Текст книги "Угроза вторжения"

Автор книги: Олег Маркеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)

Когти Орла

Кротов закинул голову, потерся затылком о холодный кафель. Сквозь полузакрытые веки долго разглядывал Максимова, отчего стал похож на задремавшую птицу.

– Для банального боевика ты чересчур много читаешь. Я же наблюдал за тобой все это время. Где таких воспитывают, не скажешь?

– Не скажу.

– И бог с тобой, – равнодушно кивнул Кротов. – Возможно, основная ошибка Гаврилова и состоит в том, что взял тебя в это дело. – Рука Кротова потянулась к узлу галстука, потом бессильно упала на колени. – Я знал, что без вмешательства посторонней силы не обойдется. Кое-кто через ГРУ всегда имел особые интересы и виды на развитие страны, но никогда этого не афишировал. Кремль старался и близко не подпускать серьезных экономистов к военным, это единственное, что гарантировало от военного переворота. Если бы военные на следующий же день после захвата власти могли привести к власти дееспособное правительство, нами бы давно правил Пиночет. Старые дела, они, как мертвецы, до сих пор влияют на жизнь живых! – Показалось, что в сложнейшем компьютере, спрятанном в голове Кротова, произошел сбой, он начал самопроизвольно выдавать информацию. – Собираешься уходить к своим?

– При первой же возможности. Дальше тянуть нельзя. Нас нанимали для черновой работы, мы ее сделали. А работать дальше, когда тебя ежеминутно сдают, желания не имею.

– Есть надежный канал отхода? – Кротов чуть подался вперед.

– Канал – это дверь с замком. Дайте мне ключ, и я ее открою.

– Информация?

– Да. Суть операции. И кто с вами работал до нее.

– Слишком много.

– Тогда попытайтесь выбраться сами.

– Хорошо. – Кротов ладонями растер лицо, оставляя на бледной коже нездоровые алые полосы. – Ответ на второй вопрос – КПК. Знакомое слово?

– Комитет партконтроля и контрразведки, – кивнул Максимов. – Чем это вы им удружили, если они вас «заморозили» на острове?

– Зачем тебе? – насторожился Кротов.

– Чтобы ключ подошел к замку. Без информации дверь не откроют.

– Хорошо, – кивнул Кротов после секундной паузы. – Я помог разместить капитал. Так называемые «деньги партии».

– На случай их возвращения?

– Они никуда не уходили, Максим! Они всегда были и будут здесь. И деньги никогда не уходили из страны. Я помог их грамотно вложить в теневой бизнес, а это две трети экономики, как вы знаете. Еще вопросы? – Кротов выставил острый подбородок.

– Суть нашей операции?

– Мы входим в сеть банка и крадем все деньги, которые проходят через Гогу.

– Чьи?

– Еще не знаю.

Максимов наклонился к Кротову, что-то прошептал на ухо. Отстранился и, не выдержав, усмехнулся, заметив, как вытянулось лицо Кротова.

– «Еще не знаю», – передразнил он интонацию Кротова. – Террорист от финансиста, Кротов, отличаются только средствами достижения цели. Думать головой приходится чаще, чем стрелять.

– Вот я и говорю, недооценил вас Гаврилов, – покачал головой Кротов.

– Его проблемы, – отмахнулся Максимов. – На деньги, на которые мы ненароком вышли, здесь нельзя построить Америку. Получится только Латинская, вы согласны? А участвовать в этом, пусть даже сбоку-припеку, я не имею ни малейшего желания. Поэтому и ухожу. – Максимов встал.

– Уходим? – В голосе Кротова звучала едва скрываемая надежда.

– Ушли бы, если бы вы могли пролежать по такой погоде суток пять в лесу. И не стонать, А так… – Максимов вздохнул. – Придется ехать домой и ждать более удачного случая.

По трубе отопления трижды стукнули чем-то металлическим, звук вышел резкий, режущий слух. Без этого сигнала, предупредил Максимов, он без лишних слов изрешетит любого, попытавшегося подойти к двери.

– И еще, Кротов. – Максимов взялся за ручку двери, правая рука уже сжимала пистолет. – Я вас не ломал и к сожительству не склонял. Выбор за вами. Попробуйте уйти своим каналом. Не получится, обращайтесь ко мне. В вашей голове информации достаточно, чтобы открыть любую дверь.

