Текст книги "Искатель. 2013. Выпуск №5"

Автор книги: Олег Азарьев

Соавторы: Юрий Соломонов,Валерий Бохов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Ты меня вообще-то хорошо знаешь? – прогремев совсем рядом, голос заставил меня вздрогнуть. Оказалось, Валентиныч тоже сидел на диване.

– Ну, более или менее…

– Не более и не менее! А просто ни фига! Поэтому ты и стал мне другом. Друг – это человек, который согласен хоть что-нибудь о тебе не знать.

Я решился.

– Коль, на самом деле я кое-что все-таки…

– А ты вот помолчи все-таки немного, о’кей? – гаркнул Валентиныч, почти что сбросив меня на пол волной перегара. – У тебя была возможность узнать кое-что, но ты сказал, что я дуркую!

– Коль…

– Что – «Коль»? Опять про Озерный, да?! О’кей, я из Озерного – радуйся! Что дальше? Озерный он раскопал, археолог! Ты хоть знаешь, что это за парень был у них на фотке? Ты знаешь, кем я там был? А никем! Меня вообще не существовало!

Руки свело судорогой. Конечно, события готовили меня к тому, что я услышал. Но это не мешало страху смыкать кандалы. Мозг стал телевизором, потерявшим сигнал спутника: привычная, домашняя картина мира распадалась на отдельные цветные квадратики, уступая место хаосу. А Валентиныч продолжал – и с каждым словом голос его отвердевал, как с каждой минутой отвердевает бетон.

– Это была какая-то гадость. Понятия не имею, что. Наркота, а может, и еще гаже… Не знаю, как долго длилось. Однажды я очнулся и понял, что не помню, кто я, где и зачем. Вот так! Вообще ничегошеньки не помню! Сижу в какой-то комнате с желтыми занавесками, вокруг – люди… Но кто они, чего хотят?! А в голове – точно голос чей-то. И все твердит: Коля Севернее, художник. Будто кто-то рассказывает мне мою жизнь. Художник! Я – ха-ха! – потом не то что рисовать – карандаш правильно держать не мог! Всему пришлось заново учиться! Ну, или не совсем заново: есть ведь теория, что познание – это на самом деле вспоминание, так? В общем, я больше не хочу туда возвращаться, но тот человек, тот, другой я… Он откуда-то все равно прорывается. И я боюсь. Эти странные работы…

Диван тряхнуло – это Валентиныч вскочил.

– Ну как, доктор, такое ты вылечишь?!

И он тут же зашелся в истерическом смехе. А потом ухватил меня за руку и потащил в прихожую. Парализованный шоком, я даже не сопротивлялся.

– Все, ты удовлетворил свое любопытство! Теперь уходи!

– Коль, подожди! Мне нужно…

– Ничего тебе не нужно! Все, я говорю! Иди! – И он захлопнул за мной дверь комнаты..

Уйти я, разумеется, не мог. Надо было только собраться с мыслями – и выложить ему все. Я нащупал выключатель. И, оглядывая освещенное тусклой лампой помещение, вдруг увидел картину – ту самую. Она стояла у стены, ничем не прикрытая. Да, точная копия, не придраться. И поле, и лес, и небо такое же, по-осеннему просторное… И тут в правой части панорамы, у дальней кромки поля, я заметил это. Сперва казалось, что глаза просто обманывают: долгое сидение в темноте, волнение, усталость… Но они не обманывали. Это было там.

– Ах ты су…

* * *

…ка! Что здесь делаешь?

– Да он не соображает ни фига! Харэ его месить!

Слизываю с губ теплую кровь. Затылок гудит: успел испытать на прочность стену дома. На ней – ни единого окна: мы стоим с торца. Точнее, стоят они, я удерживаюсь в вертикальном положении двумя парами рук.

– Что – харэ? Он молчит, паскуда!..

Получаю еще один удар по лицу.

– Так, кому говорю?! Закончил! Молчит – и пусть молчит пока. Мы еще не знаем, нужен он нам или нет.

