Текст книги "Магия крови"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

3

– Кто это? – поинтересовался Гульнов, входя в кабинет сразу же, как только за Легостаевой закрылась дверь.

– Да так, – потянулся Климов, – одна из тех несчастных матерей, чьи сыновья ушли и не вернулись.

– Откуда?

– Из Афганистана.

– А-а… – понимающе протянул Андрей, и Климову пришлось в двух словах обрисовать ситуацию.

– Мистика! – загорячился Андрей.

– Не веришь?

– Нет!

Синие его глаза смотрели непреклонно.

Выйдя из-за стола, Климов прошелся по кабинету, постоял у окна, пора была заканчивать рабочий день, и, как бы размышляя вслух, проговорил:

– Конечно, факт сам по себе дурак. Все зависит от того, кто и как на него посмотрит.

Обернувшись и заметив недоумение на лице своего помощника, он пояснил:

– Это я о мистике. И вот в связи с чем. Лет пять назад, да ты садись, исчез один мужик. Вчера был, а сегодня нет. Сообщила нам его жена, по чьей просьбе мы не однажды уже разыскивали «ее защиту и опору». Вся прелесть в том, что драгоценный ее супруг имел обыкновение под этим делом, – Климов щелкнул себя согнутым пальцем по горлу, – цепляться за товарняки и ехать на край света. Память детства.

– Послевоенное сиротство?

– Безотцовщина! Мать скурвилась, попал в детдом, а там ведь хуже, чем на воле…

– Ясно: хуже.

– Ну, так вот. Мы принимали к сведению, искали, находили, возвращали. Дважды принудительно лечили в ЛТП. И вот он исчез снова.

– В очередной раз.

– Само собой. Стали искать. Ни тпру ни ну! Как заколодило. Был человек, и нет. Учитывая, что по стране и так бичей шатается без счета, розыск вынуждены были прекратить. И что ты думаешь? – Сунув руки в карманы, Климов развел локти так, что хрустнуло между лопаток, и несколько раз резко мотнул головой взад-вперед. – Два года спустя безутешной вдове на голову спрыгнула кошка. И не приблудная, а собственная, знавшая хозяйку, так сказать, с младых ногтей.

– Как это спрыгнула?

– А так. Когда вдова спала в своей постели.

– Ну и что?

– А то, что стала драть ее когтями и грызть черепушку.

– Да ну-у?

– Ну… я сообщаю факт.

– И все это, конечно, ночью?

– Разумеется.

– С ума сойти!

– И я о том. Тихо-мирно почивает человек, и вдруг такой кошмар! Понятно, что ее душераздирающие вопли разбудили весь квартал. А кошка – та зашлась от злобы и остервенения.

– Картинка.

– Жуть. Едва оборонили бедную от взбеленившегося зверя.

Гульнов чуть вскинул брови: это ж надо!

– А что дальше? – Он с заинтересованным недоверием подался вперед, и его пальцы плотно обхватили подлокотники кресла. Предчувствие чего-то необычного сделало его нетерпеливым.

Не вынимая рук из карманов, Климов посмотрел на носки своих туфель и подумал, что глинистой почвой отличается район новостроек на месте бывшего рыбного рынка. Надо будет начать поиск Легостаева оттуда.

– Понимаешь, – вернулся он к описываемому событию, – вдова после ночного ужаса маленько тронулась, пошатнулась умишком. Начала нести какой-то вздор про мужа, дескать, тот вылезает по ночам из-под земли. Ее лечили, кстати, занимался ею сам профессор Озадовский, но она кричала про сарай, который душит ее Колю. Соседи что-то заподозрили, пришли ко мне. Когда проверили, все подтвердилось.

– Что?

– На глубине одного метра, под сараем, нашли разложившийся труп ее мужа. Вот тебе и мистика.

Андрей пораженно молчал. У него было лицо человека, которого через час-другой должны женить, а он не ведает, на ком. Безысходно-кроткое и скорбное.

– Ладно, – махнул рукой Климов, – вернемся к нашим кражам.

Гульнов пружинисто поднялся, но глаза у него еще были отсутствующими. Он явно находился под впечатлением услышанного. Климова в свое время эта история тоже поразила.

