Текст книги "История Халифата. Том 3. Между двумя гражданскими войнами, 656—696"

Автор книги: Олег Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА МУ'АВИИ И СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ХАЛИФАТЕ

В 680 г. арабской империи исполнялось 45 лет с момента ее выхода за пределы первоначального расселения арабов, и почти половина этого срока, 19 лет, приходилась на правление Му'авии.

В историческом масштабе этот срок ничтожен, но в жизни любого молодого, формирующегося государства он столь же богат изменениями, как каждый год в детстве человека по сравнению с его зрелыми годами. Заметные изменения, происходившие в Халифате в третьей четверти VII в в системе управления и образе жизни мусульманского общества, связывались у современников и следующих поколений с личностью Му'авии Мнения о нем были противоречивы, часто прямо противоположны В памяти сирийцев он превратился в такого же образцового мудрого государя, каким для иранцев был сасанидский царь Ану-ширван [+66], а для подкрепления этого образа создавались хадисы об одобрительном отношении к нему пророка [+67]. С другой стороны, шииты и Аббасиды рисовали его чуть ли не нечестивцем, хотя и сыновья Али, и родоначальник аббасидской династии Абдаллах б. Аббас пользовались при нем покровительством и щедрыми дарами.

Популярный литератор IX в. ал-Джахиз, приводя примеры щедрости и мудрой сдержанности Му'авии, не удержался от того, чтобы подчеркнуть, что знаменитые хилм и щедрость были показными и средством прославиться [+68]. Образ Му'авии он рисует одними черными красками:

«Уселся Му'авийа на царство и пренебрег оставшимися [членами] совета и всеми мусульманами из ансаров и мухаджиров в год, который назвали „годом единения». Но был это не год единения, а год разъединения, подчинения, принуждения и одоления, год, в котором имамство превратилось в хосроевское царство, а халифат – в кесаревское установление… И дошло до того, что совершенно открыто было отвергнуто и явно нарушено решение посланника Аллаха – да благословит его Аллах и да приветствует – относительно ребенка постели и того, что полагается прелюбодею, хотя вся община сходилась на том, что Су-маййа не принадлежала постели Абу Суфйана и что он в отношении ее был прелюбодеем. И перешел он этим от беззакония к неверию.

А убиение Худжра ибн Ади, и передача хараджа Египта в кормление Амру б. ал-Асу, и присяга отверженному Йазиду, и присвоение фай'а, и выбор правителей по пристрастию, и освобождение от законных наказаний из-за благорасположения и родства являются одним из видов отречения от предписаний и общеизвестных правил и установленных обычаев» [+69].

Эта гневная тирада не прибавляет ничего нового к уже известным нам фактам. Больше нового для характеристики Му'авии как государственного деятеля дает перечень его нововведений у ал-Йа'куби:

«Был Му'авийа первым в исламе, кто завел стражу (харас), и полицию [+70], и привратников (баввабун), и опустил завесы, и стал использовать в качестве секретарей христиан, и перед кем шли с копьями. Он стал брать закат с жалованья и сидеть на троне, а люди – ниже него. Он ввел диван печати, строил и возводил постройки и заставлял людей работать на стройке без оплаты, а до него никто не заставлял работать без платы. Он объявил бесхозной (истасфа) собственность мусульман и взял ее себе. Са'ид б. Мусаййаб говаривал: „Пусть Аллах как следует накажет Му'а-вию – ведь он первый превратил это дело [*5] в царство». И говорил Му'авийа: „Я – первый из царей»«[+71].

Этот перечень характеризует два направления изменений в жизни мусульманского общества: обособление власти от рядовых мусульман (в чем, собственно, и видели превращение халифа в царя) и сложение в нем новой административно-фискальной практики. Последнее нельзя смешивать с экономическими отношениями, которые не были изменены арабским завоеванием и правлением Му'авии, – добрые 95 % населения продолжали жить привычной жизнью.

Противопоставление халифа, амира верующих, царю, малику, не было для мусульман формально-терминологическим. Оно выражало всю совокупность различий между праведным руководителем общины, избранным Аллахом посредством волеизъявления лучших ее представителей, первым среди равных, призванным вести общину по праведному пути, и главой государства, действующим по своему разумению и в собственных интересах, притесняющим подданных налогами. Внешне это различие выражается в отделении правителя от своих подопечных, что и подчеркивает ал-Йа'куби упоминанием привратников и «опускание завес».

