Текст книги "Королевы не плачут"

Автор книги: Олег Авраменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Однако все опасения Эрнана оказались напрасными; никаких дополнительных мер предпринимать ему не пришлось. Едва лишь он вместе с Симоном присоединился к компании, Мария Арагонская, негодующе фыркнув, демонстративно отъехала в сторону.

– Что стряслось, кузина? – спросила у нее Елена, придерживая лошадь. – Вы покидаете нас?

– Пожалуй, да, – ответила Мария и бросила на Симона презрительный взгляд.

– Но почему?

– Я уже устала. И вообще, зря я выбралась на эту прогулку. Скучно, неинтересно... Вернусь-ка я лучше к мужу.

Видя, что решение Марии окончательное, Елена подъехала к ней.

– Что ж, ладно. Я, признаться, тоже не в восторге от прогулки и с удовольствием вернусь в замок... Адель, – обратилась она к молоденькой графине де Монтальбан, – вы с нами?

Графиня украдкой взглянула на Симона, чуть зарделась и отрицательно покачала головой.

Елена хохотнула.

– Ну, как хотите, дорогуша. Воля ваша. – Она пришпорила лошадь. Всего хорошего, господа. Присмотрите за моим братом, ладно? Ему надо хорошенько развеяться после вчерашнего.

– Непременно, сударыня, – пообещал ей Эрнан. – Мы все будем присматривать за ним.

Мария Арагонская, не проронив ни слова, хлестнула кнутом по крупу своей лошади и последовала за Еленой.

Когда обе девушки скрылись за деревьями, Гастон озадаченно спросил у Симона:

– Признайся, малыш, чем ты так напакостил госпоже Марии, что она шугается от тебя, как черт от ладана?

– Да ничего я ей не сделал, – растерянно ответил Бигор, покраснев, как варенный рак. – Ровным счетом ничего.

– Он лишь попытался поухаживать за ней, – объяснил Эрнан. – Не более того... Гм... О подробностях я деликатно умолчу.

Альбре ухмыльнулся.

– И что он в ней нашел, вот уж не пойму! Худощава сверх меры, ноги как тростинки, бюст еле заметен, да и лицом не очень-то вышла. Трудно поверить, что Изабелла Юлия – ее родная сестра.

– Замолчи, Гастон! – резко произнес Эрнан. – Не забывай, что с нами дама.

Адель де Монтальбан наградила Эрнана чарующей улыбкой. Подобно большинству женщин, присутствовавших на турнире, она была чуть-чуть влюблена в него.

– Господин Альбре глубоко неправ, – сказала графиня. – Он судит лишь по внешности, а между тем, кузина Мария прекрасный человек, очень душевная и чуткая женщина, хорошая подруга. Она, хоть и высокомерна, но не заносчива, не чванится и не смотрит на всех сверху вниз, как ее гордячка-сестра. И уж если на то пошло, сам Кра... ваш кузен Аквитанский одно время ухаживал за ней.

– Вот как! – Гастон склонил голову, будто в знак признания своей неправоты. – Тогда я беру назад все свои слова и покорнейше прошу вас, сударыня, вместо отсутствующей здесь госпожи Марии Юлии, великодушно простить меня. Мой кузен Филипп для меня непререкаемый авторитет, и по моему твердому убеждению, дамы, что привлекают его внимание, достойны всяческого восхищения. Теперь я преклоняюсь перед госпожой Марией с ее худенькими ногами и девственной грудью. А ее маню-у-усенький носик и вовсе сводит меня с ума.

Гастон откровенно провоцировал графиню на ссору в надежде, что она обидится и оставит их компанию. Но семнадцатилетняя Адель де Монтальбан оказалась девушкой непосредственной и не слишком застенчивой; ее ничуть не покоробило от грубости Гастона. К тому же она, по всей видимости, твердо решила держаться возле Симона.

– Однако вы шут, господин Альбре, – спокойно ответствовала Адель. – И между прочим, о ногах. У кузины Елены, к вашему сведению, довольно узкие бедра, да и грудь у нее не ахти какая. Конечно, лицом она хороша, право, писаная красавица; но характер у нее такой вздорный и капризный, что не приведи господь.