– Я попробую, – сказал Кротов, покосившись на дверь, из-за которой уже доносились приближающиеся шаги, под тяжелыми ботинками жалобно попискивал кафельный пол операционной.

В его сузившихся глазах Максимов прочитал готовность старого лиса продолжить бег, даже если для этого придется перегрызть лапу, размозженную капканом. Лис уже не боялся ни боли, ни смерти.

Глава тридцатая. Скажи мне, кто твой хозяин, и я скажу, кто ты

Неприкасаемые

«Нет перспектив, нет перспектив, нет перспектив», – твердил Гаврилов, до упора вжимая в пол педаль газа. Машина неслась по Ленинградскому шоссе, в быстро сгустившейся темноте ярко горели огни высотных домов на московском берегу канала.

Внаглую шел по крайней левой полосе, обдавая тихоходов, испуганно принимающих в сторону, веером грязных брызг. Гаишников не боялся. В нагрудном кармане лежали красные корочки внештатного сотрудника Службы – награда Подседерцева за рабский труд.

«С поганой овцы хоть шерсти клок!» – зло ощерился Гаврилов.

Ничего, кроме ненависти, он теперь к Подседерцеву не испытывал. Хозяин не имел права быть таким, у всех могут быть проблемы, каждого заедает бестолковость начальства, но если ты решил быть Хозяином, так будь им до конца. Никто не должен видеть тебя слабым или уставшим. Твоя воля и жажда дела тебе не принадлежат, ты ими, как хлыстом, должен понукать тех, кто доверился тебе. Твоя сила нужна им, признавшим, что ты сильнее, а значит, имеешь право быть Хозяином. И упаси боже дать почувствовать, что ты не нуждаешься в услугах слабых, что тебе наплевать на их безопасность, что в любой момент наберешь себе других. Продадут в миг или разбредутся кто куда, проклиная день, когда связались с тобой.

«Скотина неблагодарная! Я своей задницей всех его ежей передавил, Гогу, можно сказать, на тарелочке принес… А он, сволочь, разве что ноги об меня не вытер. Нет, Подседерцев, если пользуешься, то либо люби, либо деньги плати!» – Гаврилов неожиданно для себя захохотал в голос, таким несуразным показался ему только что рожденный афоризм. На глазах выступили холодные злые слезы.

Он резко ударил по тормозам, бросил машину вправо, подрезав отчаянно засигналившую «Волгу», и остановился у обочины.

Сообщение «жду к ужину» на пейджер передавали дважды, что означало требование немедленной встречи. Новый хозяин, в отличие от Подседерцева, по пустякам не дергал.

Гаврилов набрал номер дежурного по агентству.

– Первый на связи, – Он не дал дежурному ответить. Времени было в обрез, до встречи осталось меньше часа, а приехать надо было без «хвоста». Подседерцев вполне мог посадить его под жесткий контроль. Операция шла к концу, и риск возрастал с каждым часом. Сам Гаврилов поступил бы именно так, береженого бог бережет. – Нахожусь в первом квадрате. Нужна «дорожка» и «сменная обувь». Маршрут следования – в квадрат восемь-три.

– Секунду. – В трубке было слышно, как дежурный застучал по клавишам компьютера. – Та-ак. Первый, через десять минут для вас будет готова «дорожка» номер три. Смену можно организовать в квадрате семь-пять на объекте «Шалаш».

– Принял. – Гаврилов бросил трубку мобильного телефона на сиденье.

Сейчас все свободные машины с оперативниками агентства начнут занимать удобные для наблюдения позиции вдоль Ленинградского проспекта и Тверской. Он выпьет чашку кофе в кафе кинотеатра «Россия» и будет ждать, пока не обработают данные контрнаблюдения. Ключи от «сменной обуви» – заранее припаркованной в надежном месте машины – ему передаст опер, уже спешащий занять столик в кафе. Стоит лишь зайти после него в туалет и вытащить из тайника ключи. Пройти дворами на Петровку, протащив наружку, если Подседерцев все-таки навесил ему «хвост», мимо притаившихся в подъездах оперов, – будет вторым этапом проверки. От «хвоста» придется отрываться, перенести встречу он не может.

