину.
– Есть у меня в гараже товарищ хороший, Зайцев Виктор. Ну, и как-то раз догадались мы с ним склад поджечь, с гаражным бензином. «Давай, говорит, луч света в темном царстве сделаем». Давай. А склад стоял отдельно, за колючей проволокой. Решили так: пустим «петуха» в кочегарку, а там уж он сам – прыг-прыг – через проволоку и на цистерны. Огонь я брал на себя – сам в этой кочегарке кочегарил.
Только мы все продумали, как на следующий день гараж поджег кто-то другой. Пожар быстро затушили, бензин не сгорел.
Кто? Полиция ищет, мы присматриваемся… И вот дня так через три иду с обеда, а навстречу из кочегарки – Саша Ронжин. Мастера, говорит, не видал? Пропал, говорит, мастер куда-то, черт его дери… Ну, ладно. Поговорили, спускаюсь я к себе, а из-за большого стационарного котла дым валит. Бросился туда – тряпка догорает, бензином смочена. Ах ты, думаю, сукин сын, ну, погоди, я тебя научу с огнем обращаться.
Вспомнил, как распекал Ронжина мастер: «Ты, Ронжин, наферно, лакеря не поишься, саатана! Опять тфой машина караш пришла, тень рапотала – ломалась». А Ронжин ему покорно: «Так что же вы хотите, господин мастер, – запчасти-то старые…»
Короче, пригласил я Ронжина к себе, на улицу Хоймасо Тяринен. Усадил за стол. «Я ведь, – говорю, – помню тебя, Ронжин. Ты перед войной в Шелтозерской МТС работал?» «Работал». «Так что ж ты мне огонь за пазуху суешь?» «Какой огонь?» «Да вот такой, горячий…» В общем у нас такое мнение, говорю, что ты – провокатор…»
Он, Ронжин-то, года на два постарше и вдвое дюжей меня. Лет двадцать восемь ему, а нервы – без предохранителя… Двинулся на меня: «Я – провокатор? Я? Да я тебе капот сверну». Но ничего, не свернул, в словах перегорел. Вот тут-то я узнал, что он поджигатель с биографией. В Шелтозере подряд испортил несколько тракторов – на тракторах метили перебросить запчасти из МТС в Петрозаводск для отправки в Финляндию. Не вышло. Нашли для этой цели машину, он ее на совесть отремонтировал и самолично сжег… В июне сорок второго года послали его вывозить из Педасельги сельхозинвентарь. Загнал трактор в кювет, выплавил подшипники, так добро и лежит там, на полдороге… Посадили его за саботаж в тюрьму Киндосваары.
– Ну, а здесь, – спрашиваю, – ты один или помощники есть?
– Есть.
– Кто?
– Сердюк.
И тут он назвал еще одного человека – Ивана Ивановича Остова, сторожа склада стройматериалов в лагере номер шесть. Якобы, Остов этот устроил побег восьми заключенным. И еще, будто бы, старик здорово умеет агитировать. Мало того, выдает финским солдатам такие удостоверения: «Я, Остов Ив. Ив., участник революции и красный партизан гражданской войны – позволяю солдату (такому-то) перейти на сторону Красной Армии, как он есть сочувствующий Советской власти».