– Начнем с первой. Что мы по ней имеем?

Остановившись около стола, Гульнов на мгновение задумался и стал загибать на руке пальцы:

– Значит, так. Второго октября или в ночь со второго на третье обворовали Звягинцевых.

– Соседей стоматолога?

– Ну, да. Правда, брать у них особо нечего, люди живут на зарплату, но все же… Похитили золотые серьги, десять облигаций по пятьдесят рублей каждая и две небольшие картины…

– Размеры известны?

– Трудно сказать. Хозяева не знают…

– Хотя бы приблизительно. Андрей развел перед собой руки и попытался показать величину картин.

– Одна примерно вот такая…

– Тридцать на сорок, – предположил Климов.

– А другая, – Андрей рывками развел руки на ширину плеч и выпрямил ладони, – может, чуть побольше.

– Ясно. Где-то девяносто пять на шестьдесят. Работы чьи?

– А Бог их знает! Звягинцевы говорят, что приобрели эти картины двадцать лет назад, когда женились. И то лишь потому, что какой-то алкаш просил за них всего-то навсего червонец.

Климов усмехнулся.

Если невежда платит за картину, она должна быть или гениальной, или пошлой.

– Что там, на картинах этих, было изображено? Целующиеся голубки?

– Звягинцева говорит, что цветовые пятна.

– Уже веселее. Будем думать, что украдены шедевры…

Уловив иронию в голосе Климова, Андрей задумался:

– А что? «Плохую лошадь вор не уведет».

– Да, это верно. Есенин прав.

– Еще бы! Гениальный человек был.

– Никто не спорит.

– Спорят, спорят! – запротестовал Андрей. – В газетах пишут, что его убили…

– Правильней сказать, предполагают.

– Теперь расследовать должны.

– Будем надеяться.

– Эх! Покопался бы я в этом деле. – Гульнов погрозил кому-то сжатым кулаком и как-то весь взъерошился. – Такого человека загубили! Помните, Юрий Васильевич?

– Что?

– Какую-то хреновину в сем мире…

– Большевики нарочно завели?

– Здорово, правда?

– Ну, мы отвлеклись… Давай о деле.

– Такого человека…

– Ты выяснил, кто Звягинцев по специальности?

– Оператор вычислительных машин.

– Круг его друзей, знакомых?

– В большинстве своем филателисты.

Климов постучал пальцами по подоконнику.

– А тебе не кажется, что человек, собирающий марки, должен хорошо разбираться, по крайней мере, любить живопись? Филателисты – народ дотошный. Основательный. С энциклопедическими знаниями.

– Я как-то не подумал. А действительно…

Гульнов виновато покрутил головой.

– Стоит покопаться.

Непринужденный тон, терпимость и доброжелательность давали Климову возможность оставаться и в конфликтные моменты честным и принципиальным. Он давно заметил, что злые редко бывают справедливыми, впрочем, как и мужественными.

– Вот и копии. Лишним не будет. Кстати, – Климов подошел к столу, полистал протоколы допросов, нашел нужный лист. – В этом же кооперативе «Медик», только в другом подъезде, живет бабка Звягинцева, Яшкина Мария Николаевна. Ты наводил о ней справки?

– Узнавал.

– И как соседи ее характеризуют? Чем занимается?

Самому ему она показалась странной, запуганной и нелюдимой. Хотя чего он от нее хотел? Бабке девятый десяток. Пережила две революции, три жуткие войны, всех дочерей пережила, похоронила мужа… Такие всегда имеют странности, причуды… словом, малость не в себе.

Андрей пожал плечами.

– Аптечные пузырьки собирает.

– Хм, – удивился Климов. – Она ведь на пенсии.

– И собирает пузырьки.

На ум пришла расхожая шутка: скупать пустую посуду выгоднее, чем торговать ею.

– Продолжай, я слушаю.

– А что продолжать? Собирает пузырьки. Обычные, из-под настоек. Всяких там пустырников, боярышника, эвкалипта. Тех, что на спирту.

– Доходный промысел?

– Наверно. Пьют ведь все подряд.

– А парфюмерные флаконы принимают? Например, из-под одеколона?

– Я не узнавал.

– Понятно. Если верить древним, даже молодые вожди забываются быстрее, чем причуды стариков.