Гаврилов отдавал себе отчет, что агентство нашпиговано стукачами Подседерцева, и всей проверке, если за него взялись всерьез, грош цена. На сменной машине он собирался покружить по улицам, проверяясь самостоятельно, и бросить ее во дворе дома, где на свои собственные деньги содержал явку. Там он сбросит одежду, быстро примет душ и переоденется, гардероб на все случаи жизни и все возможные роли подбирал именно для таких случаев. Поменять одежду было так же необходимо, как и сменить машину. Под днищем «Ауди», которую он вел сейчас, и в машине, подготовленной операми, вполне может находиться радиомаяк. А одежду, по старому кагэбэшному способу «облегчения наружного наблюдения», могли обработать радиоактивными изотопами. Следить за клиентом в таком случае может даже слепой, был бы дозиметр, попискивающий при приближении к жертве.

Из квартиры можно уйти незаметно, пробравшись чердаком в соседний корпус, последний подъезд которого выходил в переулок. А там уже два шага до гаража, где всегда готов к выезду безликий «жигуленок».

Цель оправдывает средства

Вор обязан быть психологом. А вор в законе, по сравнению с начинающим воришкой, – профессор психологии. Потому что нельзя дойти до вершины опрокинутой пирамиды, которой является преступный мир, подпирающей мир «лохов» и ментов, не умея понять, использовать и вминать в грязь человека. В мире, где они короли, непризнаваемые королями «лохов» и ментов, человеческое в человеке – скотское и великое – доведено до крайности и лезет наружу, как его ни прячь. В камере, как и в окопе, человек виден насквозь. Жизнь там, где по-человечески жить невозможно, быстро учит отмерять каждому свою меру доверия, выносить приговоры быстро и беспощадно и никогда не ошибаться в людях. Одна ошибка – и ты навсегда теряешь авторитет. А лучше уж смерть, чем быть отверженным среди отверженных.

Самвел Сигуа не доверял никому. По опыту знал, что иногда сам за себя не отвечаешь, самого несет невидимая сила, какое уж тут доверие к другим! Тем более что в каждом сокрыта кровожадная, трусливая и самовлюбленная скотина. Именно она, прогрызаясь сквозь внешнюю оболочку, заставляет предавать, обманывать, отнимать последний кусок у ближнего, потому что эта тварь больше всего любит жить. Есть она в каждом, только воля и обстоятельства не дают ей вылезти наружу. Справедливость законов, воровских или писанных для «лохов» их поводырями, разницы никакой, – понятие относительное. Их назначение лишь в одном – держать эту тварь в узде у других и холить в себе. Так поступают все, кто добился авторитета в одном или другом мире, без разницы, и тем самым получил право выносить приговор.

Он, живя среди тех, кому приговор выносят дважды – в суде и на зоне, давно понял, что каждый выносит его сам себе задолго до того, как авторитеты произнесут его вслух. Люди нарушают человеческие законы, потрафляя твари, гложущей изнутри, заранее зная, что рано или поздно счет будет предъявлен и придется платить. Можно бегать от приговора, вынесенного другими, а куда денешься от того, что вынес себе сам?

Сначала, ввязавшись в это грязное дело, он хотел лишь одного – вывести из-под удара единственного мужчину, оставшегося в роду Осташвили. Но чем дальше, тем больше убеждался, что Гога сам себя приговорил. Не удержался и поддался всеобщему беспределу, как массовый психоз, охватившему оба мира. Авторитеты, синие от татуировок, лезли в поводыри «лохов», а короли внешнего мира пытались нажить авторитет среди блатных. Забыли, что созданные ими же законы требуют и заставляют каждого быть тем, кем он должен быть, и отвечать за каждое слово и дело. Гога так был поглощен самим собой, что не заметил, как оказался на нейтральной полосе, разделяющей два мира. А над ней пули летают с двух сторон. И какая тебе разница, чья тебя срежет. Да и можешь ли ты, чужак неприкаянный и отщепенец, сказать, где теперь – свои, где – чужие?

