Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Олег Куваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Он не погиб. Ты его убил, – тихо сказал мальчишка. – Я видел, как он упал. Почему не спас?

– Ну, мальчик, это ты говоришь глупости, – спокойно сказал незнакомец. Он быстро осмотрелся. – Глупости это, мальчик, – повторил он. Притянул к себе винчестер и быстро вышел из чума.

Мальчишка вытащил из–под шкуры короткий таежный лук и стрелу.

Незнакомец обошел чум кругом, вглядываясь в следы.

– Убиение младенцев. Не ожидал, Сережа, что ты дойдешь до такого, пробормотал он.

Лицо у него стало жестким. Он снял с плеча винчестер, бесшумно передернул скобу.

Мальчишка в щелку между шкурами наблюдал за ним.

– Юноша! – крикнул незнакомец. -Выйди сюда. Скорей!

Парнишка снял кухлянку.

Незнакомец стоял с винчестером наперевес и ждал, глядя на чум. С правой стороны .мелькнуло что–то меховое. Незнакомец, не целясь, вскинул винчестер, грохнул выстрел. .

И в тот же момент короткая тяжелая стрела воткнулась ему в горло. Незнакомец рухнул на снег. Хлынула кровь изо рта.

Парнишка выбежал из чума. Поднял кухлянку. Осмотрел дыру, пробитую пулей. Вынес рюкзак незнакомца и кинул его к трупу.

Сапсегай сидел на перевале. Курил. Лицо его было печальным.

ТО САМОЕ ЛЕТО

– Здесь! – сказал Сапсегай.

Сашка вынул кожаный мешочек и надел очки. Это были те самые очки с «бронебойной» толщины стеклами. Ослепительный свет заливал все кругом. У подножия лиственниц бурели пятна. Голые ветви кустов выглядели беззащитно и жалко, как обнаженные дети.

– Где? – хрипло спросил Сашка.

– Две лиственницы, – бормотал старик. – Должна быть третья. Посмотри там. Там должна быть лиственница.

Проваливаясь в мокром весеннем снегу, Сашка прошел в указанном стариком направлении. Опираясь на «пальму» *, старик следил за ним: седой кусочек высохшей плоти.

* Пальма – таежный нож, насаженный на длинную, около 1,5 метра, рукоятку. Заменяет топор, копье и т. д. (эвенк.)

– Есть пень! – радостно крикнул Сашка. '

– Тут! – устало сказал старик.

– Кости должны быть!

– Растащили песцы. Изгрызли мыши. В лесу кость не лежит. В тундре тоже.

– Сумка, – твердил Сашка. -Должна быть сумка, одежда.

Старик подошел к нему, осмотрел оставшийся лиственничный комель.

– Здесь? – он стал разгребать снег.

– Осторожно! – крикнул Сашка.

Бурые слипшиеся лохмотья, поросшие травой. Сашка наклонился над ними. Это был остаток парусинового мешка. Внутри торчал сверток. Сашка развернул клеенку. Вынул мокрый комок того, что когда–то было тетрадью.

– Дневник Шаваносова! – прошептал Сашка.

Старик зорко смотрел на лохмотья. Нагнулся и поднял что–то. В пальцах резко сверкнул кристалл. Он протянул его Сашке и пошел.

Сашка остался один.

Он сел, докурил сигарету. Потом попробовал развернуть слипшийся серый комок. Комок разломился у него в руках.

Сашка бережно завернул все это в клеенку и положил на землю. Подумал и положил сверху алмаз.

– Эгэ–эй! – донесся издали крик Сапсегая.

Сашка встал и, не оглядываясь, пошел на крик. Он шел без очков и только временами инстинктивно вытягивал руку вперед.

Сапсегай сидел под лиственницей, блаженно подняв морщинистое жидкобородое лицо.

Сашка сел рядом.

– Это хорошо, что ты не взял ничего, – заметил старик.

– Почему думаешь, что не взял?

– Узнал по шагу.