– Вот и получай, дружище, – злорадно сказал Эрнан. – Сам напросилс я... Ну, так что? Мы поедем куда-нибудь или нет?

– А куда ты предлагаешь нам ехать? – спросил Симон с таким наигранным безразличием в голосе, что Адель де Монтальбан недоуменно уставилась на него, заподозрив что-то неладное.

– В часе езды отсюда, – быстро заговорил Эрнан, стремясь поскорее замять возникшую неловкость, – если меня, конечно, верно информировали, находится усадьба здешнего лесничего.

– Вас верно информировали, граф, – меланхолично отозвался молчавший до сих пор Рикард Иверо. – Но не совсем точно. В часе быстрой езды – это уже другое дело. А если не спеша, да еще с дамой, то весь путь займет добрых два часа.

– Ах, бросьте, кузен! – обиделась Адель. – За кого вы меня принимаете – за какую-то неженку? Да я в своем дамском седле езжу не хуже, чем ваша сестра в мужском. Хотите, посоревнуемся наперегонки?

– И тогда вы вспотеете, – предпринял очередную попытку отвадить ее Гастон. – А женщинам не гоже потеть... Кроме как в постели с мужчиной, разумеется.

– Это мое личное дело, когда мне потеть, где, как и с кем, огрызнулась юная графин – И уж во всяком случае не с вами. – Она демонстративно повернулась к нему спиной и продолжила, обращаясь якобы к Эрнану, тогда как на самом деле ее слова были адресованы Симону: – Кузина Маргарита говорила, что вблизи усадьбы лесничего протекает глубокий ручей, где можно искупаться... Это к вопросу об упревании, столь уместно затронутом господином Альбре. Потом, в доме лесничего есть несколько спальных комнат, где можно отдохнуть после быстрой езды, – она выстрелила своими бойкими глазами в Симона. – По словам кузины, там есть все условия, чтобы остаться даже на ночь.

"Вот бесстыжая-то!" – раздраженно подумал Гастон и открыл было рот для очередного язвительного замечания, но тут Эрнан опередил его.

– Друзья, – произнес он с видом кающегося грешника. – Я должен сделать вам одно признание.

– И какое же? – поинтересовалась Адель де Монтальбан.

– Еще утром я отослал своего слугу к лесничему...

– Да? А зачем?

– Чтобы он отвез туда дюжину бутылок самого лучшего вина, которое я смог найти в погребах Кастель-Бланко. Я думал, что прогулка начнется значительно раньше, и предполагал сделать там привал на обед, но поскольку...

– Ах, как прелестно! – перебила его графиня, захлопав в ладоши. Ведь мы можем сделать привал на ночь. Я очень хочу искупаться в том ручье – его так расхваливала Маргарита! А, кузен?

Рикард отрицательно покачал головой.

– Вы себе езжайте, а я остаюсь.

– Но почему? Вино там есть, еда, думаю, найдется. Есть где спать...

– И есть С КЕМ спать, – язвительно вставил Альбре. – Правда, Симон?

Адель смерила его испепеляющим взглядом.

– Если вы хотите смутить меня, то зря стараетесь, – ледяным тоном произнесла она. – Может быть, в Гаскони этого не знают, но здесь всем известно, что мой дядя уже давно бессилен как мужчина. Он женился на мне лишь в надежде, что я рожу ему наследника, чтобы его графство не досталось моему беспутному братцу. Что, собственно, я и намерена сделать в самое ближайшее время. И я не вижу, чем плох ваш зять как отец моего будущего ребенка... Вы уж простите меня за такую откровенность, милостивые государи.

– Весьма прискорбная откровенность, – пробормотал слегка обескураженный Гастон.

– Да, и вот еще что, господин Альбре, – добавила Адель. – Мне начинает казаться, что вы просто сгораете от желания избавиться от меня. Возможно, я ошибаюсь, и это лишь плод моего воображения, но ваше вызывающее поведение заставляет меня предположить, что мое присутствие в вашей компании чем-то вас не устраивает. И если это так, то почему бы вам самому не убраться восвояси?