Хватка с обеих сторон ослабевает, и я валюсь наземь. Сознания не теряю, но все вокруг – как за запотевшим стеклом. Внезапно людей становится больше. Меня подхватывают под руки и куда-то волокут. По дороге я, кажется, теряю ботинок. Скорбное путешествие заканчивается на заднем сиденье какой-то машины, где я, судя по всему, все-таки вырубаюсь. Потому что когда мир снова обретает яркие тона, я уже полулежу в кресле светлой комнаты. И откуда-то издалека доносится до меня голос: «…и врач вас посмотрит, да я и так вижу: ничего страшного!» Поднимаю голову – и узнаю того самого следователя. Все на том же крутящемся кресле.

– Вот видите, как нехорошо бегать. Все равно вернулись – де еще и с намятыми боками. Перестарались местные коллеги, нуда вы и сами виноваты: так неслись, что им и выхода другого не оставалось. Хотя они и его не сразу признали. Но теперь-то вы нам все сами расскажете, верно? И что там у вас на дороге было, и зачем сейчас за ним бежали. Расскажете! Тем более что оснований запереть вас в камеру у нас предостаточно. Хотите в камеру? И так вижу: не хотите.

И следователь улыбается. Следователь в приподнятом настроении. Следователь ухватил фортуну за причинное место. Следователя вот-вот разорвет от переизбытка гормонов счастья.

– Теперь-то понимаете, что мы специально не стали тогда за вами гнаться. Решили посмотреть, куда вы нас приведете. Вот вы и привели. И отпираться теперь – себе же делать хуже…

Он еще лопочет что-то наставительное, но голос его затихает, точно кто-то невидимый крутит регулятор звука – то ли у него на спине, то ли на затылке, то ли вообще управляет следователем с пульта. А во мне все громче звучит мой собственный, внутренний голос, сперва нашептывая, а потом криком крича то, что так не хочется слышать: «Теперь знаешь!» И это правда. Теперь знаю…

Дверь распахивается – и влетает она. Это, видимо, ее образ – верхом на ветре. От неожиданности следователь привстает.

– Еле… Елена Вадимовна! Как вы себя чувствуете?

– Да при чем здесь я, в самом деле? Где мой… мой муж? Почему к нему не пускают?

В мою сторону даже головы не поворачивает.

– Елена Вадимовна, тут, собственно, допрос. Это же, сами понимаете;..

– А-а-а, то есть этот, – не глядя, она указывает в мою сторону пальцем. – Этот важнее, да?! Да кто он вообще такой?

– Но… подождите, ведь это же врач вашего бывшего супруга!

Вот теперь точно всё! Она медленно поворачивается в мою сторону и впервые смотрит – даже не на меня, а сквозь меня, будто бы я весь сработан из стекла.

– Врач? О-о-н?!! Нет уж, нашего врача я знаю! Он худой шатен с бородкой. А этот… вы что, не видите, что он маленький, лысый и толстый? Вы, видно, совсем сле…

* * *

…пой дурак! Эта фаустовская жертвенность не только перепахивала чужие жизни, но и в любой момент грозила перепахать мою. В ярости я вылетел от Валентиныча, так и не продолжив разговора. И ехал вышвырнуть Лысого изо всех жизней сразу. Может быть, даже сунуть ему пару раз побольнее – в зависимости от того, как он себя поведет. А как он может себя повести, я уже прикидывал: либо начнет нудно обосновывать свои права на минимальные авторские «отступления», либо опять разрыдается, жалуясь на то, как искалечен судьбиной. Но того, что ждало меня дома, я не мог предвидеть ни шестым, ни седьмым чувством. Когда я ввалился в дверь вместе с картиной – ее я, пользуясь ситуацией, попросту спер, – внутри правила тишина. Там никого не было. Он не просто ушел – слинял, прихватив свои пожитки и одну из моих теплых курток. И хотя это было именно то, чего я хотел, все внутренние соки вскипели: как так?!! По какому праву?!! Я врезал кулаком по зеркалу с праведной яростью мужчины, долгие годы изменявшего жене и вдруг узнавшего, что и она гульнула разок.

