Текст книги "Операция в зоне «Вакуум»"
Автор книги: Олег Тихонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава 3
ЦК, Власову.
Действую.
Дмитрий.
28/IV—44, 12-15
Власову
Радиопитание кончается. Можете ли выбросить в первых числах мая без парашюта, а также первомайскую литературу на русском и финском языках? Координаты сообщу.
Дмитрий.
2/V – 12-30
Власову
Координаты 00—26, в конце поля, край болота. Бросайте ночью, сигнал – два карманных фонарика. На днях еду в Петрозаводск, бросьте заграничный пистолет и патронов к наганам.
Дмитрий.
Из донесения командира звена ПР-5:
7-го мая в 22 ч. 30 мин. самолет ПР-5, пилотируемый летчиком Никитовым Ев., вылетел на боевой курс.
8-го в 03 часа самолет благополучно вернулся обратно. Согласно слов Никитова, мешок сброшен без сигналов, с высоты 30 метров на поляне севернее оз. Пет-ярви, метрах в ста от северного конца берега.
В мешке было упаковано нижеследующее: комплект питания для рации, пистолет 7,65, патроны к пистолету – 180 штук, к автомату – 500 штук, к нагану – 180 штук; табаку – 2 кг., спирту две запаянных банки; 3000 финских марок; агитматериал: приказы Верховного Главнокомандующего – № 16 (1000 шт.), № 70 (1000 шт.), 500 экземпляров газеты «Ленинское знамя» от 18/IV и 500 экземпляров газеты «Тотуус» от 19/IV».
11/V – 18-00
Власову
Мешок не найден. Искали четыре дня в указанных вами местах, а также там, где сам мог предполагать. Сообщите, когда бросали – при залете или на обратном пути.
Дмитрий.
Из записей Д. Тучина:
Когда самолет бросал мне груз, финны решили, что выброшен десант. Сразу же в лес были направлены карательные отряды из солдат береговой обороны. В лес между Калиностровом, Матвеевой Сельгой и Качезером был послан отряд из двухсот человек. Они искали десант, а я искал груз. Мне приходилось то идти им вслед, то заходить вперед. Каратели шли с криками и выстрелами, поэтому я все время знал, где они находятся, и мы ни разу не встретились.
13/V – 11-30
Дмитрий, поищите еще в северном конце Пет-ярви, на поляне, которая идет углом от берега, на расстоянии трехсот метров на север. Посмотрите на Белковских и Зайцевских пожнях. Если не найдете, бросим вторично на болотце между Соссарь и Пидкадхомхед, ночью, начиная с 14-го, сигналы те же.
Власов.
16/V – 12-50
Власову
В среду у Качезера обстреляли трех партизан, убили девушку-радистку, радиостанцию взяли. Предупредите другие группы об осторожности.
Дмитрий.
16/V – 18-30
Власову
Мешок нашел. Спасибо. Теперь работа закипит.
Дмитрий.
Из записей Д. Тучина:
Мешок нашел, а как доставить? Других привлечь не решался. В мешке – смерть. Таскал сам, через две деревни – Сюрьгу и Калиностров…
5/VI – 19-15
Власову
Со мной ничего не произошло. Присланное вами радиопитание никуда не годится. Достал на месте. Повторите все радиограммы, начиная с запроса о немецких войсках на Олонецком перешейке.
Дмитрий.
7/VI – 12-00
Власову
Фамилия финского коммуниста, о котором сообщал ранее, Матти Канто. Он – большая помощь для меня. Сегодня узнали радостную весть об открытии второго фронта.
Дмитрий.
9/VI – 18-20
Власову
На Олонецком перешейке немецких войск нет. Есть незначительное количество немецких офицеров.
Дмитрий.
12/VI – 19-00
Власову
Началась эвакуация Вознесенья и района. Гонят уже трое суток. Из Рыбреки эвакуируются госпитали. Предполагается эвакуация населения. Прошу установить со мной круглосуточную связь.
Дмитрий.
12/VI – 18-00
Дмитрий, слушаем вас круглосуточно. Сообщайте о действиях финнов.
Власов.
12/VI – 19-00
Власову
В Вознесенье прибыла новая дивизия – Пятая. Седьмую снимают.
Дмитрий.