– Вы ошибаетесь, сударыня, – поспешил вмешаться Эрнан, видя, что их перепалка принимает нежелательный для дела оборот. – Поверьте, мы очень польщены тем, что внучка великой королевы Хуаны Арагонской отдала предпочтение именно нашей компании. А что касается моего друга, графа Альбре, то я приношу вам глубочайшие извинения за проявленную им бестактность. Всему виной его дурной характер и невоспитанность, к тому же... Прошу покорнейше отнестись к нему снисходительно. Ведь вы сами были свидетелем того, как госпожа Елена лишила его своего общества, даже не попрощавшись с ним напоследок.

– Ах, вот оно что! – рассмеялась графиня. – А я как-то выпустила это из внимания. Да, господин Альбре, вас действительно можно понять. Искренне вам сочувствую.

Гастону хватило благоразумия и выдержки не огрызаться.

– Вот и ладушки, – подытожил Эрнан. – Мир нам да любовь. Как я понимаю, все, кроме господина Иверо, согласны отправиться на ночевку в усадьбу лесничего... Минуточку! – С притворным изумлением он огляделся по сторонам. – А где же запропастился наш проводник? Друзья, вы не заметили, куда подевался этот негодяй?

– Кажется, он поехал вслед за кузинами Марией и Еленой, – промолвила Адель де Монтальбан. – Да, точно! Так оно и было.

– Ну и ну! – покачал головой Эрнан; он, естественно, не собирался признаваться, что сам велел проводнику немедленно исчезнуть, сунув ему в руку для пущей убедительности пару серебряных монет. – Что же нам делать-то? Ведь без господина виконта мы в два счета заблудимся в этом лесу.

– Кузен, – обратилась графиня к Рикарду, который, понурившись, сидел на коне и с безучастным видом слушал их разговор. – Неужели вы бросите нас на произвол судьбы?

– Нет, почему же, – хмуро отозвался он. – Я проведу вам к замку.

– Ну-у! – разочарованно протянула Адель.

– А там покажу тропинку, что прямиком ведет к усадьбе.

– И попадем туда аккурат к заходу солнца, – констатировал Эрнан.

– А тогда уже похолодает и я не смогу искупаться в ручье, – добавила Адель. – Пожалуйста, Рикард, не упрямьтесь. Прошу вас. Я вас прошу, последние слова она проворковала и обворожительно улыбнулась ему. – Что вы такой мрачный, кузен? Перестаньте, наконец, хмуриться.

– И в самом деле, – поддержал ее Гастон. – Ваша сестра, виконт, просила позаботиться о вас, проследить, чтобы вы развеялись. Что же мы скажем ей, когда вы вернетесь с прогулки вот такой – как в воду опущенный?

– Вам не помешал бы кубок доброго вина, – заметил Эрнан. – Это у вас с похмелья.

При упоминании о вине Рикард весь содрогнулся и в то же время невольно облизнул пересохшие губы.

– Я вчера изрядно напился..

– Тем более вам надо похмелиться, – настаивал Шатофьер. – Это должно помочь, ведь подобное лечат подобным. У вас такой угнетенный, подавленный вид... Да вам просто необходимо выпить!

Рикард заколебался.

– Собственно, я бы не отказался от кубка доброго вина, но...

– Но что?

– Но выпить можно и в замке. Я... я должен вернуться.

– Прямо сейчас?

– Ну... Нет, чуть позже. К ночи.

– Ага! – с заговорщическим видом закивал Эрнан. – Понятно! У вас свидание, верно?

– Ну... В общем, да... В некотором роде...

– Однако до наступления ночи еще много времени. Если поспешим, мы будем в усадьбе где-то в половине шестого, не позже. Там сделаем привал, перекусим, выпьем, немного отдохнем, а часам к десяти воротимся в Кастель-Бланко... Не все, конечно, – он быстро взглянул на графиню де Монтальбан. – Кто захочет, может искупаться и переночевать в доме лесничего. А я – так тому и быть! – я поеду вместе с вами. А, господин виконт?

– Я вправду не прочь напиться, – в нерешительности промямлил Рикард. – Сегодня у меня.. у меня отвратительное настроение.

– Ну, кузен! – подзадорила его Адель. – Соглашайтесь.

– Ладно, – вздохнул Рикард, – я согласен.

А в голове у него пронеслась шальная мысль: если он хорошенько напьется и не сможет взобраться на лошадь, чтобы вовремя вернуться в замок, то...

