Текст книги "Крымский Джокер"

Автор книги: Олег Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

За весь вечер Лидия Петровна так и не решилась узнать у Гриба судьбу предавшего её помощника. Она прекрасно понимала, что Фролова, скорее всего, уже нет в живых, и не осуждала жестокого решения Ломакина. Это было необходимой мерой устрашения и самозащиты в их общем деле, и сама она поступила бы точно так же в подобной ситуации. И что-то спрашивать, а тем более просить за Бориса, ей просто не позволяли неписанные законы той жутковатой, непонятной простым людям жизни, по которым она жила уже больше сорока лет. Но почему-то было так тяжело на душе, словно вместе с Борисом из её мира безвозвратно ушло что-то очень нужное и дорогое лично ей, Лидии Петровне Афанасьевой. И сейчас она пыталась разобраться, что же это такое.

Лида вспомнила, как впервые она увидела этого юношу в казино у Корейца в зимней Москве, где подбирала свою первую группу для работы в европейских игровых залах. И как случайно подслушала, как авторитет наставляет крупье завлечь мальчишку, которому совсем недавно досталось неплохое наследство в виде трёхкомнатной квартиры.

Способ, с помощью которого этого симпатичного парня оставили без крыши над головой, и к тому же по уши в долгах, не казался Афанасьевой чем-то из ряда вон выходящим. Так тогда разводили лохов сплошь и рядом. Да и она сама долгие годы занималась подобными махинациями. Зима подходила к концу, и Леди совсем уж собиралась возвращаться в Крым, когда Кореец пригласил её для беседы.

– Тут мы лошка одного опустили на хату. Думали кончать его по-тихому, чтобы дёргаться не начал. Но вот его бывший однокашник говорит, что у него родственники в Германии есть. Ты же сейчас за бугром хочешь тему поднимать? Побазарь с ним – может какой интерес проявится…

Переговорив в кабинете Корейца с молодым нервным парнем в форме крупье, лицо которого ей очень не понравилось, Леди узнала много нового о Борисе Фролове. И эта информация показалась ей заслуживающей внимания. Она отпустила дёрганного молодого человека, закурила папиросу и задумалась. Через минут пять в кабинет вошёл Кореец и поморщился:

– Фу, Леди… Опять свой самосад чадишь! – он заткнул двумя пальцами свой приплюснутый нос и приоткрыл окно. – Ну, что скажешь?

Лидия Петровна загасила недокуренную папиросу в пепельнице и поднялась:

– Я возьму этого паренька. Пугни только его как следует и привези затем ко мне на квартиру.

Кореец довольно улыбнулся, обнажив ряд мелких гниловатых зубов:

– Толково. Но только штук пять зелени за студента тебе на общак придётся кинуть… Это, я думаю, реально?

Афанасьева кивнула, и уже возле самой двери повернулась к Корейцу и сверкнула своими чёрными глазами:

– А крупье этого ты лучше убери подальше. От него гнилой дух исходит. Заразный…

Теперь, припомнив этот разговор, Лида немного пришла в себя. «Может просто нравился мне этот щенок с самого начала?» – раздражённо подумала она и какой-то совсем несвойственной ей старческой шаркающей походкой подошла к окну.

Первый этаж у Гриба был расположен так высоко, что огромный забор не заслонял окружающий дом дремучий лес. И ночная картина, внезапно открывшаяся из окна, приковала взгляд женщины.

Над Пущей Водицей висела огромная луна. Чёрные вековые ели чётко выделялись на белом снегу в её молочном свете. Раскачиваясь от ветра, они угрожающе скрипели и размахивали своими развесистыми лапами. Рваные облака быстро проносились по тёмному высокому небу. На застывшей снеговой корке плясали гигантские тени, которые отбрасывал оживший в порывах ветра древний лес.

И тут случилось что-то невероятное – у Лиды запекло глаза… Она с удивлением поднесла средний палец к веку и посмотрела на мокрый след. Последний раз она плакала сорок лет назад, когда двое, одуревших от наркоты, зечек изнасиловали её в красноярской зоне.

Афанасьева сжала пальцами виски и в прояснившейся голове стали привычно проступать практичные мысли.