– Хорош! – восхитился Горбачев, а Тучина поразил его смех – резкий и короткий, как вскрик. Обернувшись, увидел, как Дмитрий сунул под ребра кулаки, как навалился на них, словно рану зажал. Глаза измученные, губы с синевой и мелкий, как мурашки, пот на лбу…
– Ну и через день, – продолжал Антонов, – Ронжин привел его ко мне. Забавный. Под интеллигента: «К вашим услугам, любезный товарищ Антонов», а вологодский мужичок в нем так и светится. Рассказал о себе… Ага:
– Стало быть, – говорит, – в одна тысяча девятьсот сорок первом году я работал на приемке и отправке гонок на участке Иниенский мост Ковжинского района Вологодской области. Никакой, представьте, связи, при наших достижениях, с конторой не было… 15 сентября, приехавши я на завод, увидел, что подготовлена баржа. Для чего спрашивается? Для эвакуации на Каму. В чем дело? Война… А у меня, позвольте, семья оставши в Оште. Восемь воспитуемых разных лет. Результат, извините, поздней любви. Я, естественно, еду. Возглавил я семью, и в лес, прикинувши: защитит Свирь-батюшко, рубеж природы… Да недалече отступили. Оккупировали нас, посредством окружения. На машины, в Петрозаводск, в концлагерь, за проволоку, на сто граммов галет…
Доброе лицо Антонова улыбалось: избавился от неловкости, разошелся:
– Мужественный старик этот Остов. Вроде это и не мужество даже, а так – норма. В нем как один раз устроилось все на советский лад, так и закостенело… Нескромность и та ему к лицу. «Мой, говорит, пожилой возраст и живое слово сильно действует на молодежь». И это чистая правда…
Бойко́й мужик. Точил пилы в финских казармах на Зареке – снял затворы с пяти винтовок, спрятал три ящика патронов и несколько гранат «на светлый день». («Не один, говорит, подсобили Василий Тикачев и Николай Иванович Фомкин»). В марте сорок второго года «сослали» его на реку Свирь, в урочище Ровское – привез сведения о строительстве понтонов. Перевели строить дорогу Токари – Пидьма – Гоморочи – подбил трех финских солдат бежать в Красную Армию. Мне так объяснил: «Свои оне, пролетарии, красногвардейцы осьменадцатого года, в Хельсинкской тюрьме отбывали…» Теперь Остов сторож в лагере. Рядом казарма курсантов-шоферов, так он там лекции закатывает… [14]14
Есть запись в отчете Остова (архив Карельского обкома КПСС): «Работавший в гараже Антонов, с которым познакомился, поверил мне... Антонов стал давать советские газеты и книги, которые я читал среди лагерников, в казарме шоферов-курсантов и даже в группах антивоенно настроенных солдат».
[Закрыть]
Горбачев вдруг нетвердо отошел в сторону. Схватился за живот, на колени рухнул, головой землю боднул. Замер так.
Подскочил к нему Тучин, руку под мышку сунул, на коленку навалил, приподнял:
– Что, Дмитрий, что?
– Оставь, Митя… Язва у меня… На карачках отойдет, оставь…
Опустил:
– Изжога, что ли?
Шевельнул головой листья:
– Под ложечкой… Поем – через полчаса… Боль… Коле скажи… тех людей пусть не теряет, объединит их, готовит… Списки даст…
Подошли Гайдин с Антоновым. Горбачев поднялся, видно, с неутихшей болью. Стыдясь своей слабости, сказал зло:
– Расходимся.
Пожал Антонову руку. Подхватил мешок с тучинскими припасами, но Гайдин молча отобрал его. Вскоре они скрылись за холмом – как в землю ушли.
Глава 7
Утром 14 октября я послал трех человек – Асанова, Июдина и Гайдина для обследования берега Онежского озера в районе Каскесручей – Другая Река.
Разведка вернулась 17 октября без Асанова.
Д. Горбачев.
1
Задули, надвинулись из-за болот безнадежные октябрьские ветры. Кутермилась листва и желто оседала на невиданно ранний снег. Потемнел вдруг дым над землянкой, стал виден за полверсты.
– На бездымный порох переходим, – сказал Асанов. Из меню прожорливой финской печки исключили сосну и ель – Павел таскал редкую в этих местах ольху. У Павла еще были силы.
Вечность назад ложки выскребли последнюю кашу – ячневую, еще из тучинских круп. Кончились подарки «мамы». «Маму» теребили за небесный подол еще в начале сентября: «Продукты на исходе, бросайте срочно». А «мама» бросать не решалась, ее интересовала возможность доставки груза по озеру: «Обследуйте места, – советовала, – для безопасного причала катера с продуктами».
«Мама» не знала, почем тут шаги, поэтому пренебрегала километрами.
Но голод – не тетка. В разведку Горбачев взял с собой Июдина. Компаса не надо – оба здешние. Обшарили берег у Каскесручья, у Рыбреки. Колючая проволока, траншеи, патруль.
На обратном пути, под самой Мундуксой, унюхали дымок.
– Не иначе – партизаны, – решил Июдин.