Рикард припустил коня настолько, насколько это позволяла ему лесиста местность. Все четверо мчались следом за ним, не отставая. Адель де Монтальбан справлялась со своим скакуном ничуть не хуже парней; ее слова о том, что в верховой езде она ни в чем не уступает мужчинам, оказались не пустой похвальбой.

Приблизительно в то же время, когда Филипп разбирался с подвязками Бланки, пятеро наших молодых людей выехали на вершину холма и увидели в двухстах шагах перед собой опрятный двухэтажный дом посреди большого двора, обнесенного высоким частоколом. С противоположной стороны усадьбы, возле самой ограды, голубой лентой извивался широкий ручей.

– Ого! – изумленно воскликнул Симон. – У лесничего, видать, губа не дура – такой домище себе отгрохал! У него, наверное, целая орава ребятишек.

– Вовсе нет, – вяло возразил Рикард. – Лет двадцать назад, когда еще не был до конца построен Кастель-Бланко, этот особняк служил охотничьей резиденцией Рикарду Наваррскому, отцу графа Бискайского. А лесничий здесь новый, у него нет ни жены, ни детей. Сам он родом из Франции...

– Вот как! – перебил его Эрнан. – Стало быть, раньше Кастель-Бланко принадлежал графу Бискайскому?

– Ну да. Восемь лет назад король отобрал у графа этот замок вместе с охотничьими угодьями и подарил его Маргарите на ее десятилетие.

– Понятно...

– И лесничий живет один в таком большом доме? – отозвалась графиня де Монтальбан. – А как же лесные разбойники?

– Разбойничьих банд здесь нет, – ответил Рикард. – Окрестности замка надежно охраняются, и тем не менее эту усадьбу регулярно грабят – правда, все местные крестьяне, и то по мелочам, чтобы не шибко злить Маргариту.

Эрнан слушал его разъяснения и поражался, с какой нежностью и с каким благоговейным трепетом Рикард выговаривает имя женщины, которую собирается вскоре убить.

"Кто бы мог подумать, – мысленно сокрушался он, – что можно убивать не только из ненависти, но и из любви! Воистину, пути Господин неисповедимы... Впрочем, пути Сатаны тоже..."

В припадке сентиментальности Эрнану вдруг пришло в голову, а не послать ли ему к черту все политические соображения, бросить эту затею, немедленно разыскать Маргариту и рассказать ей все; пусть она сама решает, как ей поступить. Однако он быстро преодолел свою минутную слабость и взял себя в руки. В конце концов, Филипп его друг и государь; интересы Филиппа – его интересы, и служить ему – его первейшая обязанность...

Тем временем они въехали во двор и приблизились к конюшне, возле распахнутых ворот которой их встречал Эрнанов слуга Жакомо.

– ТЕ ЛЮДИ уже явились, монсеньор, – сообщил он, почтительным поклоном приветствуя прибывших господ.

– Какие люди? – удивленно спросила Адель.

– Да, Жакомо, что за люди? – Эрнан украдкой подмигнул слуге, давая ему понять, что дама не посвящена в их планы. – И где, кстати, хозяин усадьбы?

– Мастер лесничий отправился за хворостом, – сказал чистую правду Жакомо, а дальше принялся импровизировать, приправляя правду вымыслом: Тут неподалеку был пойман преступник, и с Сангосы прибыли люди, чтобы на месте допросить его.

Адель охнула.

– Преступник? Бог мой!.. Виконт, помогите мне. – Оперевшись на плечо Симона, она спрыгнула с лошади. – А где эти... ЭТИ ЛЮДИ?

– В подвале, госпожа.

– Они п-пытают его? Но почему не слышно...

– Его еще не допрашивали, госпожа. Но если и будут пытать, криков вы не услышите. Под домом не подвал, а настоящее подземелье. Некогда Рикард Наваррский, наследник престола, устроил там пыточную камеру, где тайком мордовал схваченных врагов и своих слуг, заподозренных им в измене. Жуткий был тип, отец нынешнего графа Бискайского, надобно вам сказать, госпожа. Настоящий зверь был он. Там, в той камере, я такие инструменты видел!..

Графиня вздрогнула и прижалась к Симону.

– Очень интересно, – сказал Эрнан. – А как ты думаешь, Жакомо, ЭТИ ЛЮДИ не станут возражать, если мы спустимся к ним, чтобы взглянуть на преступника?

