Текст книги "«Кинофестиваль» длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке"

Автор книги: Олег Битов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Только со мной, примерно после харчевни, стали опять происходить перемены. В Кембридже я мало что запомнил, сохранился лишь краснокирпичный колер университетских зданий и какие-то лебеди на темном пруду под ивами. А к ночи я и вовсе утратил интерес к происходящему, опять провалился в серую бесчувственную дыру.

Утром картина повторилась. С той разницей, что вопросов я уже вовсе не задавал. Петляли по Средней Англии, пока не попали в Линкольн. Питер снова звонил. И словно вышел на след, которого не мог найти, – перестал кружить и мрачно, целеустремленно погнал «сиерру» на север – северо-запад. За окном промелькнули Донкастер, Харрогейт, потом путеводной нитью стала дорога второго класса В 6165. Потом Питер еще с час колесил по дорогам вне класса – крутые взгорки и повороты, зажатые меж каменных, в рост человека, оград. Не осмотришься и не разъедешься. Голо. Тоскливо. А вопросов я все равно не задавал. Не было у меня вопросов, забыл, как их задают.

И вот он остановился у одинокой фермы, вышел, открыл воротину – почти такую же, как в дальних русских деревнях; из грубо оструганных жердей. Только на воротине был еще большой висячий замок. Замок висел на одной петле, нас поджидали. Миновав ворота, Питер вылез снова, тщательно совместил петли, нажал на дужку до щелчка. Приехали…

Куда же это меня завезли? В моем распоряжении подробнейший, 160 карт, атлас страны и путеводитель издания 1982 года «По сельским дорогам Британии». Но даже сопоставляя источники, координаты этого места могу указать лишь приблизительно. Северный Йоркшир. Одна из самых малонаселенных частей Соединенного Королевства. В масштабе три мили на дюйм, в каком исполнены карты, читаются мельчайшие ручейки, границы отдельных имений и пастбищ. А ферма, именно эта ферма, не отыскивается. Или не обозначена.

Стоит она – для Йоркшира в особенности – довольно красиво, высоко. Мягкие холмы, постепенно снижаясь, сбегают к долине. Там река, за рекой в ясную погоду видны какие-то средневековые развалины, до них мили три. И хоть видны они были не всегда, мешали туманы, и хоть развалины почтенного возраста в Англии, в общем-то, на каждом шагу, реку и долину я с их помощью, пожалуй, определил. Река Юр, долина Уэнсли. И тогда выходит, что развалины на полпути между деревушками Эйсгарт и Уэст Уиттон. Упомянутый путеводитель не считает развалины достопримечательными, предлагаемые туристам маршруты обходят их стороной.

Глухомань. Развлечений никаких, кроме телевизора. Правда, в комнате книжная полочка, но подбор литературы своеобразный: библия, «Оливер Твист» без начала и без конца, да еще десятка полтора детективов в мягких обложках. Форсайт, Ле Карре, Флеминг, а больше всего – Агата Кристи, надоевшая еще со студенческих лет. Кровать, умывальник, голые стены и одно окошко – без решеток, но весьма высоко над землей. Тюрьма. Отнесенная к черту на кулички, полностью исключающая побег и используемая явно не в первый, далеко не в первый раз.

Зачем меня сюда затащили? Только ради контраста с позолоченной клеткой на Редклиф-сквер: веди, мол, себя смирно, не то?.. Нет, чепуха. Если бы меня сослали просто «для острастки», то не стали бы так налегать на «медикаменты». А Питера снабдили ими от души – и на утро, и на день, и на вечер. Числа вновь слились в сплошную неразделимую полосу, и даже недоумение: что я здесь делаю? – вскоре угасло.

