Текст книги "Горячий контакт (СИ)"

Автор книги: Олег Леконцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 3

Трудно сказать, сколько раз я читал или смотрел об отдаче этой команды и заводной реакции на нее солдат, шустро скатывавших с кроватей. А вот самому оказаться в качестве объекта приложения приходилось только третий день. Обо всем этом я успел подумать, проклясть и еле слышно простонать, услышав от дежурного вечно-сакраментальное:

– Рота, подъем!

А тело уже реагировало, не дожидаясь команды головных долей мозга. Обходясь, так сказать, без высшей нервной деятельности, только на основе условных рефлексов.

Шесть часов – начало дня и утренней зарядки. Откинуто одеяло, надеваются брюки, наворачиваются портянки, надеваются сапоги. Одно время были введены носки, но изношенной войной экономике они оказались не под силу и портянки вернулись. Быстрей, быстрей, за каждую минуту опоздания полагался лишний круг на плацу – триста метров. Счастливчики, медлительные по жизни или никогда не знавшие такой важной детали армейской жизни, как портянки, и поэтому затягивавшие одевание, наматывают порой по десятку кругов и, пока все приводят себя в порядок, помогают планете вертеться, толкая ее сапогами. Конечно, это не по уставу. Что ж, иди пожалуйся… кому-нибудь. Вот смеху-то будет и энное количество дополнительных кругов. Мы уже уловили сакраментальный армейский закон – если хочешь говорить с командиром – молчи.

Официально курсы начинали работать с двадцать пятого июня. А пока комплектовался очередной набор, приехавших на свою беду раньше дрессировали. Как сказал курировавший нашу роту мичман, имевший неожиданно высокое для этой должности звание капитана, за неимением времени на полноценный курс молодого бойца он нам устроит хотя бы несколько суток молодого бойца. Эх, поймать бы перестраховавшихся работников городского военкомата, пославших нас немного раньше времени. Ох бы всыпали! На всю жизнь бы запомнили, столько у нас накопилось отрицательной энергии. У товарища мичмана Возгальцева, или Коромысла за его любимую поговорку «едрить ты, коромысло» трудоустройство на курсы молодого бойца получалось просто блестяще. Одним пинком. Моральным или физическим, кто как проскакивал. Меня мичман приветствовал возгласом: «От опять расходы на похороны!» и, посчитав свой долг выполненным, направился к Мишке Самарину, который получил оплеуху по шее под предлогом грязного воротника. Удар бы внешне слабым, но бедолага Мишка целый час морщился и беззвучно матерился, с трудом ворочая головой.

И после такой прелюдии началось, как сказал мичман, наше мужское становление. Вечер первого же дня нашего появления на курсах мы закончили двухчасовой разминкой (отжимание, подтягивание) и трехкилометровым кроссом.

Нельзя сказать, что нас просто взяли и бросили в зону армейского выживания. Нет, нам сразу выдали три комплекта одежды – спортивную, повседневную и парадную и дали целых два часа на ознакомление с нею. Если с нижним бельем – трусами и майкой разобраться было совсем не трудно, с гимнастеркой и брюками с некоторым замешательством, то портянки поставили девять десятых призывников в тупик. Робкая попытка какого-то вундеркинда заявить каптенармусу о наличии носков в номенклатуре обмундирования вызвала у него гомерический смех. А Коромысло посмотрел на него как ворота на нового барана и предупредил о необходимости соблюдать положенную, а не придуманную некоторыми форму обмундирования. А не то он покажет всем носки. Хватит и одной пары на десять ног.

Парадную форму, с блестящими финтифлюшками и кокетливыми погонами, каптенармус велел сразу же убрать подальше. По его словам, в первый раз мы ее наденем при принятии присяги, второй раз при выпуске, кому-то она пригодится при похоронах, если он умудрится загнуться уже на курсах. А иногда курсант отличается в учебной и боевой деятельности и его приглашают в начальнику курсов, чего с нашей бестолковостью никогда не будет.

Удивление вызывала форма для физкультурных занятий. Зачем нам ее выдали, если все равно бегали, прыгали и изымались над организмом в повседневной армейской одежде. Позже загадка была разгадана.