«К чёрту всё… Зима ранняя в этом году. Пожалуй, пора и в Крым… Может, Глеб какую идейку подкинет. Прямо сегодня из Борисполя и полечу. Как раз там до обеда два рейса на штаты уходит. Может, напоследок и встретимся с этим… – ей опять припомнился Борис, – …с крестником…».

Она глянула на часы. Было полтретьего утра. Приняв душ и приведя себя в порядок, Лида сложила свои вещи в небольшую сумочку, и забрала со стола ноутбук Бориса. Его дорожный дорогой несессер брать не стала – просто убрала под кровать. Потом тихо поднялась в охотничью комнату, где остывал потухший камин и, стараясь не шуметь, стала заваривать себе крепкий чай.

Не успела она, примостившись в кресле-качалке, сделать первый глоток, как дверь открылась и на пороге появился заспанный Ломакин в спортивных штанах и шерстяной тельняшке с длинными рукавами. Он подошёл к буфету, взял чистую кружку и плеснул себе из самовара чайку.

– И мне не спится, Лидушка… Я посижу с тобой – не возражаешь? Слышишь, – он кивнул на окно, – разгулялась непогода…Охо-хо…

И Василий Иванович, придвинув к столу кресло, стал осторожно прихлёбывать горячий ароматный чай. Лида молча курила, глядя на своё отражение в сверкающем самоваре. Так они просидели минут с десять под стук напольных часов, прислушиваясь к порывам ветра за обледеневшими окнами. Иваныч тоже закурил и первым нарушил тишину:

– Недоглядели мы чего-то с тобой, Лида Петровна. Не по зубам нам этот орешек, как ты думаешь? Уж на что Мюллер ушлый, а и тот сказал мне, что скорее всего этот Карытин на дно ушёл, и теперь не скоро проявится, – дед задумчиво почесал переносицу. – Если завтра, вернее уже сегодня, не возьмём его по горячим следам – пиши, пропало.

Афанасьева ничего не отвечала. Ломакин продолжил рассуждать как бы сам с собой:

– Хлопцев жалко. Колька Барышев неплохим бойцом был. И, надо же, представь себе, Лидочка – влюбился в малолетку эту! А я-то грешным делом думал, что он только в саунах может девок драть. Смотри-ка, цветы ей каждый день дарил – каково, а, Лида? Пацаны трут меж собой, что даже стихи пыжился писать. И это при пяти классах образования – совсем обезумел парень! И знал ведь, что я не терплю все эти его выкрутасы – всё равно, почитай, кажный день в школу за ней приезжал…

Гриб глубоко вздохнул и продолжил:

– Ну, Санька – тот, конешно, похуже будет. Злющий был, прости господи… И крови на нём… – Ломакин негромко цокнул языком. – Но тоже нужный был пацан. Не продаст никогда, и глотку при случае любому за меня порвёт. Теперь, уже правда, навеки успокоился наш Саныч… Надо будет их рядышком положить. Родни у ребятишек никакой – только Колькина девчушка, может, поплачет. Да и то – забудет скоро. Молодёжь нынче недалёкая растёт – одним днём живут.

Лидия Петровна оторвала взгляд от самовара и зло посмотрела на опустившего голову старого вора:

– Хватит панихиду справлять, Гриб! Развёл тут слякоть, – она поморщилась. – Вот что – я сегодня улетаю в Симферополь. Но это после обеда. Так что потом, в аэропорту, обо всём повздыхаем – времени у нас хватит.

Она резко встала и подошла к Ломакину.

– Ты, Гриб, думай лучше на чём и с кем в Борисполь ехать. Рейс на Амстердам в семь часов тридцать минут. Значит, нам в пять там надо быть. Времени-то на сборы осталось… – она посмотрела на часы, – двадцать минут.

Ломакин с какой-то неуместной жалостью глянул на Лидию Петровну и подумал:

«Да…Эта черноглазая ведьма просто отлита из металла. Из дьявольского жёлтого металла».

Он потянулся, хрустнув суставами и, поднявшись, сухо сказал:

– Через полчаса и поедем. Втроём. Я, ты и Мюллер. Двое наших там уже пасуться с вечера. Всё. Встречаемся во дворе.

Через двадцать пять минут в холодную тёмную ночь из ворот мрачного особняка выкатил джип. За рулём сидел невозмутимый Мюллер. Дедушка Гриб и Лидия Петровна расположились сзади. Афанасьева открыла новую коробку конфет «Рафаэлло» и протянула Василию Ивановичу:

– Будешь?