13/VI – 12-00
Дмитрий! Войска Ленинградского фронта, прорвав оборону финнов на Карельском перешейке, заняли город Териоки и успешно продолжают наступление. В связи с этим оккупанты угоняют советское население в Финляндию.
Всячески срывайте это. Организуйте уход населения и угон скота в леса. Создавайте партизанские отряды, готовьте их базы, усиливайте политическую работу среди населения. Близится час освобождения карельских земель от фашистских разбойников.
Смерть немецко-финским захватчикам!
Секретарь ЦК КП(б) К-ФССР Г. Куприянов.
13/VI – 13-00
Власову
По направлению на Петрозаводск финны круглосуточно везут военные материалы. По неуточненным сведениям Седьмая дивизия ушла на Карельский перешеек.
Дмитрий.
14/VI – 11-30
Власову
Организация отряда проводится. Прошу помочь оружием и командирским составом, так как в отряде будет большинство молодежь. Бросайте по нашему сигналу.
Дмитрий.
14/VI – 19-00
Дмитрий, в связи с белыми ночами выброску оружия и командиров произведем позже. Сообщите, сколько и чего необходимо. Укажите координаты для выброски.
Власов.
16/VI – 12-00 Власову
Жду приказа ЦК. Отряд уже насчитывает 73 человека, запись продолжается.
Дмитрий.
17/VI – 21-00
Власову
Бросайте два пулемета Дегтярева, пятнадцать автоматов, семьдесят винтовок. Координаты 00—22, сигналы два фонаря «Летучая мышь», на пожне, без парашютов, с минимальной высоты. И пусть летчики бросят по деревням листовки. Военные власти эвакуировались, осталась военная полиция.
Дмитрий.
19/VI – 14-15
Власову
Население подготовлено к встрече Красной Армии. Ждем. Бомбите железную дорогу у Ладвы и Пяжиевой Сельги – идет погрузка военных материалов и войск.
Дмитрий.
19/VI – 18-30
Власову
На Шелтозерской пристани грузят баржу с ценностями.
Дмитрий.
20/VI – 11-45
Дмитрий! Вместе с грузом и командирами для отряда прилетит «Егор». День выброски сообщим дополнительно.
Власов.
20/V1 – 20-30
ЦК, Власову
Финны бегут. Почему не даете оружия, командиров, указаний. Начинаю действовать.
Дмитрий.
20/V1 – 21-00
ЦК, Власову
Действую.
Дмитрий.
Глава 4
В последние дни капитану Ориспяя стало известно, что подпольем руководит Д. Е. Тучин. За ним немедленно был послан отряд солдат.
С. Удальцова. «Воспоминания радистки»
1
На полевом аэродроме в Девятинах будущий командир тучинского отряда знакомился со своим комиссаром:
– Введенский, Владимир Петрович.
– Горбачев.
Оба были достаточно наслышаны друг о друге. О командире партизанского отряда «Красное знамя» Введенском в Беломорске говорили немало: водил бойцов в контратаки под Медвежьегорском в составе войск Седьмой армии, организовывал засады на немцев под Кандалакшей, провел одну из самых дерзких партизанских операций по разгрому финского гарнизона в Конде, в районе Большого Клименицкого острова.
Введенскому было около тридцати – парень броский, живой, с выразительным умным лицом, он чем-то незримым напомнил Горбачеву Тучина: тип человека, у которого в любой переделке искра божия в землю не уходит. Меток на слово, с четким календарем событий в памяти. Любимая фраза – «хоть по Шапошникову и Вальцеву, хоть по Малинину и Буренину считай…» – обличала в нем учителя, и Горбачев не ошибся – до войны Введенский работал директором школы в Ладве.
– В Беломорск вызвали, как на пожар, – рассказывал Введенский, поглядывая на голубое летное небо. – Оставил отряд начальнику штаба Парамонову. Проводил он меня до шестнадцатого разъезда, распрощались. Отряду в бой идти, а меня черт-те куда несет… В Беломорске – прямо к генералу Вершинину [27]27
С. Я. Вершинин – начальник штаба партизанского движения на Карельском фронте.