А вот и родимая повседневная… Из серо-зеленой хэбэшки, с многочисленными накладными карманами, в которые чуть ли не весь Су получалось сложить. Где мы ее только не носили. Проще сказать, где не носили – в полетах. А в остальном только она. Коромысло, снисходительно наблюдая за копошением новорожденных котят, порекомендовал подогнать одежду по размеру. Каптенармус выдавал одежду на глазок, как правило большего, чем требовалось, размера. И проблема оказалась у всех одна – надо было ушить. Кто-то хитренький попытался обменять на одежду меньшего размера, но каптенармус с бранью прогнал, даже не вникая в суть просьбы. Белоручкам, никогда не бравшим в руки иголку, пришлось туговато. К счастью, общежитская жизнь вдали от материнских рук научила меня худо бедно шить. Я ушил тельняшку, гимнастерку, укоротил брюки. Сапоги тоже оказались большего размера, но каптенармус, предвидя это, выделил моток холщевых портянок, от которого каждый мог оторвать по потребностям. В итоге портянки оказались двойные, зато ноги сидели в сапогах, как влитые. Переодевшись в обмундирование и сдав на ветошь гражданские шмотки, я почувствовал себя настоящим курсантом.

Занимавший соседнюю койку невысокий парнишка с тоской глядел на мои приготовления. Я поймал его взгляд и подмигнул. Обрадованный парень присел рядом.

– Меня зовут Марат. Марат Шахов. Слушай, как это ты делаешь?

Я хмыкнул. Меня засмеяла бы любая девчонка, даже самая изнеженная лентяйка. Но паренек оказался полнейшим дилетантом.

– Пользуйся, – предложил я.

С моей помощью процесс у парня кое-как пошел.

Около нас нарисовался здоровяк, замеченный мной еще накануне. Больно уж он нагло себя вел, видимо, в надежде на свои боксерские навыки. Боксером он представился сам в первый же день, громко заявив на всю казарму и предложив желающим поспарринговать. Дураков не нашлось, но я чувствовал, что мордашку ему рано или поздно начистят. Каким бы он сильным не был, но такая наглость быстро надоест. А выступать одному против десятка обозленных парней бесполезно, пусть даже если у тебя есть пара друзей.

– Эй вы, доходяги, подшили мне брюки.

Марат дернулся. То ли был готов за работу приняться, то ли молча возмущался.

– А носик тебе не вытереть? – ехидно поинтересовался я.

– Ах ты гад, хочешь заработать пару синяков? – сразу взорвался здоровяк.

Я молча встал, понимая, что мой противник попытается сделать из меня котлету в назидание остальных. Ощутил это и здоровяк. Он осклабился и ударил кулаком в раскрытую ладонь, демонстрируя итоги нашей драки. Но тут вошел мичман и наша беседа оборвалась на полуслове.

Впрочем, это был временный перерыв. Боксер красноречиво посматривал на меня, намекая, что он не привык отступать. После ужина, дождавшись, когда мичман и дневальный солдат-контрактник вышли, он подошел к моей кровати, злорадно усмехаясь. Я ожидал хотя бы несколько вводных слов, но он с ходу ударил, целя в подбородок. Попытался уклониться, но смог только прогнуться. Он все-таки дотянулся до моего лица. Больно. Под левым глазом будет большой синяк.

Боксер застыл, закрывшись руками в ожидании моей реакции. Долг платежом красен. В детстве я был весьма драчливым, а в университете занимался в секции единоборств. Большим фанатом силовых упражнений никогда не был, но всех заключивших контракт в обязательном порядке заставляли заниматься не менее, чем в двух секциях спортклуба.

Я действительно ударил, но не рукой, а ногой. Попал по голени. Мой противник потерял равновесие и раскрылся. И тогда я врезал, что было сил, по лицу. Нокаут.

Шахов, как это говорится в дипломатических протоколах, подошел с чувством глубокого удовлетворения, похлопал по щеке лежащего без движения боксера. Сходил с кружкой за водой, побрызгал в лицо. Тот застонал, открыл глаза, не понимая, где находится. Марат кивнул одному из своих знакомых, они подхватили боксера и отнесли на его кровать. Того хватило только на ругань и обещание отомстить. Он зудел с полчаса, пока ему не посоветовали заткнуться.

Утром следующего дня Коромысло, обходя ряды, увидел мой роскошный синяк и, конечно, поинтересовался, откуда я приобрел, как он выразился, такое прекрасное украшение.