Я был вымотан. А ведь назавтра ожидалась смена графика, которая требовала идеальной физической формы. Один из терапевтов уходил в отпуск, и все утренние смены становились моими. Остро необходимо было лечь, но никак не ложилось: я прыгал туда-сюда, злясь то на себя, то на Лысого, то снова на себя…

На часы посмотрел, лишь когда на столе завибрировал мобильник. Полвторого. Время, прямо скажем, не для «Салют, как дела?» Поначалу подумал: Лысый. Но в трубке рыдала Лена. Она вдрызг расквасилась: лопотала что-то, глотая слова вместе со слезами, а я никак не мог вникнуть в смысл остававшихся междометий. «Он… с ума…» «Крушит…» «Режет…» «Он…» Я бросился к машине, даже не обратив внимания на то, как она вдруг скособочилась. Догадался, только когда руль повело вправо, а движок принялся тужиться, точно под грузом чемоданов и толстых теток. Ублюдки! Сразу два колеса! Но с другой стороны дома, во дворе, стоял фургон – я еще не успел вернуть его. Слава богу, моего пузатого спасителя никто не тронул! Сквозь ночь я мчал к мастерской Валентиныча. И бил, бил, мысленно тысячу раз бил себя кулаком по лбу за то, что поспешил сбежать от него.

У мастерской колотилась в припадке Лена. Даже через полуоткрытую дверь было видно, что внутри больше не пахнет порядком и гармонией: приют муз осквернен жесточайшим разгромом. Самого Северцева там уже не было. Я сунул Лене корвалол и понесся на дачу – единственное место, где он мог сейчас находиться. Свет там горел почти в каждом окне: Надежда Ивановна была начеку и знала даже о моем приезде. «Нет, не объявлялся! Ох, беда-то, беда…»

Дожидаться его и начинать разговор при старухе не хотелось: состояние Валентиныча было как никогда далеко от предсказуемости. Пришлось устроить «засаду» на подъезде к Капитоновке: дорога эта и днем почти пустая, а ночью – тем более. К тому же любая машина с легкостью ее перекрывала: чтобы разъехаться двум, требовалось почти на полкузова заезжать в кювет.

Ждал долго. Где-то рядом выводила заунывные, исполненные безнадежности трели одна из последних птиц, еще не сбежавших от грядущего холода. Будто вспоминая какую-то мелодию, она неустанно повторяла три ноты. Полуморозец осеннего утра заставлял то включать, то выключать зажигание. Когда я уже начал подремывать, нудеж тоскующей птахи вдруг стал сопровождаться другим, не похожим на пение звуком. Вначале показалось, что он – снаружи. Но нет, звук рождался здесь: под задними сиденьями что-то ворочалось. Тяжелое и неповоротливое, оно проползло по полу и взгромоздилось на сиденье позади меня. Ход конем. И в зеркало смотреть было не нужно.

– Извини, но спина затекла невозможно! Хорошо я все-таки придумал, а?

– Что х-х-хорошо? С машиной?

Я не знал, что делать. Увидь я его на улице в Москве, тут же бросился бы выдавливать ему глаза. Но здесь он был слишком неожидан и непривычен – как супергерой трехмерного блокбастера в черно-белом немом кино. Его просто не должно было тут быть.

– Да нет, это чепуха все. Заставить человека бояться собственных картин – как тебе замысел?

– Сильно. Но непонятно зачем.

– Темен ты все-таки, приятель. Про кишки все знаешь, а про души – ни фига. Я каждый день ждал, что ты с ним вместе вернешься. Что ты скажешь ему, что он узнает, увидит…

– И я тебе, конечно, был нужен только для этого?

– А что делать, если к этим людям иначе – никак? Что делать, если вы все оберегаете их от малейшего ветерка?! С ним не то что встретиться, ему дозвониться невозможно, а почта… сам знаешь, как до него дошла почта. Думаешь, я одну посылку с рисунками отправил? Да их, наверное, за эти годы с десяток было. И в каждой – письмо. Только, видно, его депутатское величество письма эти теряло, не читая. Даже для тебя он был дороже! Ах, не дай бог узнает! Так что не тебе возмущаться. Я тебе не друг, а крыска лабораторная! Что, скучновато без крыски-то, а?

– Я же помочь хотел…

– Чем, ну чем ты можешь помочь?! Оденешь меня в спецодежду электрика, закатаешь в металлический лист, а по периметру выроешь ров с водой? Кто тебе сказал, что поселиться в пробирке – моя главная мечта?!

– А какая у тебя мечта?

– Сказать ему правду.

– Я, как видишь, тоже пытаюсь это сделать. Только менее подлым способом.