Сегодня он мог одним движением руки поставить жирную кровавую точку. Стоило только шепнуть, и от Кротова осталось бы мокрое место. Возможно, впопыхах ребята замочили бы и Ашкенази, и черт с ним: этого лупоглазого, вечно потеющего от страха толстяка Самвел терпеть не мог. Тварь, которая жила в Рованузо, была маленьким жадным хорьком. Таких давить надо еще в детстве.

Мог, но не стал. Слишком далеко все зашло. Гога, он понял это по разговору перед отлетом, сделает все, чтобы сорваться в пропасть. Но он неминуемо потянет за собой других. Подставлять своих – самое тяжкое преступление. Закон такого не прощает. Когда Гога запылает синим пламенем и подпалит других, авторитеты потребуют не дешевых разборок, а процесса. С него, Самвела, на этой сессии «Верховного суда» спросят, почему, будучи ближе всех, не нашел в себе силы перерезать веревку, пусть обреченный один летит в пропасть, если уж ему так хочется или на роду написано, почему дал подвести под нож всех. Им будет наплевать, что резать пришлось бы по живому, с кровавыми лоскутами отрывая от себя близкого человека, ставшего вне закона, а значит – врагом.

Сигуа тяжело вздохнул и, чтобы отвлечься от неприятных мыслей (что зря себя бередить, если решение уже принято), взял бутылку и стал осторожно разливать вино. С детских лет знал, что вино следует наливать именно так – тонкой струйкой, медленно поднимая бутылку вверх. Только тогда она, тугая, темно-красная, похожа на ту, что вырывается из глубокой раны, открывает истинную суть вина – крови земли и сока солнца. Получилось именно так, как хотел, рука ни разу не дрогнула.

– Кушай, дорогой. Травку бери. Мужчина должен есть много мяса и травки. В них вся сила. – Он вспомнил об обязанностях хозяина стола и придвинул ближе к Гаврилову тарелку с зеленью.

Встречу с Гавриловым организовал в задней комнате маленькой шашлычной. Когда Самвел приезжал сюда по делам, шашлык жарил сам хозяин, дальний родственник, которому он помог подняться в Москве, ресторан несчастного сгорел в Тбилиси во время боев с Гамсахурдия. Кроме общего зала, на заднем дворе под навесом стояли столики для своих. Но и они, многочисленные родственники и друзья, так или иначе повязанные в дела, не знали о визитах Самвела. Это было главным условием безбедной и беспроблемной жизни хозяина шашлычной.

– Может, сначала поговорим о делах? – Гаврилов с трудом оторвал взгляд от только что принесенных шампуров, над которыми еще поднимался пряный острый дымок.

– Какие дела, дорогой, когда стынет мясо и киснет вино? – Самвел широко улыбнулся, привычно играя восточное радушие, способное обмануть лишь того, кто не знает, каким может быть горец. – Кушай, прошу тебя! – Он сделал маленький глоток. Вино было терпкое, с горчинкой. В шашлычной для своих всегда было припасено настоящее вино, с великими трудами доставляемое из Грузии. Обычных посетителей потчевали сине-красной бурдой неизвестного состава и происхождения. – Разговор будет долгий, но он может подождать, а шашлык – нет. Кушай, не обижай хозяина.

По тону было невозможно понять, ого он имел в виду: себя или хозяина шашлычной. Самвел, поигрывая вином на дне бокала, следил за Гавриловым, с наслаждением уписывающим еще горячие, исходящие соком куски шашлыка. Цену этому человеку он определил задолго до того, как они впервые встретились. Хватило рассказов двух верных людей, волей судьбы соприкасавшихся с этой мразью. И за год знакомства Самвел не изменил своего мнения. Внутри Гаврилова, как и у всех, жила тварь. У каждого своя, у Гаврилова – хищный и трусливый шакал, привыкший подбирать остатки львиной охоты. А прирученного шакала нужно кормить – от голода он может осмелеть и даже во льве увидеть лишь кусок вожделенного мяса.

Глава тридцать первая. Работа над ошибками

Случайности исключены

Телефоны молчали. Ручку на запертой двери никто не пытался повернуть. Гробовая тишина в коридоре.