За окном давно стемнело, а им еще во многом надо было разобраться.

4

Ночью ему снилась какая-то чертовщина. Сначала большая черная кошка с женскими глазами не давала проникнуть в старый захламленный сарай, где застоялся запах плесени и гнили, потом он гонялся за убогой злобной старушонкой, прибегая к дешевым трюкам с переодеванием, пока не выбил у нее из рук дамский браунинг-шестерку, в рукоятке которого был спрятан список ее жертв. Что она с ними делала, он так и не понял: зазвонил будильник. Сам Климов великолепно обходился без его помощи, вставал тогда, когда это было нужно, изредка сквозь сон поглядывая на светящиеся цифры электронных часов, но жена всякий вечер накручивала пружину будильника до упора.

Стараясь не шуметь и не разбудить жену, которая после ее короткой и яростной схватки с будильником засыпала еще крепче, Климов выбрался из-под одеяла, нашарил тапки. Несмотря на то, что и спал он всего ничего, и снилось черт-те что, голова была ясной.

Зайдя на кухню, он нацедил из трехлитрового баллона хлебного кваса, медленно выпил. Квас – его давняя слабость. Именно такой, какой готовила его жена: кисловато-резкий, пахнущий ржаными сухарями, а не по-московски сладкий, продававшийся из бочек. Почему это провинция всегда заглядывает в рот столице? Непонятно.

Побрившись, он разогрел приготовленный с вечера завтрак, поел и стал собираться на службу.

Жена еще спала, мальчишки тоже.

Сегодня он собирался еще раз встретиться со стоматологом, открывшим кооператив, и побывать на кафедре у Озадовского. Мало того, что из профессорской квартиры вынесли редчайшей красоты сервиз, подаренный ему коллегами из Великобритании, в его книжном шкафу образовалась пустота: исчезла редкостная книга «Магия и медицина», изданная триста двадцать лет назад в одной из монастырских типографий Франции, но почему-то выпущенная в свет на древнерусском языке. Озадовскому она досталась как семейная реликвия, поскольку все мужчины в их роду были врачами и философами. Книга состояла из двух тысяч сорока страниц убористого текста. Считалось, что ее перепечатали под страхом смертной казни, так как инквизиция давно уже гонялась за оригиналом с одной из чудом уцелевших рукописей знаменитой александрийской библиотеки. Переплетена она была в черные доски, обтянутые кожей летучих мышей.

Выйдя на улицу, Климов порадовался ясному, очистившемуся от вчерашней хмари утру и подумал, что за весь октябрь это, в сущности, первый по-настоящему солнечный день. И чтобы продлить щемящую истому живой связи с миром, он решил пройтись пешком. Не так уж часто выпадает время для ходьбы. Все больше бегаешь или сидишь. В машине, в кабинете, на оперативках…

Переулки, которые вели его от дома к управлению, были сплошь засажены орехами и липами. В начале июля, когда пчелиный гуд окутывал раскидистые кроны, курортники целыми ордами обрывали медоносный цвет, верное средство от простуды и подагры. Работали они так споро, что через день-другой деревья оставались без цветов, а пчелы – без нектара. В большинстве своем любители липового цвета были северяне, с пузырями солнечных ожогов на плечах. А осенью они принимались сбивать палками орехи.

По пути, напротив городской аптеки, был разбит небольшой скверик, где нередко маячила фигура сутулого, как коромысло, садовника. Он толкал перед собой ярко-красную портативную газонокосилку с таким убито-подневольным видом, словно обречен на пожизненные каторжные работы и толкает перед собой не крохотную тарахтелку с бензиновым моторчиком, а беломорканальскую арестантскую тачку, доверху нагруженную камнем. К таким еще приковывали цепью. Газонокосилка чихала, постреливала синеватым чадом, подпрыгивала на кочках, но исправно подрезала, пережевывала листья спутанной травы.

