Текст книги "Крымский Джокер"

Автор книги: Олег Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Теперь ты, красотулечка, очень-очень медленно нам расскажешь, когда и где последний раз виделась с Колей. Вопрос понятен?

Маринка с ужасом посмотрела в тёмные провалы старухиных зрачков. Казалось, она сейчас расплачется. Леди наклонилась ближе:

– Вопрос, я спросила, понятен?

– Ну, я же ничего плохого не сделала… – прошептала она, – зачем вы на меня кричите?

Потом, стараясь не встречаться с Лидой взглядом, чуть громче начала рассказывать с придыханием, как-будто ей не хватало воздуха:

– Вчера вечером он меня домой подвозил…

– Откуда?

– Из ресторана…Я мороженного захотела, когда из музыкалки шла.

Лидия Петровна немного сбавила темп:

– Теперь поподробнее… Как ресторан называется? Цыган… то есть Коля заходил за тобой?

Марина, немного успокоившись, осмелела и стала говорить погромче:

– Ресторан в казино «Эльдорадо»… Мы часто там с ним бываем, – она наткнулась на выжидающий взгляд строгой женщины и продолжила: – Ну да.… Зашёл он за мной.… Только спешил куда-то всё время… – и, вспомнив это, Марина обиженно заёрзала на стуле. – На меня и полчасика найти не мог – а вот с мужиком каким-то успел сцепиться.

Тут Лидия Петровна положила свою сухую морщинистую руку на пухленькую ладонь девушки и успокаивающе постучала по ней:

– Ну вот, видишь… Ты ведь не дурёха безмозглая! Мы сейчас с тобой у вон того дедушки сладенького выпросим, и ты дальше нам всё расскажешь, хорошо?

Марина, совершенно ничего не понимая, загипнотизировано кивнула.

Василий Иванович с готовностью встал и открыл дверцу вместительного, точной копии находящегося наверху, старинного буфета. Он достал оттуда коробку конфет «Рафаэлло» и две большие серебряные конфетницы. Одна была набита доверху чищеными орешками разных сортов. Вторая – большими шоколадными шариками, итальянской фирмы «Роше».

Всю эту красоту он торжественно водрузил перед Мариной. Лидия Петровна сразу потянулась к конфетам. Забросив в рот шоколадный колобок, она кивнула Маринке – присоединяйся! Та робко взяла горстку орешков, и стала быстро, как белочка, их грызть крепкими белыми зубками.

Афанасьева, прожевав первую конфету, тут же потянулась ко второй. Разворачивая золотистую обёртку, она спросила:

– Ну и что за мужик там к вам приставал?

Марина уже почти не боялась. Она тоже запустила свою маленькую ручку в конфетницу и зацепила сразу два шарика.

– Да, пьяный какой-то.… Ну, вначале мне показалось, что пьяный, – уточнила она, уплетая шоколадки. – Меня пригласил, типа, потанцевать. А когда Котя его ударил, он упал.

Потом он Кольке по глазам ка-ак даст! А потом они вроде как подружились.

– Слушай, девочка, – Леди опять насупилась, – я же тебя прошу – рассказывай поподробнее… Ну, как если бы ты в своей школе на переменке подружкам рассказывала… Но без трёпа!

Марина перестала жевать. Потом как-то совсем по-взрослому посмотрела на Лидию Петровну и спокойно досказала:

– Да он и не пьяный совсем был. Он, пока Кольки не было, всё на мою грудь пялился, слюной исходил. Потом подрались они. Но этот, хитрый бес, какие-то приёмы знает – свалил Котика – вот уж не подумала бы! А потом, чтоб Колька зла на него не держал, заказал шампанского и пятьсот баксов ему, как бы за ущерб, дал.… Ну это и понятно – он же первый начал…

Лидия Петровна со значением посмотрела на Гриба. Тот хмурился, окутав себя трубочным дымом, и сосредоточенно, стараясь не пропустить ни слова, слушал Маринку.

– Пять сотен долларов? Ты не путаешь ничего, девочка?

– Да нет же, говорю… потом они меня домой подвезли, и этот весёлый дядька ещё попросил Николая до вокзала его подбросить. Всё шутил, что впервые за проезд до вокзала пятьсот баксов платит. Ну и всё… Они к нам во двор заехали, а потом я домой побежала…

Железная Лида задумалась. Потом опять глянула на Ломакина. Тот отозвался из своего угла:

– А как они отъезжали, ты видела?