– Думаю, что нет, монсеньор.

– Только без меня! – Адель брезгливо поморщила нос. – Ненавижу преступников – они так противны!.. Лучше я пойду купаться, пока еще не похолодало. Вы со мной, виконт?

Симон вопрошающе взглянул на Эрнана. Тот улыбнулся ему одними лишь уголками губ и утвердительно кивнул. Симон понял, что на его долю выпало далеко не самое худшее – отвлекать внимание графини.

– Да, Адель. Конечно, я провожу вас.

– А может, искупаемся вместе? – спросила она, уже направляясь вместе с ним к небольшой калитке, выходившей к ручью.

Гастон глядел им вслед, ухмыляясь.

– Наш Симон разгулялся вовсю, – заметил он. – Но, надеюсь, хоть одно доброе дело он сделает... вернее, не дело, а будущего графа де Монтальбан. И у меня появится еще один племянник – сын мужа моей сестры.

– Однако циник ты еще тот, дружище, – покачал головой Эрнан. Он подождал, пока калитка за Симоном и Адель затворилась, и обратился к Рикарду, готовый в случае отказа мигом сгрести его в охапку и зажать ему рот: – Так что, господин виконт, сходим поглядим на преступника?

Рикард понуро кивнул:

– А почему бы и не взглянуть? Ведь я тож... Вот только выпить бы мн е...

– Жакомо сейчас все приготовит, – успокоил его Эрнан. – А пока идемте, господа, посмотрим на преступника.

Через несколько минут после того, как молодые люди свернули за угол дома, где находился вход в подземелье, у ворот ограды появился мужчина лет шестидесяти с охапкой хвороста в руках. Жакомо быстрым шагом направился к нему.

– Преступника уже привезли, хозяин, – сказал он.

– Да, я видел, – произнес лесничий с сильным шампанским акцентом. – И уж прости меня, друг, что не поспешил поприветствовать господ. Не шибко мне хотелось встретиться со злодеем.

– Ничего. Все в порядке, хозяин.

Лесничий тяжело вздохнул.

– Ох, не нравятся мне эти дела, вельми не по нутру. Боюсь, перепадет мне от госпожи, что я без ее дозволения..

– Не беспокойся, хозяин, госпожа еще поблагодарит тебя. Ведь бумага у тебя есть – так чего же переживать?

– Бумага-то есть, – проворчал лесничий. – Да что мне с той бумажкой делать?

– Покажешь ее госпоже, когда она потребует. Пойми, ты делаешь ей большую услугу.

– Это я разумею...

– Вот и ладушки, – ухмыльнулся Жакомо, подражая Шатофьеру. – Да, и еще одно. Вместе с нами приехал господин с женой, сейчас они купаются в ручье, а когда воротятся, будь так любезен, накорми их, попотчуй тем вином, что я привез, и приготовь им постель. Возможно, они захотят отдохнуть, а то и останутся переночевать.

– О, с этим нет проблем, – заверил его лесничий. – Про господина с женой я позабочусь с большой охотностью. Мне приятно будет послужить гостям, которые не имеют никаких жутких дел...

– Им ты скажешь, что мы взяли вино и отправились прогуляться пешком в лесу. Что мы приехали с преступником, они не знают, и не говори им ничего.

– Хорошо, хорошо...

– А если кто-нибудь сюда наведается, ты ни о чем не знаешь.

– Ну, конечно, конечно...

– Вот и ладушки... И кстати, позаботься о наших лошадях, – добавил Жакомо и направился к углу дома, за которым исчезли господа.

А тем временем трое молодых людей вошли в одно из дальних помещений подвала, которое до жути напоминало самую настоящую пыточную камеру.

В помещении находилось четверо человек. Один из них был Гоше, слуга Филиппа; он сидел за ветхого вида столом, напротив одетого в черное человека лет тридцати. На столе стояла початая бутылка вина, три зажженные свечи в подсвечнике, а также чернильница, полная чернил. Перед человеком в черном лежало несколько листов чистого пергамента и полдюжины новых, зачищенных перьев. Судя по всему, работа ему предстояла горячая.