Тот отрицательно махнул головой и стал устало смотреть на проносящиеся за окном деревья. Так, в полной тишине ехали минут двадцать. Когда за окошком джипа стали мелькать первые спящие киевские многоэтажки, дедушка Гриб согнал с себя дрёму и скосил глаза на жующую конфеты Лиду.

Он опять с нарастающей неприязнью подумал: «Вот стерва… Помощника её ухлопали, к которому, она кажется, неровной старческой любовью дышала, а ей хоть бы хны! Сидит как истукан, и жрёт свои цукерки… Хотя какая у Железной Лиды может быть любовь!

Мне про неё ещё лет пять назад старый кидала Гудрон рассказывал – баба, говорит, кремень. И заговорённая. Посмотрит на тебя косо – и заказывай музыку…»

Ломакин слегка тронул водителя за плечо:

– Слышь, Генрих… Та падла, что без парашюта с балкона улетела – сразу богу душу отдала?

Мюллер задумчиво проговорил:

– Он на деревьях спружинил. Ещё дышал, когда я подошёл. Организм очень здоровый. Я думаю, при своевременно оказанной помощи, он бы выжил.

– Ну и как? Оказал ты ему первую помощь? – Дед злорадно засмеялся, посмотрел на Лиду и пояснил:

– Генрих наш, медицинский в семьдесят четвёртом закончил. С отличием, между прочим.

Внимательно следящий за дорогой Мюллер никак не среагировал на комментарии в свой адрес. Он одной рукой достал мобильный, нажал кнопку вызова и поднёс трубку к уху.

Потом сказал одно слово: «Порядок» и спрятал телефон. Поглядев на своих пассажиров в водительское зеркало заднего вида, он сообщил:

– Первый рейс автобусов фирмы «Полёт» до Борисполя в шесть ноль-ноль. Стало быть, интересующий вас человек, если он, конечно, собирается лететь утренним рейсом, прибудет, скорее всего, на такси.

– Или на «мерсе»… – добавил дедушка Гриб, – кстати, откуда у него «мерседес», а, Генрих?

Мюллер не оборачиваясь, ответил:

– Вряд ли на «мерсе». После случившегося возле консульства, органы безусловно в курсе истории с уехавшим с места событий «мерседесом». Там же свидетели были. И на него уже все мусора сориентированы. Откуда эта машина у вашего парня, я пока не знаю. Но, думаю, это не сложно уточнить.

Тем временем впереди замерцали огни стеклянного здания аэровокзала. Джип проехал мимо входа с автоматическими дверями и завернул на платную стоянку. Дед Гриб забеспокоился.

– Ты чего так далеко пристроился, Генрих? Не увидим же ни хрена!

Мюллер был невозмутим:

– Главное – чтоб он нас не увидел, – и опять достал мобильный.

Лидия Петровна, отложив в сторону полупустую коробку из-под конфет, осмотрелась. Потом решительно взяла свою сумочку и стала выбираться из машины.

– Ты куда это, Лида? – удивлённо спросил Василий Иванович.

– В аэровокзал, – Афанасьева протянула руку за ноутбуком и тронула Мюллера за плечо:

– Вот что, Генрих… Ты ребятам своим скажи, что пусть нашего друга внутрь пропустят. Я его оттуда сама выведу. Тогда и брать будете. А пока все тихо сидите, – тут нога Лидии Петровны соскользнула с обледенелой ступеньки джипа, и она чуть не упала. Генрих успел подхватить её за локоть. Это получилось у него в высшей степени галантно. Пожилая женщина улыбнулась:

– Спасибо дружок! Скользко-то как!..

И почему-то нехорошо стало Мюллеру от этой улыбки. Словно в сердце укололи. И он ещё долго задумчиво смотрел вслед уходящей жуткой дамочке.

Леди же, несильно хлопнув дверцей машины, стала осторожными мелкими шажками пробираться между машин, припаркованных на стоянке и вскоре скрылась за дверьми аэровокзала.