[Закрыть]. Тот и минуты не продержал: «Немедленно в распоряжение Андропова, больше, дорогой, ни о чем не спрашивай. Знаю одно: задание серьезное. Велено помочь тебе подобрать пять-шесть гладиаторов не ниже командиров отделений. Бери Маркова, Никулина, Хотеева…» «Оголю отряд, Сергей Яковлевич». «Оголяй, мужчин берешь, да не девочки остаются…» Когда он назвал еще Ивана Дмитриевича Бандурко, специалиста по минно-подрывному делу, да знамя велел прихватить, тут уж я, грешным делом, не от великого мужества, конечно, поинтересовался, не рейхстаг ли мне брать.
Через несколько часов вместе с радисткой Тюпяляйнен нас стало семь человек. Погрузились в открытую коробку. В вагоне взрывчатка, пулемет Дегтярева, автоматы, винтовки, мины – противотанковые, противопехотные, запас продовольствия человек на пятьдесят с лихвой, дня на три-четыре. До Пудожа на машинах… И вот эта детская лужайка Девятины. Ты мне скажи, комиссар, на каком помеле тут летают?
Он прибыл 21-го июня, через полтора часа после начала наступления на Свири. Аэродром пустовал – все крылатое потянулось туда, где решалась судьба Карельского фронта, самого протяженного из всех четырнадцати фронтов Великой Отечественной. Собрались в домике летчиков – секретарь ЦК комсомола республики Юрий Андропов, напутствовавший, пожалуй, вторую сотню подпольщиков, разведчиков, диверсантов и не случайно получивший кличку «Могикан», изложил суть задачи:
– Триста шестьдесят восьмая стрелковая дивизия, – сказал, – наступает на правом фланге Седьмой армии. После прорыва обороны финнов на северном берегу Свири части правого фланга начнут стремительное преследование и уничтожение врага на всем протяжении дороги Вознесенье – Шелтозеро – Петрозаводск. Задача вашей группы комсостава: возглавить, вооружить, подготовить к боевым действиям созданный Тучиным отряд; совершить скрытый рейд в тыл финской армии, в район Шелтозерской пристани, и там сделать все возможное, и невозможное – тоже, чтобы отрезать ей путь для отступления в Петрозаводск по Онежскому озеру. Вы понимаете, товарищи, что это не что иное, как попытка разгрузить столицу от излишних боев и разрушений…
В Девятинах мало что изменилось с того тревожного для Горбачева августа сорок третьего года. Вот, пожалуй, рядом с флюгером повис на мачте полосатый мешок, похожий на рукав матросской тельняшки. Да в дальнем конце поля не паслась коза Марта, привязанная к колу парашютным стропом. И не было бабки – предсказательницы: «Как в Заговенье дождь, так две недели дождь, нет дождя, так до самого Успенья – ведро…» И другим было небо – как будто и не несло на Девятины гарь свирской битвы, – высоченное, бодрое небо.
И третьи сутки без дела. Андропов, на чем свет стоит, клял командира пятого отдельного авиаполка ГВФ Опришко. Ежедневно, да не по разу в день, связывался с ним из Вытегры по телефону – свободных крыльев у Опришко не было. Из Центра сообщали, что Тучин засыпал радиограммами – оружия, оружия, оружия, да и, кажется, махнул рукой: «Действую!»
24-го июня Введенский буквально на абордаж взял присевший для заправки ПО-2. На штурманское место уложили грузовой мешок с автоматами, под плоскости крыльев подвесили две похожие на мотоциклетные люльки кассеты. В левую ногами вперед запихали Бандурко, а Введенский в правую не влезал: на спине парашют, на груди вещмешок – финский, пехотный, с трубчатыми ребрами. Вырвал железяки – пошло. «Карету мне, карету!» – И захлопнулся люк.
А летчик долго возился с замком-электросбрасывателем, снятым с «Юнкерса-88», проверял трофейную систему, нажимал кнопки, хлопал люками. Введенский заснул.
Очнулся от толчка – сработал электросбрасыватель. Он машинально рванул кольцо и… плюхнулся носом в землю.
– Мировой рекорд, – грустно говорил Бандурко. – Хоть по Шапошникову и Вальцеву, хоть по Малинину и Буренину считай, а метровую высоту никто еще с парашютом не прыгал.
Не взлетели – не подошла марка бензина, и другого на аэродроме не было.