В противоположном конце камеры пылал вставленный во вделанное в стену кольцо факел. Рядом, возле жаровни с тлеющими углями, хлопотали двое раздетых до пояса громил, раскладывая на полу зловещего вида инструменты, о назначении которых было нетрудно догадаться.

Завидев вошедших господ, все четверо вскочили на ноги и поклонились.

– Ваша светлость, – сказал Гоше Шатофьеру. – Вот те самые люди, которых мы ждали: секретарь городской управы мэтр Ливорес, а также мастер городской палач с подручным.

– Молодчина, Гоше, – одобрительно произнес Эрнан. – Ты прекрасный слуга, не то что мой Жакомо.

– А где же преступник? – спросил Рикард, тревожно озираясь по сторонам.

– Ну, раз вы уже пришли, господа, – ответил секретарь, – то и его должны вскоре привести.

С этими словами он вопросительно взглянул на Эрнана, но тот притворился, будто не понял его взгляда.

– А вы не скажете, – не унимался Рикард, – в чем состоит его преступление?

– Разве вы не знаете? – искренне удивился мэтр Ливорес. – Впрочем, нам тоже сообщили об этом лишь по приезде сюда. К вашему сведению, сударь, нам предстоит допрашивать преступника, обвиненного в покушении на жизнь ее высочества Маргариты Наваррской.

– О боже! – в ужасе содрогнулся Рикард. – Как же так!.. О боже!.. Кто?.. Кто?..

– И этот преступник, – невозмутимо продолжал секретарь, даже не подозревая, как он развлекает этим Шатофьера. – Представьте себе, милостивый государь, этот преступник – не кто иной, как сам господин виконт Иверо.

9. ПРОЗРЕНИЕ

Филипп раскрыл глаза и, обалдело уставившись на пламя горевшей на тумбе возле кровати свечи, вяло размышлял, спал он или же только вздремнул, а если спал, то как долго. Вдруг по его спине пробежал холодок: ведь если он спал, то не исключено, что все происшедшее с ним ему лишь приснилось. Он в тревоге перевернулся на другой бок и тут же облегченно вздохнул. Жуткий холодок исчез, и его сменила приятная теплота в груди и глубокая, спокойная радость. Нет, ЭТО ему не приснилось!

Рядом с ним, тихо посапывая носиком, в постели лежала Бланка. Она была совершенно голая и даже не укрытая простыней. Ее распущенные волосы блестели от влаги, а кожа пахла душистым мылом. Широкое ворсяное полотенце лежало скомканное у нее в ногах.

"Совсем измучилась, бедняжка, – нежно улыбнулся Филипп. – Милая, дорогая, любимая..."

Их первая близость была похожа на изнасилование по взаимному согласию. Едва лишь очутившись в покоях Бланки, они стремглав бросились в спальню, на ходу срывая с себя одежду. Они будто хотели за один раз наверстать все упущенное ими за многие годы, всласть налюбиться за те пять лет, на протяжении которых они были знакомы, неистово рвались в объятия друг к другу, но так и оставались лишь добрыми друзьями. Они жаждали излить друг на друга всю нежность, всю страсть, весь пыл – все, что накапливалось в них день за днем, месяц за месяцем, год за годом в трепетном ожидании того момента, когда из искорок симпатии, засиявших в их глазах при первой же встрече, когда из дрожащих огоньков душевной привязанности, что впоследствии зажглись в их сердцах, когда, наконец, из жара физического влечения, пронзавшего их тела сотнями, а затем и тысячами раскаленных иголок, вспыхнуло всепоглощающее пламя любви...

Осторожно, чтобы не разбудить Бланку, Филипп сел в постели, взял ее влажное полотенце и зарылся в него лицом, задыхаясь от переполнявшего его счастья. На глаза ему навернулись слезы, он готов был упасть на колени и зарыдать от умиления. Ему отчаянно хотелось кататься на полу, в исступлении лупить кулаками пушистый ковер и биться, биться головой о стенку... Впрочем, последнее желание Филипп сразу подавил – главным образом потому, что если Бланка проснется и увидит, как он голый стоит на четвереньках и бодает стену, то гляди еще подумает, что у него не все дома.

Наконец Филипп встал с кровати и повесил на шею полотенце. После нескольких тщетных попыток вступить в миниатюрные комнатные тапочки Бланки, он, понадеявшись, что весь пол на его пути будет устлан коврами, на цыпочках направился к двери.