– Подлым?! – взревел Лысый. – Не смей учить меня морали! Я его создатель! Все, что он делает – мое! И все, что не делает, – тоже мое! Мое, понял?! И не хрен вам всем лебезить перед этим куском глины!

– А ведь говорил, что он гений! Врал?

– Придурок! Я и сейчас считаю его гением. Абсолютным. Но он – гений не по праву!

– А разве так бывает?

– Бывает, знаешь ли! Как с дворянством. Ему ни за что ни про что – «золотая благодать», а он на что ее пустил? Напомнить?!

– Он теперь другой!

– Благодаря мне другой! – вопил Лысый. – Опять благодаря мне! И моим рисункам!

– Но ведь ты его стиль копировал!

Вдруг Лысый с размаху треснулся лбом о приборную панель. Затем еще и еще. После третьего удара он затих. И в этот миг в далеком далеке, у той черты, что отделяет землю от неба, зажглись два желтых кошачьих глаза. Лысый выл – не поднимая головы:

– Я не копи-и-и-ы-ы-ы-ровал! Просто я… я уже не могу-у-у писать иначе. Не умею! Пока он набирал известность, я посмеивался. А потом вдруг мне стали нравиться какие-то его вещи. Эта манера… подробная. Вот, думал, у того Северцева берут, у этого – нет. Тому заказы всегда, этому – почти никогда. Может, это я недосматриваю или недописываю? И начал понемногу дописывать. На него озираться. Сам не заметил, как стал сверять каждый штришок. А как бы он это во-о-от?! А как бы он вон то-о-о?! Однажды утром понял, как невыносимо стало работать. Он просто не дает. Он слишком велик. Каждую вещь начинаю с подозрений: а вдруг он сделал бы иначе, лучше? Устал, устал бороться с каким-то вторым собой, который все время смотрит из-за плеча…

– Но разве не так же создаются все вещи – книги, музыка, картины?

– Именно! Именно! Только в конце тот, второй «я» обязан умереть!

Фары светили уже в двух сотнях метров. Да, это, кажется, был Валентиныч. Я завел двигатель. Встречная машина сбавила ход и протяжно, нервно просигналила. Лысый поднял голову.

– Он, да? Вот и дождался!

– Стой! Ты…

Но он уже рвал ручку двери.

– Все! Теперь тебе ничего не изменить. Пойми, я не против Северцева-депутата, Северцева-отца и любого другого Север-цева. Хочу только, чтобы больше не было такого художника.

– Как бы не так! – Я газанул и резко крутанул руль влево. Фургон подпрыгнул на кочке. Пейзаж в лобовом стекле повернулся на 90 градусов и померк. Когда он вспыхнул вновь, его наискось перечеркивала трещина. С левого боку – хотя это уже был не бок, а крыша фургона, – что-то злобно скрежетало. Кровь норовила залить глаза. Лысый, завалившийся на меня, со стонами пытался вышибить ногой лобовое стекло. Снаружи завизжали тормоза – это Валентиныч увидел, что случилось. Руль и сиденье стали тисками, не дававшими пошевелиться.

Лысый наконец выбил стекло и стал медленно выползать из салона. И пока он отдалялся, какая-то неуемная часть меня на миг – вот безумие! – снова стала жалеть о том, что я навсегда теряю это чудо природы. Когда он шмякнулся на траву, скрежет сбоку стал яростнее – и вдруг в углу моего заваленного на бок мира я увидел нависший над машиной столб, деревянный столб с фарфоровыми изоляторами. От него в разные стороны разлетались искры: это оборвавшийся провод нахлестывал своих еще целых, но натянутых до предела собратьев. «Эй, вы живы?» – раздался сверху голос Валентиныча. Лысый словно услышал команду: превозмогая сопротивление своего полного тела, он отчаянно пополз на голос. Я попытался крикнуть что-то вроде: «Коля, беги!» Только задел локтем гудок на руле, который полностью заглушил все издаваемые мною звуки. Я рванулся вслед за Лысым, но меня удержал ремень. Строптивые, не подчиняющиеся пальцы, казалось, полгода воевали с замком, но в конце концов победили: нейлоновая змея со свистом рванулась вверх. Сплевывая кровь, я принялся выкарабкиваться. Стеклянная крошка впивалась в руки, но я этого почти не чувствовал. Мне уже удалось почти полностью выползти из кабины, когда раздался крик. Отчаянный, неистовый, страшный, но главное – лишенный какой бы то ни было рассудочности. Он походил на полуживотный вой – такой издают в мучительном сне, из которого никак не вырваться. Я что было сил рванулся вверх – и увидел их. Лысый стоял на коленях на краю кювета, а Валентиныч склонился над ним. Я не понял, кто из них кричал, да и не время было разбираться: последний, превосходящий все человеческие и нечеловеческие возможности бросок… И тут сзади оглушительно хлопнуло, а меня окатило горячей волной. Столб, вместе с проводами и снопом искр рушащийся прямо на них, – последнее, что я увидел перед провалом в нич…