…Через несколько дней Андропов принес из Вытегры весть: пала «Онежская крепость», освобожден Петрозаводск!
– А Тучин? Какие вести от Тучина? – волновался Горбачев.
– Последняя радиограмма двадцать первого. На вызовы Центра не отвечает…
2
В ночь с 21 на 22 июня Тучина разбудил Мартьянов. Просил отпустить до утра в Залесье, к жене. И голос дрожащий, и вид жалкий.
– Что, не спится?
– Вторую ночь – как бревно на воде: лежать лежу, а утонуть не могу…
– Может, болит чего?
– Да нет, спасибо, здоров, вполне здоров.
В понимании Тучина, бессонницей люди страдают либо из-за болезни, либо из-за трусости.
– Со мной Яков Фофанов пойдет, – добавил Мартьянов, сознавая, видно, что одного, без присмотра, Тучин его и на шаг не отпустит.
– Ну что ж, двигай, – сказал кисло, но к утру, чтобы быть в отряде…
В десять утра приехал на велосипеде Николаев, запыхавшись протянул записку. Почерк Мартьянова:
«Дмитрий! Разреши уничтожить двух финских полицейских – угоняют лошадей…»
Рубанул перебитой рукой – треснула повязка и на плече сморщилась, на шее белый, красный след.
– Это опасный человек, Алексей. Ему нужен подвиг, а для подвига все меньше дней… Ему, видишь, надо из национального батальона прямо в национальные герои, и ему плевать, что своим геройством он может поставить под удар безоружный отряд… Ах ты, вояка, мать тебя за ногу!
На обороте записки зло черкнул:
«Категорически запрещаю. Немедленно в условленное место».
– Передай. Скажи, если пальнет, руки обломаю… А ты чего такой квашеный, Алеха?
– Так. Плохой сон приснился… Бабу голую видел, в бане.
– Сочувствую, – рассеянно сказал Тучин. – Гони. Алеха, время не ждет…
Мартьянов объявился в родных местах неожиданно: умер в Залесье тесть. Однако миновали дни скорби, а представитель «батальона соплеменников» не торопился доложить о своих успехах. Пришел наконец в сопровождении Николаева и Саши Егорова.
– Я, Иван Александрович, сильно извиняюсь, – холодно встретил его Тучин. – Я очень уважаю покойников, как правило, они хорошие люди… Расскажите, что в батальоне.
– Работа ведется, – неопределенно ответил Мартьянов, но взгляд держал твердо, если не сказать – настороженно.
– Какая?
– Мне удалось собрать кое-какие сведения об укрепленном районе Сармяги. Должен сказать, что более выгодного рубежа для обороны на подступах к Олонцу не существовало.
– Оценка обстановки – дело командования. Факты.
– Хорошо, факты. Сармяги – не только почти непроходимое болото пятикилометровой ширины с малозаметными полыньями. В центре болота, на группе островов – усиленные подразделения боевого охранения, – покрутил шеей, двумя пальцами ослабил воротник мундира. – С правого фланга к Сармягам примыкает другое болото… Вот названия, извините, не упомнил… Здесь, в межболотном дефиле – центр оборонительной полосы Магрозеро – Сармяги – Обжа. Узел сопротивления обороняется батальоном пятой пехотной дивизии… Минные заграждения, сплошная завеса перекрестного фланкирующего огня. Маневр и фланговый охват исключены… Скажите, эти сведения… я могу рассчитывать… Они представляют какую-нибудь ценность для нашей Красной Армии?
Тучин покачивал руку – будто взвешивал эту самую ценность и соизмерял ее с неожиданным приобщением лейтенанта финского батальона к Красной Армии.
– Иван Александрович, – сказал глядя в окно, – мне важно знать, удалось ли что сделать для батальона, для спасения чести и жизни товарищей по батальону?
– Видите ли, – замялся Мартьянов. – Вся беда как раз в том, что у меня нет товарищей, почти нет… Я был одинок. Там каждый одинок… Результат слежки, доносов… Я просто не решился. Отнеситесь к этому правильно, – конец войны… семья… Я не мог так глупо… так рисковать собой.
Мартьянов грыз ноготь большого пальца, и без того обкусанный до мякоти, – привычка, которая вдруг нападает на человека, как окопная вошь.
– Понижаю. Что вы намерены делать дальше?
