Текст книги "Королевы не плачут"

Автор книги: Олег Авраменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Клотильды уже нет, – сипло произнес Гастон, избегая взглядом Эрнана. – Она умерла.

От неожиданности Шатофьер резко осадил лошадь.

– О боже! Когда?

Альбре тоже остановился.

– В прошлую среду. А вчера утром ко мне прибыл гонец с сообщением о ее смерти.

– И ты все это время молчал?!

– Хотел было сказать Филиппу, но как раз тогда он места себе не находил из-за тех подозрений относительно беременности Бланки, и у меня просто язык не повернулся. Ну, а потом он был так счастлив...

– Сукин ты сын! – вскипел Эрнан. – Почему мне не сказал?

– Как это не сказал? Вот же я говорю тебе.

– Это сегодня. А вчера?

Гастон горько вздохнул.

– Ты предложил мне составить тебе компанию, и я боялся, что узнав обо всем, ты передумаешь, уговоришь меня поехать в Тараскон. А я не хотел туда ехать, не хотел и оставаться в Памплоне, видеть наших, смотреть им в глаза. Я готов был бежать на край света.

– Почему?

– Потому что мне стыдно, Эрнан, – с неожиданным пылом ответил Гастон. – Потому что я, именно я виновен в смерти Клотильды. Симон каким-то образом прознал о моих планах насчет развода и написал Амелине – а та взяла и рассказала Клотильде. Это, конечно же, поразило ее, потрясло... Он сглотнул. – У нее начались преждевременные роды... и она умерла... Они оба умерли – Клотильда и ее ребенок... мой ребенок... сын... Я так долго ждал сына, моего наследника... а он умер, так и не родившись... Из-за меня умер! – Гастон ударил шпорами лошадь и вырвался вперед.

Некоторое время Эрнан ехал позади. Когда, наконец, он поравнялся с Альбре, лицо у того было спокойным и сосредоточенным.

– А знаешь, Гастон, что это такое? Это совесть. Она всегда просыпается слишком поздно, и то в самый неподходящий момент.

Гастон ничего не ответил, как будто вообще не расслышал реплики Эрнана. А тот после минутного молчания задумчиво произнес:

– И все-таки странная череда смертей, ты не находишь? Все началось с короля Фернандо Кастильского, затем граф Байоннский с обоими сыновьями, виконт Готийский, виконт Иверо, Святой Отец, Филипп-Август Французский, Филипп де Пуатье, а теперь вот и твоя жена.

– Каждую минуту кто-то где-то да умирает, – сухо произнес Гастон. – И я не вижу, чему тут особо удивляться.

– Э нет, дружище, таки есть чему. Ведь все эти смерти так или иначе затрагивают меня – ну, точно пошесть какая-то пошла...

24. КЛАВДИЙ ИВЕРО

Возведенный на руинах римской крепости Калагуррис-Нассика замок Калаорра, родовое гнездо графов Иверийских, произвел на наших друзей удручающее впечатление. Роскошная внутренняя обстановка лишь подчеркивала царившую в нем удушливую атмосферу тоски и безысходности, делая ее совершенно невыносимой, доводя контрасты до полнейшего абсурда. Новоприбывшие не встретили здесь ни единой улыбки, ни одного радостного лица. Только три луча света было в этом мрачном царстве печали и запустения, три юные княжны – Елена, Диана и крошка Маргарита, – но и они предпочитали прятаться от постороннего взгляда за траурными одеяниями.

Граф Иверо не вышел даже поприветствовать гостей. Вместо него всем заправляла графиня Диана Юлия, младшая сестра покойного императора Корнелия IX, тетка царствующего ныне Августа XII, высокая стройная сорокалетняя женщина с пышной копной огненно-рыжих волос и изумрудно-зелеными глазами, которую за страстное увлечение астрологией и алхимией (чем грешили многие отпрыски римского императорского дома) в Испании прозвали итальянской ведьмой. С гостями графиня была любезна, но сдержана; ее бесстрастное лицо не выказывало ровно никаких эмоций, и только внимательный наблюдатель, каким был Эрнан, мог заметить в ее взгляде затаенную боль.