* * *

…то тут не намекает на жизнь. Ни дивана, ни тахты, ни даже табуретки. Один нескончаемый дощатый помост, на котором я уже провел ночь. И, кажется, еще проведу. Видишь, что ты наделал?

– А что я? Это столб наделал. Кто ж знал, что он такой хлипкий…

– Хлипкий – не хлипкий, а садануло крепко. Триста восемьдесят вольт – или сколько там бывает у таких линий? Обычно такое убивает. А я вот как-то… Пришел в себя, когда вокруг уже была куча народу. Сперва с перепугу шарахался ото всех: не понял, что вдруг стал человеком.

– Человеком – может, быть! Но мною-то ты точно не стал! Зачем имя присвоил?

– Не присваивал я. Само как-то… Я еще не понимал, как дышать, а они – уже с расспросами-допросами. Твое имя просто первым в голову пришло. Ну, мое, согласись, в тех обстоятельствах было бы самым неудачным вариантом. Потом уже додумался добавить, что документы сгорели. Эти теперь тут напускают на себя инквизиторский вид. Что, такое страшное преступление?

– Нет, наверное… Я вообще не про то. Ты сразу его назвал, потому что знал уже?..

– Нет, нет, что ты! Я под брезент не заглядывал! Ведь до последнего скакал по всем этим лестницам, комнатам, дворам! Надеялся: не твои ботинки! Видишь, что натворила твоя правильность? Игрался в науку, сделал меня кроликом, но при этом – при этом тебе еще хотелось оставаться хорошеньким. Я желал гораздо меньшего – всего лишь, чтобы этот человек хоть на миг испугался себя, как я всю жизнь боялся себя… Не дергайся там, с ним все в порядке. С такими всегда все в порядке. Он в уме, в сознании и, кажется, скоро вернется к своим фондам, комитетам, а может, и холстам. Все это время, как оказалось, сидел в Озерном, у своих вновь обретенных родственничков… А у следователя глядел на меня со странным выражением: испуг, смешанный с состраданием. И все порывался выбежать. Но я на него больше не в обиде. Знаешь, под тем столбом, за миг до того, как я лишился всех своих гадко-волшебных свойств, у меня сбылась самая древняя мечта. Впервые человек вспомнил… меня. Именно меня, я знаю: он вдруг взвыл, как тот самый Слава из нашего двора! И в Озерном я ждал, что он хоть что-нибудь спросит, но он не решился. Может, так и не поверил до конца. Честно говоря, я и сам уже несколько дней с упованием хватаюсь за живучую мыслишку о том, что ничего не было. Вообще ничего! Я всегда жил как все, а нынче просто умом помутнел и взялся за опасные забавы с чужим именем. Вот представь: все это кто-то мне внушил – нарочно или исподволь? А хотя бы тот парень, что якобы меня, полумертвого, от машины оттаскивал, – уж больно хитро он потом посматривал! Как идея?

– Как песок на простыне. Спать можно, но всегда что-то будет мешать.

– Знаю. Картины, да? Угу. Две наши близняшки-идиллии. Так и стоят там, в квартире. Правда ведь – беглому, поверхностному взгляду не различить? Только бдительная обстоятельность заметит. Истукан виден изо всех окон двора в Озерном – и из моих, и из его, так что я даже не думал. И притулил-то его, нашего безрукого большевичка, с самого краю, к дальней кромке поля – а он сразу заметил. Зоркий художник, дальновидный политик! И везучий халявщик, которому опять лучше всех. Тут удивляются моему равнодушию. Не знают, что мне, как тому государю Ивану Антоновичу, не привыкать к заточению. Да и выйти теперь не лучше, чем остаться. Здесь – всего лишь жесткие доски, а там… там новая, нежданная жизнь. Оплаченная по особому тарифу. В ней едва ли еще возьму карандаш.