Можно упрекнуть ал-Йа'куби в некоторых неточностях, в частности в том, что Му'авийа не был первым, кто обзавелся ха-джибом. Он был уже у Умара, хотя благочестивая традиция утверждает, что Умар не отгораживался от людей и у него не было «ни врат, ни привратников» (ла баба ва ла хиджаба) [+72]. Халифа б. Хаййат упоминает не только хаджиба Умара, но называет его первым, при ком появился начальник полиции (сахиб аш-шургпа): им был некий Абдаллах б. Кунфуз из курайшитского клана тайм [+73], никем более не упоминаемый. Начальник шурты Али, Малик б. Хабиб ал-Йарбу'и, в последний год правления Усмана бывший наместником Динавара, при вступлении Али в Куфу уже сопровождал его в качестве начальника шурты, во время сиффинского сражения оставался в Куфе для поддержания там порядка и самостоятельно решал вопрос о казни нарушителя [+74]. Кроме того, при Али появилась войсковая полиция, шурта ал-хамис, которую возглавлял ал-Асбаг б. Нубата ал-Муджаши'и, более прославившийся как знаток права и поставщик информации для историков [+75]. Отряд полиции из нескольких десятков индийских пленных имелся, как мы видели, у наместника Али в Басре, Усмана б. Хунайфа, но функции их заключались прежде всего в охране наместника.

При всем том ал-Йа'куби прав по существу, так как при Му'авии эти должности и институты власти приобрели качественно иной характер. Хаджибы Умара и Усмана были всего лишь доверенными слугами, оберегавшими покой хозяина во внутренних помещениях дома, и не играли никакой политической роли. Шурта Усмана не сыграла никакой роли в охране его дома, если только не считать шуртой десяток-другой гулямов Усмана, принявших участие в обороне дома. Иными стали функции и положение хаджиба и шурты при Му'авии.

Му'авийа, живя в стране, население которой вне зависимости от национальности и религиозной принадлежности привыкло к высокому статусу правителя и определенным нормам его поведения, не мог вести себя, как мединские халифы среди своих собратьев и единоверцев; он понимал, что снижение образа правителя ослабляет его авторитет и уважение к власти. Об этом он будто бы говорил Умару в ответ на его упреки в недопустимой роскоши и в том, что держит просителей перед запертыми дверями: «Мы в стране, которая недалеко от наших врагов, и есть у них проницательные шпионы, и я хочу, амир верующих, чтобы они видели величие ислама» [+76].

Террористические акции хариджитов сделали личную охрану не только элементом престижа, но и жизненной необходимостью. Охрана, сопровождавшая халифа (и наместников) в общественных местах, в том числе и в мечети, где халиф должен быд быть среди своих, отделила его от собратьев по вере. Выросла и численность полиции, превратившейся в самостоятельную силу, инструмент подавления сепаратизма племен в больших городах. Сведения о 4000 полицейских в Басре кроме 500 конных стражников, конечно, преувеличены, но несколько сотен стражей порядка создавали новое соотношение сил между наместником и своевольными племенными группировками. В Дамаске ситуация была несколько иная, чем в гарнизонных городах, – здесь большинство населения составляли местные жители-иноверцы, не осмеливавшиеся выступать против завоевателей.

Му'авийа стал первым халифом, который обзавелся дворцом и создал при себе двор. Первый дворец был очень скромным, сложенным из сырца, затем его сменил кирпичный дворец У византийских послов он вызывал насмешки, они обзывали его мышиной норой (байт ал-фа'р) или «скворечником» (байт ал-'асафир) [+77], но он выполнял главную функцию – обособил халифа и его окружение от простонародья. На людях он появлялся теперь только в сопровождении эскорта, и к нему уже нельзя было подойти запросто и поговорить, как с Умаром или Усма-ном, а халиф уже не наводил порядок собственноручно с помощью бича, как его предшественники, – для этого был начальник полиции.