Лишь долгое-долгое время спустя, когда я смог наконец ознакомиться не только с первой статьей, а со всей серией выступлений «Литературной газеты» в мою защиту, когда сопоставил их даты с замыслом и перипетиями йоркширской ссылки, я кое-что понял. И это «кое-что» оказалось простым и страшным в своей простоте. Десятки раз я перепроверял результат, прежде чем решился его обнародовать. Нет, другого ответа не дано. Меня сослали в Йоркшир на случай, если развитие событий заставит меня убрать. Убить.

Не часто за весь год своих скитаний по «свободному миру» – а уж острые моменты и экстремальные ситуации шли, кажется, друг за другом – я был так близок к последней черте, как в Йоркшире, и даже не догадывался об этом! Смерть в облике мрачного Питера не отходила от меня ни на шаг. В первые дни он иногда сажал меня в «сиерру» и вывозил «проветриться». Кружил в обычной своей манере по взгорьям и пустошам, где и овец не встретишь, не то что людей. Подъезжал к обрывам и заброшенным шахтам, тормозил, осматривался, трогался дальше. Заброшенных шахт и шурфов, карстовых сбросов и ям в Йоркшире не перечесть. Документов у меня по-прежнему не водилось, оказать сопротивление под «наркозом» я не мог. Достаточно было бы звонка из Лондона, условного сигнала, и… Если бы меня – то, что от меня осталось бы, – когда-нибудь нашли, происшествие попало бы разве что в местные газеты.

Но дни тянулись за днями, а сигнала не поступало. «Лекарства» иссякали. Сначала кончились утренние таблетки, потом не хватило вечерних, и Питер стал выдавать их не по две, а по одной. Мир опять обрел очертания, навалились скука, тоска, уныние, но следом и ярость. И однажды я спросил:

– И долго вы намерены меня здесь держать? Что это вообще все значит?

– Лондонский климат в осенние дни вреден для вашего здоровья, – усмехнулся Питер.

У водопада Хардроу

Больше я от него ничего не добился. Но ведь и с ним начали происходить перемены. Он будто обрел дар речи. Я считал, что он как собеседник равен нулю, а он оказался способен даже острить. У него обнаружились какие-то личные интересы, например к профессиональному биллиарду – «снукеру». Игра, надо согласиться, хитрая, ловкая, зрелищная, и жаль, что у нас не распространена. Мое знакомство с ней осталось заочным, телевизионным, но Питер толково разъяснил и правила, и тактические тонкости, и странное на первый взгляд явление – огромный зал, толпы болельщиков на крутых трибунах, а в центре, под юпитерами, биллиардный стол – на второй-третий вечер перестало казаться странным, а сделалось вполне занимательным.

Мало того, телевизионные йоркширские вечера «снукером» не ограничились. Я раньше как-то не жаловал телевидения и упустил из виду, что оно, в любом национальном варианте, может служить не только развлечением, но и источником информации. Прозрением на сей счет я также обязан мрачному Питеру, впрочем, день ото дня он становился все менее мрачным. Он познакомил меня с основными выпусками новостей – девятичасовым на Би-би-си, часом позже на Ай-ти-ви. Он же научил дополнять и корректировать их в 22.45 программой «Ньюснайт» – тоже на Би-би-си, но по второму каналу.

Думал ли я, что через год именно «Ньюснайт» подготовит телепередачу о «деле Битова», на которую я часто ссылаюсь?

Правда, новости с Родины были скудны, отрывочны и, что называется, «поданы» – но и скупые новости лучше, чем ничего. А Питер, помогая преодолеть эту скудность, начал выспрашивать меня о жизни в Советском Союзе. Вопросы он ставил поверхностные и наивные, на откровенность не шел, изменить что бы то ни было не мог, даже если бы захотел. И все-таки азы политграмоты я ему, пожалуй, растолковал. Даже, как выяснилось через полтора месяца, с неким практическим для себя результатом.

И наконец, Питер оказал мне большую услугу, познакомив с мистером Мёрфи. Произошло это при обстоятельствах, примечательных и без такого знакомства: к концу третьей недели нашего вынужденного общения Питер «оттаял» настолько, что вывез меня не на пустошь, а на торную туристскую тропу, к водопаду Хардроу.