В аэропорту было немноголюдно. Рано утром отправлялись три рейса: один на Москву, в семь сорок, второй в это же время до Тель-Авива, и третий – в семь тридцать до Амстердама. Всю эту информацию Лидия Петровна внимательно изучила на табло вылета. Никаких задержек не предвиделось, несмотря на суровую погоду. Хотя к утру ветер приутих, с неба вдруг посыпалась такая густая крупа, что в пяти шагах ничего не было видно. Регистрация пассажиров, следующих рейсом до Амстердама начиналась через сорок пять минут.

Афанасьева не спеша обошла весь небольшой зал для отбывающих. Около тридцати человек с багажом уже начинали понемногу выстраиваться в очередь к стойкам таможенного контроля. Потом заглянула в зал прилёта. Там было совсем пусто. Мысленно отметив наличие в аэровокзале двух нарядов милиции, она расположилась прямо в зале в маленьком кафе, из которого великолепно просматривалась касса продажи авиабилетов и вход в здание.

«Не зайцем же он полетит… Времени, чтоб билеты взять, у него никак не могло быть!» – подумала она, заказывая себе чашку чая и два пирожных. Прихлёбывая невкусный чай, Леди пыталась вычислить людей Мюллера. Но пока ей это не удавалось.

«Вот шельмец! Этот неприметный мужичок с бульдожьей мордой крут, однако, – с одобрением подумала она о Генрихе. – Надо было и у консульства тоже с ним работать. Может такой лажи и не случилось бы…»

Она снова припомнила в подробностях бездарный провал всей операции, и новая волна ненависти внезапно взбудоражила Лиду.

«Ну, Клык, паскудник! Как-то слишком просто он отделался, гнида подшконочная! Из-за него и Борька сгорел!..» Вспомнив о Борисе, Лидия Петровна опять расстроилась. Она достала папиросу и, не обращая внимания на неодобрительные взгляды пожилой пары, жующей сандвичи за соседним столиком, закурила.

Через несколько минуть ожило радио:

– Внимание! У шестой стойки начинается регистрация на рейс номер четыреста девяносто шесть до Амстердама.

Лидины соседи суетливо поднялись, и на ходу дожёвывая бутерброды, поспешили к стойкам регистрации.

Афанасьева стала внимательно вглядываться в каждого, кто входил в здание. Вытащив мобильный из сумки, набрала Гриба:

– Как вы там?

– Порядок – стоянку заблокировали.

– В здании пока тихо… Но я почему-то не вижу твоих людей.

Гриб хмыкнул в трубку:

– И не увидишь – это же Мюллер! Всё, Лидуня, до связи!

Лида достала из сумочки зеркало и стала поправлять причёску. И тут краем глаза она увидела молодую симпатичную женщину, которая, войдя в здание, быстрым шагом направилась к справочному бюро. Что-то в её облике насторожило Афанасьеву, и она с интересом стала за ней наблюдать. Девушка с минуту изучала расписание поездов, висящее возле стеклянного окошка с надписью «Справка». Затем она стала что-то говорить полной женщине, в синей униформе, которая дежурила в окошке справочного отдела. Через минуту девушка оторвалась от окошка, и быстро оглядевшись, направилась к выходу.

Лида на миг отвела глаза от приковавшей её внимание женщины и надкусила второе пирожное. Оно как и чай было не очень приятным на вкус, и Леди отложила его на краешек тарелочки.

«Пятнадцать гривен за такое фуфло!.. Цены как в Париже, а кормят гавном» – брезгливо подумала она, и тут ожил невидимый громкоговоритель, и после мелодичной ноты в залах аэровокзала раздалось объявление:

– Внимание – внимание! Нашедшего загранпаспорт на имя Карытина Виктора Павловича просьба подойти к стоянке автобусов «Полёт»! Повторяю…

В зале тут же началось движение.

Из пункта обмена валют выскочил высокий парень и быстрыми шагами устремился к выходу. Скучающий коренастый таксист перестал подпирать стенку и тоже резво выбежал на улицу. Афанасьева удивлённо смотрела на эту картину.

«Это баба заказала объяву – за ней надо! – промелькнуло в голове, и рука Леди потянулась к телефону. Но секунду подумав, Лидия Петровна передумала звонить, – Поздно, бля!

Минут около восьми прошло, наверняка она уже далеко… Где ж я её видела?» И тут Железная Лида вспомнила, где она могла видеть эту видную девушку и сразу всё поняла.