– Неа… Я же спешила очень – родители должны были вернуться, а они не очень…ну…то, что я с Колей встречаюсь…

Ломакин в задумчивости часто закивал:

– Так-так-так… Понятно. Ты где живёшь, дочка?

– На Руставели.… Там, где стадион.

Василий Иванович отложил в сторону свою трубку и поднялся из-за стола. Потом подошёл к ней, и, откашлявшись, погладил Маринку по голове:

– Спасибо, тебе, дружок. Пойдём, сейчас такси вызовут – и тебя в школу отвезут. Первый урок, небось, пропустила?

Марина кивнула и тоже поднялась. Возле самой двери она обернулась:

– Кольке скажите, что сегодня у меня бассейн в пять, ладно? – потом, остановилась, что-то припоминая, и добавила – А ещё этот мужик фамилию свою сказал. Ну, когда мирился…

Лидия Петровна и Ломакин замерли.

Марина наморщила свой аккуратный лобик:

– Фамилия тоже какая-то смешная. Как из сказки про золотую рыбку… Корытин по-моему.… Точно-точно – Виктор Корытин… Я ещё про разбитое корыто подумала.… А что вы на меня так смотрите?!

В следующие мгновения Мариночка чуть не написала в трусики от охватившего её ужаса.

Действительно, на Афанасьеву смотреть было жутковато. Её морщинистое лицо стало похоже на треснувшую во все сторону стеклянную маску, на которой чёрным огнём полыхали глаза. Она пристально ещё с полминуты смотрела на перепуганную девушку. Потом, не открывая губ, прошипела:

– Забудь эту фамилию. Навсегда, – и добавила чуть слышно, – если жить хочешь…

* * *

Толстый проснулся в купе поезда «Киев – Симферополь», и первым делом побежал в туалет. Выпитые им на вокзале в бистро три больших бокала пива настойчиво просились наружу. В дальнем туалете было занято. А в туалет возле купе проводников ломиться не было смысла – он с самого начала пути был закрыт. Но отлить хотелось просто невыносимо.

Володя прошёл в другой вагон, оказавшийся плацкартным. Здесь ему повезло – прямо перед ним из туалета вышла женщина с ребёнком. Толстый залетел в дверь и сразу стал расстегивать ширинку. Облегчившись, он не спеша, вышел в тамбур своего вагона, закурил и посмотрел в запотевшее окошко.

Мимо проносились украинские сёла, плотно укрытые первым снегом. Огромные белые поля, напоминающие арктические пустыни, чередовались с ветвистыми сказочными деревьями дремучих вековых лесов. Так он и простоял, вглядываясь в пролетавшие пейзажи, пока не докурил.

И когда уж совсем собрался выйти из тамбура, его внимание привлекла интересная картинка. Возле закрытого переезда друг за другом стояли роскошный сверкающий джип «лексус» с киевскими номерами, и, непонятно как перемещающийся в пространстве трактор на кривых колёсах, забрызганный навозом по самую крышу.

Володя проводил глазами странную парочку. Потом бросил окурок в консервную банку, приделанную к решётке стекла, и подумал:

«Вот он, символ нашей эпохи. Блеск и нищета.… А переезд закрыт. И для первого и для второго. Поэтому и приходится им мириться с таким соседством. Один смотрит на сверкающего мощного соседа с завистью пьяной и лютой. А тот, в свою очередь, с отвращением и презрением поглядывает на какое-то странное, всё в гавне, существо, расположившееся рядом. Конечно, из такого соседства мало что хорошего может получиться. А моё где бы было место на этом переезде? Где-то посередине, пожалуй. Хотя теперь на своём новом «Пассате» я вполне могу и рядышком с «лексусом» пристроиться! Но это же всё иллюзии – переезд всё равно для всех закрыт!»

Пофилософствовав таким образом, он открыл дверь в переход между вагонами, набрал полные лёгкие свежего морозного воздуха, резко выдохнул и не торопясь пошёл в своё купе.

Там Володя завалился на мягкий диван, свесив в сторону обутые ноги.

