Текст книги "Угроза вторжения"

Автор книги: Олег Маркеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц)

– Не совсем так, Кротов. Кому-то выгодно, чтобы Крот сгнил в каменном мешке. Это единственный способ устранить из дела конкурента, избежав разборок на сходняке. Назвать имя?

– Мы договорились без имен. – Кротов плотно сжал тонкие губы.

– А если я смогу связать это имя с аварией в Гаграх? Машина слетела в пропасть. Но экспертиза показала, что дети умерли не сразу. Мать прижала Сашу и Леночку к себе и тем продлила им на несколько мучительных минут жизнь.

Журавлев отметил, как, словно от дикой боли, до предела расширились зрачки Кротова. На какое-то мгновение лицо сделалось беспомощным, как у человека со связанными руками, которого бьют наотмашь по щекам. Потом лицо закаменело, только подрагивали желваки на острых скулах.

«Ну и выдержка! – подумал Журавлев, едва сдержавшись, так хотелось сжать ссутулившиеся от боли плечи Кротова. – Прости меня, Крот, так было надо. Клянусь, я дам тебе шанс отомстить!»

Семья Кротова погибла три недели назад. Сразу же сообщить ему побоялись, но «тюремный телеграф» неведомыми путями донес известие до Крота. Он не вставал с постели два дня. Лежал, отвернувшись к стене. Потом встал, тщательно сбрил со щек отросшую щетину и через надзирателя заказал новый комплект книг из тюремной библиотеки. И больше ничего, словно ничего не случилось. Даже с просьбой отпустить на похороны обращаться не стал.

Журавлев, узнав о трагедии, за неделю раскрутил клубок. Ниточка тянулась к Гоге Осташвили. Сведения были от надежных источников, трижды проверенные, но не побежишь же в суд с агентурным сообщением? Журавлев имел свои виды на Крота и неделю уламывал и умасливал начальство, добиваясь разрешения на встречу с подследственным. Если удастся сломать Крота, до крови разбередив едва затянувшуюся рану, появится шанс начать операцию, по размаху и последствиям ни в чем не уступающую травле, начатой ФБР против Аль Капоне и прочих «крестных отцов» мафии.

– Чего тебе надо, опер? – прошептал Кротов.

– Мне нужен ты, Крот. – Журавлев положил руки на спинку его стула, наклонился, почти вплотную приблизив свое лицо к побелевшему лицу Кротова. – Пойдем со мной. Я твой единственный шанс выбраться из тупика. Соглашайся на суд, он займет десять минут. Тебя освободят в зале суда, это я гарантирую. Выходишь на свободу, и мы начинаем работать вместе.

– Из тупика одна дорога – назад. А назад я не хочу. – Кротов отвернулся. – Пусть всё остается, как есть.

– Подумай, сколько ты еще выдержишь? Так и сдохнешь здесь, не отомстив за семью. Пока ты на нарах парился, Гога Осташвили прибрал к рукам все. Все, что ты нажил. И лишил тебя всего, ради чего ты жил! – Он еще раз ударил по той же ране, но Крот, как и в первый раз, выдержал, только снова до предела расширились зрачки и кожа на острых скулах сделалась совсем неживой, мертвенно белой.

– Без санкции ты бы на этот разговор не пошел, ведь так? – Кротов пристально посмотрел в глаза Журавлеву. – Неуемные вы там все. Тех, кто одобрил твою инициативу, я понимаю. А вот тебя – нет. Я всегда работал на себя, а ты все ради других стараешься. Так о чем мне с тобой говорить? – Кротов вскинул острый подбородок, глаза сделались непроницаемо холодными. – Я же не дурак, Кирилл Алексеевич. Стоило мне ответить утвердительно на вопрос, нужна ли мафии государственная власть, как вы бы галопом понеслись докладывать начальству, что не зря хлеб жуете. Неймется навесить на всех деловых антигосударственную деятельность? Неплохо придумано! Таким образом политическая полиция перехватывает инициативу у обычной милиции, хорошо и надолго прикормленной. Лезете в большую политику, Журавлев?