Во дворце накапливались различные дары, привозившиеся посольствами других государей и делегациями из провинций, доставлявшими вместе с законной долей добычи особенно ценные предметы искусства, в числе которых оказывалась и скульптура, вроде захваченных при набеге на Сицилию статуй из драгоценных металлов, которые Му'авийа продал в Индию [+78]; в памяти некоторых басрийских благочестивцев, противников Му'авии, это превратилось в доставку ему идолов из Синда [+79]. Не исключено, что какая-то скульптура все-таки оставалась украшать внутренние покои. При дворце или где-то за городом содержались диковинные звери и птицы, привозившиеся с другими дарами отовсюду. Среди них одно время был и слон, которого халиф подарил царю Албании Джуаншеру вместе с диковинной птицей (павлином?). Этот слон прошествовал от Дамаска до Партава (Барда'а), не оставив никакого следа в памяти мусульманских и христианских историков Сирии и Месопотамии [+80].

Стены дворца и многочисленные служители отделили халифа не только от простых мусульман, но даже верхушка, за исключением узкого круга лиц, не имела свободного доступа к персоне халифа, он являлся перед ними только на приемах, деловых или торжественных. Допуском к халифу ведал хаджиб, превратившийся из простого доверенного слуги в важную придворную фигуру. Хаджибы были всегда из вольноотпущенников, которые стояли вне племенных пристрастий и были всецело преданы своему патрону. Перед хаджибом, несмотря на его рабское происхождение, заискивали даже знатные арабы, порой унижаясь до взяток [+81].

Где двор, там и церемониал. За сорок лет правления у Му'авии сложился определенный порядок дня, который подробно описан у ал-Мас'уди. Ежедневно, кроме пятниц, он принимал в мечети жалобщиков и просителей из простого народа. Закончив с ними, возвращался во дворец и принимал знатных просителей, подавших заранее записки с изложением дела, по ходу приема посетителям предлагалось угощение. В некоторые дни таких посетителей бывало до 40 человек. Затем возвращался в свои покои и отдыхал до полуденной молитвы. После нее был второй прием для высших чинов. День заканчивался большим приемом после вечерней молитвы, на котором выступали поэты и рассказчики историй о делах давно минувших дней и мудрости царей и полководцев [+82].

Современные исследователи приписывают Му'авии замену титула «халиф посланника Аллаха» на «халиф Аллаха», в котором «халиф» означало «уполномоченный», «представитель», и возведение таким образом своей власти непосредственно к Аллаху, минуя ее легитимизацию волей общины [+83]. Однако документальных свидетельств официального употребления этого титула не имеется – нет ни монет с пространными надписями, ни подлинных документов, ни эпиграфических свидетельств. Ссылки же на употребления его в поэтических панегириках столь же мало документальны, как уподобление правителей солнцу. Не слишком достоверны и ссылки на собственные слова Му'авии, приводимые некоторыми историками. Так, он будто бы сказал Са'са'а б. Сухану: «Земля принадлежит Аллаху, а я – халиф Аллаха, и то, что я взял, – мое, а что оставил людям – то моя милость (фадл)» [+84]. Однако эта и ряд других бесед Му'авии с Са'са'а не более чем образец излюбленного средневековыми арабскими литераторами жанра остроумной беседы двух знаменитостей. К тому же Са'са'а, будучи довольно плодовитым поставщиком шитской информации, мог вложить в уста Му'авии порочащие его слова.

Если бы Му'авийа присвоил себе титул, менявший представление об основе легитимности власти халифа, превратив себя из преемника власти пророка в прямого представителя Аллаха, то вряд ли его оппоненты, осуждавшие даже за сидение на возвышении, упустили бы случай упрекнуть его за непомерную претензию быть представителем Аллаха на земле. Если же все-таки этот новый титул вошел в употребление и об этом противники Му'авии не сочли нужным говорить, то приходится признать, что современные исследователи преувеличили его идеологическую значимость. Видимо, халифату-л-Лахи означало не «заместитель Аллаха», а «халиф волею Аллаха». Главным инструментом власти Му'авии над людьми были не нововведения в титуловании – его вполне удовлетворяло обращение «амир верующих», – а деньги.