– Ну почему же едва ли?

– Потому что надо бежать.

– От кого? Люди тебе больше не опасны…

– Ты знаешь, от кого, Федя. Думаешь, моя тень скакала все эти дни по земле и воде только потому, что я хотел кого-то найти? Я не просто искал, я… спасался. И спасаюсь до сих пор, и не могу спастись. Потому что ты – везде! В окнах, на экранах, в щели, которую делает эта хитрая дверь КПЗ… Все эти дни я вижу твое лицо, слышу твой голос. Ты обрушиваешься в сознание на полуслове – и я то заново проживаю нашу недолгую жизнь бок о бок, то представляю твою собственную… Ты въелся в меня сильнее, чем я въедался в других – словно это ты, а не я, был излучателем. Теперь я и вправду та самая крыса с электродами в мозгу. Прости, прости меня, наконец! Ослабь силу тока! Выйди из головы!

Олег Азарьев
ЗАБЫТЫЙ ИДОЛ

Человек зачат в грехе и рожден в мерзости, путь его – от пеленки зловонной до смердящего савана… Всегда что-то есть…

Роберт Пенн Уоррен «Вся королевская рать»

(перевод О. Азарьева)

– Клянетесь ли вы говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды?

– А вы уверены, что хотите знать ВСЮ правду?

О. Барышенский «Очень короткие истории»

1

Костя заглушил подвесной мотор. Сразу стали слышны плеск и журчанье воды вдоль деревянных, смоленых снаружи и крашеных изнутри бортов. Старая рыбачья лодка еще несколько томительно-тягучих секунд скользила по мелководью к близкому берегу, затем выползла носом на плоскую отмель, увязая килем в мокром сером песке, резко встала и слегка накренилась на левую сторону.

Толчок был не сильный, но Петя на всякий случай ухватился за шершавый борт. Он сидел на корточках на носу лодки и, распрямившись, сразу же спрыгнул на отмель. Босые ступни погрузились по щиколотку в прохладный сырой песок, разбавленный морской водой. Накатила мелкая волна, и ступни еще глубже утонули в песке.

Петя, голый по пояс, загорелый, потянулся, гримасничая от удовольствия, поддернул шорты – широкие и длинные, до колена, в бело-синюю вертикальную полоску, как у пиратов из голливудских боевиков – и сделал несколько шагов по берегу. Оценивающе прищурился и оглядел островок.

– Неплохо, неплохо, Константин… в хорошую погоду, – проговорил он тоном знатока необитаемых островов. – А вот в шторм тут – гиблое место.

– Ну, ты и пессимист, – сказала Марина. Она встала и, осторожно переступая через широкие скамьи, тугие рюкзаки и прочий скарб, добралась до носа лодки. – Какие штормы летом в этой луже?

– Штормы? Еще какие! Ты не смотри, что море мелкое. Оно довольно непредсказуемое. Вот и подобные островки то появляются здесь, то исчезают. По воле штормов. Помнишь, что дедок дудел на эту тему?

Марина остановилась на слегка задранном лодочном носу и с сомнением посмотрела вниз, на мокрую отмель. Борта у лодки были невысокие, но Петя по выражению лица Марины понял, что она лениво раздумывает: спрыгнуть или нет. Всех троих основательно разморило на солнцепёке, пока они плыли неведомо куда. Вернее, и Марине и Пете ведомо было, куда и зачем они плывут, но точные координаты островка известны были только их предводителю, Косте. А они доверяли ему как себе.

Марина страдальчески наморщила аккуратный носик. В такую жару любое усилие и каждое движение казалось ей чересчур утомительной и ненужной тратой сил. Она неуверенно раздумывала: подождать, пока Костя освободится и поможет ей сойти на сушу, или все-таки набраться духа и спрыгнуть самой?.. А тут еще Петя со своими кошмариками…

– Штормы… непредсказуемое… Откуда такие сведения, умник? – спросила Марина и нерешительно поставила ногу на борт лодки. – От старого маразматика?