Выйдя из спальни, Филипп едва не столкнулся с Коломбой, горничной Бланки. От неожиданности девушка тихо вскрикнула, затем оценивающе осмотрела его голое тело, и губы ее растянулись в похотливой улыбке.

– Не обольщайся, детка, – сказал он, потрепав ее по смуглой щечке. На служанок я не зарюсь. Даже на таких хорошеньких, как ты. Теплая вода еще есть?

– И да, и нет, монсиньор.

– Ба! Как это понимать?

– Госпожа совсем незадолго мылась, так шо в лохани вода ище не остудилась. Но коли вам надобна будет горячая вода, мне доведется...

– Нет, не надо. Я обойдусь и той, что есть. А пока, детка, ступай на кухню и вели слугам принести нам ужин.

– Я лишь только оттудова, монсиньор. Госпожа меня туды посылала и совсем скоро ужин прибудет.

Филипп фыркнул.

– А ты-то откудова таковая узялась? – спросил он, подражая ее забавному говорку.

– В котором понятии, монсиньор?

– Откуда ты родом, спрашиваю.

– А-а, вот оно шо! Из Корсики я, монсиньор.

– Так я и подумал. Говори со мной по-корсикански, мне будет легче понять тебя... Впрочем, нам нечего долго болтать. Вот что мы сделаем, детка. Когда ПРИБУДЕТ ужин, подай его в спальню – мы с госпожой поужинаем там. А ты... Да, кстати, меня никто не искал?

– Кажется, никто, – по-корсикански ответила горничная. – Во всяком случае, я не слышала, чтобы про вас спрашивали. А что?

– Ты знаешь, где мои покои?

– Да, монсиньор, знаю. А что?

– Когда подашь нам ужин, немедленно ступай ко мне...

– А зачем?

– Не перебивай. Ты останешься там на ночь, и если меня будут искать господа де Шатофьер, де Бигор или Альбре, но только они...

– А если кто-то другой, но по их поручению?

– Тоже годится. Так вот, только им или тому, кто явится по их поручению, ты скажешь, где я нахожусь.

– То есть у госпожи?

– Да, и предупредишь, что если дело может подождать до утра, пусть меня не беспокоят. Понятно?

– Да, монсиньор, я все понимаю. Только в случае крайней необходимости.

– Ты очень сообразительная девчонка, – похвалил ее Филипп. – Ч-черт! Ты такая умница, что, пожалуй, я тебя поцелую... Но в щечку.

Филипп легонько чмокнул девушку в щеку, взял у нее зажженную свечу и прошел в соседнюю комнатушку, которая служила мыльней. Посреди комнаты стояла довольно большая деревянная лохань, наполовину заполненная теплой мыльной водой. Положив полотенце на длинную скамью и поставив там же свечу, Филипп быстро забрался в лохань и по грудь погрузился в воду. При одной только мысли, что эта самая вода недавно ласкала тело Бланки, его охватила сладкая истома. Он в блаженстве откинул голову и закрыл глаза.

Перед мысленным взором Филиппа со стремительностью молнии пронеслись все пять лет его жизни в Толедо, начиная с того момента, как он на первом приеме у Фернандо IV увидел хрупкую одиннадцатилетнюю девчушку, лишь неделю назад ставшую девушкой, и оттого смущенную, обескураженную и даже угнетенную новыми, непривычными для нее ощущениями. Вопреки строгим правилам дворцового этикета, она жалась к своему брату Альфонсо, ища у него поддержки и утешения. Сначала Филипп посмотрел на нее просто с интересом, вполне объяснимым – как-никак, она была его троюродной сестрой. А потом, когда их взгляды встретились...