Журавлев сосредоточенно разглядывал тлеющую сигарету. Кротов просчитал его игру до запятой. КГБ для плотной разработки «теневой экономики» и присосавшихся к ней воровских авторитетов требовалось серьезное обоснование. В чужой огород – а до тех пор, пока деловые и воры ходили под обычными уголовными статьями, это была вотчина МВД, – просто так не пустят. Стоило подвести их под статьи об антигосударственной деятельности и доказать кремлевским старцам, что массовые хищения имеют целью перехват власти, решение ЦК родится само собой. Но кабинетным измышлениям никто не поверит. Сведения, в том числе, должны исходить и от источника надежного и в извечном противостоянии КГБ и МВД не повязанного. Кротов был наилучшей кандидатурой. Если бы удалось сломать…

– Все, прием по личным вопросам у теневого министра подпольной экономики окончен, – сказал Кротов, вставая с табурета. – Спасибо за предложение, Кирилл Алексеевич. Но вы опоздали. Слишком поздно. – В глазах Кротова загорелся нехороший огонек, а губы скривились в снисходительной усмешке.

В тот день, как ни гадал Журавлев, смысла последних слов Кротова понять не смог. Все встало на свои места через неделю. Самое странное, что не от своих, а через агентуру он получил известие, что Крота кончили при попытке к бегству. Чутье подсказало Журавлеву, что лезть с вопросами к начальству – дело гиблое и, возможно, опасное. Нажал на агентуру. Оказалось, мафия провела собственное расследование.

Первоисточником стал Кисель, шестерка, неизвестным ветром занесенная в Лефортовский изолятор. Его заставили отмывать залитый кровью пол «воронка». Окольными путями подкатили к вертухаям. Как выяснили, за Кротом приехал чужой спецконвой, показали какие-то бумаги и увезли. Машина вернулась через час, но уже без Крота.

Просчитав все возможные и невозможные варианты, умные головы вышли на врача «Скорой», которого посреди дороги остановили люди в форме и попросили оказать срочную помощь раненому.

Раненым оказался зек-доходяга лет пятидесяти, седой, остроносый, худой, как щепка. На врача нажали сильнее – вспомнил внешность до деталей, по ним выходило – Крот. Из разговоров и мата вертухаев врач понял, что Кроту стало плохо, можно сказать, начал отбрасывать копыта. Лопухи открыли дверь, а двое зеков, перепрыгнув через Крота, набросились на конвой. Началась пальба. Одного сразу же срезали влет. Второго ранили в ногу. Шальной пулей зацепило и Крота. Пуля пробила плечо, другой бы оклемался, но у Крота в тюряге сдало сердце, ему хватило. Кончился Крот на руках врача, к великой радости вертухаев. В бумажке написали – «от инфаркта», что, если разобраться, было почти правдой.

Журавлев услышал эту историю от агента и не поверил ни единому слову. Нет, мафия, когда надо, копает не хуже КГБ, это он знал. Если уж тертые зэки решили поверить в бред о спецконвое, ради доходяги открывшем двери, то причина проста: Крота попросту замочили, а кто и за что – уже неважно.

Но Журавлев на оперативной работе был не первый год, и чужую игру умел чувствовать нутром. Он был уверен, что Крот переиграл его, вывернулся, как уж из кулака. С кем Крот заключил сделку и чем расплатился за свободу, в тот момент его уже не интересовало. Он отпустил стукача, запер двери конспиративной квартиры и впервые за много лет напился до потери сознания.

Случайности исключены

Заволжск, август 1994 года

Настя запрыгнула на подоконник, подтянула под себя ноги.

– Стены какие толстые, – она провела ладонью по шершавому камню. – Умели раньше строить.

– Не умели, а любили, Настенька. Под богом жили, халтурить грешно было. – Виктор невольно залюбовался ее тонким силуэтом в стрельчатой нише. Дневной свет проходил сквозь тонкую маечку, подчеркивая каждую линию тела.

– Интересно, почему коммуняки так любили устраивать тюрьмы и психушки в монастырях? Вообще-то понятно, стенки толстые, комнат много…

– Слишком прямолинейно. – Виктор поправил очки. – В монастыри всегда ссылали неугодных. Не большевики первыми превратили Соловки в тюрьму. Просто монастырь для того и создавался, чтобы в нем заканчивалась мирская жизнь задолго до смерти. А где это произойдет, в келье или каземате, уже не важно. Кстати, монастыри в то время были и центрами психиатрической помощи.

– И как тебе здесь, среди психов?

– Они не психи, Настя. Они – больные. Чуть больше, чем мы.

– А в Москве тебе психов и больных не хватало, да? – вскинула голову Настя.