В спешке на вокзале, Толстый схватил билет в спальный вагон, и теперь об этом совсем не жалел. Вагон оказался почти пустым. Соседнее место было не занято, и поэтому можно было всласть отоспаться. И привести в порядок мысли, перемешанные в весёлую пьяноватую кашу событиями последних двух дней.

«Может, всё-таки надо было остаться? Хотя бы до вечера.… А то как-будто с поля боя бежал. Хотя, с другой стороны, я работу свою сделал. Интересно, как там Витёк? – Костров посмотрел на часы. – Наверное, уже собрался в консульство… Сколько ж ему бабок в этих штатах отломилось, если он такие суммы направо-налево раздаривает? Ну да ладно… Мне тоже дико подвезло! Жалко только любимый термос забыл в машине. Ничего – пусть теперь Лосевич чайку из него похлебает…»

Володя присел и уставился в окно, положив под спину подушку. Незаметно, под стук колёс, он задремал.… И стали сниться ему хорошие и добрые слова.… Это было необъяснимо и непривычно – как могут сниться слова? Но он читал их во сне с тихой грустью, как когда-то читал своей первой девушке свои стихи. Вместе с исписанными листками в сновидении что-то хорошее уходило от него навсегда, и он это чувствовал…

«… Долго ли коротко ли тянется дорога…Мосты и речушки, овраги и деревья, мокрые от осенних дождей; лужи на размытых тропинках и бесконечный-бесконечный снег.

Редко попадается живая холодная земля под полуразвалившимися домами и сараями.

Грустно…

Вечер не проходит, он лишь притворяется утром, чтобы люди вставали с лежбищ и уныло брели на работу. А затем следует короткая вспышка ночи, – и новый день затягивает тебя в трясину. И нет от него спасения.

Куда ведёт эта странная дорога?

Но для меня это привычное зрелище, – я родился и живу здесь. Это мои дороги и мои деревья. Терпеливо потягивая тягучий коктейль будней маленького городка, я смотрю сквозь мокрое стекло витрин на пустоту невзрачных улиц и понимаю, что это не сон.

Сны всегда пестрее, ярче. И мне так нравится их ласковая и жестокая обманчивая прелесть!

А сейчас я вижу небо, проржавевшее насквозь от бесконечной влаги, и мне кажется, что я на планете дождей. А может это так и есть?

Хотя нет – я хорошо помню эту планету. Там тоже сыро и мокро, но совсем не так, как здесь. Там нет грусти, что тонкой паутиной вплелась в букет опавших листьев. И там совсем нет людей.

А вот и они… Смешно смотреть, как они пытаются укрыться от дождя, и как они беспомощны перед мокрым снегом. Бедные неуклюжие создания!

Они когда-то потеряли любовь, и теперь пытаются найти её там, где она никогда не расстилала свой чудесный ковёр. И бегут печальные воды слёз людских, омывающие острова времени.

Где-то недалеко гуляет ветер моих воспоминаний. Нежно и ласково его горько-сладкие дуновения трогают моё лицо. Бог мой, зачем так неуловимо ускользает от меня время!

Я очень часто склоняюсь, чтобы подобрать невидимое, и часто молчу, чтобы услышать неслышимое. Оно где-то рядом, я это знаю, – но это «рядом» ведь так далеко…

И снова видится мне тот чудный город, который я оставил когда-то. Там и сейчас светит солнце, и тени не становятся длиннее, когда из-за моря подкрадывается ночь.

О, эта ночь, что вобрала в себя столько звуков! Неужели ты не узнаёшь меня, твоего частого гостя и покорного слугу? Прими же меня вновь в свои объятья и расскажи о Вечности. Я уже выучил столько песен, пропетых тобой, что их хватит на полмира. Я давно выучил столько слов из твоих сказок, что теперь могу болтать не смолкая. Я сменил столько нарядов и масок, что их хватит на три жизни!

Но где же ты, моё настоящее отражение? И почему вода помутнела в колодце, и в покинутых комнатах на стенах нет ни одного целого зеркала? Вновь память блуждает среди развалин моего города, где тлен и мрак царствуют отныне, и мне грустно…

Всё так тихо…Просто не верится. Покажите мне того, кто рассыпал эту тишину так скупо? Я долго собираю осколки, чтобы слепить утраченное отражение, но волна быстро смывает следы на песке, и потом очень трудно найти дорогу к морю.