Быстро набрав какой-то номер на мобиле, Леди посмотрела по сторонам. После короткого разговора, она медленно поднялась со стула и направилась к выходу. Автобусную стоянку с приехавшим первым «икарусом» плотно окружили люди Мюллера. Они внимательно изучали выходивших пассажиров. Сам Генрих рыскал невдалеке, бесцеремонно заглядывая в подъезжавшие к стоянке такси. К Лидии Петровне спешил дедушка Гриб, на ходу что-то говоря в телефон. Подбежав к Афанасьевой, он, запыхавшись, зачастил:

– Ты слышала? Что это за херотень с потерянным паспортом? Где этот мудак?! И кто объяву по радио давал?! Что здесь происходит, в конце концов? И ты чего это, Петровна, так смотришь на меня?

Лидия Петровна с кривой усмешкой уставилась на заиндевевшие на морозе кустистые брови Ломакина и на раскрасневшееся от холода его морщинистое лицо. Она достала пачку «Беломорканала» из кармана пальто, покрутила её в руках и с ухмылкой просипела:

– Эка ты раскраснелся, Иваныч! Теперь запросто можешь без грима Деда Мороза на утренниках для ребятишек играть! – и ловко выбив из пачки папиросу, чиркнула зажигалкой. – Не суетись, Гриб. Сделали нас. По-полной. Пусть лучше ребята твои меня в Жуляны везут. Утренним рейсом домой полечу – здесь больше ловить нечего. А ты постереги на всяк случай денька три аэропорт – мало ли что….

Афанасьева ещё раз, но уже совсем серьёзно, посмотрела на растерянного вора, который совсем ничего не мог понять и только тряс замёрзшими щеками, и, бросив взгляд вдаль на светящиеся вдоль трассы огни, тихо прошептала:

– И зачем же тебе столько бабок, а Витя?..

* * *

… Марина стояла за стволом толстого дерева на дорожке, ведущей от площади аэровокзала к гостинице «Борисполь», и внимательно вглядывалась в сторону освещённого здания аэропорта.

Поднявшаяся после её объявления суета возле стоянки не оставляла никаких сомнений в том, что Виктору сегодня никак не улететь. Ни этим рейсом, ни следующим. Ещё раз посмотрев на тёмные силуэты, сгрудившиеся возле автобусной остановки, она спокойно развернулась и направилась по утоптанной снежной тропинке к отелю. От привокзальной площади до гостиницы было немногим меньше километра, и дорога, по которой бодро шагала Марина, минут через пять привела её к освещённому подъезду. Возле входа в гостиницу стояло такси с работающим двигателем. Маринка открыла заднюю дверцу и села на сиденье, где немного сонный Виктор рассматривал какой-то журнал. Потом стянула перчатки и стала дуть на озябшие пальцы.

– Фу-ух! Холодина – жутко просто! Поехали!

Виктор глянул на озябшую девушку и спросил:

– Что? Так-таки и поехали?

– Угу… И побыстрее!

Водитель, развернув автомобиль, поинтересовался:

– Куда едем-то, барышня?

– На Щорса. К универсаму.

Такси, немного буксуя на гололёде, выехало на трассу, и с приличной для такой погоды скоростью, рвануло в сторону Киева.

Виктор улыбнулся, приобнял Марину и, устроившись поудобнее, стал нашёптывать ей на ухо:

– Ну что, Штирлиц мой любимый? Что видела? Что слышала?

Маринка внезапно горячо и крепко поцеловала его в губы. Потом стёрла с них блёстки от помады, и тихо зашептала:

– Ждали тебя… Человек пять. И с ними женщина вида жуткого. На мою школьную завучку похожа. Та тоже, бывало, как посмотрит – сразу можно трусики обмочить.

– Женщина?.. Странно… Ты ничего не путаешь, кисонька?

Маринка решительно мотнула головой и снова полезла целоваться. Виктор попробовал уклониться, но у него ничего не получилось. Минут пять в машине стояла тишина. Водитель с усмешкой посматривал на ничего не замечающую вокруг парочку в зеркало. «Молодожёны, что ли… Ишь как её разбирает-то!»

Вдоволь нацеловавшись, Виктор и Маринка стали опять шептаться.

– Может, всё-таки у меня поживёшь, Витенька?