Вторая часть упреков ему у ал-Йа'куби относится к незаконным методам извлечения дополнительных доходов. По словам Абдаллаха б. Заквана, представителя поколения, появившегося на свет в конце правления Му'авии, «все время, что правил Му'авийа, дела его шли хорошо и деньги не переставали обильно поступать к нему, и привлекал он сердца людей раздачей денег и дарами, говоря: „Раздача денег заменяет справедливость»«[+85]. Особенную щедрость он проявлял к потенциальным соперникам, сыновьям предшествующих халифов, не останавливаясь перед тем, чтобы уступить в спорных случаях свою собственность [+86].

Для такой расточительности халиф должен был иметь в своем распоряжении значительные свободные средства. Об их размере можно судить лишь приблизительно, поскольку прямых указаний на общую сумму поступлений в центральную казну и о личных доходах Му'авии не имеется. Настоящего централизованного государственного бюджета еще не существовало, поступления в отдельных провинциях (за исключением Савада и Египта) определялись договорами, заключенными при завоеваниях, остаток после покрытия местных административных и военных расходов отсылался в Дамаск, так же как и пятина от добычи, но совершенно неясно, соответствовали ли этапы пересылки денег в центр иерархии назначений, т. е. посылал ли, например, наместник Сиджистана или Хорасана, назначенный из Басры, свой остаток сначала в Басру или же – непосредственно в Дамаск.

Отсутствие сведений о финансовой системе Халифата при Му'авии обусловило соответствующий пробел во всех исследованиях об экономике Умаййадского Халифата [+87].

Единственные сведения об объеме налоговых поступлений при Му'авии (правда, без точной даты и указания на происхождение) сохранил нам ал-Йа'куби. Согласно ему, общий объем налогов, взимавшихся в бывших сасанидских владениях, достигал 655 млн. дирхемов, но приводимые далее сведения по про' винциям примерно на треть меньше:

Савад 120 млн.

Ахваз 70 млн.

Йамама и Бахрейн 15 млн.

Округа Тигра 10 млн.

Нихавенд, Мах ал-Куфа (Динавар), Мах ал-Басра (Хамадан) 40 млн.

Рейй 30 млн.

Хулван 20 млн

Мосул 45 млн.

Азербайджан 30 млн.

Раздел о налогах с восточных провинций заключается примечанием: «…[это] после того, как Му'авийа исключил из [хараджа] каждой области те обработанные поместья, что были собственностью царей Персии, а он сделал своей собственностью, из которой наделил (акта'аху) многих своих родственников. А наместник Ирака доставлял ему из его домена (ас-савафи) в этой области сто тысяч дирхемов, из которых были его дары и награды». Далее перечисляются поступления из западных провинций:

Египет 3000 тыс. динаров

Палестина 450 тыс.

Урдунн 180 тыс.

Дамаск 450 тыс.

Химс 350 тыс.

Киннасрин 450 тыс.

Дийар Мудар и Раби'а 55 млн. дирхемов

Йемен 1200 тыс. динаров или 900 тыс [+88].

(для сопоставления следует учесть, что в это время динар равнялся 12 дирхемам).

Некоторые из приведенных данных вызывают сомнения в достоверности, так как суммы налогов, взимаемых с равных по экономическим возможностям областей, различаются иногда во много раз, а неравные по возможностям – платят примерно одинаково: Египет, имевший лишь немногим меньшую площадь обрабатываемых земель, чем Савад, платит в 3,33 раза меньше [+89]; сумма налогов Сирии и Палестины в 5,3 раза меньше налогов Савада, скудные Бахрейн и Йамама платят почти столько же, сколько значительно более богатая Сирия.

Объяснить различие между Савадом и другими областями Можно, опираясь на более поздние сведения, тем, что подавляющую часть налогов Савада составляли натуральные поставки зерном. По данным 204/819-20 г., деньгами было уплачено 8 095 800 дирхемов, а стоимость собранного зерна составила 100 361 850 дирхемов. Эти цифры и сведения о налогах отдельных областей не абсолютно точны, но отдельные ошибки не меняют общего соотношения натуральной и денежной части налогового обложения Савада [+90]. К сожалению, для Египта сведений о соотношении денежной и натуральной части налоговых поступлений не имеется. Возможно, расхождение сведений о размере хараджа Египта, от 2 до 10 и даже 12 млн. динаров [+91] объясняется расхождением между натуральной и денежной частью налоговых поступлений.