Но вот проходит время, и я понемногу окунаюсь в круговорот весенних капелей, и ледяные сказки зимних ночей всё реже посещают мои сновидения. Это приближается весна. И бесконечность дорог снова не даёт покоя, и мчит меня карусель к новому саду, что уже расцветает на далёких холмах.

Музыка отражений! Как же подобрать ноты к этой непостижимой мелодии? Я чутко прислушиваюсь в тщетных поисках невидимого композитора, но нет никого в тиши звонких весенних перерождений, и золотой след уводит меня всё дальше и дальше.

Летом мне кажется, что листья никогда не пожелтеют. Но я знаю, что уже очень скоро снова буду смотреть на рябь осеннего пруда, вновь и вновь перебирая чётки чужих слов и мыслей. Сколько же можно смеяться вместо других, любить чужих людей, и жить не своей жизнью? И не видно конца этой моей глупости.

Но иногда твоя тихая улыбка видится мне неподалёку, и тогда я снова чувствую себя молодым. Когда и где всё это было, и почему прошло так быстро? Теперь уже всего и не упомнить. И зачем я разбил все зеркала в нашем доме, не оставив ни одного для тебя?

Но это всё в прошлом…»

И поезд, укачивая уснувшего провинциального мечтателя, мчался вперёд в заснеженную пустоту, где параллельные рельсы сходятся в горизонте в одну точку, отрицая все законы евклидового мира. Володя, повернувшись набок, по-детски всхлипнул во сне. И этот странный сон, несущий печаль о минувшем, всё глубже затягивал его в свою грустную трясину…

* * *

…В тринадцать часов киевского времени одиннадцатого ноября возле консульства Соединённых Штатов Америки было суетно и многолюдно. Те, кому было назначено на два часа, получив у охраны бэйджики с номерками, выстраивались в очередь. Из дверей пропускного пункта постепенно выходили люди, которые прошли собеседование в первой половине дня. Одни из них демонстративно плевались в сторону решётчатой ограды и с хрустом рвали свои анкеты. Другие просто с унылым видом проходили мимо, бросая разочарованные взгляды на новых претендентов, которые выстроились в надежде получить заветную визу. Таких невесёлых соискателей было большинство.

Изредка кто-нибудь из выходивших неудачников, бросал в очередь реплику, типа: «Деньги – коту под хвост!», или «Дурят нашего брата – ни хрена там не дают!». У многих, не получивших визу, были выражения и покруче.

Но каждый из новобранцев, послушно стоявших в длинной очереди, был уверен, что уж ему-то обязательно достанется пропуск на другую сторону земли.

Тем не менее, к половине второго, волнение в очереди усилилось. Одни соискатели визы поспешно переписывали свои анкеты, увеличивая непомерно сумму своего ежемесячного дохода. Или вносили новые веские причины, по которым им просто необходимо посетить Америку. Другие, прослышав про новую форму фотографии, введённую с месяц назад, спешно бежали фотографироваться заново. Благо, ателье срочного фото ушлые киевские бизнесмены расположили внутри просторного двора, в ста метрах от входа в консульство.

Третьи просто волновались. Да и было из-за чего. Процедура получения визы включала в себя оплату услуг консульства в размере ста долларов США. И если в визе было отказано, эти деньги, понятное дело, исчезали безвозвратно в бездонной мошне дядюшки Сэма.

Это была первая причина для беспокойства. Как ни крути, а сто баксов – и в Африке сто баксов!

Вторая причина состояла в том, что получив, так называемую «чёрную метку», то есть отказ, гражданин Украины терял право в течение года повторно обращаться в консульство для получения разрешения на въезд в штаты. Ну и третий повод для волнений, надо полагать, был самым простым. Непонятно почему, но людям разных возрастов и различного материального положения, стоявшим в очереди, уж очень сильно хотелось пересечь океан. Ну, прямо до зарезу!

Ровно без пяти два напротив входа в американское консульство остановилось такси. Из него вышел моложавый мужчина в объёмной сине-белой куртке и в яркой бейсбольной кепке с американским флагом над козырьком. Тёмно-синие брюки с острыми стрелками совершенно не сочетались со спортивным стилем всей его верхней одежды. Да, пожалуй, и обувь на прибывшем гражданине была не совсем по сезону. Дорогие, но лёгкие туфли на тонкой кожаной подошве сразу потемнели от талого снега. В руках у странного парня был небольшой тёмный пакет.