Подкрались к костру – финская речь. Семь солдат и рядом – лосиная туша. Варилось мясо, запах шел сногсшибательный: Июдин, не долго думая, брякнулся в голодный обморок.
Финны ушли, оставив лосиные потроха и копыта.
Из копыт Сильва соорудила суп с сушеными грибами. Последняя похлебка.
Не шел и Тучин. После ухода Антонова Тучин лишь однажды явился на явку, и это был крайний случай – связной Асанов принес от него соду и таблетки белладонны.
– Что он сказал? – спросил Горбачев.
– Белла, – сказал, – красивая, а донна – женщина. Сонная одурь, говорит, еще называется. Три раза ее в день. Добыл в Шелтозере, к врачу ходил под видом язвенника – врач ему и прописал.
– И все?
– Нет. Связь, говорит, покамест прекратим. Комендант уехал в отпуск, а Ориспяя машину карателей привез. Снова лес прочесывали. Проводником взяли Николаева, а Николаев завел куда-то к черту на кулички, под Ропручей. Избили Алешку и в лесу бросили.
– Жив?
– В сохранности. И еще… Мы сообщили в Центр, что около Николы – аэродром. Это все верно – аэродром. А вот самолеты на нем – фанерные, ложные все двадцать четыре. Дело это старик Гринин разнюхал, а Тучин просил передать…
– Пусти на лося, Михалыч, – неуверенно мечтал Асанов.
Но Горбачев лицензии на лосиную охоту не давал – ни к чему шуметь.
А сам был плох предельно. «Сонная одурь» не помогала. Сломленный болезнью и оптимизмом «мамы», решился Горбачев протрубить отбой.
– Мы посланы сюда на два месяца, – напомнил. – Срок на исходе, и мы тоже, ребята, выдохлись.
Он сидел за столиком в тусклом свете окна. Задувал в щели ветер и чуть раскачивал уютный абажурчик из парашютных строп. В самое окошечко снаружи упиралось корыто – выдолбил его Асанов из дуплистой осины; в корыте, словно взбитая пена, снежная замять.
У Горбачева изможденное лицо – бледное, а на нем черно горят расширенные зрачки: в белладонне – атропин. Мучает его содовая отрыжка. Но держится молодцом, голос тверд, ясен:
– Нам не в чем упрекнуть себя. В разведывательном смысле район у нас на ладони. Думаю, наступательные операции Красной Армии на территории Прионежья обеспечены.
Вспомним… Вся линия берега озера и реки Свирь укреплена. Вдоль всего озерного побережья тянутся стрелковые ячейки и пулеметные точки. Имеется линия проволочных заграждений на козлах. Тянется сигнальный провод.
В деревне Янигуба – два орудия и двенадцать человек гарнизона. В Вехручье – наблюдательная вышка.
– С постом из шести человек, – подал с нар голос Удальцов.
– Верно. В пяти километрах от Педасельги, на реке Пуста, установлены шесть орудий, здесь значительный гарнизон. На мысе Сухой Нос расположены батарея и прожектор.
– В деревне Черный Омут – сто солдат, – припомнил Бекренев, – батарея гаубичная, калибр сто двадцать два и пять десятых. Прожектор тут же, слабый.
– Верно. От деревни Черный Омут в сторону Вехручья идут два ряда проволочных заграждений. В деревне Каскесручей сорок пять солдат, у церкви – одно орудие. Между Каскесручьем и Телаоргой – застава. В Ропручье, спасибо Тучину, – самый большой гарнизон противника, до тысячи человек. Установлен мощный прожектор, имеются зенитные и полевые орудия… Что еще?
– Железнодорожная ветка, – подсказал Асанов. Миша без дела не сидел – выстругивал, чудак, ложку, которая никому не нужна.
– Да, новая ветка Токари – Вознесенье. И у поселка Никола аэродром с ложными самолетами.
Горбачев глянул на часы, скосил глаза на Сильву. Сильва, надев наушники, стояла перед рацией на коленях. Близилось время связи.
– Должен сообщить вам, – продолжал Горбачев. – Материала Антонова о Петрозаводске нашей рации не поднять. Батареи на ладан дышат… Не поднять, и это тоже за выход…
Проголосовали за выход. Был стылый полдень 8 октября. Гайдин, согреваясь, шлифовал ладонями печную трубу, и ржавый этот звук был в притихшей землянке единственным.