Хорош водопад, шумный, мощный, пенный, хороши нависающие над ним старые дерева. А уж подступы к водопаду просто уникальны, потому что пройти к нему можно… только через пивную и никак иначе. Пивная и отельчик над ней именуются «Зеленый дракон». С каких пор они сосуществуют в столь выгодном соседстве, какому гениальному кабатчику пришло в голову застолбить за собой монополию не на определенный сорт пива или джина, а на водопад, – об этом путеводители умалчивают. Но Хардроу и «Зеленого дракона» я отыскал в них без труда.

От пивной, от задней ее двери, к водопаду ведет дорожка, выложенная плоскими камнями. Между камнями разрывы, иногда немаленькие. И надо же было Питеру поскользнуться и, выдергивая ботинок из рыжей грязи, процедить сквозь зубы:

– Ну вот, мистер Мёрфи в своем репертуаре…

Я недопонял:

– Мёрфи – так зовут хозяина заведения?

– Не хозяина заведения, а хозяина здешних мест…

«Мистер Мёрфи начудил», «проделки Мёрфи», «закон Мёрфи» – слышишь в Англии на каждом шагу. Выражения, может, не великосветские, но крайне популярные. Продаются открытки, плакетки, нагрудные значки с «формулами Мёрфи», главной и дополнительными. А происхождение их покрыто туманом. Одни связывают их с именем ирландского драматурга XVIII века Артура Мёрфи, знаменитого в свое время острослова. Другие, например американский юморист Лоуренс Питер, – с неким Эдом Мёрфи, инженером, который якобы вывел главную «формулу» при испытании нового прибора в 1949 году. В общем, единогласия нет. И потому считаю себя вправе привести объяснение, какое дал мне «мрачный Питер» на задах «Зеленого дракона», отчищая ботинок от налипшей на него грязи. Во всяком случае, это объяснение не хуже других, а мне памятно.

Жил-де некогда в Йоркшире некий мистер Мёрфи, и не было для него большей радости, чем насолить соседу. Не всерьез, не поджечь усадьбу или удавить овцу, а так, по мелочи, чтоб вышло посмешнее и подосаднее: затупить косарю косу, отправить путника не в ту сторону, подкинуть лягушку в бочонок эля. И до того он всем в округе осточертел, что, когда пришло ему время помирать, священник отказался причащать его и исповедовать. И не попала душа мистера Мёрфи ни в рай, ни в ад, так и шляется, неприкаянная, по белу свету и шкодит, где захочет.

Но на самом-то деле мистер Мёрфи был отнюдь не злым, а несчастным и одиноким, он жаждал всего лишь, чтобы люди его заметили и запомнили. И они запомнили. Вывели «закон Мёрфи», который гласит: « If anything can go wrong, it does» – «Если что-нибудь может пойти наперекосяк, то так и будет».Дополнительные формулировки охватывают частные случаи, вроде знаменитого «бутерброд обязательно падает маслом вниз».

А душа мистера Мёрфи, душа не злая, как и ее хозяин, бродит по странам и континентам и нигде ни обретет вечного пристанища. Однако приглядитесь: если двое вступили в схватку не на жизнь, а на смерть, если кто-то преступно злоумышляет против кого-то, мистер Мёрфи в посмертном своем воплощении будет скорее всего вредить тому, кто не прав. Если поспеет. К сожалению, поспеть повсюду он просто не в силах…

Поразительно, другого слова не подберу, что рассказал мне байку про мистера Мёрфи (или легенду? или версию?) не кто иной, как Питер. Посланный в Йоркшир со злым умыслом, рассказал именно здесь и привязал ее к йоркширской земле. Может статься, рассказал неспроста. Я не обманываюсь: если бы приказ поступил, даже в последние дни, Питер его выполнил бы. Но когда приказ отменили, он испытал облегчение. А мистер Мёрфи с той поры как бы вошел в число моих негласных помощников. «Закон вредности» в персонифицированном йоркширском варианте я вспоминал не раз и вспоминаю по сей день.