Сашка молчал.

– На том месте, где погиб первый, большая топь. Надо спешить туда, пока она не раскисла. И там я покажу тебе птицу.

– Пойдем? – тихо сказал Сашка.

– Кочуем, – поправил старик, но не двинулся с места, все так же блаженно грел на солнце лицо.

– Якутский алмаз, – пробормотал Сашка. – Надо же так.

– Скоро умру, – думая о своем, вслух подытожил Сапсегай. – Солнцу радуюсь, значит, скоро умру.

Он вынул из–за пазухи два деревянных диска, скрепленных ремешком.

– Сделал, пока тебя ждал.

– Что это?

– Очки для весны. Чтобы не болели глаза.

– Как носить?

– Там дырочки. Величиной иголку. Маленько видно.

– Я и так ничего не вижу.

– Легче будет учиться, – сказал старик. – Я знаю, что ты учишься быть слепым, – хитро улыбнулся он. И неожиданно заключил: – Из тебя мог бы получиться эвенк.

– Спасибо. Лучшего мне не говорил никто. Даже когда был чемпионом.

– Все! – остановился старик. – Теперь я показал тебе все.

Плоская равнина с крохотными лиственницами, редкими пятнами снега лежала перед ними. Горизонт сливался с однообразно серым небом. Это было то, что когда–то Джек Лондон образно и точно назвал «страной маленьких палок».

– Как ты нашел место? – спросил Сашка.

– Я эвенк. Мне надо пройти один раз, чтобы потом вернуться точно.

Рядом с ними в обрамлении кустиков ивняка была голая заплывшая площадка. Ослизлый кусок льда выглядывал из–под бурой расплывающейся на солнце жижи.

– Он сильно кричал, – сказал старик.

– Раскопать бы. Похоронить как следует. Впрочем, глупости. Надо памятник сделать.

– Ничего не трогай, Саша. Он хорошо лежит.

Они вышли на берег речки. Лед был синий.

– Смотри! – показал Сашка.

В кустарнике стояли два ветхих деревянных креста.

– Давние люди, – сказал Сапсегай. – Сколько помню, они такие стоят. Там в лесу церковь есть. Дома были, сгорели, однако. Давно, дед мой плохо помнил.

СЛЕПОТА

Сашка коротким ломиком бил яму во льду. Залитая весенним солнцем равнина лежала кругом. Дремотно курился дым возле яранги.

– Замечательный ледник, – похвалила Ольга, заглянув в яму.

– А ты не хотела! Тут целое стадо заморозить можно. Представляешь: жара, а ты строганину жуешь.

– Очень вкусно, – засмеялась Ольга.

Сашка вытер пот, согнулся и, яростно выдыхая, бил и бил ломиком лед. Осколки врезались в лицо. Сашка снял кухлянку и остался в одной мятой грязной ковбойке.

– У тебя лицо красное–красное, – заметила Ольга.

Сашка не ответил и все колотил лед. Ольга ушла.

Сашка разогнулся, и вдруг тундра закачалась, поплыла перед ним, он оперся о край ямы, рука скользнула, Сашка упал, встал и широко раскрытыми глазами стал смотреть кругом.

– Са–а–ша! – раздался отчаянный детский крик. – Дядя Саша.

Девчонка со всех ног бежала по желтой тундре: короткое платьишко, меховые штаны и смешные ботинки с загнутыми носками.

– Дядя Саша! Птицы! Птицы же! Они! Ой, какие! К вам, к вам.

– Не вижу! – тихо сказал Сашка. – Не вижу… Совсем.

Розовые чайки с тихими криками покружились над ним.

– Не вижу! – крикнул Сашка.

Птицы взметнулись и в порхающем полете направились прочь.

– Не вижу! – Сашка бил кулаком о лед; по лицу, смешиваясь с потом и грязью, текли слезы.

– Они здесь, – говорила девчонка. – Вот прямо.

– Розовые?

– Очень!

– Красивые?