Впрочем, тогда он еще ничего не почувствовал. Но именно с того момента, именно в тот самый миг его первая возлюбленная и его единственная любовь окончательно и бесповоротно превратилась в тень прошлого. Сердце Филиппа стало свободным для новой любви, однако боль и горечь утраты еще были свежи в его памяти, и за эти пять лет ни одна женщина не смогла стать для него тем, кем была Луиза, – и не потому, что все они ей и в подметки не годились, как он пытался убедить сам себя. На самом же деле Филипп панически, до ужаса боялся снова потерять любимого человека, и потому боялся снова полюбить, полюбить по-настоящему. Он хранил в своей памяти образ Луизы как щит, прикрывая им свое сердце, что позволяло ему увлекаться женщинами, влюбляться в них, заниматься с ними любовью, не любя их всем своим естеством. Он даже не замечал, как этот образ со временем менял свои очертания: светло-каштановые волосы постепенно темнели, фигура становилась хрупче, глаза – бойче, живее, ум – острее, манеры – более властными и мальчишескими. И вот, в один прекрасный день Филипп внимательнее всмотрелся в образ своей любимой и вдруг понял, что она жива, что она рядом с ним. Он осознал, какую пустоту носил в своей душе все эти годы, лишь когда ее целиком заполнила другая женщина, и он захлебывался слезами, в последний раз оплакивая давно умершую Луизу и радуясь рождению новой любви...

Выйдя из мыльни, Филипп обнаружил, что дверь в спальню чуть приоткрыта и оттуда доносится оживленное шушуканье. Он мигом обернул полотенце вокруг бедер, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В спальне болтали две девушки. Большей частью говорила гостья Бланки, но тараторила она так быстро и с таким жаром, что Филипп ровным счетом ничего не разобрал, за исключением того, что разговор между ними велся по-кастильски и предметом обсуждения был он сам.

На какое-то мгновение после тихого "да" Бланки, произнесенного в явном замешательстве, в спальне воцарилась тишина, которая затем взорвалась звонким, жизнерадостным и очень заразительным смехом Елены Иверо.

– Ах ты моя маленькая проказница!... Нет, подумать только! Ты.. Ты...

Филипп тактично постучал в дверь, вдобавок громко прокашлялся и вошел в спальню.

– Добрый вечер, принцессы. Как поживаете?

Обе девушки сидели в обнимку на краю кровати. Елена была одета в вечернее платье темно-синего цвета, Бланка – в розовый кружевной пеньюар. Перед ними стоял невысокий столик, обильно уставленный всяческими яствами и напитками.

– Рада вас видеть, кузен, – с улыбкой произнесла Елена. – Особенно в таком виде. И между прочим, ваше обращение "принцессы" в данном случае неуместно.

– В самом деле? – сказал Филипп, усевшись на табурет напротив девушек и принимаясь за еду. – А как же мне подобает обращаться?

– Как мужчине, вошедшему в спальню дамы в одной лишь набедренной повязке. Приблизительно так: "Добрый вечер, кузина. Какой сюрприз, что вы здесь!" – это ко мне. А затем: "Бланка, солнышко, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, с тобой все в порядке? Как спалось? Кузина не будет возражать, если я сейчас же тебя поцелую?"

Филипп рассмеялся. Он искренне симпатизировал Елене и не уставал восхищаться ее неистощимым жизнелюбием. Он от всей души надеялся, что эта жажда жизни поможет ей с достоинством принять жестокий удар, который обрушится на нее уже завтра, когда она узнает, что ее единственный брат, человек, любимый ею скорее как мужчина, оказался безумцем и преступником.

– Боюсь, нас раскусили, Бланка, – произнес Филипп, все еще посмеиваясь, но в смехе его проскальзывала грусть, навеянная мыслью о Рикарде. – Должен покаяться, кузина: недавно мы совершили грех прелюбодеяния. Да простит нас Бог! – и он лицемерно возвел горе очи.

– То-то я и слышала, как вы хныкали в мыльне; знать, вымаливали у Господа прощение. – Елена хитро усмехнулась. – А Бланка, в виду отсутствия падре Эстебана, исповедывалась мне.

– А? – Филипп вопросительно взглянул на Бланку. – Исповедывалась?

– Ну, не совсем исповедывалась, – немного смущаясь, ответила она. Просто я рассказала кузине о...

– Обо всем, что произошло между вами, – подхватила Елена. – Начиная с того момента, как коварная Маргарита оставила вас наедине с подвязками.

Филипп чуть не подавился куском мяса, с трудом проглотил его и закашлялся.

– Вы шокированы, кузен? – осведомилась княжна. – Почему?

– Ну... По правде говоря, я не ожидал, что Бланка будет с вами так откровенна.