Однако не все парадоксы налогообложения, замечаемые в сведениях ал-Йа'куби, могут быть объяснены такой же причиной: в ряде случаев выявляются явные ошибки. По сведениям Ибн Хурдадбиха и Кудамы б. Джа'фара, восходящим к одному источнику – первому сохранившемуся дивану 204/819-20 г., Мо-сул платил 4 или 6,3 млн. дирхемов, а не 45, Азербайджан – 2 или 4,5 млн., а не 30 млн. [+92], – эти расхождения явно являются плодом описок, изменивших первоначальные цифры ровно в 10 раз.

Указанные цифры соответствуют общей сумме поступлений, а не тому, что в конце концов доставлялось в Дамаск. Грубое представление о соотношении этих сумм в восточной части Халифата дают сведения ал-Балазури о распределении расходов в Басре при Зийаде. Здесь можно также говорить только о пропорциях, так как общая сумма поступлений Басры (60 млн. дирхемов) и Куфы (40 млн. дирхемов) меньше общей суммы поступлений одного только Савада, идентичного в данном случае Ку-фе. Поэтому невозможно сказать, о чем идет речь только о денежных поступлениях всего Востока в эти два центра или об одних иракских средствах. Для нас в данном случае важно указание на то, каких сумм требовало содержание воинов, получавших жалованье. В Басре эти расходы составляли 52 млн. дирхемов, а в Куфе, следуя пропорции численности воинов и размеру поступлений, – около 35 млн. Располагая достаточно точными сведениями о натуральной части налогов в Саваде Куфы, мы можем определить размер остатка после выплаты пайков, составлявших 15 са на человека в месяц (48,75 кг). В Куфе на пайки 80 тыс. воинов и 120 тыс. членов семей требовалось 117000 тонн пшеницы, или 40 000 курров, из 100–120 тыс. курров, поступавших в виде хараджа. Остальное зерно, несомненно, реализовалось на рынке, давая дополнительно от 35 до 65 млн. дирхемов в зависимости от уровня цен.

Для нас в конце концов важно указание, что из Басры в Дамаск поступало 4 млн. дирхемов и примерно 2/3 такой суммы – из Куфы. Из Египта в Дамаск поступало около 600 тыс динаров (7,2 млн. дирхемов) [+93], кроме того, из Египта поступало зерно в Мекку и Медину, а также на содержание гарнизонов и верфей сирийского побережья. Таким образом, с учетом пятины добычи в Дамаск ежегодно поступало около 20 млн. дирхемов. Нововведением Му'авии в отношении добычи было требование выделения особо ценных предметов из драгоценных металлов до раздела, что вызывало возмущение сподвижников пророка, командовавших войсками [+94].

Был и еще один дополнительный источник доходов – бесхозные земли, савафи, считавшиеся коллективной собственностью общины, которой управлял халиф. Харадж с савафи расходовался в провинциях, в которых они находились. По свидетельству ал-Йа'куби, Му'авийа стал получать доходы в полное свое распоряжение и дарить земли из этого фонда своим родственникам. Только в Ираке это давало ему дополнительно будто бы 50 или 100 млн. дирхемов [+95]. Поверить этим цифрам невозможно, так как изъятие подобных сумм из бюджета Ирака немедленно больно сказалось бы на выплате жалованья, а мы знаем, что при Зийаде оно выплачивалось своевременно и в полном объеме. Несомненно, здесь мы в который раз встречаемся с обычным для ранних источников десятикратным увеличением исходных данных, а в десять раз меньшие суммы, получавшиеся дополнительно из Ирака, как оказывается, имели иное происхождение.

По сведениям ал-Балазури, мавла Му'авии Абдаллах б. Дар-радж, назначенный в 662 г. ведать хараджем Куфы, по распоряжению халифа осушил часть заболоченных земель в низовьях Тигра, принадлежавших прежде Сасанидам, и вновь культивированные земли стали приносить халифу доход в 5 млн. дирхемов [+96]. Что ал-Йа'куби имел в виду то же самое, подтверждают его слова, сказанные в другом случае: «Абдаллах б. Даррадж узнал у местных дихканов, где хранятся сасанидские земельные кадастры, и написал об этом халифу, тот распорядился: „Сосчитай эти савафи и сделай их освобожденными и построй на них дамбы»«[+97]. Доход с рекультивированных земель никак не наносил ущерба иракскому бюджету. Конечно, с точки зрения морали присвоение дохода с земель, наверняка осушенных за счет государственных средств, нельзя назвать безгрешным, и моралисты могли поставить это в вину халифу, само же право собственности на вновь освоенные («оживленные») земли не было привилегией халифа: любой человек, оросивший или осушивший пустующую землю, становился ее собственником и платил привилегированный налог – ушр.