– Опять ты за свое…

– Вить, ты, конечно, всегда был немного того, – она покрутила пальцем у виска. – Но не до такой же степени. Кончится тем, что сопьешься или сядешь на иглу, благо, наркота халявная.

– Исключено. – Он встал из-за стола, подошел к ней и положил руку на плечо. – Ты такая теплая…

– Ой, Вить, только не надо! – Она слегка боднула его в грудь. – Два года прошло. Это ты на острове живешь, а я в Москве. Со всеми истекающими последствиями, как говорит мой папочка.

– Как он, кстати? – Ладонь по-прежнему осталась лежать на ее плече, и пальцы покалывало от мягкого тепла разогретого солнцем тела.

– Скрипит потихоньку. Привет не передавал. Никто, даже твои, не знают, что я тебя нашла.

– И как же это удалось?

– Папа всегда говорил, что у меня незаурядные способности к личному сыску.

– Это когда ты его с очередной пассией выслеживала?

– Ха-ха-ха! Было по малолетству… А ты помнишь?

– Я все помню, Настя.

– Господи, – она уткнулась лицом ему в грудь, – и зачем же ты уехал, Кашпировский ты мой! Все было бы иначе…

– Зачем, зачем… – Он крепко обнял ее, поцеловал горячие от солнца волосы.

– Так, Ладыгин, брысь на место! – неожиданно встрепенулась Настя, сбрасывая его руки. – Врач не должен пользоваться минутной слабостью пациента, пусть и бывшей жены.

– Тем более – соблазнительной женщины, – попытался подыграть ей Виктор.

– Витюш… – Она посмотрела ему в глаза. – Не надо. Ты же всегда рассудком жил. Вот и сейчас подумай, что нас ждет. А ждет нас – максимум! – скоротечная любовь на служебной кушетке. А я от блицкригов как-то отвыкла. Не тот возраст.

– Значит, на ночь не останешься?

– А что это изменит? Ну, хорошо будет, даже уверена, что хорошо. А потом? Ты отсюда не уедешь, я здесь не останусь. Зачем ворошить старое, Витя?

– Ты права, – Он убрал руки. Постоял немного, потом вернулся за стол и закурил. – А ты научилась придавать этому несколько большее значение…

– Любая баба хочет только по любви, что тут такого? Жадность со временем проходит, и вдруг понимаешь, что хоть в этой сфере количество не переходит в качество. Вот такая диалектика.

– Да уж, – вздохнул он. – Тут Гегель, конечно, лопухнулся.

– А ты стал похож на монаха. В белой рясе. – Она из-под ладони посмотрела в глубь кельи, где в темном углу стоял его стол. – Что ты там делаешь?

– Курю.

– Надулся. – Она легко спрыгнула с подоконника. – Вить, ну что тебя здесь держит? Знаешь, сколько сейчас психиатры в Москве заколачивают? Захотел бы работать в клинике, мама бы устроила в любую.

– Вот-вот. – Он снял очки и погладил тонкими пальцами переносицу. – Один приятель открыл медицинский кооператив, меня звал. Говорил, самое перспективное – вкладывать деньги в медицину, туалеты и морги. Люди, дескать, всегда будут болеть, хотеть в туалет и умирать. Независимо, есть у них жратва или нет.

– Ну и правильно говорил.

– Только пристрелили его очень скоро. Не успел разбогатеть.

– Знаешь, кто не рискует…

– Тот пьет водку на чужих поминках, – окончил за нее Виктор. – А главное, мне это неинтересно.

– Конечно, здесь куда интереснее! Первый парень на деревне… Вернее, на острове.

– Здесь работа. Ты же тоже любишь свою работу.

– Не-а. – Она вскинула руки, собрав волосы на затылке. – Я не работаю, не пашу, не вкалываю и не заколачиваю бабки. Я, Витюш, живу! Сейчас работа журналиста полностью соответствует моему представлению о жизни. Мне интересно так жить, и все. Завтра проснусь, захочется жить иначе – сменю работу.

– А для меня это больше, чем образ жизни.

– Нашла коса на камень! – Она хлопнула себя по узким бедрам, туго обтянутым джинсами. – Какая местная Фекла тебя приворожила, а?

– Кто о чем, а баба о бабе! – рассмеялся Виктор. – Мужик он, мужик.

– Вот тебе раз! Ну-ка, колись, бывший благоверный. До каких это глубин разврата вы дошли в этом святом месте?

– Ты даже не представляешь, – сказал он неожиданно серьезно.