– Споткнулся, упал, ударился о край скамейки, – спокойно соврал я.

Возгальцев вытаращил глаза от моей наглости.

– Скажешь правду, попадешь под мою амнистию, – предложил он.

– Никак нет, скамейка виновата.

– Тогда в мой черный список. Ты еще пожалеешь о своем поведении, когда будешь выплевывать легкие в двойном марафонском беге.

Он прошел дальше и, разумеется, попал на боксера.

– Ух ты! – притворно восхитился он, – Лошкарев, ты тоже упал?

– Так точно. Скамейка виновата.

– Какая нехорошая скамейка. А может вы подрались? Скажи правду, твой обидчик пострадает, а ты нет.

Скотина этот Коромысло.

Но мой противник оказался не столь подл. Или, может быть, доверчив.

– Скамейка виновата, – уперся он.

– В список, – проинформировал Коромысло и приказал курсантам идти. И началось. Получасовая зарядка, утренняя гигиена, завтрак, прошедший мгновенно, и мы до обеда качаем всевозможные мышцы и вырабатывали военные инстинкты, таская на себе муляжи автоматов. Под инстинктами у Коромысла имелось в виду умение четко шагать, красиво отдавать честь, крутить солнце на перекладине и, как вершина армейского правопорядка, – неутомимо бегать.

Будучи человеком деревенским, я неплохо физически подковался в процессе постоянных трудовых достижений в сельском хозяйстве. Война резко сократила продовольственные возможности сферы торговли и большинство продуктов за исключением хлеба приходилось получать путем самозаготовки со своей "латифундии". И даже учась в университете, каждое лето вкалывал в огороде на благо семьи и собственного желудка. Обслуживание двадцать пять соток совершенно вручную можно было именовать трудовым подвигом, если бы это не являлось повседневностью для почти каждой российской семьи. Спортивные занятия в университете тоже требовали поддержания постоянного тонуса, и военная кафедра университета не являлась пустым звуком. Местные майоры – подполковники в отставке и на действительной службе во время месячных военных сборов по мере возможности старались подкрепить в нас солдатский дух, выделяя по несколько часов в сутки под обязательные физические упражнения. Бег, отжимания, маршировка… уставали так, что к концу дня темные круги перед глазами плавали.

Но так меня еще не гоняли. И всех остальных, как я понимаю, судя по стонам и проклятьям в отсутствие Коромысла, сбитым ногам, синякам и шишкам, полученных при падении с турника. Моя физическая подготовка оказалась где-то посередине. Впереди бодро бежали физкультуристые здоровяки, позади плелись доходяги. В итоге Лошкарев оказался впереди меня, Шахов – позади. Видимо в его вузе спортивные мероприятия особо не котировались. Мои товарищи по университету, благодаря секциям спортклуба, рысили рядом со мной.

Мичмана хватало на всех. Передних – похвалить, отстающих – отчитать с использованием ненормативной лексики и пообещать устроить дополнительный крик счастья на беговой дорожке. Мы, группа середнячков, получали свою порцию одобрительно-воспитательных приветствий типа "свинячья скорость" или "козлы на прогулке". Но к нам он особо не приставал. Мы, с одной стороны, не могли выступить на общеучилищных соревнований, а с другой, – не портили картину общефизической подготовки очередного набора. Под ногами не валяемся с отчаянными стонами и просьбами пристрелить, чтобы не мучиться, и хорошо.

К отбою надрывались все. Коромысло умел выжимать из человека максимум калорий. Доходяги висели на турнике, изображая освежеванные свиные туши, здоровяки, пробежав дополнительные круги и выполнив специальный набор упражнений, с трудом добирались до своего места в строю, ну а мы, середнячки, отмаршировав и отбегав положенное, к вечеру не чувствовали своих ног. А когда начинали чувствовать, скрипели зубами от боли. Стычки с Лошкаревым прекратились само собой. До своей койки бы добраться!

Трое – середнячок и два доходяги – уже были отчислены "по состоянию здоровья". Им завидовали почти все новобранцы. Еще десяток были вынуждены посетить медпункт. Вынуждены – поскольку от посещения оного заведения мы отбрыкивались, как могли. Посещение медпункта расценивалось как симуляция болезни и наказывалось медработниками болезненными уколами, а после оказания помощи – Коромыслом дополнительными кругами. Уж лучше ходить, хромая на обе ноги.