И если продолжить шутку в делах нешуточных, то мистер Мёрфи выступил не на стороне спецслужб. Это их бутерброд закономерно падал маслом вниз. Это у них все шло сплошь и рядом наперекосяк. Если уж сживать меня со света, то делать это следовало гораздо раньше. А после выступлений «Литературной газеты» было уже поздно.

Ведь выступления, хоть я ничего и не знал о них, продолжались.

Материалы «Литературной газеты»

«ЛГ» № 42 (4952), 19 октября 1983 г.

Помогите разыскать моего сына

Открытое письмо министру юстиции

Итальянской республики Фермо Мило Мартинаццоли

Господин министр!

Я мать Олега Битова, советского журналиста, находившегося в сентябре на Венецианском кинофестивале в качестве корреспондента «Литературной газеты». Вот уже сорок дней, как мой сын должен был вернуться домой, и все эти сорок дней я не живу, а мучаюсь, даже не знаю – жив ли он, здоров ли, где его держат? Убеждена, что вам, господин министр, понятно горе матери, узнавшей, что с ее сыном случилось несчастье. А если что-то непоправимое?

Многое произошло за полвека моей жизни с сыном, мы с ним выжили и в войну, и в ленинградскую блокадную зиму, но чтобы пропасть без вести в солнечной Италии, в цивилизованной европейской стране, в конце XX века, – такое советскому человеку не причудится и в кошмаре. Я пенсионерка. По образованию юрист. Моя трудовая жизнь начиналась когда-то с изучения римского права, легшего в основу всех европейских законодательств. Не могу себе представить, что взрослого, образованного, разумного человека можно потерять в Италии среди бела дня и никогда не найти.

Мне 78 лет, я далека от Венеции, далека от политики. И все же я регулярно читаю газеты. Из их сообщений я знаю, что права человека – одна из любимых тем руководителей западного мира. Разве право человека на безопасность, на жизнь не входит в эти права? Для меня – это вопрос: где мой сын?!

Я прошу вас как человека, я прошу человека – помогите, ускорьте розыск моего сына. У вас тоже, наверное, есть дети. Поставьте себя на мое место, на место моего сына.

С уважением и надеждой

Ольга КЕДРОВА-БИТОВА

17 октября 1983 года Ленинград

«ЛГ» № 43 (4953), 26 октября 1983 г.

Когда права человека – фикция [8]8
  Публикуется с сокращениями. Из целой подборки материалов, опубликованной в этом номере, я выбрал выступление В. Малышева, поскольку оно как бы отвечает на письмо моей матери и в то же время показывает, отчего итальянские власти были вынуждены усиливать нажим на свои спецслужбы, а те, в свою очередь, – на «Интеллидженс сервис». Воображаю, какой разброд во мнениях царил в те дни среди «мастеров плаща и кинжала»: у МИ-5 была своя точка зрения, у МИ-6 своя, а у Пола Хенци, подававшего «советы» из-за океана, – тоже своя. На чем они порешили, вы узнаете буквально через несколько страниц.


[Закрыть]

Я провел в Италии почти семь лет и, как всякий журналист, долгое время работавший в этой стране, насмотрелся всякого. Видел залитую кровью мостовую на виа Фани, где был схвачен террористами из «красных бригад» Альдо Моро и убиты пятеро полицейских из его охраны. Видел изрешеченный пулями труп самого Моро, втиснутый в багажник красного «рено». Видел по телевидению жуткий репортаж о том, как на мусорной свалке обнаружили целое кладбище похищенных бандитами людей, в том числе труп совсем юной Кристины Маццоти…