– Не поняла.

– О Мещерякове не слышала?

– Не-а, – легко соврала Настя.

– Был такой крупный исследователь, пока друзья не сожрали.

– Профессор, наверное?

– Нет. Докторскую защитить дали, а дальше не пустили. Да и докторская была на закрытую тему.

– Как диссидентам через задницу вкатывать краткий курс истории партии?

– Ну зачем так? Он… – Виктор резко встал, в два шага пересек келью и распахнул дверь в коридор. Дверь, как и все здесь, была без ручек, открывалась специальным крючком. Прислушавшись к гулкой тишине, Виктор мягко закрыл дверь, тихо щелкнул замок.

– Па-ра-но-йя, – по слогам произнесла Настя, покрутив пальцем у виска. – Шиза косит наши ряды, ага?

– Показалось. – Виктор сунул крючок в карман халата.

– Ну-ну… Так что там Мещеряков?

– Он одним из первых начал проводить эксперименты по расширению сознания, – сказал Виктор, возвращаясь на место.

– А! – разочаровано протянула Настя, отворачиваясь к окну.

– «Бэ»! Это основа психотронного оружия. Американцы развернули поисковые работы лет семнадцать назад. Сначала пытались поставить сознание под контроль. Была у них такая программа «МК-Ультра». Лоботомия, методики по снижению агрессивности и попытки аппаратного управления эмоциями и поведением.

– Знаю, знаю! Лоботомия – это когда через дырку во лбу спицей в мозгах ковыряют. В кино видела. Хорошо америкашкам, им бабки девать некуда, – равнодушно бросила Настя.

– Нет! – Виктор хрустнул пальцами. Чувствовалось, что этот спор он ведет давно и сейчас рад новому слушателю. – Они отработали и закрыли эту тему, и переключились на ее антипод. Очевидно, пришли к выводу, что управлять сознанием, не разрушая его, нельзя. В результате можно получить не управляемое общество, а палату буйнопомешанных. Значит, следовало искать подходы к управляемой эволюции сознания. А наиболее тщательно этот вопрос проработан в системах тайных обществ и религиозных сектах. И практически у каждого народа в рамках этнической культуры существует шаманство – как синтез методик расширения сознания. Доведенный до утилитарной простоты.

– Бред в трамвае! Ты сюда прибежал за Мещеряковым, это понятно. Так сказать, из платонической любви к научному светилу. А он как на этих выселках оказался?

– Именно – на выселках! Он тут на правах ссыльного поселенца.

– Напортачил с подопытными кроликами? – Настя через плечо посмотрела на возившегося с зажигалкой Виктора.

– М-м, – кивнул тот головой, выпустив из ноздрей дым. – Часть экспериментов шла с использованием галлюциногенов. Эти препараты вызывают у подопытных неуправляемый поток зрительных образов, в просторечии именуемых галлюцинациями. Самый ходовой препарат – ЛСД. Он простого смертного на полчаса превращает в гения. Некоторые, увы, не выдерживают. Но что поделать, брак лабораторного материала бывает при любом опыте.

– На том и погорел, значит, Лысенко от психиатрии. Людишек не жалко?

– Это были добровольцы, – коротко бросил Виктор.

– Не из числа «подрасстрельных»?

– Брось, – он брезгливо поморщился. – На таких проводят опыты по управлению сознанием. А методики высшего уровня рассчитаны на элиту. Значит, и кролики, как ты выразилась, должны быть элитными.

– Вот почему в стране колбасы не хватало. Кто космос завоевывал, кто кроликов наркотой долбил, – хитро улыбнувшись, поддела его Настя.

– Демократка несчастная! Нельзя же строить общество из расчета на жующих. Это будет высоко организованное стадо жвачных, а не человеческое сообщество. Вопрос стоит о выживании человека как вида. Или управляемая эволюция, или деградация до стада жвачных – альтернативы нет.

– Фашизм какой-то, – передернула острыми плечами Настя.

– Технофашизм. Еще услышишь этот термин. Очень скоро его запустят в массовое сознание, и ваша пишущая братия, как всегда ни черта не разобрав, станет обмусоливать его, как мои дебилы ложку.

– От твоих слов мороз по коже.