«Затаились, сволочи! – Белов раскрошил в пальцах очередную сигарету, стал терзать фильтр. – Боятся, что я зло на них срывать начну».

Слух о том, как их начальника чуть не четвертовали за провал перехвата, опередил появление Белова в отделе. Все сочли за благо не попадаться ему на глаза.

«Зря дрожат, мыши серые! Может, я уже полчаса как не начальник. Может быть, в кадрах уже печатают приказ об увольнении».

Белов щелчком послал растрепанный фильтр в пепельницу, до краев заполненную табачным крошевом, расплющенными фильтрами и свитыми в жгутики папиросными бумажками. Покосился на тот телефон, по которому должны были вызвать на вторую часть разбора провала – на этот раз с «оргвыводами». Поймал себя на мысли, что, действительно, ждет звонка. И сразу же захлестнула злость на самого себя.

«Досидишься! Дадут пинка под зад, будешь лететь дальше, чем видишь. Соберись, еще не все потеряно. Не черти лысые, не марсиане тебя переиграли. Нормальные люди, ошибаются, как все. Вон на Кирюхе Журавлеве как прокололись. Залегендировали отъезд за границу, а талон паспортного контроля его почерком заполнить поленились. Стоп!! – Белов хлопнул себя по лбу. – Ну ты и дурак, Белов! Правильно тебя выгнать решили, совсем нюх потерял».

Старые дела

Москва, Останкино, июнь 1985 года

Жара на улице стояла невероятная. А в вагончике вообще было нечем дышать.

Пот катил градом с двух «технарей», колдующих над аппаратурой. Ребята сбросили рубашки, стесняться было некого, здесь были только свои. Сначала шепотом, потом почти в голос поминали всю родню того, кто придумал оборудовать пост технического наблюдения в этой душегубке.

Белов не отставал от «технарей», хотя идею засесть в вагончике предложил именно он. Не объяснять же ребятам, что Гога Осташвили уже который месяц прохаживается под ручку с Журавлевым по этой тихой улочке. А вагончик здесь стоит испокон века. Ребята в ОТУ[10]10
  Оперативно-техническое управление КГБ осуществляло техническое обеспечение оперативных мероприятий: установку прослушивающей аппаратуры, скрытую кино– и видеосъемку и т. д.


[Закрыть] были вредные и злопамятные. Ссориться с отушниками мог только самоубийца. Возникнет нужда посадить «клопов» в квартиру клиента, припомнят обиду – и заставят ждать очереди. А родное КГБ ставит столько прослушивающей аппаратуры, что ОТУ обеспечено заявками на несколько месяцев вперед.

Страсти достигли апогея, когда выяснилось, что звукозаписывающая аппаратура «фонит» так, что закладывает уши.

– Что-то можно сделать? – встревожился Белов. Журавлев уже прохаживался по тротуару, Гога должен был подъехать с минуты на минуту.

– Раньше надо было делать, – зло прохрипел старший из технарей. – Физику в школе учить! – Он ткнул в мутное окошко. – Останкинская башня в сотне метров, что я могу сделать! Ты бы еще в трансформаторной будке встречу клиенту назначил.

Белов понял, пора применять радикальные меры. Нагнулся и достал из-под стола три запотевшие бутылки пива.

– Ребята, это аванс. Остальное после работы. – Он ловко сковырнул пробки, протянул бутылки еще не пришедшим в себя от удивления отушникам. – Но запись должна быть, как на студии.

Старший отхлебнул пиво, вытер губы и широко улыбнулся.

– Уф! Будет тебе качество, Игорек.

Рация дала короткий зуммер. Белов наскоро перекрестился, первым надел наушники. Технари, как по команде, разбежались по рабочим местам: один к видеокамере, другой к тарелке направленного микрофона, старший – к пульту.

Белов развернул стул так, чтобы одновременно был виден экран телевизора и окно вагончика.

За мутным стеклом промелькнуло белое пятно – подъехала «Волга» Гоги Осташвили. На мониторе было видно, как машина, проехав сотню метров, остановилась у продуктового магазинчика. Через несколько секунд из магазина вышел Журавлев. Посмотрел по сторонам и переложил батон хлеба из правой руки в левую – сигнал, что Гога приехал один.