За несколько лет Климов привык к понурому виду садовника, зная наперед, что после очередного круга тот разорвет невидимые путы и, сбросив их к ногам, закурит. Курил он жадно, часто, глубоко затягиваясь и почти не выпуская дым. Где он там у него задерживался-скапливался, трудно сказать, но когда газонокосилка снова превращалась в каторжную тачку, из ноздрей табакура еще долго выходил струистый сизый дым. Однажды, рассматривая его, Климов подумал, что в жизни многие хотят выглядеть преуспевающими людьми, за исключением разве что вот таких работяг да еще нищих. Те ребята открытые: все свое ношу с собой, или, наоборот, ужасные хитрюги, себе на уме. Спят на матрацах с зашитыми в них тысячами. Наверное, мать Звягинцева из их числа.

Пересекая скверик, Климов с непонятной грустью отметил, что сегодня он садовника не встретил и, может статься, того нет уже в живых.

Желтая, изъеденная ржавчиной начавшегося тления листва густо устилала землю.

Надо будет наведаться на кладбище, решил он походя. Там тоже почва глинистая, желтая.

Войдя в управление, привычно задержался у доски объявлений. Пробежал глазами список очередников на получение квартиры, затем нашел свою фамилию в списке желающих купить холодильник.

1. Майор! Климов – «ЗИЛ».

2. Капитан! Земелин – «Орск».

3. Лейтенант! Антюпкин – «Минск».

4. Сержант! Игумнов – (какой достанется).

Что означают восклицательные знаки, стоящие между званием и фамилией, он так и не понял. Бюрократические символы какие-то. Но если продвижение очереди пойдет таким темпом – два месяца назад он стоял в списке пятым, – его очередь может пройти. Надо снимать деньги со сберкнижки.

Поднимаясь по лестнице, Климов мысленно попытался разместить на кухне гарнитур и новый холодильник и пришел к выводу, что кухня у него гораздо уже, чем он думал. Видимо, придется холодильник устанавливать в прихожей.

Не успел он войти в кабинет, как на столе зазвонил телефон. Звонила Легостаева.

– Еще не нашли?

– Пока нет.

– Да ну, что вы…

Чувствовалось, что весь смысл ее жизни сосредоточился в одной мучительной надежде найти сына, а следовательно, теребить угрозыск она будет беспрестанно. А это значит, что Климову придется слушать ее извинения не один раз. Такая работа. Новый день, да старые долги.

С приметами разыскиваемого был ознакомлен весь оперативный состав милиции, все участковые и дружинники. Оставалось терпеливо ждать. Человек не иголка, но и город не стог сена.

После утреннего совещания у Шрамко он созвонился со стоматологом, попросил его задержаться дома, чтобы можно было побеседовать наедине, предупредил профессора Озадовского о скором своем визите к нему на кафедру, напомнил Гульнову о чете Звягинцевых, пусть он попытает их еще раз в отношении картин, и, с досадой думая о том, что даже маленькая ложь свидетелей способна изменить ход следствия, отправился в кооператив «Медик».

У перекрестка мимо него на большой скорости промчалась белая «шестерка», и он машинально бросил взгляд на ее номер. После «сочинского дела» все «жигули» этой марки были ему подозрительны. К тому же белого цвета.

Климов позвонил в квартиру тридцать семь, ему открыл дверь эдакий красавчик, супермен с широкой ослепительной улыбкой. Он был, может быть, на год-два моложе Климова. Серебристый галстук с холодным металлическим отливом и такой же, стального цвета, отлично скроенный костюм делали его похожим на движущийся манекен. Весь его вид как бы говорил, что себя надо баловать. Другие об этом не позаботятся. На таких, как он, женщины сперва смотрят с опаской, потом с вожделением. Блеск для того и блеск, чтобы ослеплять.

Представившись, Климов прошел в указанную ему комнату. Хозяин любезно предложил располагаться в кресле.

– Кофе? Чай? А может, пиво баночное, а? Есть шведское…

– Спасибо, я по делу.

– Ну, – недовольно протянул блестящий манекен, и лицо его вновь озарила широкая улыбка, – в Европах пиво не считают алкоголем, грех отказываться, грех… Так я схожу? – Он уже двинулся было на кухню за предложенным угощением, но Климов жестом возразил: не надо.

– Тогда бананы?

Эта его насквозь фальшивая манера улыбаться, как ни странно, вынудила согласиться.

– Один, не больше.