– Чем больше будет рождаться уродов, чем больше крови прольют расплодившиеся маньяки, тем быстрее до средних умов дойдет, что ими пора управлять. И как всегда, они с готовностью подчинятся новому лидеру эпохи технофашизма. Но перед этим мы должны помочь лидерам стать на ступень выше, стать богочеловеками. А это значит, взять жизнь в свои руки и принять на себя всю ответственность за тех, кто ниже. Исследования идут по всему миру, Мещеряков не единственный. Мы можем научит сильных быть сильными.

– А стадо жвачных – быть управляемым, да?

– В принципе, правильно, – кивнул Виктор.

– Ой, а кто это? – Настя подтянулась, оторвав ноги от пола.

– Где? – Виктор закрыл глаза, чтобы не видеть ее тонкие щиколотки, выглянувшие из-под задравшихся штанин.

– К реке пошел. Невысокий такой. На Аль Пачино похож, только седой.

– А! Это любимец Мещерякова. Некто Кротов.

– Кролик подопытный?

– Нет, что ты! Мещеряков привез, его с собой. Здоров, насколько можно быть здоровым.

– А что он тогда здесь делает?

– Живет, – пожал плечами Виктор. – Мещеряков просил не заниматься им, вот я и не лезу.

– Слушай, Вить! Его не КГБ в психушку упек, а?

– Нет, насколько я знаю.

– Жаль.

– В каком смысле?

– Тему ищу. Я недавно у одного бывшего кагэбэшника интервью брала. Не тема – песня! «Полковник Журавлев – герой невидимого фронта, жертва перестройки». Хотела материал испанцам продать. Так зарубили, сволочи! Ни денежек, ни славы. Отдай Кротова, а?

Он тихо подошел сзади, провел пальцами по полосе кожи между майкой и ремнем джинсов, Настя вздрогнула и прошептала:

– Наконец-то сообразил. Я уж думала, шмякнусь отсюда и сверну шею.

Он помог ей спуститься на пол, прижал к себе.

– Настюха…

– Все вы такие, чокнутые. – Она мягко улыбнулась и погладила его по щеке. – У мамаши все мужики были талантливые и чокнутые. Говорила, любить надо того, кто страстно работает и страстно живет. Тогда и тебе перепадет.

– И разводилась почти каждый год.

– Не, с официальными раз в три года. Она меня учила, таких надо любить самой, но не позволять любить себя. Спалят и не заметят.

– А меня еще любишь?

Она чуть отстранилась, посмотрела ему в глаза:

– Тебе медсестры часто говорят, что ты сногсшибательный мужчина?

– Они молчат.

– Дуры! – Она потерлась носом о его подбородок. – Хорошо. Всюду карболкой пахнет, а от тебя… «Фаренгейт», да?

– Угу.

– Парфюм политиков и авантюристов. Что-то не вяжется с земским врачом, не находишь?

– Угу.

– Угу-угу! Заворковал, голубь. Эй, богочеловек! Как у вас, у небожителей, полагается – брать смертную женщину на подоконнике или все же перевести в горизонтальное положение?

Неприкасаемые

Кротов отвернулся и поднял воротник ватника. С реки потянуло вечерней свежестью. У пролома в стене началось оживление, донеслись женские визгливые голоса – в стайку цветных халатиков вклинились темные пятна мужских ватников.

– Расставим все по свои местам, Журавлев. – Голос Кротова стал резким. – Кто вы и кто я? Вы – опер-неудачник, выброшенный на обочину жизни и так и не нашедший себя. Иначе бы вы не взялись за ремесло, от которого однажды нашли мужество отказаться. Я – человек, сумевший вылезти из могилы и вновь научившийся жить. Меня можно убить, но переделать уже нельзя. Раз за разом я буду вставать на ноги и жить дальше. Здесь или где угодно я останусь самим собой. С этим придется считаться.

Далее, я ни на йоту не отступил от заключенного со мной договора. Надеюсь, вы понимаете, что перенестись из лефортовской камеры в этот богом забытый уголок бесплатно нельзя. Я сделал свое дело и получил за это жизнь. Жизнь маленького человека на маленьком островке среди психов и блудливых медсестер. И на том спасибо. Ваше появление означает, что кому-то я опять стал нужен. Этот кто-то достаточно могуществен, чтобы иметь доступ к вашим прошлым делам, иначе бы он вас не нанял. И сидит достаточно высоко, чтобы быть осведомленным о сути заключенного со мной договора. Иначе он не смог бы добыть мой адрес. Отвечать за нарушение договора будет он. С меня взятки гладки, я человек подневольный. Кстати, кто этот герой нашего времени?