Гога вылез из машины, потер поясницу, хлопнул дверцей, не запирая ее на ключ, и враскачку, как борец по ковру, пошел к Журавлеву.

Белов дал знак старшему увеличить громкость. Как обещали, слышимость была идеальной.

* * *

Журавлев повернул назад, к вагончику. Гога, шедший рядом, все еще молчал, обдумывая ответ.

«Ничего, так даже лучше. Подойдем ближе, можно будет снимать крупным планом. И говорить тебе, Гога, придется прямо в камеру. Потом никто не упрекнет, что мы смонтировали запись. Любая экспертиза подтвердит, что съемка и аудиозапись шли одновременно», – подумал Журавлев, намеренно замедляя шаг.

– Допустим, такой человек существует, – наконец произнес Гога.

– А без «допустим»? – нажал Журавлев. – Да или нет?

– Да. «Наш Совмин». – реальная личность. – Гога невольно поморщился, что не укрылось от Журавлева. По всему было видно, что эта личность вызывает у Гоги не самые лучшие воспоминания. – Только зачем он вам, не пойму. Второй раз генералом решили стать?

Зная об амбициозности Гоги, Журавлева подвели на контакт с ним как генерала КГБ. Журавлев в последние годы стал резко набирать в весе и округлым лицом, мощной фигурой с выпирающим вперед животом вполне соответствовал Гогиным представлениям о высшем руководстве КГБ. Знал бы, сколько злых шуток отпускал Белов, гордящийся своей атлетической фигурой, в адрес «легенды» Журавлева – оба еще ходили в майорах и знали, что генеральские звезды им не светят, хоть перелови всю мафию страны.

– Интерес у нас обоюдный, Георгий. – Журавлев остановился, до вагончика оставалось меньше полусотни метров.

– Даже так? Вот уж не думал, что у нас могут быть общие интересы.

– Общих нет, у каждого свой, тут я согласен. Но они иногда пересекаются, иначе мы бы не встречались, так? – Журавлев выждал, дав Гоге почувствовать скрытый смысл фразы. Гогу никто не вербовал и за уши не тянул на встречи с «генералом КГБ». Сам пошел на контакт, просчитав соотношение риска и выгоды от такого знакомства. – Нельзя жить в обществе и быть от него свободным, это еще дедушка Ленин сказал. За нарушение этого правила можно поплатиться свободой. Намек понял? – Журавлев еще раз сделал многозначительную паузу, но уже короче, нельзя было терять темп. – Поясню. Вот стоим мы, генерал КГБ и известный всей Москве мафиози, и мирно разговариваем. А почему? Да потому, что общество у нас такое. И ты его законов фактом своего существования не нарушаешь. Естественно, я не УК имею ввиду. Если есть бараны, то должен быть и волк. Волк – это ты. А я, как хранитель безопасности государства, должен смотреть, чтобы волки не шалили и бараны не борзели.

– А в газетках про это не пишут, – усмехнулся Гога, явно польщенный, что его зачислили в особую категорию – волков.

– Их для баранов печатают, Георгий. А умный и так понимает, что новый Генсек вот-вот начнет чистку партии. И не потому, что новая метла обязана мести по-новому. Альтернатива проста: или он сожрет «стариков», или они его мальчиком на побегушках держать будут. Хватит нам жить в доме престарелых, так многие считают. И я в том числе. Поэтому линию нового Генсека на войну со стариками поддерживаю двумя руками.

– Мне бы ваши проблемы! – хохотнул Гога. – Я простой человек, живу тихо, никому не мешаю.

– Я же тебе говорил, что нельзя быть свободным от общества и процессов, идущих в нем. – Журавлев укоризненно покачал головой. – Не понял теорию, поясню на конкретном примере. В мае в загородном ресторане «Росинка» была большая гульба, помнишь?

– Там каждый день гуляют, – насторожился Гога.

– Семнадцатого числа был день рождения Демьянова. Такого человека, как зам областной кооперации, не уважить нельзя. Собрались авторитеты и «деловые» чуть ли не со всего Союза. И ты там был, Георгий. Только посадили тебя на первом этаже, вместе с гопниками и мелкой фарцой. А серьезные люди гуляли на втором. Тебя туда пропустили только тост за виновника торжества произнести, а за стол не усадили. Потому что молод ты для них и солидности еще не набрал. – Удар по самолюбию Гоги был нанесен, Журавлев замолчал, выжидая, когда проявится эффект.