– Об этом я хотел посоветоваться с вами, – он пытался взять себя в руки – нога на ногу, плотно прижатая к колену ладонь. – Мне нужен совет, – повторил, и твердый взгляд его говорил: я вверяю вам себя, разве этого мало, чтобы верить человеку, много страдавшему и все-таки, как видите, не потерявшему самообладания, готовому последовать любому разумному предложению.
– На Карельском перешейке началось генеральное наступление, – бесстрастно информировал Тучин. – В финской армии издан приказ о немедленном возвращении солдат и офицеров, находящихся в отпуске, в расположение своих частей.
– Я предупрежден.
– Это еще не все. Мы ведем досужие разговоры, Мартьянов. Ваш батальон разбит.
– Боже мой! – Мартьянов закрыл лицо руками и так сидел, раскачиваясь. – Боже мой…
– У меня есть предложение, Мартьянов. Здесь укрыть вас негде. Поезжайте в Петрозаводск, пробудьте несколько дней у надежных людей, подходящий адрес я дам…
Батальон, разумеется, был жив-здоров, но иначе Тучин поступить не мог. Не решился он ни отпустить, ни приблизить Мартьянова. Чуял: доверять ему – голову на руках подкидывать.
Из Петрозаводска Мартьянов вернулся 18-го. До 21-го Тучин продержал его у себя. Вечером предложил идти в расположение отряда – ознакомить людей с материальной частью оружия, дать им некоторые тактические навыки. Ночью Мартьянов отпросился к жене…
3
У каждой деревни находятся энтузиасты-отшельники. Так, похоже, под боком у Залесья на поле, отгороженном легким простенком ольшаника, завелась деревушка Пустошь. Здесь зажатая лесом дорога из Горнего рогатилась тропами. Тут, по правую руку, у кляузной бабы Рябчиковой по имени Любовь жила непроходимая собака.
Метров за полтораста до развилки Алексей Николаев сбавил скорость: передохну, решил, а уж потом как крутану, так псина и чихнуть не успеет… В первый выстрел он не поверил – щелчок кнута… Но вот второй, третий, четвертый. Когда он понял, что опоздал с запиской Тучина, раздался пятый… Мартьянов-таки выстрелил.
Алексей выскочил на поляну. У плоского камня на обочине лежал велосипед. Рядом ничком полицейский, красный клок травы в руке… Еще вертелось переднее колесо… Живой – ногами сучит… Сделал несколько кругов, словно в водоворот попал, и без оглядки рванул в Залесье… Видно, когда не знаешь, куда деваться, ноги несут домой.
У дома сунул велосипед выбежавшему отцу, да задворками – к Саше Егорову. Наспех решили с Егоровым, что полицейского надо с дороги куда-то деть. Сашка – растерянный, зуб на зуб не попадает. Напрасный, говорит, труд. Как раз в Пустоше каратели лес чешут, Вознесенских парней ищут, в Ладве из-за них на трое суток поезд задержали…
Их схватили на краю деревни, где до леса было рукой подать. Любовь Рябчикова подтвердила, что кроме Николаева никто из Горнего в Залесье не проезжал. Да, да, она видела, он проезжал, но он не стрелял, у него, господин офицер, только проехавши потуда, где стреляно было.
– Почему прятались?
– С испуга, господин лейтенант.
– Обыскать.
Когда из пиджака извлекли записку Тучина, Алексей понял, что терять ему больше нечего. Люди его склада легко поддаются неизбежности. Лишенный страха за себя, он думал, что он сволочь не чище Мартьянова, что если бы не его собачья боязнь, он, может быть, успел бы вовремя, что и жизнь и смерть для него теперь одинаково лишены смысла, что само его молчание под пытками – утешение, не больше: и оно ляжет на почерк Тучина резолюцией – «с подлинным верно».
Он не почувствовал боли, когда чем-то тяжелым его свалили на землю… Мучительно торопился встать – стоять, стоять, все видеть до конца.