– Не могу, Машенька – никак не могу… В Киеве сейчас мне оставаться опасно. Ты глянула, когда ближайший поезд на Симферополь отходит?

– Через час будет проходящий.

– На нём и рвану. Эти уроды никак такого финта не могут от меня ожидать. Пусть они меня ещё год в Киеве стерегут. А я прямо через Стамбул в Нью-Йорк сдёрну. Есть такой рейс из Симферополя, – Виктор нежно посмотрел в погрустневшие карие глаза Марины, и тихонько чмокнув её в носик, сделал успокаивающий жест рукой:

– Спокойно, Маша! Я – Дубровский! – и, чуть потише, добавил:

– Я обязательно вернусь за тобой и Анечкой! Обязательно!

Он крепко обнял любимую девушку, и, посмотрев в её продолговатые глаза, в которых переливались слёзы, понял, что надо спасать ситуацию. Как-будто что-то припоминая, он улыбнулся, и сказал:

– А знаешь… Я ведь тоже один раз хотел подвиг с перешагиванием с окна на окно в общаге повторить. «С той стороны зеркального стекла…» Помнишь, я тебе рассказывал?

Маринка кивнула, прижалась к нему покрепче, и стала гладить его коротко постриженные волосы.

Виктор продолжил:

– Так вот. Тогда у меня день рождения случился. Скинулись мы, и всем студенческим кодляком пошли в ресторацию «Океан». В числе приглашённых на торжество, естественно, я был, Гришин, Розов, Вонипёр и Лось. Лось – это такой уматный здоровенный крендель в очках, но без них он видит слабовато. Практически, вообще не видит. Пришли мы из кабака, само собой, синие. Сурово так подпили, надо заметить… А Лось по ходу пьесы успел очки свои пробычить. Он возле ресторана крикнул для прикола двум дежурившим ментам: «Козлы!». Но они почему-то тему не прохавали и на меня, совершенно невинного, набросились – и давай дубинками охаживать. На Лося даже и не подумали – уж больно он респектабельно выглядит по жизни. Бабочка, бородка академическая, портфель под мышкой – прохфессор, прямо…

Вот когда мы от них сваливали, он свои чичи где-то и уронил. Так что до общаги он рулил, можно сказать, вслепую.

А когда мы возвратились в общагу, пацаны задержались на вахте, и в нашей пятьсот пятой мы с Лосём вдвоём оказались. Ну, достали водяру и стали допивать. Потом он вышел из комнаты зачем-то. По-моему посмотреть, куда народ весь слинял. А меня перемкнуло по-пьяни – и решил я через окно в гости к нашим соседкам сквозануть.

Я, вообще-то, никогда этого не делал по причине роста недостаточного. Гришин и Розов – те высокие дылды – им ничего не стоило схватиться за крюк, перешагнуть с подоконника на подоконник. А я несколько раз пытался, но длины ног не хватало. Но теперь моя решимость сделать это без всякой страховки была крепка, и я, не дожидаясь Лося, открыл окно и стал тянуться рукой к железному крюку, вмурованному в стену. Но у меня ничего не получалось. Более того – нога поскользнулась в чьей-то вчерашней блевотине, и я стал падать. И так я очканул неслабо, что чуть сознание не потерял!

Однако, успел таки уцепиться двумя руками за подоконник. Но вылезти не могу. Просто мёртвой хваткой вцепился в железный отлив и, свисая со стороны улицы, ору благим матом. Тут вваливается Лось. Я начинаю взывать о помощи:

– Лось!! Лось! Помоги, бля! Ща йобнусь!!

А эта дурында слепая вертит башкой, и меня за окном не видит. То есть он слышит, что Корыто где-то поблизости надрывается, но не видит – и всё тут! Я уже чувствую, как руки разжиматься начинают. И уже на реальном ужасе кричу, что есть сил:

– Бля, Лосяра!!! Вытащи меня – я за окном!

А этот слепиздик опять башней крутит, мечется по комнате – ни хера понять не может, откуда это Витёк блажит. Даже в шкаф заглянул, падла! Ну, думаю, финиш мне пришёл.

Но тут на моё счастье в комнату ввалился Димка Розов. Он тут же всё понял, подбежал к окну и втащил меня в комнату. И уже через секунду, я вовсю стал мутузить обескураженного Лося по брюху. Чтоб знал, подлец, как очки терять!