Но людям в очереди было не до разглядывания ещё одного конкурента. Потому как среди кандидатов ходили упорные слухи, что виз дают определённое количество в день. Примерно так же, как во времена Горбачева отпускали водку. Поэтому, чем больше народу, как говориться…

Виктор Павлович Карытин, выбирая дорожку посуше, подошёл к пропускному пункту и предъявил свой загранпаспорт. Охранник быстро отыскал его фамилию в списке и, сверив фото в паспорте с оригиналом, вручил бэйджик с номером двадцать один. «Блэк джек… – автоматически подумал Витька, – должно подфартить!».

Насчёт получения визы он не беспокоился. Тем, кто уже побывал в Америке и вовремя оттуда вернулся, повторное разрешение на въезд давали без особых проблем. А если возникнут вопросы, в чём причина такой спешки – ведь прошло всего пять дней, как он прилетел из Бостона – на это имелась заверенная копия чека на внушительную сумму, выданная в Лас-Вегасе. И письмо Розова консулу на английском языке, поясняющее все обстоятельства. Поэтому Виктор спокойно нацепил свою табличку с номером на воротник куртки и спросил, обратившись к очереди:

– А кто здесь двадцатый будет?

Двадцатой оказалась невысокая симпатичная девушка, лет двадцати пяти. В длинном кашемировом пальто горчичного цвета и с непокрытой головой, она прижималась к мокрой ограде, неловко сжимая подмышкой большой прозрачный конверт с документами. Карытин пристроился за ней. Зная, что процедура прохода номеров будет долгой, Витька непринуждённо раскрыл свой паспорт с американской визой, и несколько высокомерно протянул робкой незнакомке:

– Вы этого так страстно жаждете? Вот этой цветной и красивой наклейки? – он покровительственно посмотрел в её широко раскрытые от изумления карие глаза. – А, может, вам поведать об этой далёкой прекрасной стране, где вместо нормальных денег добрые и наивные американцы в магазинах расплачиваются настоящими долларами?

Девушка как-то сразу расслабилась и, доверчиво улыбнувшись, кивнула Виктору:

– Расскажите!

В это время из толпы ожидающих родственников и знакомых, стоящих немного поодаль, отделился коренастый парень в толстом свитере грубой вязки под лёгкой ветровкой и свернул за угол близлежащей пятиэтажки. Там, в десяти метрах от поворота к консульству, вплотную к тротуару, был припаркован небольшой тонированный «опель». Парень открыв дверцу, с трудом втиснулся на заднее сиденье:

– Бля! Как в этих мыльницах люди ездят! – потом повернулся к Борису, который, задумчиво рассматривал прохожих и горячо заговорил:

– Приехал наш лох! На корпале, который мимо тебя проехал только что… Сто процентов – это он! Я его по куртке узнал. Он в ней и в аэропорту два дня назад был!

Борис встрепенулся, достал рацию и посмотрел на напарника:

– Ты, Саныч, лицо его хорошо рассмотрел?

– Да, бля, буду, это тот электроник, что от нас в Борисполе сдёрнул! Только бороду сбрил! Но я его навечно срисовал – не мандражуй! – и, сняв шерстяную шапочку, Саня с наслаждением почесал бритую голову: – Вот, бля! Чешется, как хер после бани!

Борис включил клавишу, и рация зашипела. Он негромко, но внятно доложил:

– Внимание! Крестник прибыл на такси! Подробности через пять минут. Конец связи.

Выключив «уоки-токи», Фролов, подобрав полы своего длинного пальто, стал выбираться из автомобиля. Саныч, продолжая усердно скрести лысину, успел спросить:

– Слышь, Борис! А если мне приспичит? Где тут толчок?

Борис, уже стоя на улице, наклонился к парню:

– Вот, блин! Совсем забыл.… Сразу за углом – рюмочная в подвале. Там туалет при входе. Вчера я сам его опробовал. Только когда отдуплишься – бармену гривну дай!