Поскольку Альфонсо XIII публично объявил об аресте младшего брата, Шатофьер решил не скрывать этот факт, так что отведенные Фернандо Уэльве покои находились под совместным надзором королевских гвардейцев и замковой стражи. Афишируя настоящее положение вещей, Эрнан преследовал вполне определенную цель и не ошибся в своих расчетах: в десять часов вечера к нему явился камердинер графа и передал, что хозяин готов повидаться с ним в любое удобное для него время. Это было высказанное в вежливой форме предложение о немедленной встрече. Эрнан только и ждал этого и выразил желание встретиться как можно скорее, а если граф не возражает, то прямо сейчас. Получивший четкие указания камердинер предложил Шатофьеру следовать за ним и провел его в личные апартаменты графа Иверо.

Еще недавно Клавдий Иверийский считался одним из самых блестящих вельмож всей Испании. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина, волевой, энергичный и моложавый с виду – мало кто давал ему больше тридцати пяти лет, хотя на самом деле ему было уже за сорок. Однако трагическая смерть сына сломила его. За последние полтора месяца он постарел как минимум на двадцать лет, и Эрнан просто не верил своим глазам: неужели этот немощный старик с седыми волосами, изборожденным морщинами лицом и усталым, опустошенным взглядом и есть тот великолепный сеньор, которого он видел в начале сентября в Памплоне? На какое-то мгновение Эрнана обуяли сомнения. Правильно ли он поступает, собираясь довериться человеку, одной ногой стоящему в могиле и, наверняка, с нетерпением ждущему смерти как милости Божьей, как избавления от своих страданий, – разве способен такой человек на решительные поступки? Может, лучше было бы обратиться к графине?..

– Прошу садиться, господин граф, – скрипящим голосом произнес Клавдий Иверо, указывая на кресло возле горящего камина.

Эрнан сел. Граф слабо кивнул своему камердинеру, и тот вышел, оставив господ вдвоем.

– Итак, – заговорил Клавдий Иверо, как только дверь за слугой затворилась, – кастильский король велел арестовать своего брата. За что?

– По обвинению в государственной измене.

– Ага... Ну, это неудивительно.

Посему в комнате воцарилось тягостное молчание. Граф сидел с закрытыми глазами, бессильно откинувшись на спинку кресла. На лице его застыло выражение смертельной усталости. Эрнан мысленно ругал себя, что допустил ошибку, не доверившись графине. Но теперь уже было поздно что-либо менять. Диана Юлия наверняка удалилась в свои покои или же до утра уединилась в своей алхимической лаборатории и колдует там над колбами и ретортами.

Наконец Клавдий Иверо раскрыл глаза.

– Господин граф, король прислал мне копию протокола допроса моего сына. – (Эрнан побледнел). – Там не указано никаких имен – ни исполнителей, ни свидетелей, – вероятно, он опасался, что я стану мстит ь... И, кстати, напрасно – правосудие есть правосудие... Но по имеющейся у меня информации, вы были непосредственно причастны ко всем тем событиям.

"Он наводил справки! – воспрянул духом Эрнан. – Значит, еще не все потеряно."

– Да, дон Клавдий, я участвовал в раскрытии заговора.

– В таком случае, вы именно тот человек, который мне нужен.

Шатофьер привстал и поклонился.

– Я весь к вашим услугам.

– Дело в том, сударь, – продолжал граф Иверо, – что из протокола допроса я понял лишь то, что мой сын, по глупости своей и безрассудству, впутался в заговор, об истинной цели которого даже не подозревал. По моему глубокому убеждению, это чистейшая нелепица, что он покусился на те злосчастные векселя. В конце концов я не тиран, я продал бы несколько своих имений и заплатил бы по всем его долгам, а в случае необходимости и защитил бы его от гнева матери. Мне кажется более вероятным, что Рикард... Впрочем, не буду высказывать свои предложения, ибо они заставляют меня усомниться в здравом рассудке моего сына. Я лишь одно хочу знать: верно ли я догадался, что мотивы Рикарда были чисто личные?

– Да, дон Клавдий. В своем разрыве с принцессой Маргаритой ваш сын отчасти винил графиню Бискайскую, и ее брат воспользовался этим обстоятельством, а также тем состоянием глубокого отчаяния...