Гога позеленел лицом, выдохнул сквозь сжатые зубы глухо:

– Мне торопиться некуда, я свое еще возьму.

– Когда? – резко бросил Журавлев. – Не мальчик – сорок уже! Брать надо сейчас, Георгий. Момент благоприятный, разве не ясно? Молодой Генсек начал борьбу за власть, сейчас начнут гнать стариков. Попади в эту струю, не противоречь объективной тенденции – и ты выиграешь.

Гога набычил голову, крутые плечи поднялись выше, под тонким шелком рубашки налились бугры мышц. Сейчас он напомнил Журавлеву борца, выслушивающего последний инструктаж тренера. Не хватало только противника в дальнем углу ковра.

– «Наш Совмин», – указал цель Журавлев. – Как мне сказали, он берет десять процентов от каждого дела, которое ставит на ноги. И процент при решении проблем прогоревшего «цеха». Человек он уже немолодой. Куда ему столько?

– Что-то я не пойму…

– Я беру этого старика, а тебя назначаю наследником его дела, – Журавлев понизил голос. – Тебя, Георгий. Потому что с тобой можно дружить, раз. Потому, что это соответствует общей тенденции на омоложение кадров, два. И три, только ты, молодой и сильный, способен за месяц-другой поставить под контроль наследство «Совмина». Но начинать надо сейчас, прямо сегодня.

Журавлев неожиданно замолчал, огляделся по сторонам. Раскрыл портсигар, достал папиросу. Медленно раскурил.

Момент был критический, либо он сделал Гогу, либо понятия клановой чести и осторожность возьмут верх над жадностью и амбициями.

Некурящий Гога поморщился от едкого дыма «Примы», попавшего в лицо.

– Вот, значит, как наши интересы пересекаются? – усмехнулся Гога, что-то для себя решив.

– Кто такой «Наш Совмин» и где его искать?

– Ответ мне нужен сейчас. – Журавлев незаметно от Гоги суеверно сжал кулак.

Гога сузил глаза, как перед ударом.

– Крот. Концы надо искать в Сочи. Месяц назад работал там. Все.

– Я не ошибся в тебе, Георгий. – Журавлев похлопал Осташвили по закаменевшему от напряжения плечу. Сразу понял, больше Гога не скажет, хоть режь. – Максимум через месяц он будет на нарах в Лефортове, это я тебе обещаю.

Едва машина Гоги скрылась за поворотом и с поста наблюдения передали, что она на полной скорости понеслась к Марьиной роще, Белов сорвал с головы наушники и выскочил из вагончика. Последние минуты сидел, как на раскаленной сковородке. Планировали, что Журавлев прощупает Гогу на предмет возможной вербовки. Чуть поиграет компроматом, чуть намекнет на взаимную пользу от более тесного контакта. Гога только входил в силу и авторитетом пользовался по большей части среди молодых, что открывало простор для психологических игр, к которым Журавлев имел особую слабость. Но то, что Белов услышал, шло вразрез не только с планом, но даже с азами оперативной работы. Даже старший отушник недоуменно покачал увенчанной наушниками головой. За свой век он записал немало, но такое, как видно, слышал впервые.

Журавлев сидел в тени чахлого тополя, выросшего прямо между двумя самодельными гаражами. Пристроился на ящике из-под пива, блаженно щурился от едкого дымка «Примы».

– Ну ты, генерал, даешь! – выдохнул Белов, смахивая с лица катящийся градом пот.

– Как я его сделал, а? – довольно, как кот, проглотивший мышь, усмехнулся Журавлев.

– Да меня чуть кондрашка не взяла! – вскипел Белов, оглянулся на черный вход магазинчика и понизил голос. – Ты чего удумал, старый?

– О чем это ты, Игорек? – сыграл непонимание Журавлев.