Захлопнув дверцу, он застегнулся и широко зашагал в сторону консульства. Подойдя к очереди, он сразу увидел приметного светловолосого мужчину в броской яркой одежде.

Тот весело болтал с девушкой, стоявшей рядом.

«Давай-давай, повеселись.… Вырядился как клоун – за версту видать!» – зло подумал Борис, проходя мимо. Беспечно улыбающийся мужик в дурацкой бейсболке почему-то сразу стал его раздражать. Не останавливаясь, Фролов прошёл мимо очереди и нырнул в подъезд пятиэтажки. Там он вынул мобильный и набрал номер Клыка. Быстро переговорив с Кликуновым, через минуту Борис Юрьевич уже был на улице, и снова со скучающим видом прошёл всего в двух метрах от Карытина. В это время из двери пропускного пункта вышел охранник и объявил:

– Господа, внимание! Все, кому назначено на два часа – остаются! Остальные – отойдите, пожалуйста подальше от ограждения!

Борис и не думал задерживаться. Возвращаясь к «опелю», он бросил взгляд на сливающийся с грязноватым подтаявшим снегом силуэт белой восьмёрки, перекрывшей справа выезд на улицу. Дойдя до старенького таксомотора, на котором приехал Карытин, Борис Юрьевич на минутку задержался, что-то сказал водителю и, уходя, запомнил номер машины.

Лысый Сашка на заднем сиденье совсем заскучал. Дождавшись, когда Борис забрался в машину, он сразу стал открывать дверцу, чтобы выйти.

Фролов потянул его за рукав:

– Ты куда?

– Тебя не спросил… – грубовато бросил браток, но, вспомнив наставления дедушки Гриба во всём слушаться этого сопливого хлыща, смягчившись, пояснил:

– Схавал я чего-то вчера жирного…Несёт с утра – сил нет! А, может, мне стоит пойти корпалу попытать, что и как, а, братишка?

Борис, с едкой иронией в глазах, издевательски закивал:

– Ага…Давай-давай! Представляю себе эту картину – на глазах у клиента, стоящего в очереди, безобидный бритоголовый парень с косой саженью в плечах и глазами душегуба мирно просит у таксиста, который этого клиента привёз, закурить. Или спрашивает, как пройти в библиотеку…

Шурик помрачнел и прорычал с неприкрытой угрозой:

– Ты, это… паря, мне эти базары свои левые брось – не в Крыму, бля! Хоть Гриб тебя и старшим поставил – по мне так ты цветной весь! За душегуба можно ответить на раз! Хочешь чего сказать – говори, но без пантов своих говённых! – И вызывающе тряхнул лобастой головой.

Борис без страха посмотрел в узкие щёлочки глаз бойца и с нажимом отрезал:

– Сказал – нельзя.

Задержавшись на секунду взглядом в колючих зрачках бандита, Фролов захлопнул дверь прямо перед носом Саныча. Затем посмотрев в зеркало на удаляющуюся коренастую фигуру, с неприязнью подумал: «Где же таких уродов выращивают? Специальные оранжереи есть, что ли? И на рожу все одинаковые, как солдаты Урфина Джуса… И базары все как под копирку!» – и откинувшись на спинку включил рацию:

– Это Борис… Крестник стоит в очереди. Синяя с белым куртка. Хохол, давай к воротам!

До трёх тридцати смотри в оба! Тебя сменяет Саныч. И повнимательнее там… Конец связи.

Дождавшись возвращения Санька, он вышел из машины и позвонил Лидии Петровне. Обрисовав ей общую ситуацию, он спросил, где они могут встретиться на несколько минут.

Голос Леди глухо проскрипел в трубке:

– Да здесь я, недалеко. На той стороне улицы Артёма – выйди за угол, и там увидишь. Машину, что нас в аэропорту встречала, помнишь? Давай, подходи – жду.

Чёрная ломакинская «ауди» стояла на краю проезжей части возле серого высотного здания. Дедушка Гриб, вольно расположившийся на водительском сиденье, ещё раз заглянул в зеркало заднего вида и довольно хмыкнул. Выезд с улицы Пимоненко просматривался идеально.

– Никуда он от нас не денется, Лидушка. Погляди как мы этого голодранца обложили!