Полицейских было человек сорок. Часть из них разгоняла набегавшую деревню. Сержант Туоминен и еще трое направились в сторону Пустоши – видно, за под-стрелянным. Остальные сгрудились вокруг пленников, и по кругу, в поисках умеющих читать по-русски, ходили его бумажки…. Маленький начальник отряда, адъютант-поташонок гиганта Ориспяя лейтенант Монтонен, очень интеллигентно бил по щекам Сашу Егорова. Саша жмурил глаза, рот широко открыт. Он открывал рот даже при стрельбе из пистолета – кто-то ему сказал, что так не оглохнешь от грохота выстрела.
– Где взял гранату… говори, где взял гранату?
– Нашел, – жмурился Саша.
– А самолет? Кто говорил, что самолет сбросил?.. Кто так говорил?
– Нашел! – и все поправлял на мотавшейся голове кепку, словно это было очень важно, как сидит на голове кепка…
Алексей очнулся под окнами своего дома. Кричала мать и все рвалась к нему. Отец держал ее с каким-то мертвым безразличием, не глядя, и оцепенело твердил: «Надя, Надя…»
Он увидел полицейского – тот лежал на траве, смотрел немигающе, стеклянно, и тихо, как на замедленной съемке, мотал головой: полицейский свидетельствовал, что нет, не этот убивал… он боится сказать, ему не поверят, но ему все равно, он умирает… стрелял Тучин… Тучин, а второй был его брат Степан… кажется, брат.
Полицейский умирал, Монтонен остолбенело смотрел на его замерший рот – случай, когда веришь невероятному, и все-таки прошли минуты, прежде чем лейтенант решился разделить отряд надвое… Те, что уходили с Монтоненом в Горнее, вскочили на велосипеды… В клубах пыли крутила педалями тучинская смерть…
Каждый раз, когда Алексея ставили на ноги, Туоминен совал к его глазам бумажки, для ясности разворачивал сложенный вчетверо черновик заявления в партию, а он молчал и только думал: неужели это выдержка, а не просто бессилие?..
Его вывели в поле на Пустошь. В размытой зноем синеве неба дрожал звон жаворонка, рассыпался и оседал на землю мириадами подголосков – гудела, тикала секундами мелодий трава. Он поднял голову, и глаза до черноты захлебнулись солнцем…
4
Тучин в эти минуты сидел у рации с готовым шифром очередного запроса об оружии. Было около полудня, когда стоявший на часах Степан привел в хлев Федора Реполачева. Даже в тусклом скотнике было видно, что Федор преодолел на брюхе не менее трех культур – рожь, овес, картофельное поле. Отряхиваясь, сообщил, что ночью на Сорокиной горе шла облава. Ночь была светлой, как день, лахтарей они увидели издали. Отряд залег в старых траншеях, а бой принимать нечем.
– И вдруг, Дмитрий Егорыч, у самой траншеи слышим голос: «Закуривай, ребята, никого тут нет». Ну, финны потоптались, посудачили и ушли себе, – Федор пожал плечами: вот такое, мол, везение, да недалече на нем уедешь. Тучину все чаще напоминали, что оружие он обещал.
– Лахтарей, Федор, вел комендант Матти Канто, – была у Тучина грустная нужда, хоть чем-то сгладить вину перед отрядом. – Он знал, докуда можно вести, докуда нельзя… Вчера предложил ему идти в наш отряд, остаться в Советском Союзе, а он только мотал головой, и я его понял… Человеку, видно, мало убеждений, ему еще и родина нужна. Какая ни на есть, а родина.
Федор пробыл в хлеву минут двадцать. Рассказывал, чего стоило вывести со Свири Вознесенскую группу, и сама собой прояснилась мучившая Тучина загадка, почему финны так усердно, прядь за прядью, перебирают горне-шелтозерские леса.
…Эвакуация оборонных рабочих с побережья Свири началась 15 июня под видом перевода на новые объекты. Предполагалось, что до Ладвы их подбросят на машинах, а там-де ждут комфортабельные вагоны специальных поездов. Но каждому, положим, ясно было: конечная остановка этих поездов Хельсинки, а в Хельсинки – размещение трофейных соплеменников по частным предприятиям и поместьям.
16-го Степан привез в Вознесенье приказ Тучина о немедленном выходе группы – любыми путями, лучше поодиночке – в расположение отряда, на Сорокину гору. С 17-го по 20-е все машины и подводы, идущие из Вознесенья на Ладву, с тем же приказом перехватывал в Шелтозере Алексей Николаев.