Мы думали, что гада мичмана с его садистской практикой накажут, но он не получил даже выговора, даже несколько недовольных слов со стороны офицеров. Отчисленные просто были списаны как расходный материал. Несколько человек после этого подали заявления об отчислении, один дезертировал. Дезертира поймали и дали трое суток гауптвахты (губы, как обычно сокращали в армии), подавшим заявление – вернули с обещанием вставить их в одно интересное место. Перед нами выступил военный юрист и предупредил, что до выполнения контрактного соглашения любое нарушение воинской дисциплины, в том числе покидание территории училища, в условиях военного времени автоматически грозит военным трибуналом. Желающих узнать, является ли это правдой, не нашлось.

Похоже, надеяться на справедливость было бесполезно. Оставалось только полагаться на свои силы. Лошкарев, оказавшийся моим тезкой и находившийся в группе здоровяков, который в прошлой гражданской жизни сумел стать КМС по боксу, умудрился отомстить первым. Как-то раз Коромысло отправил нас в очередной марш-бросок по кругу, а сам снял фуражку и сел в тенечке.

И в этот момент его куда-то позвали. Он отсутствовал минуты две. Этого времени хватило, чтобы чудила боксер стремительно рванулся к фуражке и что-то туда положил. Вернувшийся мичман, ничего не подозревая, надел фуражку и выругавшись, сорвал ее. Голова мичмана оказалась испачкана чем-то зеленым.

Коромысло прервал бег. По его приказу мы построились. Такого недовольного мичмана мы еще не видели. Он фальцетом заорал:

– Какая сволочь это сделала? Я вас спрашиваю, наглецы и прохиндеи, кто налил краску в мою фуражку?

Строй безмолвно стоял, дисциплинированно выслушивая вопли. Мичман возопил в пустоту. Какой дурак добровольно отдастся этому палачу.

Коромысло внезапно успокоился.

– Не хотите – не надо. Тогда накажу всех. Сейчас начинаете бег до ужина. А с ужина до отбоя снова бег. Я понятно выразился? И мне плевать, сколько из вас загнется.

Курс молчал, хотя на лицах многих отразился ужас. По расписанию у нас после обеда должна была проходить строевая подготовка, перемежающаяся теоретическими заданиями. Лафа по сравнению с бегом. Теперь же порядком утомленные призывники должны будут непрерывно бегать, пока не лягут на землю обессиленные настолько, что даже Коромысло не сможет поднять.

Я скосил глаза на Диму. Не знаю, какой из него боксер, но бегун слабый. Дыхалка еще не сбита, но ноги уже сдают. На безжизненном лице нарисована решимость сдаться мичману. Иначе он подведет своих же ребят. Это тоже не вариант. Коромысло его загонит. Мне стало жаль парня. Дурачок он, хотя может по жизни и не плохой. Такие первыми бросаются в атаку и ложатся на амбразуру. И выделывался он в первые дни по простоте душевной. Решение созрело моментально.

– Товарищ мичман, это я подложил краску вам в фуражку.

Коромысло, который уже поглядывал в сторону боксера – что-то он знал, удивленно посмотрел на меня.

– Кто такой? – с некоторой задержкой спросил мичман.

– Курсант Савельев.

Коромысло застыл в раздумье. Потом решил:

– Я пока пойду умоюсь, а вам десять минут перерыва.

Коромысло ушел. Строй сразу сломался. Со всех сторон посыпались вопросы и упреки:

– Ты чего, крыша поехала? Это же не ты! Хочешь загнать себя до смерти?

Подошел Дима, молча пожал руку.

– Спасибо. Черт меня дернул так пошутить над Коромыслом. Я сейчас километра не пробегу. Забудь про мои угрозы.

Мичман появился минут через пять. Смыть нестойкую краску на почти лысой голове оказалось очень легко. Больше его задевала моральная ссадина. Он прошелся вдоль построившегося строя курсантов, хмуро глядя на застывшие лица.

Пройдя несколько кругов вдоль строя, он наконец соизволил остановиться и сделать вывод:

– За безобразия и унижение старого больного человека… пять кругов.

Среди курсантов раздался удивленный гул. Пять кругов – это почти что благодарность.