– Ас кем вы заключили договор в Лефортове? – ударил в ответ Журавлев.

– С ума сошли! Естественно, не скажу. – Кротов дернул головой, словно за воротник попала холодная капля.

– Вот и я не скажу, кто меня нанял. Работать будете со мной.

– М-да. Конспираторы… Фактически, он предлагает мне работу, так? – Кротов резко повернулся и посмотрел в лицо Журавлеву.

– Допустим.

– Без «допустим»! Он предлагает мне работу. А Кротов никогда не работает даром и на чужих условиях. Условие первое – семь процентов от дела. Условие второе… Оно не обсуждается. Гогу Осташвили – а именно это имя вы чуть не назвали мне тогда, в Лефортове, – вы оставляете мне. За жену и детей я из него жизнь выдавлю по капле!

– С Гогой понятно, но семь процентов! Это же бешеные деньги!

– Вы не поняли меня, Журавлев, – усмехнулся Кротов. – Я понимаю, для вас все, что больше оклада опера, относится к бешеным деньгам. И обсуждать с вами этот вопрос я не намерен. Просто передайте мои условия тому, кто вас послал. Кротов, как вы знаете, всегда брал десять процентов. Если я правильно понял, некто решил с моей помощью повалить Гогу. Операция принесет бешеные деньги, тут я с вами согласен. Здравый смысл требует увязывать процент с объемом прибыли. Поэтому мое условие – семь процентов. Из них полтора я предлагаю вам. Что скажете?

– Перекупаете? – удивился Журавлев.

– Да бросьте вы, Кирилл Алексеевич. Можно же раз в жизни не быть дураком и не таскать каштаны из огня для дяди за благодарность в приказе, а говоря по-русски – даром. Я беру вас в дело, неужели непонятно? Предлагаю стать партнером и обещаю нормальные деньги. Вы, надеюсь, понимаете, такие предложения Кротов делает далеко не каждому?!

– Что потребуете взамен?

– Ничего особенного. Обычной партнерской лояльности. Вы не опер-вербовщик, а я не припертый к стенке «цеховик». Между нами не должно быть грязи. Только партнерские отношения.

– А если я откажусь?

– Значит, вы дурак, и иметь с вами дело я не намерен. Или ваш новый хозяин посулил вам больше. Но тогда дураком оказываюсь я, Потому что поверить в такое, будучи в здравом уме, невозможно. Естественно, условия нашего соглашения должны остаться между нами. Идет? Думать будете в дороге. Скоро отходит катер. У мужиков проблема с горючкой, в следующий раз могут заявиться через неделю. Передайте все хозяину. Если согласны на мои условия, приезжайте. Нет – бог вам судья. Выходите из дела, пока не поздно, оно не для вас.

– Кротов, вы хоть понимаете, что последует, если я передам весь ваш бред?

– Не давите, Кирилл Алексеевич. Не прошло в Лефортове, не пройдет и здесь. Я проверяю вас и вашего хозяина. Серьезный человек поторгуется и попытается сбить цену. Несерьезный пошлет сюда ребят или даст команду главврачу посадить меня на иглу. Как вы поняли, я ничего не боюсь и ко всему готов. Учтите это на будущее.

У пристани на другой стороне острова протяжно загудел катер, созывая задержавшихся посетителей. Стало совсем темно, и Журавлев, прикурив от дрожащего на ветру огонька зажигалки, не сразу разглядел, что Кротова уже рядом нет.

«Я его сделал, – сказал сам себе Журавлев. – Как ни крути, а в дело Крот пойдет. Это главное. Подседерцеву нужен был результат, он его получит. Остальное – мое дело, – Он достал из кармана диктофон, щелкнул кнопкой. Курил, щурясь на темную воду. Маленькая кассетка перематывала пленку, стирая запись. – В старые дела пускать Подседерцева нельзя. С Кротовым не все так просто, за ним стояли и, возможно, стоят серьезные люди. И он не преминул это обыграть. Подседерцев может ухватиться за эту ниточку и до поры заморозить операцию. А мне нужны деньги, не мне лично, а семье. Крота я расколю сам, время для этого будет. Вот тогда можно выходить на Подседерцева с предложением о перспективной игре. Похоже, на старости лет ты влезаешь в большую политику, да? – Он тихо хмыкнул. – А, к черту, терять уже нечего! Глупо умирать дураком».