– Да уж не про политзанятия с бандитским элементом, это уж точно! Плел ты ему классно, слов нет… Но на хрена ты ему про «наследство» загнул, а? У отушников чуть аппаратуру не переклинило от такого! Получилось, что ты, опер КГБ, вошел в преступный сговор с бандитом. Минимум – должностное преступление. Максимум… – Белов вместо слов ударил ребром ладони по шее. – И не делай невинных глазок! Завтра запись перед начальством крутить. Догадываешься, куда они нам пленку намотают? – Белов зло сплюнул вязкую слюну. – Черт! Ну объясни ты мне, бестолковому, на кой ты весь разговор перекроил? Ведь три дня репетировали!

– Не делай булек, Игорек. Я все продумал. Будет плохо, все беру на себя.

– Не понял? – протянул Белов. – Так это не импровизация?

– Нет. – Журавлев устало прикрыл глаза.

– А почему я не в курсе?

– Конспирация.

– Да иди ты на фиг!

Журавлев болезненно поморщился, помял левый бок.

– Не голоси, Игорь. Все очень просто. Гога сдает Крота, мы Крота ловим и сажаем. В камере раскрываем карты, Крот лезет на стенку от ярости. На этой волне мы его вербуем и спускаем с цепи, он рвет Гогу в клочья. В результате мы имеем своего человека в высшем эшелоне мафии. И с Гогой будет покончено. Сплошные плюсы, как ни крути. – Журавлев тихо охнул, нащупав в животе особенно болезненную точку. – Генералами не станем, но дырочку под орден можно сверлить.

Белов закинул голову, долго смотрел в белое от жары небо. Потом быстро пошел к черному входу в магазинчик. Вернулся с двумя бутылками: пиво для себя, «Боржоми» – для Журавлева. Сковырнул пробку, протянул бутылку с Журавлеву:

– Пей, трезвенник.

Журавлев из-за подозрения на диабет неожиданно для всех бросил пить, шуточки по этому поводу выслушивал со стоицизмом обреченного. Благодарно кивнул и надолго припал к горлышку потрескавшимися от жажды губами.

– Слушай, Кирилл. – Белов присел на корточки напротив Журавлева. – Мы всего лишь опера. Нам и Гога может оказаться не по зубам. Сам знаешь, связи у него на уровне замминистра МВД. А по сравнению с Гогой Крот – первый после бога. Не зря же его прозвали «Наш Совмин». Даже страшно подумать, какие на нем концы завязаны! Не наше дело лезть в политику. А Крот – это уже политика! И хоть мне талдычат на партсобраниях, что я боец политического фронта, сам я таковым себя не считаю. Не мой это профиль. Я – опер, мое дело – хватать и сажать.

– Ладно, как опер скажи, плохая операция наклевывается? – неожиданно разозлился Журавлев.

– Да при чем тут это! – Белов хлопнул ладонью по колену. – Гениальная операция, врать не стану. Но не дадут нам ее раскрутить. Не дадут, – произнес он по слогам.

– Дадут.

– Мешалкой по промежности нам дадут! – Белов отхлебнул пива, вытер ладонью рот. – Ты же на свой страх и риск сейчас беседу провел. Думаешь, поставишь начальство перед фактом, что Гога скурвился и можно Крота брать голыми руками, они от радости запрыгают?

– Не все, конечно. Но кое-кто – да. – Журавлев многозначительно посмотрел на Белова.

– Нашел Штирлиц своего Бормана, – зло усмехнулся тот. – Подробности выспрашивать не буду. Может, ты действительно генералом решил стать, если в политику полез… Ладно, не моего ума это дело. – Белов выпрямился, в два глотка допил пиво, отшвырнул бутылку. – Мое дело – сейчас с отушниками водку пить. За успех нашего безнадежного дела.

– Не безнадежного, – тихо сказал Журавлев. – Поверь мне на слово.

Белов опять закинул голову. Тень от чахлой листвы упала на лицо.

– На слово я никому не верю, Кирюха. Ты уж извини. Вот когда нам дадут арестовать Крота, я тебе поверю. И даже прощу, что ты, гад, из конспирации хреновой даже не намекнул заранее, что тут Гоге плести собрался. А я чуть инфаркт от неожиданности не заработал!

Белов развернулся и пошел сквозь ряд редких кустов к вагончику. Журавлев остался сидеть на продавленном пивном ящике.