Петя вернулся к лодке и протянул Марине обе руки.

– Из мудрых книжек. Полезно полистать перед путешествием куда бы то ни было. Все, что он вам на уши вешал, я еще дома прочел. В книжках и в инете.

Костя на корме сосредоточенно возился с ржавой консолью подвесного мотора. Наконец консоль поддалась, мотор сдвинулся, и маленький гребной винт вознесся из прибоя, роняя с лопастей струйки воды. Костя зафиксировал положение мотора, удовлетворенно выпрямился и расправил плечи. Потом закрыл туристский компас, который висел у него на шее, на шнурке для мобильного телефона, и поднялся со скамьи, наблюдая, как Марина в своем красном топике, коротких красных шортиках в обтяжку и красных пляжных шлепанцах цепляется за Петины руки и, слегка отставив красивую попку, не без изящества прыгает с лодки на берег.

Костя поджал губы, ощущая некоторое недовольство. Он хотел первым ступить на остров. Торжественно сойти – наподобие конкистадора-первооткрывателя. Но Петя, похоже, не оценил важность момента и опередил его. Причем без всякой торжественности. И Марина туда же… Костя удрученно вздохнул. Что поделать? В конце концов, не лезть же по головам товарищей на нос посудины с криками: «Стойте, стойте! Дайте мне первым сойти на берег!». Это было бы несолидно, глупо и смешно. И в первую очередь – глупо. А глупости делать Костя не привык… Впрочем, слегка пожурить их все же надо, чтобы помнили, кто здесь главный.

– Вообще-то, первым сходит на берег команданте, – заявил Костя. – А вы уже сиганули. Без спроса. Без приказа. Без команды сойти на берег.

– Не знаю насчет команданте, но капитан сходит на берег последним, – отозвался Петя. – А ты у нас капитан. Рулевой. Кормчий. А мы всего лишь твоя послушная команда.

– Какая вы команда? – отозвался Костя насмешливо. – Сухопутный народ.

– Тоже неплохо. Экспедиционный корпус… Нет! Группа исследователей.

– Ага! Как бы не так! – сказал Костя, с наигранным высокомерием. – Вы – пассажиры. Груз. Балласт! Разгильдяи… Особенно ты, Питер.

– А кто притащил этот балласт сюда? – откликнулся Петя. – Ты, родимый! Ты же хотел показать нам безумные и роскошные красоты этого райского уголка где-то посреди Азовского моря!

– Он, он… – рассеянно поддакнула Марина, машинально переступая шлепанцами, которые непрестанно тонули в мокром песке, словно в трясине. Она сделала два шага вперед и остановилась там, где песок не расползался под ногами, а был сухим и слежавшимся.

– Ты приволок нас любоваться дымящимся вулканом, пальмами на берегу, непролазными джунглями и кровожадными дикарями, – заливался Петя. – А мы – народ нетерпеливый и любопытствующий. Вот и сошли первыми. А что? Жить торопимся и чувствовать спешим – изо всех сил. И это, по-моему, здорово! – Петя взглянул на Марину, ища поддержки.

Но Марина уже не слушала их. Она с интересом разглядывала остров. Это была намытая штормами груда песка длиной около семидесяти метров и шириной не больше тридцати. На скромной возвышенности в дальнем конце острова торчали два чахлых деревца непонятной породы, словно два осиновых кола над могилами вампиров; а на длинном пологом склоне редкие кусты растопырили ветки с мелкими листочками, напоминая собой не до конца обглоданные скелеты. У подножия склона раскинулось широкое и плоское пространство песчаной отмели, куда и причалила лодка. Вдоль кромки этой отмели, в нескольких шагах от воды, протянулся неровный песчаный нанос, намытый, должно быть, волнами во время шторма, а на самой отмели тут и там виднелись дары моря, которые называются плавником, – разбросанные как попало и полузанесенные песком доски, сучья, толстое бревно и большая причудливая коряга, смахивающая на кресло работы абстракциониста.