Очень! – Девчонка в замызганном платье и смешных ботинках с загнутыми носками смотрела на землю. – Очень красивые. И все кружат, кружат.

– Хорошо, – сказал Помьяе. – Я буду бежать быстро. Семьдесят километров. Завтра вечером буду у моря. Потом на полярной станции. Сразу радио. Сразу вертолет. Я буду бежать быстро.

Помьяе зашнуровал легкие пастушьи олочи. Немного попрыгал. Скинул кухлянку, остался только в узких кожаных брюках. Ольга протянула ему белую камлейку – ситцевую штормовку с капюшоном.

– Так хорошо. – Помьяе натянул камлейку. Коричневый, черноволосый, он застенчиво подошел к Сашке, который сидел на оленьей шкуре.

– Возьми пожевать, – посоветовал Сашка. – И не спеши. У меня ничего не болит.

Помьяе поднял свою неизменную палку и вышел. В белой камлейке легко, точно в полете, он плыл над тундрой. Руки, закинутые на палку, белели, как чаячьи крылья.

А Сашка Ивакин сидел, прислонившись к стенке яранги. Он был в расстегнутой на груди ковбойке, загорелый и подсохший от подвижной оленеводческой жизни. На коричневом лице странно выделялись, светлели глаза, и неожиданно стали видны тонкие складки в углах рта и морщины вокруг глаз.

В ярангу вошел Сапсегай.

– Убежал Помьяе. Хорошо убежал. Как олень.

– Вот и все, Сапсегай, – сказал Сашка. – Вот и конец маршрута.

– Нет, – не согласился Сапсегай, – начало.

– Какое к чертям начало?

– Следующий переход начинается там, где кончился первый. Разве не так?

Сашка ничего не ответил.

Сапсегай с кряхтением опустился на землю.

– Уставать стал. Раньше совсем не уставал. Все бегал и бегал. Как Помьяе я бегал… Немножко лучше, – подумав, добавил он.

– Ты, наверное, лучше бегал.

– А сейчас устал. Налей чаю.

– Согреть? Или просто налить? – напряженно спросил Сашка.

– Свежего заварим. Ты больной, я старик. Будем пить свежий хороший чай.

Сашка встал. Потрогал стенку яранги. Потрогал другую. И неуверенно направился к чайнику.

Зажав в кулаке трубку, Сапсегай наблюдал за ним.

– Ты не слепой, – сказал Сапсегай. – Это глупость, что ты слепой.

Сашка ничего не ответил. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе, он строгал «петушка» – ершик из стружек, которым так удобно разводить костер.

– Анютку отправлю с тобой. Ей в школу. Пусть привыкает к домам и людям.

– Это ты хорошо придумал, – отозвался Сашка и чиркнул спичкой. Неожиданно он засмеялся. – Говорят, что немцы самый педантичный народ. Интересно им будет узнать, что гораздо педантичнее их – кочевники. Каждая вещь веками кладется на свое место. Я это давно заметил. Придется мне как кочевнику жить. Поставлю ярангу и…

Он не договорил. Огонь разгорелся, и Сашка подкладывал прутики, сидя на корточках. В полумраке яранги он чем–то напоминал того бронзоволицего бога земли, что сидел на завалинке аэропорта в бухте Тикси.

В маленькой поселковой больнице была тишина, белые стены и пустота.

Сашка лежал с забинтованными глазами. Вошла молоденькая медсестра, сунула Сашке градусник.

– Хорошо, что вас положили, – сказала она – А то пусто так.

Сашка молчал.

– Запрос отправили за вашей карточкой. Наверное, в Ленинград повезут. С сопровождающим. Вот счастливый человек! В Ленинград!

– Я счастливый? – спросил Сашка.

– Нет, сопровождающий. Вы несчастный. Врач говорит…

– Шли бы вы к чертям, перебил Сашка.

– Нервный какой…

– Ко мне должна прийти девочка, – сказал Сашка. – Пустите ее сразу. В любое время.