– Не будем лицемерить, сударь, – перебил его Клавдий Иверо. – Скажите прямо: Александр Бискайский воспользовался безумием моего сына. Его все еще разыскивают?

– Бывшего графа? Да. Недавно король удвоил сумму вознаграждения за его поимку.

– Уже напали на какой-нибудь след?

– Увы, нет. Он будто сквозь землю провалился.

– А как остальные участники заговора?

– Все, кроме одного, казнены.

– Жозеф де Мондрагон все еще жив?

– Он был приговорен к пожизненному заключению. Как мне стало известно, монсеньор Франческо де Арагон отказался подписать ему смертный приговор на том основании, что не было прямых доказательств его причастности к заговору – лишь предположения прочих обвиняемых, что он также участвовал в этом деле... ну, и еще мои собственные умозаключения. Однако теперь это уже несущественно: на прошлой неделе Мондрагон покончил с собой – повесился в своей камере.

– Об этом позаботился король?

– Скорее, принцесса Маргарита.

– Понятно... А что говорят в Памплоне про смерть Рикарда?

– Все убеждены, что его убил Александр Бискайский. Почему высказывают самые разноречивые предположения, но ни одно из них не бросает тени на вашего сына.

– И на том хорошо, – облегченно вздохнул граф. – Но где гарантия, что все посвященные будут молчать?

Вспомнив про Симона, Эрнан на мгновение замешкался с ответом, но затем сказал:

– Будьте уверены, дон Клавдий. Молчать будут все.

– Ну что ж, будем надеяться... Но постойте-ка! Вы сказали, что все, кроме одного, мертвы. Кто же этот один? Или вы имели в виду Александра Бискайского?

– Нет. Я имел в виду Фернандо Уэльву.

Впервые за время разговора глаза Клавдия Иверо сверкнули.

– Принц Кастильский?

– Да, он самый.

Граф судорожно вцепился пальцами в подлокотники своего кресла и резко подался вперед. Дыхание его участилось.

– И он сейчас у меня в замке!

– За это он и арестован своим братом королем.

– Так значит я не ошибался, – прошептал граф с тихой ненавистью в голосе. – Так я и думал, что принц Фернандо виновен в смерти моего сына... Господин де Шатофьер, если вы можете... даже если не можете, даже если не вправе – прошу вас, расскажите, во что впутался мой глупый сын.

Эрнан сделал вид, будто колеблется, хотя в действительности он решил все наперед.

– Хорошо, господин граф, я расскажу вам все, что могу рассказать. Александр Бискайский и Фернандо Уэльва решили избавиться от княжны Жоанны, поскольку она случайно прознала об их планах захватить при помощи иезуитов кастильский и наваррский престолы и угрожала им разоблачением, если они не откажутся от своих замыслов и не покаются перед королями Наварры и Кастилии.

– Стало быть, Фернандо метил на корону своего брата?

– Да. Он собирался отравить дона Альфонсо и поведал об этом графу Бискайскому. А княжна подслушала их разговор и...

– И мой сын принимал участие в их гнусной затее?! Какой позор!

– Но он понятия не имел об истинной подоплеке дела. Равно как и о том, что его также должны были убить – вместе с княжной Бискайской.

– Что?!! – потрясенно воскликнул граф Иверо. – Да что вы говорите?!

– Увы, это так. По замыслу заговорщиков, ваш сын, уже мертвый, должен был предстать виновником смерти княжны, ее убийцей, чтобы никому не пришло в голову заподозрить в этом других...