Но после этого мичман озверел окончательно. Соорудив команду из нескольких контрактников постоянного состава Коромысло гонял нас день и ночь. До принятия присяги оставалось несколько суток, но как бы их пережить мне, Димке Лошкареву и еще нескольким несчастным, попавшим в черный список, было совершенно непонятно.

Мне это надоело, как и остальным. И мы решили приколоться. Коромысло трогать было нельзя, это понимала даже тумбочка, которую мы делили на двоих с Маратом. Поэтому объектом нашей атаки были избраны контрактники. Они жили в небольших домиках по несколько человек.

В тот день мы, переварив обед от щедрот казны, не торопясь строились на плацу. Коромысло, как бы не замечая нашу безалаберность, периодически поглядывал на монитор электронных часов. Но нас таким образом было уже не прошибить. К истечению срока построения, что давало мичману право на репрессии, курсантский строй был построен без всяких изъянов.

Коромысло придирчиво оглядел строй, потом перешел к обмундированию.

– Мерзавцы, – с удовлетворением констатировал он, – уже приспособились. Ничего, сейчас я так надавлю на вас, прямая кишка изо рта полезет.

Мичман озадачено посмотрел на индикатор часов.

– А где мои лодыри? Что за чертовщина, не первогодки уже.

Он включил связь, переведя ее на громкую, чтобы преподать урок не только своим постоянным подчиненным, но и переменным.

– Вы там что, перепились от счастья? – начал обработку мичман, едва соединившись с опаздывающими контрактниками.

– Товарищ мичман, – прервал его тревожный голос, – мы не можем явиться, блокированы в квартире. Соседи тоже не могут выйти. Обстреливают из автоматов.

Коромысло явно был в затруднении. Он прошелся вдоль строя. Поразмыслил, приказал:

– Курсанты Савельев, Шахов, Лошкарев, со мной. Все остальные – занимаемся упражнениями на растяжку. Приду – проверю.

Наши курсантские лица ничего не выражали, когда мы подошли к жилищам контрактников. Около аккуратных домиков никого не было. Коромысло рявкнул во весь голос:

– Дармоеды! Долго вы собираетесь валяться на своих мягких кой…

Его гневная цитата была прервана автоматной очередью. Контрактники не обманули. Действительно стреляли. Многострадальная фуражка, накануне облитая краской, вновь пострадала, сбитая пулями.

– Ничего себе! – возмутился Возгальцев, падая на землю и роняя нас. – Это ж кому жить надоело?

Как бы в ответ среди деревьев мелькнула фигура. Неподалеку щелкнула пуля, попав в стену дома. Это навело мичмана на решающие действия. Он подключился к связи:

– Товарищ подполковник, на базу напали диверсанты. Какие шутки, в меня стреляли, фуражку сбили.

Судя по паузе, собеседник усомнился в умственных способностях мичмана. Однако Возгальцев включил микрофон на полную мощность и под аккомпанемент очередной очереди поинтересовался, похоже ли это на бредни старого олуха или это все же стрельба из автоматического оружия.

Подполковник Сидоров, а это был он, прибыл с десятком вооруженных солдат. Они сразу же бросились в атаку и через несколько минут все было окончено. Неведомые враги пали смертью храбрых.

Сидоров победе не обрадовался.

– Иди сюда, мичман, – мрачно позвал он, – поиграем вместе.

Возгальцев не верил глазам своим. Несколько муляжей, теперь уже изрешеченных пулями, вооруженных грубым подобием автоматов, разумеется, совершенно не стреляющих.

– Чем же они стреляли? – растеряно спросил он. Подобрал фуражку. Она была целой. – Странно.

– Что скажешь, Мишинцев? – спросил Сидоров одного из своих спутников.

– Ерунда какая-то, – хмуро отозвался тот. Кивнул на муляжи фигур. – эти туши, предназначенные для элементарных перемещений на полигоне, были перепрограммированы, вооружены гравитационными карандашами, обычно используемые при мелком ремонте. Не беспокойтесь за свою фуражку, мичман. В нее попал маломощный гравитационный луч, который даже царапины не оставит. Плюс воспроизводство через динамики автоматных очередей. Детское баловство. Не знаю, потянет ли оно хотя бы под мелкое хулиганство.

Впрочем, было видно, что Возгальцев особенно не огорчился невозможности юридического вмешательства.