– А она в коридоре с утра. Сидит и молчит.

…Анютка сидела у Сашкиной койки. Сидела, благонравно сложив руки на коленях.

– Как живешь? – спросил Сашка.

– Хорошо живу. У тети, – тихо сказала Анютка.

– Надо нам, Анютка, выбираться отсюда.

– Надо, – подтвердила Анютка.

– Поэтому сделай вот что. Сходи в аэропорт и найди Витю Ципера. Механика Витю.

– Я его знаю, – сказала Анютка. – Кто на вертолете, я всех знаю.

– Умница! Скажи, чтоб пришел сюда.

– Сейчас?

– Лучше сейчас.

Анютка встала, оглянулась в дверях на Сашку. Каблуки застучали по коридору.

Сашка размотал бинт с лица. Вынул из–под подушки очки. В зыбком тумане плавали белые стены. Даже в очках теперь он почти ничего не видел. Сашка сгреб с тумбочки лекарства. Подумал и поставил их на место. Сел на койку и стал ждать.

Анютка бежала по поселку мимо деревянных домов, спящих на тротуарах собак. Из–за дальних домов со взлета пошел вверх оранжевый самолет. Она остановилась, посмотрела на него и побежала дальше.

Витя Ципер в кожаной куртке с неизменной своей улыбкой появился в палате.

– Такие дела, – сказал Сашка. – Выручай.

– Все, что можно.

– Раздобудь мне одежду. Возьми у кого–нибудь из ребят. Будем сбегать из больницы.

– А цель? – спросил Витя Ципер.

– Бога нет? Как считаешь?

– Вроде бы нет. А что?

– А райисполком есть. Понял? И отдел народного образования тоже, – тихо ответил Сашка.

– Полежать бы тебе, – осторожно сказал Витя Ципер.

– Я полежу. Сколько надо, столько и полежу. Но надо все обусловить. У тебя деньги есть?

– Есть. Сколько тебе?

– Полтинник. Буханку черного хлеба купить. Представь себе, что в тундре я его во сне видел. Черняшку. Черняшку и липы. А больше ничего не видел.

ШКОЛА

Было еще темно. На востоке небо уже окрасилось в светло–лимонный цвет, но в поселке, между домами, еще держалась темнота. Сашка вышел на крыльцо. Было тихо. Сашка сошел с крыльца и подошел к умывальнику во дворике. Рядом стояло ведро. Сашка пощупал корочку льда на ведре, пробил ее кулаком и налил воды в умывальник. Стянул с себя рубашку. Он долго плескался, потом тер себя полотенцем.

Взбалмошная гусиная стая подлетела к поселку, в тревожных трубных звуках разбился строй, потом гуси взмыли вверх, выстроились и пошли дальше, тяжелые и уверенные птицы. Сашка стоял с полотенцем через плечо, пока не затих последний гусиный крик.

…По поселку он шел, держа в руке короткий прутик и похлопывая им бездельно по тротуару. Трудно было угадать в нем слепого человека. Разве что по неестественно прямой фигуре и излишне четкому шагу.

Был класс. Ребячьи глаза осмотрели Сашку. На доске висела карта полушарий. Как бы поправляя карту, Сашка ощупью нашел один край карты, другой. Повернулся к классу.

– Прежде чем мы будем изучать, что такое горизонт, как велика Земля и сколько материков, я хочу сказать вам о географии. Это лучшая из наук, потому что эта наука о чудесах.

– Как фокусы? – спросил белобрысый мальчишка.

Конопатый отчаюга с выбитым зубом, не отрывая от Сашки обожающих глаз, влепил белобрысому локтем в бок.

– Мы узнаем с вами о людях, которые ходят босиком по раскаленным углям, о реке Амазонке, где живут интересные рыбы пираньи, о летучих мышах величиною с собаку, о водопадах, горах, пустынях и льдах.