Все эти трагические события взахлеб расписывались средствами массовой информации: аршинные заголовки газет, огромные фото чуть ли на всю страницу, охрипшие от волнения репортеры радио и телевидения…

Но почему же теперь, когда речь идет об исчезновении в Венеции советского журналиста Олега Битова, итальянские газеты и журналы столь бесстрастны, а власти только разводят руками? Может быть, потому, что речь идет об иностранце? Но в памяти еще свежи воспоминания о том переполохе, который был поднят на Апеннинах, когда похитили американского генерала Доузера. На ноги подняли и армию, и спецслужбы, и полицию. А может быть, исчезновение среди бела дня человека в крупном европейском городе уже перестало быть сенсацией? Как же тогда с правами человека, о которых столь усердно пекутся на Западе? Можете себе представить, какой бы был поднят крик, если бы западный журналист вдруг исчез в Москве?

Впрочем, у всей этой истории может быть и совсем иной поворот. Ни для кого не секрет, что для так называемой «свободной прессы» сенсация – вещь весьма условная. Когда нужно, то штраф за нарушение общественного порядка каким-нибудь «диссидентом» – «вопиющее нарушение прав человека», а убийство – «пустяк», который не стоит и замечать. Или невыгодно замечать. А с теми, кто нарушает правила буржуазной игры в «демократию», расправа бывает крута и безжалостна. В том числе и с журналистами. Как тут не вспомнить о трагической судьбе сицилийского журналиста Мауро Де Мауро, бесследно исчезнувшего 23 года назад? Или об убитом мафией писателе-коммунисте Пио Ла Торре? Или о редакторе еженедельника «Обсерваторе политико» Мино Пекорелли, застреленном в Риме за то, что он «посмел» разоблачить связи ЦРУ с подрывной масонской ложей «П-2»?

Так, может, и Олег Битов стал жертвой мести? Мести «Литературной газете», которая тоже «посмела» напечатать серию разоблачительных статей о подоплеке покушения на папу римского?

Конечно, то, что происходит в Италии, – это дело прежде всего самих итальянцев. Мы можем только посочувствовать той трагедии, которую переживает эта замечательная страна, захлестываемая волной уголовной преступности и политического терроризма. Но в данном случае речь идет о судьбе гражданина СССР, нашего коллеги, и именно поэтому мы, советские журналисты, не можем молчать.

Владимир МАЛЫШЕВ,

бывший корр. ТАСС в Италии

ЛОНДОН. «ЧЕЛОВЕК, ПРИНИМАЮЩИЙ РЕШЕНИЯ»

И вдруг тягучее йоркширское существование сменилось отчаянной спешкой. Рано утром Питера вызвали к телефону, и вернулся он, вновь сменив выражение лица, преображенно деятельным.

– Собирайтесь.

– Куда?

– В Лондон.

– Что, климат переменился?

– Вот именно.

«Сиерра» фыркнула, рванула колесами гравий. Воротина стояла нараспашку, и уединенная ферма, она же тюрьма, скрылась за поворотом. «Держитесь крепче», – предупредил Питер. Ремни безопасности в Англии, разумеется, обязательны, но пришлось еще и упереться ногами, и взяться за ручку над дверцей: «сиерра» шла, как на ралли, визжа покрышками на виражах. Узкие сельские дороги, по которым Питер так долго петлял три недели назад, теперь остались позади за четверть часа. Вообще маршрут был теперь другой, незамаскированный и бесспорно кратчайший – почти строго на юг, к Лидсу, где берет начало автострада М 1.