Через минуту на журнальном столике стояло широкое блюдо из тонко нарезанного лакированного камыша с горкой бананов. Кажется, хозяин был доволен. В его доме все вышло так, как он хотел. И сел напротив гостя.

– К вашим услугам.

Климов перешел к делу. Он сказал, что ему стало известно об ограблении квартиры, в которой он сейчас находится, и положил свою дерматиновую папку на журнальный столик.

– Почему вы не заявили в милицию?

Задереев улыбнулся. Мягко. Снисходительно.

– Версий здесь гораздо меньше, чем это может показаться.

– А точнее?

– Банальное неверие в ваши возможности. Как говорится, полный расцвет общества: никто ни за что не отвечает. Вы – за меня, я – за себя.

– Ну, зачем такие крайности?

– Простите. Я, кажется, сморозил глупость.

– Ничего. Я к этому привык.

– Нет, в самом деле, – оживился стоматолог. – Куды бедному хрестьянину податься? По статистике количество квартирных краж за этот год взлетело на сорок процентов! Вот я и решил, что в моем случае разумнее поступать, как в семейной ссоре: кто-то должен уступить. Взять чужую вину на себя.

Климов возразил:

– Что хорошо в семейной жизни, не совсем подходит для общественной. Мало того, как вы сами должны понимать, ваше умолчание делает вас как бы соучастником кражи. Понимаете?

– Слова! – вяло махнул Задереев. – Тот, кто меня обворовал, плебей. Унес шапку, куртку, семь видеокассет, а того не понял, идиот, что за вот эту махонькую статуэтку, – он поднялся из кресла и вынул из книжного шкафа изящную фигурку китаянки, нюхающей цветок, – любой советский толстосум отвалит уйму денег. Это же конец семнадцатого века, уникальная вещь, школа семи мастеров! Я уже не говорю о том, что украшала она спальню одного из полководцев маньчжурской династии Цин.

– Такая старинная вещь?

– О! Тот, кто понимает…

Задереев не договорил и нежно прижал фарфоровую китаянку к покрасневшей от волнения щеке.

– Какое чудо!

Он еще немножко понянчил у себя в руках восхитительную статуэтку и так же бережно, как прижимал к щеке, поставил в нишу книжного шкафа.

Климову показалось, что хозяин в ослепительном своем костюме на какое-то мгновение внезапно превратился в старца, в скупердяя и подагрика с трясущейся плешивой головой.

Когда он вернулся в кресло и посмотрел своими увлажнившимися умилительно блестевшими глазами, дескать, понимаете, о чем я говорю, на Климова, тот счел неприличным выпытывать подробности о том, как и откуда статуэтка очутилась в этом доме. Да у него, откровенно говоря, и времени особо не было на экскурсы в историю. Он только спросил Задереева, что тот думает о Звягинцевых, о соседях по лестничной площадке, которые были ограблены пять дней назад, ровно через двое суток после Задереева.

– Два сапога пара, – пренебрежительно ответил знаток древностей и снова стал похож на говорящего манекена. – Растяпы. У самой у нее маниакальная страсть чистить зубы и иметь массу полотенец: для рук, для лица, для ушей, для… не будем уточнять чего, махровые – для родственников, марлевые – для гостей… Когда к ним ни зайди, все время генеральная уборка. Страхолюдина, а мнит себя гранд-дамой. Отец ее – побочный сын Лаврентия…

– Берии? – изумился Климов.

– А то кого же? Любил, пройдоха, комсомолок.

– Вы хотите сказать…

– Да, – не дал ему договорить Задереев. – Все женщины живут обидой. Моя дура тоже.

– В каком смысле?

– А в таком. Будь сейчас у власти кто-нибудь из той когорты, из эмгэбэшной элиты, Звягинцева бы напомнила кое-кому, кто ее папочке дал вид на жительство. А так шипит, как кобра, на людей и жалит мужа. Впрочем, так ему и надо, размазне. Другой бы давно послал ее подальше, а этот нет… Он, видите ли, верный муж и семьянин. А я гуляка, бонвиван, повеса… Да! Живу и радуюсь, не пропадать же деньгам попусту. Ведь кто такие мы, мужчины? – нарочито ироничным тоном спросил он Климова. – Выгодные приживалы, безобидные авантюристы. Выгорит – хорошо, не выгорит – еще лучше. Никто не вечен под женой. – Он неожиданно подмигнул и так по-свойски растянул свой рот, что не улыбнуться в ответ было просто нельзя. – Цены растут, жить веселее.