Для вас вся карта мира состоит из «белых пятен», загадок и тайн. Таким образом, мы с вами отправимся в великие и опасные путешествия по земле, и в этом есть смысл географии…

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ АНТАРКТИКИ

Прошло время, и наступил день, когда весь Ленинград встречал дизель–электроход, доставивший домой очередную антарктическую экспедицию.

Была толпа на причале, вечно волнующий миг швартовки, были объятия, шампанское, слезы, и поцелуи, и смех.

Встреча развеяла на какое–то время продутую антарктическими ветрами дружбу, и Васька Прозрачный спускался по трапу один, ибо никто его не встречал и не мог встречать.

Полтора года полярной жизни сделали жестче его лицо, исчезла деревенская его припухлость, и -тем более выделялись глаза его, наполненные изумлением перед миром.

Зимовка и антарктическая работа убрали лишнее и оставили основное.

Он успел загореть во время перехода через тропики, успел «прибарахлиться» во время захода в Танжер и Касабланку, и теперь это был загорелый крепыш Васька Прозрачный в сногсшибательном костюме, плащ через руку, в другой чемоданчик, – всегда он был легким, не отягощенным собственностью человеком.

Он растерянно покрутился среди обнимающихся, целующихся, тараторящих людей и пошел к выходу.

– Вась, Василий! – крикнул ему вслед бородач, обнимающий за плечи старушку маму. Но Прозрачный сделал вид, что не слышит.

Он остановил такси. Сел на переднее сиденье рядом с водителем.

– Поедем в аэропорт.

Пожилой таксист окинул его привычным взглядом, тронул машину с места.

– С Антарктики?

– Оттуда.

– И в Ленинграде задержаться не хочется?

– Еще вернусь, – широко улыбнулся Васька. – Кореш у меня из связи ушел. Найду и вернусь вместе с ним.

Он вытащил из кармана шикарные сигареты, вздохнул и спросил:

– «Беломорчика» не найдется? Фабрики Урицкого. Шофер протянул пачку «Беломора».

– Возьми себе!

От Васькиных сигарет шофер отказался:

– Ты это тоже оставь. Оставь при костюме. Такой костюм требует.

– Механик Лев Клавдиевич уговорил. Ты, говорит, должен быть современным человеком, Прозрачный. Ты, говорит, на переднем фронте науки.

Васька сидел у Никодимыча.

– Писал, – сказал Никодимыч. – Писал и теперь пишет.

Он достал с книжной полки какой–то толстый научный том. Мелькнула надпись: «Никодимычу от верного ученика».

В томе были запрятаны замызганные конверты.

– От Лены прячу, – пояснил Никодимыч. – Она тут уборку по временам затевает.

– Так, – сказал Васька. – А прятать зачем?

– Он ослеп. Совершенно ослеп. Преподает географию за Полярным кругом. Он, видишь ли, убежден, что Лене лучше забыть про него.

– Понятно, – Васька налил в рюмки еще коньяка.

Они сидели по–домашнему в тесной комнате Никодимыча и толковали, положив локти на стол.

– А вы как считаете? – спросил Прозрачный.

– Я ведь уже не тренер. Ушел. Решил, что взгляды мои устарели. И потому не могу вмешаться. Может быть, если бы я раньше ушел, Сашка бы не ослеп. Хотел я красиво уйти с горнолыжного горизонта. Оставить после себя.

Васька отодвинул свою рюмку и встал:

– Вот что, я их сведу. Разлетись шестеренки, но я их сведу.

– Как? – спросил Никодимыч. – Отпуск четыре месяца. Денег хватит. Я ее в мешок посажу и…

– А надо?

– Не знаю. Я не умом. Я движением души буду действовать. Где адрес Лены? И какой к ней подход?

– Никакого, – сказал Никодимыч. – Скажи, что адрес Сашки тебе известен. Билет помоги купить.

– Я сам с ней полечу. Для присмотра за этими дурачками.

– Таких девушек нет, Вась, – сказал Никодимыч. – Или очень немного.