А на автостраде… Питер уже показал себя лихим водителем, едва ли не самым лихим, какого я видел в жизни. Но то были еще цветочки: на автостраде он поднял скорость до 90, до 100 и, наконец, до 120 миль – 200 километров в час. Официальный предел скорости в стране – при раздельных полосах движения – 70 миль в час, за превышение нещадно штрафуют, отдают под суд. Однажды к крупному штрафу приговорили принцессу королевской крови, и вся английская печать визжала от восторга: полюбуйтесь, какое у нас равенство всех перед законом!.. Вина оштрафованной принцессы выражалась, если не ошибаюсь, цифрой 96 миль в час. А тут – 120, но вся дорожная полиция, как сговорившись, смотрела в другую сторону. Мото– и автопатрули буквально шарахались от «сиерры», рассмотрев ее магический номер. Возможно, впрочем, что и предупреждение по трассе было…

Причина спешки выяснилась, как только мы вернулись на Редклиф-сквер. В тот промозглый ноябрьский вечер позолоченную клетку почтил своим присутствием «человек, принимающий решения».

Именно так он и представился. Потом, уразумев, что подобное титулование в разговоре – штука затяжная и неудобная, предложил снисходительно:

– Можете называть меня Питер. – Опять Питер! Нет, от йоркширского Питера гость отмежевался, уточнив: – Сэр Питер…

Рыцарское свое достоинство, приставку «сэр», он как бы подчеркнул двумя чертами.

Одутловат, редковолос. Щеки, выбритые до лоска, отвисают, как бакенбарды. Тяжелый взгляд из-под отечных век. Безупречный, от хорошего портного, костюм.

– Ходить вокруг да около я не намерен, – изрек он. Достал из внутреннего кармана пиджака пачечку тонких, сложенных втрое машинописных листков. Взвесил на руке, перебросил через стол в моем направлении. – Прошу ознакомиться…

Я надел очки – очки, впервые в жизни, мне выписал еще доктор Джонатан в «Олд Фелбридже».

«Настоящим я, нижеподписавшийся, излагаю причины, по которым я решил не возвращаться в Советский Союз…»

– Ч-что это?..

Я действительно начал заикаться. Я бы сел, если бы уже не сидел. Вопрос вырвался непроизвольно – я ведь сразу все понял. Сказалось ли ослабление «режима» в последние дни ссылки или бешеная езда на «сиерре», но голова работала ясно. И ясно, недвусмысленно подсказала, что это приговор. Жестокий и окончательный, без права обжалования.

– Это ваше заявление для печати.

– Но я его не писал!

– Ну и что с того, что не писали? Сам знаю, что не писали. А доказать, что не писали, можете? Нет, не можете. К вашему сведению, заявление было передано агентством Рейтер еще три недели назад. В том числе и в Москву. Для ваших вы теперь отщепенец, отрезанный ломоть. Из чего и следует исходить в ваших собственных интересах…

– Но это же… это…

– Беззаконие, вы хотите сказать? Произвол? А в нашем деле есть только один закон – полное отсутствие всяких законов.

Да, он меня добил. Циничной этой остротой, претендующей на афоризм. Властной своей самоуверенностью. Пачечкой машинописных листков с текстом, расплывающимся перед глазами, несмотря на очки.

Три недели назад, сказал он. Три недели… Наврал? Вряд ли. Это клерки врут, мелюзга, а таким бонзам врать не к чему… Значит, как только выкинули меня в Йоркшир, так и сочинили? Что ж, логично. А почему логично? Чем я мог им помешать, оставаясь здесь? Выходит, чем-то мог… Но неужели там, в Москве, поверили? А собственно, почему бы и нет? Потому что была статья? Мало ли что было. Была одна статья, будет другая, противоположная. Был Олег Битов – и нет его, перечеркнули. С глаз долой – из сердца вон. А мама? А жена? А дочка? Их тоже – вон?..

Вот когда я испытал страх. Впервые – страх. Темный ужас одиночества, беспросветного и бессильного. Под ногами разверзлась яма, и я качался на самом краю, а может, уже и падал. Я, наверное, вовсе не усвоил бы своего «заявления для печати», но сэр Питер, уходя, милостиво оставил мне текст. Для сведения и руководства.