Маринка улыбалась сквозь слёзы, поглаживая руку Виктора:

– Ну, вы, я смотрю, весело время проводили! Вот, чёрт, наревусь с тобой! А что же насчёт последней твоей драки? Обещал ведь…

Виктор тоже улыбнулся.

– Да уж… Было дело!

Он посмотрел на часы, и, обняв Маринку покрепче, стал рассказывать:

– Ну, Деда имени Семибеда, он же Вонипёр, он же Вадик Репинов, ты помнишь…

Так вот – мы с ним примерно одной комплекции. И со мной он как-то лучше общий язык находил, чем с двухметровым Гришиным или огромным Розовым, которого вообще все звали «человек-гора». И бухали мы частенько вдвоём с Дедом-семибедом. И гуляли по студенческому парку, попивая пивко… Дружили, одним словом.

И примерно в это же время Дед, из-за своих комплексов дурацких, записался то ли на «ушу», то ли на какую-то тибетскую борьбу и стал пропадать вечерами на тренировках.

Уж не знаю, чему там его учили, но стал наш Дедок как-то свысока на многих поглядывать. Типа, будешь вякать не по теме, так в башню заряжу – в воздухе переобуешься!

И вот, в один из зимних вечеров, пятьсот пятая наша как всегда выпивала. Дед сидел напротив меня, а я на гитаре что-то бренчал между возлияниями. Ещё и нажраться толком не успели, как Вадик объявил, что я, мол, херово играю, и вообще мне лучше засунуть гитару себе в очко и там пару раз провернуть. Уж не знаю, какая муха его укусила, но терпеть подобные заявления не в моём стиле. Я отложил инструмент и оглянулся. А сзади меня, на тумбочке, стоял лоток со свежими яйцами, которые каждые два дня приволакивал четвёртый наш сожитель Колёк, пахавший по ночам на пекарне. И я, после такого наглого заявления обуревшего Вонипёра, обернулся, аккуратно положил весь лоток на развёрнутую ладонь и метнул Дедугану в табло. Естественно, все его кучеряшки и бородёнка тут же превратились в омлет. Сразу же в ответ он, с каким-то нечеловеческим воем, швырнул в меня большой жестяной банкой из-под кофе, служившей нам пепельницей. Я тут же украсился её содержимым: бычками, харчками, использованными презиками и ещё какой-то липкой гадостью.

И только мы с Дедом собрались через стол вцепиться друг другу в волосы, как присутствовавшие при этой сцене Гришин и Розов сразу нас разняли. Но так как взаимные оскорбления настоятельно требовали чьей-то крови, на совете комнаты, состоявшемся немедленно, было принято решение о честном поединке между мной и злобно вращавшем глазами Вадиком.

Мы с ним разделись по пояс и вышли в коридор. Каждому дуэлянту, как и положено, были назначены секунданты. Мне достался Колёк, который сразу же достал из шкафчика чистое полотенце и повёл меня в дальний конец коридора для инструкций. У разбушевавшегося хмельного Дедка, тренером оказался Гришин, который и сам всю дорогу занимался в каких-то спортивных секциях. Розов вызвался быть рэфэри.

Если ты заметила, Машенька, я не очень похож на культуриста или борца. Поверь, что и пятнадцать лет назад, моя фигура мало напоминала о каких либо спортивных успехах. То же самое можно было сказать и о моём противнике. Но так как мы были возбуждены, и рвались набить друг другу физиономию, то поединок обещал быть весьма интересным.

Раунды должны были длиться по три минуты.

Розов стал посередине коридора, и, зажав в ладошке свои командирские часы, возвестил:

– Сходитесь!

И тут же отскочил в сторону. Мы с Дедком, как обезумевшие карлики, понеслись навстречу друг другу. Но какой урон друг другу могут нанести два тщедушных человечка, основательно измученные нарзаном? И курящие при этом как паровозы? Правильно – совсем небольшой. Вот и наша битва смотрелась, наверное, несколько комично. Дед пытался подбить мне глаз, и как оглашенный сучил руками у меня перед носом, естественно, никуда толком не попадая. Я же наоборот, работал в корпус, целясь в дыхало. Но и мои потуги побольнее чвакнуть наглого Дедка, тоже были, в основном, несостоятельными.