Эрнан вкратце поведал о поимке Фернандо и обнаруженных у него железном пруте и кинжале с вензелем Рикарда на рукояти. Потом он немного отступил от правды, сказав, что Фернандо передал Симону пакет, в котором действительно было письмо, компрометирующее Рикарда. (На допросе бывший доминиканец Гаспар признался, что по приказу графа Бискайского он подделал и это письмо, правда, небрежно – лишь затем, чтобы усыпить бдительность Фернандо. В том письме Жоанна обвиняла Рикарда в убийстве некоего Хуана Энрике де лас Фуэнтес, кастильского кабальеро, который весной этого года был любовником Маргариты и в самый разгар их романа спьяну утонул в реке. Однако из поддельного письма следовало, что это не был несчастный случай; Жоанна якобы располагала неопровержимыми доказательствами вины Рикарда и шантажировала его, требуя, чтобы он женился на ней). Эрнан предпочел такую версию происшедшего – хоть и не соответствующую действительности, но и совсем ложную, – чтобы ни в коем случае не вызвать у графа даже тени сочувствия к Фернандо, который, по замыслу Александра Бискайского, должен был умереть.

Клавдий Иверо слушал Эрнана, низко склонив голову. Когда же он поднял ее, глаза его пылали яростным огнем, черты лица заострились, оно приобрело выражение непреклонной решимости. Эрнан опешил: где только и девались та усталость и опустошенность, которые так неприятно поразили его в самом начале их разговора. В немощном теле еще был жив здоровый дух!

– Господин де Шатофьер, – произнес граф. – С тех пор как умер мой сын, у меня пропало желание жить. Я очень гордился Рикардом, может быть, преувеличивал его достоинства – но он был моим единственным сыном. Теперь же единственное, что держит меня на этом свете, так это жажда мести. Прежде чем умереть, я хочу отомстить тем, кто погубил Рикарда. Раньше я ненавидел и тех, кто раскрыл этот заговор, хоть и не собирался мстить им, но теперь... Теперь, когда оказалось, что Рикарду отводилась роль козла отпущения, я искренне признателен тем людям, что спасли его не от смерти, но от посмертного позора. – Он испытующе поглядел на Эрнана. – Ведь это вы, именно вы, я полагаю, разоблачили заговорщиков?

– Да, – невозмутимо ответил Шатофьер. – Это был я.

– Благодарю вас, граф, – просто сказал Клавдий Иверо и сказал он это от всей души.

Эрнан вдруг почувствовал, как из глубины груди к его горлу подкатывается комок. Какая все-таки сложная, подумал он, какая скверная штука жизнь, в которой подчас возникают такие ситуации, когда убитый горем отец искренне благодарит человека, изобличившего его сына в преступлени и...

Между тем граф, собравшись с мыслями, вновь заговорил:

– Итак, Фернандо Уэльва. Принц Кастилии, наследник престола, преступник. На его совести смерть Рикарда. Мало того, что он собирался убить моего сына, он хотел опозорить его, взвалить на него чужие грехи – а сам остался бы незапятнанным... Ему нет места на этом свете, он должен умереть! – Клавдий Иверо снова подался вперед и даже чуть привстал. Его горящий взгляд, казалось, буравил Эрнана насквозь. – Господин де Шатофьер, отдайте мне этого ублюдка! Уж коли мне не суждено будет расквитаться с графом Бискайским, этим подонком, то я хоть отомщу другому негодяю. Ради всего святого, заклинаю вас – отдайте мне принца Фернандо! Я не могу допустить, чтобы он покинул эти стены живым. Это будет надругательством над памятью моего сына – пусть и не очень светлой, и тем не менее... Граф, вы не можете, вы не должны отказать мне! Всю ответственность я беру на себя. В конце концов, вы в моем замке, воинов у меня гораздо больше, чем у вас, и если возникнет необходимость, я велю арестовать всех кастильских гвардейцев. Если вы сочтете это нужным, я для виду арестую и вас с графом Альбре. Вам никто не станет вменять в вину, что вы по доброй воле уступили мне принца – ибо сила на моей стороне. В худшем случае король Альфонсо обвинит вас в излишней доверчивости – что вы положились на мое гостеприимство.

Эрнан отрицательно покачал головой:

– В принятии столь радикальных мер нет никакой необходимости, дон Клавдий. Кастильский король исполнен решимости казнить своего брата – но для этого нужно раздобыть неопровержимые доказательства его вины.

– Так ведь они есть. У княжны... то бишь у графини Бискайской.

– Увы, она знает слишком мало. Вот если бы... – тут Эрнан умолк, словно не решаясь закончить свою мысль.

– Ну!