Васька накинул пиджак, висевший на спинке стула. Затянул распущенный галстук.

– Девятая специальность, – пошутил он. – Васька в качестве свата.

БЕРЕГ

…Море входило здесь в берег широкой бухтой. Сашка сидел на поросшем травой обрывчике. За спиной с косогора шла дорога, и по дороге пыльно катили грузовики. Солнце садилось. Сзади подошел тот самый конопатый парнишка с выбитым зубом.

– Сапрыкин? – не оглядываясь, спросил Сашка.

– Я!

– Садись рядом.

Пацан сел рядом с Сашкой.

– Вы как меня узнали?

– По дыху, – серьезно ответил Сашка. – Я, брат, любого мальчишку за сто метров узнаю по дыху. Помолчи!

Сапрыкин все так же обожающе глянул на Сашку, прихлопнул рот.

– Солнце садится?

– Садится, – ответил Сапрыкин.

– Бухта гладкая?

– Гладкая.

– Видишь зеленый луч? Смотри на бухту.

– Вижу, – искренне соврал рыжий Сапрыкин. Сашка молчал.

– А к вам дядя и тетя приехали. Кра–асивые оба! – вздохнул Сапрыкин. Это правда, что он был в Антарктиде? А тетя ваша жена? Она, значит, Нютке мамой будет? Или нет?

Сашка молчал. Он стиснул руками неизменный свой прутик так, что побелели суставы.

– Иди, Сапрыкин, домой, – глухо сказал он. – Я посижу один.

– А все равно они вас найдут, – Сапрыкин был безжалостен.

– Это ты прав, – сказал Сашка. Он поднялся. Сапрыкин шел рядом.

– А песню не будем петь? – спросил Сапрыкин.

– Какую?

– Какую всегда. «Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити. На шумный праздник, на веселый пир мы к вам придем… при–дем?» отчаянным фальцетом завопил Сапрыкин. – А дальше забыл.

– «Мы к вам придем незванными гостями. И никогда мы не умрем, пока качаются светила над снастями».

– Незваные гости – это они?

– Они не гости, Сапрыкин. Они напоминание.

– О чем?

– Потом объясню.

– А пингвины все–таки не хохочут, Саш. Потом, когда я уж познакомился с ними, были, значит, моменты. Один момент капитальный был, – говорил Васька Прозрачный.

– Слышал по радио. В тундре был и про твои подвиги слышал.

– Ну–у, это не то говорили. Там, значит, так… – неожиданно Васька осекся. – Когда магазин закрывается?

– Зачем тебе магазин?

– Ну–у зайду, узнаю зачем. Я пошел.

Сашка стоял у окна. Лена сидела на диване у стенки. Хлопнула дверь.

– Здравствуй, Лен, – сказал Сашка.

Она молчала. По лицу ее текли слезы.

– Ты какая сейчас?

– Очень красивая. – И голос ее был голосом прежней Ленки.

– А я какой?

– Старый и безобразный.

– Ага, – согласился Сашка и неожиданно широко улыбнулся. – Теперь верю, что ты красивая.

– Не красивая, а обворожительная. А ты босяк.

– Согласен, – смиренно сказал Сашка. Васька Прозрачный, наплевав на шикарный костюм, сидел на ступеньках крыльца и был своим человеком среди своих же людей.

– Не согласен, – говорил он. – «Вихрь» – мотор капитальный. Ему надо дейвуд внизу подпилить, где выхлоп, и никакого заноса не будет. Утверждаю.

– Где подпилить–то?

– Эх! Давай завтра с утра. А потом на охоту двинем. Идет? Я, понимаешь, среди льда по траве стосковался.

Он встал, забрал со ступенек бутылки шампанского и пошел к дому.

– С ума сошел, Вась, – сказала Лена.

– А чего? Пусть постоит, попенится. Тем более что завтра я вас покидаю. Двигаю в тундру. На лодке. Уже договорился.