Прямо як у кино…

Афанасьева уже целый час, после сообщения о прибытии Карытина в консульство, сидела в глубокой задумчивости, не проронив ни слова. Василий Иванович наоборот, был в приподнятом настроении, как охотник, почуявший близость добычи.

– Не журись, Лида! Вон, гляди, Бориска твой скачет… Может, что расскажет интересного.

Смотри, как поспешает – на красный побёг!

Запыхавшийся Борис открыл дверцу и торопливо устроился на переднем сиденье.

Немного отдышавшись, он сказал:

– Пока всё нормально. Карытин уже внутри. Я сам видел, как он вошёл, – Фролов оглянулся, и увидел, что Лидия Петровна как-то странно смотрит на него. Немного смутившись, он продолжил:

– Его такси ждёт. Я подошёл – предложил меня подбросить до Майдана. Шофёр сказал, что рад бы, да у него заказ на весь день оплачен. Это упрощает дело. Так что наши планы нужно немного поменять. Я за этим и прибежал, – теперь он глянул на Ломакина. Тот сидел и слушал Бориса без всяких эмоций, безучастно поглядывая в боковое зеркало.

Фролов, натянуто кашлянув, предложил:

– Проще всего проследить за такси, а когда он выйдет из машины – сразу брать!

Дедушка Гриб встрепенулся и, подумав с минуту, с сомнением высказался:

– А не уйдёт? Он ведь шустрый парубок…

– А куда он уйдёт? У нас – две нормальные машины и четыре человека! Да плюс ваша ещё… А такси у него – старая копейка… скрутим – и не пикнет!

Гриб повернулся к Лидии Петровне и глазами спросил: «Что скажешь?». Она молча кивнула головой. Немного поразмыслив, Василий Иванович одобрительно похлопал Бориса по колену:

– Ну, давай, Боря, действуй! С тебя, ежели чего, и спрос будет. Только на нас с Лидией Петровной особо не рассчитывай – года уже не те в догонялки играть. Мы уж как-нибудь тихо, по-стариковски, туточки посидим.

Борис вышел из машины и, обходя лужи, быстро пошёл по мокрому снегу к светофору.

Дедушка Гриб, проводив его взглядом своих непростых маленьких глазёнок, засопел. Потом, заметив, что Леди всё так же отрешённо погружена в себя, не выдержал и спросил:

– Может, скажешь чего, а, Лидунь? Что за думки у тебя? Или ты всё про Цыгана голову ломаешь? Не бери в голову – зараз паренька твоего захомутаем, и я за два дня тебе полный расклад по этой теме сделаю. Сам этого душегуба, Кольку порешившего, в колодце каменном на цепи сгною!

Ломакин громко скрипнул зубами:

– Это ж надо – в моём городе правильного пацана жизни ни за что лишить! – И, насупившись, отвернулся.

Лидия Петровна приоткрыла окно и достала папиросу. Закурив, она тихим голосом спросила:

– Где же всё-таки пепельница в этой твоей карете безразмерной?

– Да сбоку, возле ручки. А ещё перед тобой – прямо, возле прикуривателя. Нашла?

Афанасьева открыла пепельницу и положила в неё горелую спичку.

– Иваныч… – тихо начала она, – сколько мы с тобой уже знакомы?

– Да не знаю, Петровна, годков с пять уж верных будет.… А ты к чему это?

– Ты когда-нибудь помнишь, чтоб я чего-то не так порешала? Или тему реальную до ума не довела? – она выпустила дым в приоткрытое окошко. Потом, не дожидаясь ответа, продолжила:

– Так вот. Сейчас у меня такое чувство, что всё, что мы делаем по этому парню – всё неправильно как-то.… И главное, не могу догнать – делаем-то всё в цвет! – она заёрзала на кожаном сидении. – Но как-то всю эту тему по-мусорски работаем – засады, погони….

Поэтому и ускользает от меня какая-то важная мелочь! А вот какая – никак не могу срастить! – и, вздохнув, совсем притихшим голосом добавила: – Видно, на свалку уже пора…

Дедушка Гриб хотел что-то возразить, но Лидия Петровна положила ему руку на плечо:

– Помолчи немного. Дай сказать. Погоди-ка – я пересяду. А то на плешь твою уже надоело смотреть, – она ловко выбралась из машины, пересела на переднее сиденье и снова негромко заговорила:

– Не то всё.…Как тебе объяснить? Я в жизни кое-чего повидала, и чуйка моя никогда не подводила. Вот, к примеру, паренёк твой убиенный, так вообще всю раздачу перепутал!