Стоял очень жаркий день, рассказывал Реполачев. Весь парк машин выстроили в колонну. Грузили не только людей, но и сейфы, шкафы, бумаги комендатур и полицейских участков. Машина Федора шла в колонне двенадцатой, а сзади еще штук сорок – не вырвешься. В Шелтозере, пока шоферня и полиция заправлялись в столовой, вдоль колонны прошел Николаев, и в кузовах сильно поредело.
Вся надежда на второй рейс, а в Ладве объявили, что в Вознесенье возвращаются только шоферы-финны.
– Я к начальнику автоколонны. Так и так, говорю, ни бельишка, ничего, все большевикам достанется, разрешите домой на полчасика.
– Давай, – отвечает.
За Педасельгой Федор подобрал Анну Буравову, Дусю Силину, Пашу Кузнецову и четверых ребят… А по Шелтозеру вознесенский надзиратель Хейкка уже развесил золотую паутину: «Кто не успел получить зарплату в Вознесенье, зайдите в Шелтозерский штаб полиции…» Что ты, Хейкка! Последние пожитки в кузове бросили, да в лес, через Залесье, да в Калиностров… В тот день все дороги и бездорожья вели вознесенское подполье на Сорокину гору. В Ладве простаивал поезд. По следам беглецов шла полиция.
– Хрен с ней, с полицией, – успокаивал Реполачев, – был бы, конешным делом, порох в пороховницах.
– Будет порох. – Тучин все еще верил во всемогущество крылатой «мамы». С места не сойду, пока не выколочу. А ты, Федор, вот что, – нетерпеливо подталкивал его к выходу. – Если со мной что неладное – мало ли, бывает и обезьяна с дерева падает, – в таком случае уведешь отряд на Мундуксу. Понял? И не пытайтесь выручать меня голыми руками. Пробирайтесь на Мундуксу, рисковать запрещаю.
Помог Федору опуститься через коридорное окно на картофельные гряды. Настроил рацию на прием. Связь в 12-30, с минуты на минуту.
Эфир всегда казался ему зоопарком, где все зверье в одной клетке – от комара до тигра. Он пробирался к нужной волне сквозь какофонию звуков и не слышал ни топота ног, ни криков, спиной почувствовал смятение воздуха от настежь распахнутой двери, обернулся, сорвал наушники.
– Беги, Митька, беги! – неистово кричал Степан и метался в проеме. – Беги, я прикрою! Беги ты, чертова стерва!
Бросился к окну, сдвинул мешковину – там, на дворе с ревом отбивалась от полицейских Маша. Монтонен накручивал на кулак ее волосы, она все оседала к земле, кричала: «Нету его… нету… у него в Сюрьгу уйдено… ой, в Сюрьгу уйдено.
– Ах, сволочи! – Не помня себя, Тучин бросился на сеновал. Там винтовка и три лимонки. Разрыл винтовку и три лимонки. А тут навалился на него, подмял под себя Степан: «Ты не очень, Митя… ну куда ты?» – приговаривал и плакал… Грохнули выстрелы. Дом, казалось, приподняло и бросило оземь. – Звенели стекла, с крыши сыпалась дранка.
Вот она, минуту полной отрешенности от страха. Погибал отряд. Командиров не подбросили, молодняк растеряется. Умолкнет рация, и самолеты не сбросят оружия.
Сунул Степану лимонку. В распоротую крышу забивало каленые гвозди солнце.
– Сейчас, Степа, станет тихо, и пойдут. Ты как насчет храбрости, Степа?
– Да ну.
– Живыми не сдаемся, Степа.
– Да ладно.
– Давно хотел сказать тебе… ты, братец, – ничего… тучинских кровей… с тобой кашу варить можно… мы напоследок такую кашу сварим, Степа… А гранату верни, у тебя две руки, Степа, ты винтовку бери…
«Финны обстреливали дом минут десять. Потом все стихло. Глянул в щель – финны отходят в сторону Сюрьги. Почему отходят? Поверили Маше, или им просто хотелось поверить? Конец войны… Мы выскочили в окно, что смотрит в сторону поля. Ползком, бросками, через картофельное поле, через рожь на Сорокину гору…»
Так запишет позднее Тучин. Видно, он произошел не от той обезьяны, что падает с дерева…