– Центр выхода не разрешит, – сказал Гайдин. И нетвердо вышел сменить на посту Июдина.
2
Сильва включила рацию на прием. Настороженными пальцами повернула вправо-влево рифленую ручку настройки – нить визира прошлась по шкале коротковолнового диапазона, и эфир ворвался в наушники обрывками музыки, голосов, треском грозовых разрядов, комариным писком морзянки.
Она увеличила громкость, настроилась на нужную волну. Здесь, в тихой гавани пятого океана, с затаенным шорохом переливалось атмосферное электричество. И вдруг – нечеткий, легкий, как капель, стук радиотелеграфного ключа. Звук шел глуше, чем обычно, с частыми замираниями, – батареи теряли слух.
Центр дал позывные, затем ключевую группу знаков, закодированный текст. Отложив его в сторону, для расшифровки, Сильва немедленно перешла на передачу радиограммы с пометкой «аварийная»:
Власову
Люди обессилены, ходить не могут. Продуктов давно нет. Озеро Сарай-ярви обследовано. Глубина два и более метров, финнов в Залесье нет. Посадку можно произвести у юго-западного берега. Забирайте, иначе выхода нет.
«Егор».
…Центр ответил через четыре дня.
12/X – 12.30.
«Егору»
Принимаем все меры, чтобы вас вывезти. Окончательный ответ будет завтра. Передавайте материал о Петрозаводске.
Власов.
12/X – 13.30
Власову
Радиопитание на исходе. Материал передавать не могу. Сам заболел, судьба всех решается на днях. Завтра покидаем базу, будем Сарай-ярви. Дайте самолет. Если не будет связи, наши сигналы два факела на юго-восточном берегу. Отвечайте.
«Егор».
13/X – 16.00
«Егору»
Метеорологические условия не позволяют в настоящее время посадить самолет на воду. Будем бросать продукты. Сообщите место, куда можно бросить. Ваши сигналы самолету три огня. Сигналы от самолета – мигание бортовыми огнями. Бросим ближайшие три-четыре дня.
Исследуйте возможность самостоятельного выхода. О ваших мероприятиях держите нас в курсе.
Власов.
14/X – 13.00 Власову
Бросайте срочно, координаты 92—22, продукты, обувь, лыжи. Высылаю разведку на берег Онеги.
«Егор».
Боевое донесение № 67 от 19.10.43 г.
Старший лейтенант Скоренко, старший лейтенант Колонин, техник-лейтенант Балякин на самолете МРБ-2 в 23.50 18.10.43 г. вылетели с гидроплощадки подскока для выполнения спецзадания № 10/6 в тылу пр-ка и вернулись в 02—30 19.10.43.
Указанный пункт найден, условные световые сигналы обнаружены. Задание выполнено.
В р-не линии фронта самолет три раза подвергался сильному обстрелу ЗА пр-ка.
Ком-р 5-го ОАП ГВФ подполковник Опришко.
19/X – 13.00
«Егору»
Продукты вам брошены сегодня ночью, 5 мест, сигналы были. Подтвердите получение.
Власов.
Из воспоминаний радистки С. Удальцовой-Паасо:
У меня совсем сели батареи, Центр слышал только позывные. А погода была нелетная.
Однажды дежурный разбудил нас, сказал, что слышит гул самолета. Ребята выскочили на пожню, разожгли костры, но самолеты улетели.
На следующий день получили радиограмму – продукты выброшены. Мы искали их неделю, но нашли лишь обрывки советских газет за 17 октября. Мужчины совсем ослабли, еле двигались. А финские солдаты рассказали Тучину, что в лесу нашли мешки с продуктами и даже банки с американским спиртом. Они эти продукты запрятали в лесу, и, когда им разрешали идти на охоту, подкреплялись ими. Разговоры среди солдат об этих продуктах разошлись молниеносно, и «охотников» в лесу появилось множество. Иногда солдаты подходили совсем близко к нашей избушке. Жить становилось все опасней.
19/X – 15.20
Власову
Из разведки берега не вернулся «Клим». Прохода нет, вернуться можем только с вашей помощью, на самолете.