– Другое дело, если Фернандо Уэльва сам сознается в своих преступных замыслах. Если заставить его это сделать.

– И каким же образом?

Эрнан в деталях изложил свой план действий.

– Хорошо, – кивнул Клавдий Иверо, выслушав его. – Это меня вполне устраивает. Я сейчас же дам соответствующие распоряжения. Вот только... А что если Фернандо ни в чем не признается?

– Тогда я скажу дону Альфонсо, что был вынужден уступить вам. Ведь сила-то действительно на вашей стороне. Надеюсь, что в таком случае вы подтвердите этот факт в письме к королю.

– Можете не сомневаться, граф. Я же с самого начала предлагал взять всю ответственность на себя... Ладно. Так или иначе, но преступник не избежит заслуженного наказания. И тогда останется лишь граф Бискайский... а также Маргарита, – неожиданно для Эрнана добавил Клавдий Иверо и глаза его вновь сверкнули. – Ведь на самом деле она погубила Рикарда... Но ее пусть покарает Господь.

После беседы с графом Иверо Эрнан возвратился в свои покои и сразу же вызвал к себе лейтенанта кастильских гвардейцев. Это был сорокапятилетний солдат с пышными, тронутыми сединой усами и суровым, непроницаемым лицом верного служаки, который пользовался безграничным доверием как у Фернандо IV, так и Альфонсо XIII.

– Господин де Сальседо, – сказал ему Шатофьер. – Вы, конечно, знакомы с распоряжением короля во всем подчиняться мне?

– Да, сударь. Ваш слуга еще вчера предъявил мне это распоряжение. Кроме того, я получил от его величества письмо, содержащее аналогичные указания.

– Это очень хорошо, что у вас нет никаких сомнений, поскольку следующее мое распоряжение может явиться для вас неожиданностью. Поэтому важно, чтобы вы полностью доверяли мне.

– Я целиком доверяю вам, сударь. В письме его величества было сказано, что вы наделены чрезвычайными полномочиями.

– Тем лучше. – Эрнан взял со стола пергаментный свиток, скрепленный большой королевской печатью и передал его лейтенанту. – Вот, ознакомьтесь с указом короля.

Лейтенант развернул свиток и принялся читать. По мере того, как глаза его пробегали все новые и новые строки, челюсть его все больше отвисла; казалось, еще немного, и она грохнется наземь.

– Убедитесь, что подпись и печать подлинные, – спустя минуту добавил Шатофьер.

Спохватившись, лейтенант закрыл рот, громко лязгнув зубами, и поднял на Эрнана обалделый взгляд.

– Вне всякого сомнения, сударь, подпись и печать королевские. Весь текст указа его величество написал собственноручно.

– И вы готовы беспрекословно повиноваться мне во исполнение сего указа?

– Да, сударь, готов, – не колеблясь, ответил лейтенант. Лицо его опять стало спокойным и невозмутимым. Двадцать лет на службе у Фернандо IV приучили старого гвардейца философски относится к любым неожиданностям. Он привык слепо подчиняться королевской воле и не задавать лишних вопросов.

25. ЕЛЕНА ИВЕРО

В то время, как Эрнан имел разговор с графом Иверо, у Гастона тоже была аудиенция – но куда более приятная.

Молоденькая горничная, некогда служившая у Изабеллы Арагонской, провела его в небольшую уютную комнату, обставленную под дамский будуар. Шепотом велев ему ждать здесь, она тотчас удалилась; ее осторожные шаги сопровождались лишь еле слышным шуршанием юбок. Конспираторка, ухмыльнулся Гастон, вспоминая, как они украдкой пробирались темными коридорами, и горничная то и дело вздрагивала и бледнела со страху, заслышав где-то вдали малейший шорох. Должно быть, это все из-за графини, решил он; скорее всего, это она, а не граф, держит домашних в кулаке и принуждает их всех носить траур.

Вскоре в комнату вошла княжна Елена. Она молча поцеловала Гастона в щеку, усадила его в кресло, а сама устроилась на низеньком диване напротив него. На ней было домашнее платье розового цвета, надетое поверх одной только ночной рубахи без каких-либо нижних юбок; оно плотно облегало ее гибкий стан, подчеркивая соблазнительные линии ее ладно скроенной фигуры. Будучи закоренелым циником, Гастон ни на мгновение не усомнился, что надевая это платье, она рассчитывала на вполне определенный эффект.