В такой непринуждённой обстановке и прошли два раунда, в промежутках между которыми, мы с Вадиком, тяжело дыша, продолжали с ненавистью смотреть друг на друга, и выкрикивать друг другу страшные оскорбления. Колёк обмахивал мою чахлую грудь полотенцем, и шептал:

– Держись, мужик! Он, кажись, выдыхается. Ты, как только вы сцепитесь – подсечкой его руби!

И тут я увидел, что Вадик недобро ухмыльнулся, глядя в мою сторону, и что-то прошептал на ухо Гришину. Тот немного испуганно посмотрел на него, и сказал:

– Может, не стоит? Подумай хорошенько…

Вонипёр злобно дёрнул головой и вонзил в меня жестокий испепеляющий взгляд. Наверное, в его воспалённом воображении так должен был смотреть на своих врагов Брюс Ли перед решающей схваткой. Гришин сделал знак Розову, что ему необходимо со мной переговорить. Розов согласился и важно кивнул.

Жека отвёл меня в сторону и быстро зашептал:

– Мой тебе совет – откажись от третьего раунда, чувак! У Дедугана от ярости совсем крышу рвануло – хочет применить запрещённый во всех спаррингах удар «Двойной Дракон»!

Предупреждаю по-дружески – это может плохо кончиться! Так как после такого удара обычно, в лучшем случае, скорую вызывают. Да и то могут запросто не откачать. Откажись, Корыто – не глупи!

Тут Колёк услышал последнюю фразу вражеского секунданта и подошёл к нам:

– Ни за что он не откажется! – гордо ответил он за меня. – Мы будем драться! Правда, Корытище?

Я неуверенно кивнул. Ничего себе! «Двойной Дракон» какой-то… Мне стало немного не по себе, и я уже подумал о том, что пора бы и заднего включать, но в этот момент Розов провозгласил:

– Третий раунд, господа!

Я с опаской вышел на середину коридора и сжал кулаки, готовясь отразить неведомый удар злобного коротышки Вадика. И тут он вытаращил глаза, пустил для устрашения слюну на бороду, и с диким воплем побежал на меня. Пробежав с метр, он попытался сделать кувырок через голову. У него почти получилось, но при этом Дед больно стукнулся лбом об пол и оказался в трёх метрах от меня. Несмотря на не совсем удачное начало, он опять кувыркнулся, и я услышал, как что-то хрустнуло. Этим «что-то» оказалась переносица Вадика, и тут же у него из носа рекой хлынула тёмная густая кровь. Он, испустив страшный стон поверженного в неравном бою мамелюка, остался лежать без движения на заплёванном коридорном полу с закрытыми глазами. Ударился он на самом деле не очень сильно.

Но кровь из носа лилась не переставая. Поэтому лицо и борода знатока смертельных ударов, были залиты кровью, и зрелище было не для слабонервных.

Эффект трагической картины усилился, когда Гришин взял лежащего стонущего Дедка за руку, и как уносят с поля боя павших гладиаторов, поволок его по грязному полу в сторону умывальника. Кровавый след вперемешку со слюной стелился за головой Репинова. И тут на наш этаж заглянул Лось. То, что он увидел, немало его потрясло:

– Что это с ним?

Я с важным видом, поигрывая чахлыми бицепсами, небрежно бросил:

– За базаром плохо следил…Вот так, Лосяра – будешь на дядю батон крошить – и с тобой такое будет!

И грозно хрустнув напоследок кистями, я удалился в комнату.

Маринка смотрела на Виктора широко распахнутыми глазами. Потом спросила:

– А с Дедом что стало?

– Да я же говорил – ничего серьёзного. Уже через полчаса с мокрым полотенцем на переносице, он играл с нами в покер.

Вот так и состоялась моя последняя драка, – улыбнувшись, закончил Витёк.

Он с удовольствием заметил, что Маринка после его студенческих баек немного повеселела.

Через полчаса, когда такси остановилась на улице Щорса, Марина решительно вылезла на улицу, настояв на том, чтобы Виктор оставался в машине. Она махнула на прощание рукой и, не оборачиваясь, почти бегом бросилась в сторону своего дома. Только когда дорога, поглотившая автомобиль с Карытиным, скрылась из виду, Маринка позволила себе зареветь.