– Мне их, главное, найти, а до трибунала мы дело доводить не будем, – сообщил он, – сами справимся.

– Не хорошо, товарищ мичман, – поддел его Сидоров. – Обычно ты через несколько дней доводишь курсантов до поросячьего визга. А тут уже второй прокол.

Мичман скрипнул зубами.

– Я из них все дерьмо выжму, – пообещал он, пристально глядя на меня. Я обворожительно улыбнулся. Ничем не докажешь, товарищ мичман. Дневальный контрактник доложит, что ночью все спали. Он же не знал, что пока выходил покурить, я и Марат тихонечко удрали через окно, а наше место заняли свернутые шинели. Мне понадобилось полчаса для перепрограммирования стянутых днем муляжей с примитивным компьютерным обеспечением. Марат в это время приглядывал за окрестностями, чтобы я по-дурацки не попался. Закончив работу, также незаметно через окно залезли обратно во время очередного перекура, радуясь вредным привычкам дневального.

Мичман пыхтел от злости, представители постоянного состава носились по окрестностям, пытаясь найти хотя бы какие-то следы. Дважды наезжали следователи военной полиции. В общем, было весело. Однако суровые будни продолжались.

Сигнал тревоги раздался глубокой ночью. Дневальный солдат-контрактник во всю свою луженную глотку потребовал срочно подниматься и строиться на плацу. Повторив два раза, дневальный посчитал служебные обязанности выполненными и ушел к своему посту. А у нас начался переполох. Накануне день был, как всегда, перегружен физподготовкой и мы дико устали. Нескольких часов для восстановления не хватило. Уставшие, одуревшие от недосыпа, в полумраке – верхний свет из садистских наклонностей не включили, горели только настенные светильники, – мы торопливо одевались, переругиваясь друг с другом. На плац, однако, почти все выбежали в пределах выделенной нормы времени.

Коромысло с видимым удовольствием прошелся вдоль строя, поглядывая на помятые опухшие лица, владельцы которых страшно желали закатить ему в морду.

– Товарищи! – тожественно объявил он, – враг прорвался на территорию городка. Ваша задача: совершить десятикилометровый марш-бросок за полтора часа и выбить его в тайгу. После этого задачу можно считать выполненной.

Глухой тоскливый стон был ответом мичману. Десять километров! За какие же грехи их так наказывает сатана и его адепт Коромысло? За краску или за мнимое нападение саргов?

– Разговорчики! – рявкнул мичман, – налево, шагом марш!

Только позднее, через два месяца, когда мы уже начали летать, тот же мичман Возгальцев объяснил нам, что такая лихая нагрузка была своего рода физическим и психологическим тестом для проверки поступающих на курсы и отчисления откровенно слабых. Война заставила значительно снизить требования к курсантам, но некоторая чистка шла и в рамках тотальной мобилизации. Садить за штурвал летающей тарелки неспособных к бою было слишком дорого. Ну и шло обычное закаливание, разумеется. С нами, приехавшими раньше, проверка прошла до начала курсов, приехавшими позже – в начале занятий. Избежать этого этапа военной жизни не мог никто. Военный пилот должен быть выносливым физически и устойчивым психологически.

А пока мы сошли с плаца и принялись наматывать круги вокруг казармы. С каждым оборотом вокруг здания становилось все тяжелее. Первыми сошли с династии почти все доходяги. Потом начали сваливаться с дорожки здоровяки. Постепенно сложилась небольшая группа, которая упорно бежала, войдя в определенный ритм. Во рту давно пересохло, глаза ничего не видели, но ноги передвигались. И мы дошли.

Слова Коромысла о завершении марша были волшебной музыкой. Но последующие ввели в состояние тихой ярости.

– А теперь, ребята, вам, оставшимся в живых и боеспособных, надо взять штурмом здание.

Какое здание, автомат тебе в задницу, ты перестанешь над нами издеваться?

В голове появилась изуверская мысль. Коромысло говорит о здании. Но их два – пустой склад и центр управления полетами, расположенный в здании штаба. Мичман, конечно, имеет в виду склад. Но мало ли что он может иметь. Точного адреса нет, поэтому мы можем ошибиться. Я толкнул Мишку Самарина в бок:

– Штурмуем штаб.