– Сапсегай сейчас близко со стадом. Навести старика, – попросил Сашка.

– Это дело! – горячо откликнулся Васька. – Обязан я его повидать или нет?

СМЕРТЬ ПРОЗРАЧНОГО

Сапсегай и Васька Прозрачный сидели у небольшого костра. Был конец полярного лета – время желтой травы, желтого воздуха, желтого неяркого солнца. Где–то в тундре неотрывно кричал журавль. Замолкал, и снова печальные трубные звуки плыли над тундрой.

– Слышишь? – сказал Сапсегай. – Остался один. Тоскует.

– Хорошо здесь. – Васька лег на спину. – Еще раз в Антарктиду смотаюсь и пойду в пастухи. Возьмешь?

– Приходи, – согласился Сапсегай. Прислушался. – Олени волнуются.

– Почему?

– В это время они дурные бывают. Там сзади худое место. Вот я и сижу. Побегут, много погибнет.

– А я не слышу, – сказал Васька. – До них же километра два.

– Привычка.

– Взял бы сейчас рюкзак, – размечтался Васька. – И шел бы, шел без конца. Людей бы разных встречал. Местность.

– Олени! – встревожился Сапсегай. – По руслу бегут. В худое место бегут.

– Счас! – Васька взметнулся на ноги. – Где? И что делать?

– Нет! – сказал Сапсегай. – Ты их не удержишь. Узкое русло. Сметут. Я сам.

Дробный рокот нарастал в стороне. Дробный рокот тысяч копыт по высохшему руслу тундровой речки.

– Я побегу.

– Не надо! – крикнул вслед Сапсегай, но Васька уже скинул ватник и бежал наперерез нарастающему грохоту.

Серой лавиной текли олени в припадке бессмысленного животного ужаса.

Сапсегай бессильно уселся на кочку. Сложил руки трубкой и завыл по–волчьи.

Передние олени заволновались и пробовали повернуть обратно, но сзади напирали другие, и вся масса пришла в сумбурное движение.

Васька Прозрачный скатился в русло реки.

– Эгей! – заорал он, размахивая телогрейкой. – Кончай панику, черти рогатые. – И Прозрачный кинулся им навстречу. Серая лавина поглотила его, только дважды взмахнула среди леса рогов телогрейка и взмыл над стадом огромный старый рогач…

Лена кончила заплетать Анютке косички и легонько шлепнула ее ниже спины.

– Ну–ка, отойди к стенке!

Анютка в новом тренировочном костюме застенчиво сверкала глазами.

– Красавица! – сказала Лена. – Теперь пора за уборку.

Она взяла тряпку и стала протирать книжную полку.

Отдельно стояла потрепанная книга. «Жизнь капитана Джона Росса». Лена взяла ее в руки. Глаза ее затуманились.

– Эту нельзя трогать, – предупредила Анютка.

– Почему?

– Он ее… предназначил. Дядя Саша.

– Кому?

– Сапрыкину. Который со всеми дерется, вздохнула Анютка.

Шумно вошел Сашка.

– Привет, дамы.

Анютка кинулась к нему.

Он потрогал ее голову. Нащупал косички.

– Ух ты!

В окошке возникла возбужденная девчоночья физиономия.

Девчонка отчаянно барабанила в стекло.

– Дядя Саша! Александр Васильич! Там Сапрыкин опять подрался.

– Угу! Сейчас буду.

– Я беспокоюсь, – ходила по комнате Лена

Беспокоюсь, и все

– Он полярник, успокаивал Сашка. – Полярники не пропадают.

– Он ребенок, сказала Лена. – Мальчишка, как этот Сапрыкин.

Сапсегай сидел рядом с телом Васи Прозрачного. Глаза у Прозрачного были открыты, и на лице застыло выражение изумления.

Тихие птичьи крики раздались в воздухе. Сапсегай поднял голову.

– Птичка кегали, – прошептал он. – Так и не успел он повидать птичку кегали.