Да – девчонка подтвердила, что на нашем фото совсем не тот мужик, который повздорил с Цыганом в ресторане.… Тогда тут же вопрос: Кто это был?

Ломакин фыркнул:

– Ну, допустим, она с переляку и перепутать могла. У неё же ума – как у курицы! Этот-то хлыщ, вишь, бородёнку свою сбрил, как выяснилось.

– Да погоди ты, дед! – едва заметно повысила голос Леди. – Дай вслух подумать! Потом выскажешься.… Так вот… Я бы, честно говоря, сейчас не здесь всей кодлой паслась. Будь моя воля – в ресторан бы съездила, где Цыган последний раз пошумел. С халдеями потолковала, ментов бы зарядила – пусть свой расклад по этому делу покажут. Ведь что же это получается – знает этот мокродел про нашу тему с Карытиным! Причём не просто знает – он уже в теме, – Лида зло прищурилась. – Наглый он и крови не боится – поэтому втройне опасный! Только вот мы не знаем кто он и где он, а человек этот всю масть нашу насквозь видит. Видно, протекает у нас с тобой где-то… И поэтому, кажется мне, что твои бойцы и мой Борюсик нам вряд ли сейчас подсобят. Хотя, может быть, просто подфартит, – она впервые, за всё время знакомства с Ломакиным, растерянно глянула на Гриба: – Вот такие у меня смутные мысли, Василь Иваныч… Если сможешь – переубеди старуху. Может, это всё и пустой базар.

Дедушка Гриб внимательно и немного грустно смотрел на притихшую Лидию Петровну, и, дивясь в душе такому настрою своей старой подельницы, снова уставился в зеркало. Он никогда не видел Железную Леди в таком кислом настроении. Всегда она действовала быстро и чётко. И с неизменным положительным результатом. А у него так вообще по жизни никогда и не было никаких предчувствий.

Ловкий деревенский паренёк, с годами выбившийся в столичные авторитеты, всегда опирался на свою смекалку и быструю сообразительность. Избегал лишней крови и конфликтов в своей среде. К подчинённым своим бойцам, с годами, стал питать какие-то непонятные смешанные чувства, похожие на отцовские. Без особых соплей, конечно. А после рождения сына так полюбил свою сожительницу Веру, что почти перестал посещать, обязательные в его кругу, бани и сауны, наполненные голыми весёлыми девками. Не любил он и шумных ресторанных посиделок братвы, с неизменными пьяными разборами. За такие, не совсем обычные в криминальной среде, привычки, к его законной кликухе «Гриб», как-то незаметно приклеилась приставка «Дед». Но уважения от этого Ломакин не потерял – пожалуй, даже прибавил.

Но как ни крути – не было в нём той воровской звериной жестокости, которая могла бы открыть ему путь к серьёзной власти на различных уровнях. Да он никогда и не хотел этой власти, заняв в преступном мире свою нишу ловкого кидалы, не боящегося конкурентов и умевшего с мясом выдрать свой кусок из пасти противника.

Был у него и свой кодекс чести – в подконтрольных лично ему заведениях всегда шла честная игра. А если дела вдруг доходили до наездов чужаков на его территории, то мгновенно в нём просыпались гены его отца – крепкого зажиточного крестьянина, который в двадцать пятом после экспроприации десяти мешков пшеницы, кровью из разбитого беззубого рта харкнул в лицо начальника продотряда, за что и был расстрелян на месте. И когда это случалось, Дед Гриб беспощадно уничтожал всех, кто пытался оттяпать кусочек его каравая.

Сейчас ему было жаль Цыгана, и он очень хотел наказать убийцу. Но гораздо больше хотелось изловить этого ловкого малого, которому на халяву достались такие фантастические бабки. Гриб твёрдо решил не убивать его. К чему лишний грех? Просто забрать всё до последнего цента. Ободрать как липку. Поэтому сейчас про себя он подумал: «Действительно что-то наша Леди лишку накрутила… Ну, ничего – возьмём фраерка – сразу попустят её смурные думки!»