Климову показалось, что для демагога он слишком рассудителен, а для настоящего мужчины чрезмерно болтлив.

– Я слышал, у Звягинцевых в этом доме проживает бабушка.

– Живет! – весело подхватил хозяин и показал глазами на бананы. – Да вы берите! Я все равно их не люблю, держу, – он прищелкнул пальцами, – исключительно для дорогих гостей! Вы сами понимаете, жена в отъезде, не пропадать же деньгам попусту.

Кажется, это была его любимая сказка.

Климов взял банан и начал очищать его от кожуры.

– И кто она, эта старушка?

– Груша моченая! – откинулся на спинку кресла Задереев и закинул ногу на ногу. – Стерва, каких свет не видел. – Помолчав, он поднял глаза к хрустальной люстре и вздохнул: – Между прочим, столбовая дворянка.

– В самом деле?

– Совершенно точно. Перетока-Рушницкая. Это она после лагерей и ссылок стала Яшкиной.

Есть банан расхотелось.

– Откуда вы все это знаете?

Задереев многозначительно прищурился.

– А у меня друзья. В соответствующем заведении. – И не преминул добавить: – Лечу им зубки. Плата информацией. Когда имеешь дело с людьми, трудно рассчитывать на взаимность, вот и довольствуюсь чем Бог послал.

– По принципу чем хуже дела, тем шире улыбка? – не удержался от сарказма Климов, и тот рассмеялся.

– Вот именно.

Климов аккуратненько положил недочищенный заморский фрукт на блюдо и перехватил взгляд Задереева.

– Скажите, в картинах разбираетесь?

– В каких?

– В абстрактных.

– Надо посмотреть.

– Да вы их видели.

– Не понимаю.

Пришлось ткнуть рукой на дверь.

– У Звягинцевых две висели. Обратили внимание?

– А, эти… Видел. Только я бы их абстрактными не назвал ни при какой, простите, перестройке. Это же послевоенный авангард. Работы ценные, особенно сейчас, когда все продается на корню.

– А кто их автор, вы не узнавали?

– Очень даже узнавал, иначе не могу. Так воспитали. Во всем мне хочется дойти до самой сути, до… э… как там у Пастернака?.. – он помахал перед собой рукой и облизнул губы. – Впрочем, не важно. Одним словом, до сердцевины. Интеллигентный человек сначала знакомится с автором, потом с его произведением.

– Если есть возможность.

– Разумеется.

– Звягинцевы, кстати, автора картин не помнят.

– Ну, – развел руки Задереев, – я же говорил. Два сапога пара. Имя у него такое легкое, еще ассоциируется с птичьим… черт… совсем из головы… забыл! – Он хлопнул себя ладонью по колену и обиженно признался: – Надо же! Забыл.

– Вы говорите, легкое?

– Да… будь оно неладно! Вертится в мозгу…

Поднимая глаза к роскошной люстре, он зашевелил губами и с бесподобным приморским выговором, впитавшим в себя разноголосицу бродяг, торговцев и аристократов, врастяжку произнес:

– Чтобы я так жил, как помню… Хоть убей. – Он все никак не мог напасть на нужное ему слово. – Черт! – Опустив глаза, он впервые нахмурился. Климову показалось, что Задереев даже как-то сник, увял, пытаясь вспомнить автора похищенных картин, и перевел свой взгляд на большую напольную вазу, расписанную золотыми лотосами. Не любой, держащий во рту орех, способен его разгрызть.

– Легкое… Птичье… – сцепил пальцы Задереев, и Климов потянулся за бананом.

– Может, Легостаев?

– О! – Надо было видеть глаза ценителя и знатока китайского фарфора. – Это бесподобно! Взять и угадать. Вы просто гений!

– Легостаев? – переспросил Климов, хотя и так было ясно: Легостаев.

Чтобы как-то скрыть охватившее его возбуждение, Климов дочистил сладко пахнущий банан и умял его за милую душу.

Искать – это прежде всего уметь слушать.