Старик встал и пошел к яранге. Потом вернулся, снял с себя кухлянку и прикрыл, заботливо подоткнув со всех сторон, тело Васьки Прозрачного, Лица закрывать не стал, просто прикрыл, как будто мог озябнуть сейчас Васька Прозрачный.

За свой незаурядный век Сапсегай привык видеть смерть. И он давно уже пришел к выводу, что вероятность смерти для хорошего человека выше вероятности ее для плохого. Хорошим же человеком Сапсегай, естественно, считал того, кто рискует собой для других, либо любопытство и страсть жизни гонят к познанию неизученных мест, кто способен в минуту опасности забыть о себе. Такие люди гибли и будут гибнуть. Но мудрость природы заключалась в том, что род их не исчезает, на смену приходят, должны приходить другие. Такова была эпитафия Сапсегая, мысленно произнесенная им над телом Прозрачного. Потом Сапсегай встал. Надо было вызывать вертолет, надо было позаботиться об оленях, и – вообще жизнь продолжалась, хочет этого старик Сапсегай или нет.

Старик в меховых штанах и вылинявшей рубашке, худой, высохший от годов кочевник, шагал по кочкам, и только сейчас можно было заметить, что Сапсегай стар, как тундра, как смена времен года на этой земле.

Сашка вышел на крыльцо.

– Сапрыкин! – громко сказал он. – Сапрыкин. Я знаю, что ты здесь.

– Здесь! – Сапрыкин вышел из–за бочки с водой.

– Иди сюда! Сашка уселся на крыльцо. Сапрыкин подошел.

– Ты кем собираешься быть, Сапрыкин?

– Космонавтом.

– Значит, бандитом ты быть не хочешь?

– Нет, – замотал головой Сапрыкин.

– Тогда объясни, почему ты два раза на день дерешься. Только не ври…

– Космонавт должен сильным быть.

– Я объясню тебе, как стать сильным. Я займусь тобой, Сапрыкин. В восемь утра завтра быть здесь. И послезавтра. И…

В калитку вошел Помьяе. И тут же с визгом выскочила из комнаты Анютка, бросилась к нему. Но Помьяе, отстранив ее, шел к Сашке.

Саша! – сказал он. – Саша, случилось…

УРОК

Был урок.

– Сегодня мы отложим тему урока, – начал Сашка. – И поговорим сегодня об Антарктиде. Антарктида – ледяная страна, где живут только пингвины. Пингвины и люди. Один мой друг утверждал, что пингвины умеют смеяться. Он устроился в экспедицию и поплыл в Антарктиду проверить: правда ли, что пингвины умеют смеяться. И установил, что правда. География – это не только наука о земле. На земле живут люди. Таким образом, это также наука о людях, наука о долге и счастье.

Двадцать пар ребячьих глаз смотрели на своего учителя, уже седеющего, темнолицего и сухого, как будто его опалил горевший внутри огонь.

– Одна трепанация, пять трепанаций, – сказал Сашка Лене. – Надо их делать. Был бы я зрячий, не погиб бы Васька. Получается: надо быть зрячим.

ТОТ ЖЕ БЕРЕГ

Был тот же берег вечерней бухты. И Сапрыкин молча стоял за спиной Ивакина.

Печально и тонко кричал журавль. Потом другие журавли подхватили крик, и трубные прозрачные звуки их плыли над миром, как утверждение ясности бытия.

Народное поверье утверждает, что журавли предчувствуют перемены в человеческой жизни.

Сашка поднялся.

– Пойдем, – сказал он. – Пора. Я еще книжку должен тебе отдать.

– А обратно вы не прилетите? Когда будут глаза, прилетите?

– Обязательно! Я должен вас научить географии.

– А книжка какая?

– Про одного капитана. Вообще про жизнь.

– «Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити», – отчаянно фальшивя, запел Сапрыкин.

Низко сидящее солнце вырезало плечистый, чуть сгорбленный силуэт Сашки и вихрастую фигурку Сапрыкина.