«Егор».
Рассказ С. Июдина в записи Д. Горбачева. 1944 год [15]15
Архив Карельского обкома КПСС.
[Закрыть] .Мы шли к берегу озера по азимуту на деревню Каскесручей. Дойдя до полей около деревни, заметили женщину, которая показалась мне знакомой. Я подошел к ней, это была Марфа Ивановна Романова. Я попросил ее устроить мне связь с сестрой, Романова ушла в деревню, а мы направились в условленное место.
Вечером пришли сестра и тетка Анастасия. Они встретили нас слезами и расспросами, а потом накормили и рассказали, что в Каскесручье 48 солдат для охраны побережья. У церкви – пушка, а на колокольне устроен наблюдательный пункт. Лодок в деревне нет. Лодки остались только у рыбаков, но и те охраняются солдатами. Между Каскесручьем и Другой Рекой тоже лодок нет. Все лодки пригнаны в распоряжение комендантов деревень и уничтожены. Две лодки в Каскесручье заминированы.
Переночевав в лесу, утром 16 октября мы двинулись обратно на базу…
Из записи рассказа С. Гайдина [16]16
Архив Института истории, языка и литературы Карельского филиала Академии наук СССР. Материалы экспедиции по Шелтозерскому району. 1947.
[Закрыть] .Утро. День в лесу. Снова ночь в стогу.
Часов около одиннадцати следующего дня вышли на просеку, отделяющую Карело-Финскую ССР от Ленинградской области. Глухой лес, ближайшая деревня в 12 километрах. И вдруг на перекрестке с широкой просекой мы столкнулись с тремя финскими солдатами. Десять метров, трое на трое. От неожиданности все растерялись. Семен Июдин почему-то по-русски крикнул им:
– Что вам нужно?
И один из солдат на ломаном русском языке ответил:
– А вам что? – Махнул рукой и добавил: – Проходите!
В это время Асанов, который несколько позже вышел на просеку, увидел солдат, сорвал с плеча винтовку, свалился прямо на просеку и открыл огонь. Семен Июдин тут же залег за поваленное дерево. Я прыгнул за две толстые, стоящие рядом ели. И финны залегли тоже.
Началась перестрелка. Но уже через минуту замолчала винтовка Асанова. Умолк и автомат Июдина. В чем дело? А головы не поднять – визг над головой. Слышу голос Асанова:
– Гильза застряла.
– У меня патрон вперекос, – это Июдин.
Живы, но один автомат против трех. Финны ползком, все ближе.
Асанов кричит Семену:
– Давай автомат, починю.
Асанову отходить было некуда, – голая просека с низкими летними пнями… Он приподнялся за автоматом и тут же со стоном упал. Две раны разрывными пулями – в левую ногу повыше колена и в правое плечо.
Михаил Асанов.
Солдаты поднялись и бросились вперед. Я в упор сразил ближайшего, остальные в полный рост метнулись бежать. Еще очередь, но одному все-таки удалось уйти.
Подошли к Асанову. Он истекал кровью. Унесли его от просеки в лес. Я достал индивидуальный пакет. И тут же увидел, как короткими перебежками – не с просеки, из леса – приближаются каратели. Их было человек сорок… Спасти Асанова было немыслимо – ни сил, ни времени унести. И бой принимать в лесу с одним автоматам нелепо.
Нас заметили, открыли огонь. Пули глухо шлепались в стволы.
– Пристрели, Степан! – просил Асанов. – Не оставляй им.
– Не поднимается у меня рука, Миша. Если имеешь волю, на, возьми…
Асанов слабой рукой взял пистолет, простился с нами…
Я стал отходить вслед за Июдиным, через топкое болото – единственный путь. За спиной сухо щелкнул выстрел. Я понял, что Миши не стало…
Из отчета Д. Тучина:
Вели Саастомойнен сообщил мне, что недалеко от Рыбреки была перестрелка. Один из партизан, чтобы не попасть в плен, выстрелил себе в висок. «Это был настоящий партизан», – сказал сержант. Тайная полиция долго вела следствие. Труп Асанова увезли в Рыбреку для опознания, но никто не признался… В перестрелке было убито пять карателей, их трупы отправили в Хельсинки.