Сказанное не исключает возможности того, что доход от обрабатывавшихся земель савафи в Саваде стал поступать непосредственно халифу, однако размер его был в 10–20 раз меньше указанного ал-Йа'куби: при Умаре поступления с савафи составляли 7 млн. дирхемов, затем часть их (во всяком случае вокруг Куфы) была роздана Усманом в качестве наделов (ката'и') мусульманской верхушке [+98]. Исключение этих 6 % общей суммы налогов из дивана хараджа не могло заметно сказаться на выплате жалованья, поэтому арабские историки и не отмечают сокращения жалований [+99].

Утверждение же ал-Йа'куби о присвоении Му'авией савафи в Медине представляется плодом какого-то недоразумения: здесь не могло быть бесхозных и запустевших земель, земли изгнанных иудейских племен давно были поделены между мухаджира-ми, а о конфискации наделов, дарованных Мухаммадом, нет никаких сведений. Мы знаем лишь один случай, когда управляющий имениями халифа в Медине, его мавла ан-Надир, засеял необработанный участок, дарованный Умаром своему племяннику Абдаррахману. В ответ на жалобу Абдаррахмана Му'авийа сказал, что, согласно решениям Умара, необработанная земля принадлежит тому, кто ее засеял. Кади решил вопрос иначе – земля должна быть возвращена владельцу, который обязан возместить стоимость обработки и посева. Му'авийа сделал широкий жест – отказался от компенсации и даже дал Абдаррахману добавку к жалованью [+100].

Вполне допустимо, что было несколько других, менее заметных случаев присвоения земли на том же основании, однако основной массив земель Му'авии в Медине и ее окрестностях состоял из вновь орошенных и освоенных земель на базе колодезного орошения. Проводились и более трудоемкие работы, например, упоминается «плотина Му'авии» (Садд Му'авийа) в 20 милях (40 км) восточнее Медины, создавшая водохранилище в русле вади [+101]. Рабочей силой, проводившей эти работы, были многочисленные рабы и военнопленные.

Кроме того, Му'авийа, располагавший огромными денежными средствами, не смущаясь ценами, скупал земли у нуждавшихся в деньгах мединцев. Все вместе взятое сделало его крупнейшим землевладельцем в районе Медины, хотя определить размеры его владений не представляется возможным [+102].

Примеру Му'авии следовали многочисленные представители рода Умаййи и сыновья предыдущих халифов, также тратившие десятки и сотни тысяч динаров и дирхемов на приобретение земель и водных источников, без которых земля была бы бесполезна. Сообщается, что один из сыновей Талхи купил источник с участком земли, на котором росло 20 000 пальм, за 200 000 динаров [+103]. И на этих полях работали сотни, а то и тысячи рабов (вспомним судьбу согдийских заложников, вероломно порабощенных Са'идом б. Усманом). Рядовые ансары, участки которых были зажаты полями могущественных землевладельцев, молча копили гнев на этих богачей.

Му'авийа вроде бы не создал особой канцелярии для управления своими поместьями и доходами. Диван печати, упоминаемый всеми историками как нововведение, был лишь канцелярией, регистрировавшей и заверявшей исходящие документы. Такая же канцелярия имелась и у Зийада, но кроме нее он имел непонятный по назначению «диван зимам», заведенный по образцу сасанидского [+104]. Возможно, что он-то и ведал доходами и расходами, не проходившими через диван хараджа.

В бывших иранских провинциях был возрожден древний обычай приношения даров государю к двум важнейшим праздникам: наурузу и михраджану. Крупные землевладельцы-дихканы и местные правители и после арабского завоевания продолжали получать традиционные дары от крестьян и подданных, идея заставить их делиться с новым государем, вероятно, пришла в голову тому же Зийаду. Приобщение к этому источнику доходов, от которого предыдущие халифы отказывались как от языческого обычая, дало Му'авии еще 10 млн. дирхемов [+105].