Тот посмотрел на меня, как на человека, внезапно сошедшего с ума. Но потом в его глазах появилось понимание.

– Взвод! – захрипел я пересохшей глоткой, – в атаку вперед!

И рванулся к штабу. За мной побежал Мишка, Марат, а когда рванулся Димка, за нами, не раздумывая, побежали и остальные, повинуясь стадному инстинкту.

Позади остался изумленный крик мичмана, впереди приближался штаб, в котором в ночную смену работал, освещенный яркими огнями, только центр управления полетами (ЦУП). С яростными криками и громким матом вы ворвались в помещение и потребовали от дежурных операторов сдаться.

Операторы – контрактники в звании от рядового до сержанта, под командованием младшего лейтенанта – явно испугались. Я бы тоже испугался. Тишина, покой поздней ночи, уже светает и вдруг появляется толпа грязных бешеных курсантов. Может, они с ума сошли от напряжения?

В общем дежурная смена дружно подняла руки, успев предварительно нажать сигнал тревоги.

Как мне потом рассказывали старослужащие, такого переполоха на территории городка не было за все время существования и курсов, и училища. Сигнал тревоги, настоящий, а не учебный, поступил из ЦУПа и был обязательным для срочного реагирования. Наземные боевые части бросились занимать оборону, тыловики потели от страха, забаррикадировавшись на кухне и в складах, зенитная оборона лихорадочно искала вероятного противники, шесть тарелок Су поднялись в воздух.

Пока Коромысло вывел нас на плац и присоединил к уже стоящим "погибшим" во время марша, к штабу подъехало сразу два генерала – наш Свекольников и начальник училища Артамонов. Надо сказать, с ситуацией они разобрались быстро. Выяснив у операторов произошедшее и отменив тревогу, они ускоренно направились к плацу.

Первый раз видел нашего мичмана побледневшим. Приближающие генералы, судя по решительному виду, готовые приступить к военным действиям со своими, поскольку врага не оказалось, заставили его съежиться. Но когда они подошли, Возгальцев встретил их бравым рапортом.

– Мичман, мать, – недовольно сказал Артамонов, – на будущее, развлекайся поскромнее. Весь гарнизон на ушах. Думал, что мы в Москву докладывать будем?

– Проводились учения, товарищ генерал, – не в тему доложил Коромысло, но генерала это устроило.

– Учения, говоришь, – задумчиво произнес начальник училища. – Михаил Всеволодович, – обратился он к Свекольникову, – не помнишь, когда у нас общегарнизонные учения проходили?

– Давненько уже, – зевнул Свекольников, – кстати, очередные должны пройти в ближайшие дни.

– Ладно. А теперь надо бы разобраться, кто у нас их автор. Выдать, так сказать, подъемные. Курсанты же не сами побежали. Кто-то их направил. Мичман, покажешь нам этих счастливцев?

Я мысленно сжался. Шутка была хорошая, но теперь из меня будут делать фарш. К моему удивлению, Коромысло, который прекрасно видел меня, вдруг сказал:

– Темно было, товарищ генерал, не разглядел.

Артамонов не удивился, кивнул. Но Свекольников подарок все же выдал. Обмануть генералов оказалось не так просто:

– Не хочешь подставлять своих, не надо. Мичман Возгальцев, вам пять суток гауптвахты с исполнением своих обязанностей в дневное время.

– Есть! – четко ответил мичман и, проводив взглядом генералов, сказал, – разойдись! А ты, Савельев, иди ко мне. Не думай, что выкрутился, на тебя хватит и моих дисциплинарных прав.

Командиру Новосибирских куров

Генерал-майору авиации Свекольникову М.В.

Мичмана роты капитана Возгальцева К.С.

Донесение.

В ходе проведения физических и психических тестов очередного набора 24 кандидата в курсанты отвечают предъявляемым Вами требованиям. Из них 5 человек проявили физическую и психическую стабильность выше нормы, умение эффективно умственно работать на пределе физических способностей организма: Никитин А., Лошкарев Д., Самарин М., Савельев Д., Пороховщиков Л.

Считаю эти кандидатуры наиболее перспективными для дальнейшей разработки. Особенно отмечаю курсанта Савельева Д., явно выделяющегося своими умственными, моральными и учебными данными.

Мичман роты капитан Возгальцев К.С.