«Заявление» оказалось корявым и непоследовательным, хотя и оснащенным обильными ссылками на подлинную мою биографию. Источник сведений не вызывал сомнения – Брайтон. Истолкованы они были, разумеется, вкривь и вкось, швы были видны невооруженным глазом. Никто и не позаботился заделывать швы, лишь бы как-нибудь оправдать первую строчку. Но заметят ли эти швы в Москве? Захотят ли заметить?..

Ау, вездесущий мистер Мёрфи, где ты? Ведь в ситуациях критических, по легенде, ты приходишь на помощь тем, кто в опасности… Но нет, не было поблизости никого, даже мистера Мёрфи. Не поспел он за стремительной «сиеррой», застрял в Йоркшире или где там еще. «Человек, принимающий решения», не растаял в воздухе и не упал головой в камин. Он прошелся по комнате и принял решение столкнуть меня в яму бесповоротно. Возможно, с его точки зрения это называлось не столкнуть, а поддержать.

– Мне лично, – объявил он, – заявление, которое вы только что прочли, не понравилось. Вышло неубедительно. Составили на скорую руку…

Вот те на! Но он не ограничился столь желанной для меня констатацией, он продолжал:

– Полагаю, что вам следует выступить в печати самому. Считайте, что мы показали вам пример, как интерпретировать советскую жизнь с наших позиций. Сделайте что-нибудь в том же духе, только лучше. Справитесь – будете купаться в деньгах, не справитесь – пеняйте на себя. Главное, в какой бы газете вас ни печатали, помните, что заказчики – мы. А что мы умеем настоять на своем, вы, надеюсь, уже усвоили…

«Человек, принимающий решения» и твердо уверенный, что ключи от «свободной» британской прессы у него в кармане, выдержал многозначительную паузу, давая мне осмыслить угрозу, и выдал еще одну сентенцию:

– Лингвистика – тоже оружие.

С этим я, пожалуй, не стал бы спорить, но он решил и тут не оставить места иллюзиям:

– Выхода у вас, собственно, нет. Хотите жить – живите и пишите по нашим правилам.

– Вы же сказали, что не признаете правил.

– Я сказал, что мы иногда пренебрегаем законами. А правило есть. Не для нас, а для вас. Одно-единственное: не перечить. Поняли?..

Чего уж тут было не понять! Окна в гостиной на Редклиф-сквер доставали до полу, из-под штор было видно далеко окрест. А там, за окнами, творилось, без преувеличения, черт знает что: полицейские машины с «мигалками», а равно гробоподобные лимузины без «мигалок», презирая всякие правила, останавливались поперек улицы, разворачивались против движения. Право, на месте «человека, принимающего решения», я не стал бы привлекать к своей особе столько внимания.

Пусть я снова резко забегу вперед, но никак не могу отказать себе в удовольствии сообщить, что через два года после этой неизгладимой вечерней встречи все руководители секретных служб ее величества разом лишились своих постов. И в списке впавших в немилость, просочившемся в газеты, я нашел, помимо уже упоминавшегося Джона Джоунса, также и сэра Питера. Нет, конечно, все было исполнено истинно по-английски, связь причин и следствий в отрывочных газетных сообщениях не прослеживалась. Премьер-министр заявила лишь, что спецслужбам, и в особенности МИ-5, нужна «основательная встряска».

«Дело Битова», к тому времени «отгоревшее», не поминалось ни словом. Да и как я могу ручаться, что Джон Джоунс и сэр Питер – те самые: помещать фотографии газеты дружно постеснялись. Но ясно одно: могучие решения «людей, принимавших решения», не принесли британской короне ни чести, ни славы.

А теперь вернемся в ноябрь 1983-го и перечитаем еще одну редакционную статью «Литературной газеты». В своих догадках я был неправ: статья оказалась отнюдь не «противоположной». Именно она и предопределила поспешное завершение йоркширской ссылки и встречу с сановным сэром Питером на Редклиф-сквер. Только из нас двоих об ее существовании знал он один.