Позади Марины грузно приземлился Костя – рослый синеглазый блондин с гладкой, как у девушки, кожей, в футболке и обрезанных выше колена, обтрепанных по краю обреза выцветших джинсах. Он обнял Марину за тонкую талию, притянул к себе, прижал и не без самодовольства осведомился:

– И как тебе мой островок?

Марина не отстранилась, но взглянула на него снизу вверх с ехидным прищуром. Ох и любит же он побахвалиться порой! В такие моменты, как сейчас, у него просто на лице написано: а где ваш восторг, ребята, – я ведь тут самый лучший. Вот и теперь он просто сияет от самовлюбленности: восторгайтесь островом, восхищайтесь мною; я жду, когда вы начнете визжать и плакать от счастья! Это ведь я в прошлом году побывал здесь в компании приятелей. А теперь вот сделал одолжение – и вас привез… Марина поджала губы. Интересно, а с кем он тут все-таки «бездельничал» в прошлом году? Молчит ведь, не признается. Только и выдавил, что с приятелями, ты, мол, их не знаешь. А ведь в прошлом году, перед его поездкой на море, Марина уже спала с ним и считала, что нашла-таки свою половину. «Не дай Бог, узнаю, что трахнул здесь какую-нибудь сучку… – подумала она и тут же спросила у себя: – Ну и что?.. Что будет?.. Да ничего ты не сделаешь! Потерять побоишься…». Она хмыкнула и проговорила:

– Твой островок… Ты сказал это таким тоном, как будто собственными руками насыпал его к нашему приезду.

– Ну, не насыпал, но… как бы… открыл – для вас!

– Ты смотри, Колумб нашелся! – сказал Петя с усмешкой.

– За то, что привез, спасибо, конечно. – Марина помедлила. – Только ведь еще неизвестно, понравится нам тут или нет. «Спасибо за отдых» будем говорить в конце. Тем более что четыре дня – не так уж долго.

Все помолчали, осматриваясь.

– Остров, как я понимаю, безымянный, – проговорил Петя. – Так давайте назовем его как-нибудь.

– В чью честь? – поинтересовался Костя равнодушным тоном.

Петя ехидно прищурился.

– Ну, конечно же, в честь нашего команданте! Материчок Константина Великого.

Марина хихикнула.

– Принято!

– Ладно вам! – проворчал Костя с досадой.

Он еще мгновение помешкал, оглядываясь, а затем решительно пошел вглубь островка – к широкой песчаной отмели с корягой и сухим плавником. Теплый ветерок трепал края его серой вытянутой футболки. Петя и Марина молча двинулись за ним. Костя на ходу обернулся.

– Кстати, хочу обратить ваше внимание, господа неблагодарные туристы: в этом году мы здесь первые.

– И откуда ты все знаешь? – сказала Марина. Идти в пластиковых шлепанцах по песку было неудобно. Марина скинула их, оставив на отмели подальше от воды, и пошла босиком.

– Посмотрите вокруг! – воскликнул довольный Костя, разводя руки.

Петя огляделся.

– И что?

– Песок ровный, балбес! Следы здесь только наши.

– Волнами смыло, вот и все.

– Когда?

– Ближайшим штормом.

– А что дедок, хозяин лодки, нам сказал?

– Этот небритый морской перец много чего натрепал, когда лодку сдавал нам в аренду.

– Он сказал, что с весны не было ни одного шторма.

– И сказал, что пока не предвидится, – добавила Марина. – Но я не очень-то верю нашему заспиртованному морскому волку. Я скорее Пете поверю.

– Не мне, а ученым книжкам, – поправил Петя. – Но и к дедуле не придраться. Он-то все время тут сиднем сидит, в местных рюмочно-распивочных ошивается. Так что, значит, штормов и впрямь не было. Но всё может случиться.

– Вот как? Тогда, ребята, чаще поглядывайте на небо, – сказала Марина серьезно. – Если какие тучки, волны… бросаем все, прыгаем в лодку и гоним к берегу.

– Я бы посоветовал чаще поглядывать на горизонт, – произнес Петя. – Раз мы тут первые, могут быть и вторые и третьи. И делить с ними остров я бы не стал. Неизвестно, кого черт сюда притащит. А ни милиции ни полиции тут явно нет. И я не уверен, что хуже – шторм или незваные гости.

Костя остановился посреди песчаной площадки, ткнул указательным пальцем себе под ноги.