– А мне раньше казалось, что ты не любишь яркие тона, – произнес он, первым нарушая затянувшееся молчание.

– А-а! – сказала Елена, взглянув на свое платье. – Это я в знак протеста – мне уже до смерти надоели траурные одежды. Так и хочется взвыть волком от всей этой тоски. Мне и без того горько: как подумаю, что Рикарда больше нет в живых, комок в горле застревает, а тут еще траур – черные одежды, мрачные лица, приглушенные голоса, скорбные взгляды... Жуть!... По-моему, это кощунство – выставлять свое горе напоказ, но мою маму не переубедишь. Она как втемяшет себе что-то в голову, так будет стоять на своем до конца. Три месяца – и точка, ни днем меньше. Не понимаю, с чего мама взяла, что траур надлежит носить ровно три месяца? И все же она молодчина – видел, как держится!.. А вот папа здорово сдал. Рикард был его любимец, и после того, как он умер, отца будто подменили. Бедный папа... Елена вздохнула. – Потому, собственно, я избегаю открытой конфронтации с мамой и ношу этот проклятый траур. Хотя, не в обиду ей будет сказано, я уже давно заметила одну любопытную деталь: самые горькие слезы по покойнику проливают именно те, кто при жизни его не больно жаловал. Вот, к примеру, Маргарита; да и мама была хороша... Впрочем, ладно. Снова я некстати распустила свой язык. Ты не находишь меня ужасной болтуньей?

– О нет, – живо возразил Гастон, как всегда в таких случаях. – Мне очень приятно слушать тебя, о чем бы ты ни говорила.

Елена обворожительно улыбнулась – хоть и не так жизнерадостно, как в прежние времена.

– Спасибо, ты хороший друг. Однако теперь твоя очередь рассказывать. Что там нового на белом свете?

– Ну, во-первых, откопытал король Франции.

– Что-что он сделал?

– Попросту говоря, умер. И сыночка с собой прихватил.

– Как это – прихватил?

– Они оба отдали концы. Почти одновременно.

– Погибли?

– Да нет, просто случайное совпадение. Король умер от болезни и позора. Филипп де Пуатье на радостях, что отец его наконец умирает, ужрался немецким шнапсом – а это такое проклятущее зелье, скажу тебе, тут-то его черт и прибрал.

– Фи! – тряхнула головкой княжна. – Какая пренеприятнейшая история. Да и вообще, смерть, смерть и смерть – только и слышу это слово. Право, можно подумать, что людям больше нечего делать, кроме как умирать

Отчаянным усилием воли Гастон сдержанный сокрушенный вздох, готовый было вырваться из его груди.

– Люди не только умирают, – возразил он. – Но и рождаются.

– Маргарита беременна?!

– Нет, не Маргарита – Бланка.

Елена всплеснула руками и даже привстала от неожиданности.

– Да ну! Что ты говоришь?! Ты уверен?

Не особенно стесняясь в выражениях, Гастон вкратце рассказал ей о событиях вчерашнего дня. Для виду Елена укоризненно качала головой, но глаза ее радостно сияли.

– Должно быть, Бланка сейчас на седьмом небе от счастья. В каждом своем письме она писала мне, что очень хочет родить от Филиппа ребенка. Ах, как жаль, что я здесь, а не в Памплоне! Как бы я хотела разделить с Бланкой ее радость.

– Ты очень соскучилась по ней?

– Жутко! С тех пор, как мы расстались, я чувствую себя так одиноко, так неуютно. Ведь Бланка – лучшая из моих подруг. Она исключительная девчонка, я просто обожаю ее... и немного жалею.

– Жалеешь? – удивился Гастон. – Это почему?

– Ей страшно не везет в личной жизни. Сперва ее прочили в жены императору, но выдали за графа Бискайского. Потом этот нищий проходимец, Этьен де Монтини, воспользовался ее отчаянным положением и вскружил ей голову. А теперь вот кузен Красавчик... Нет-нет, против него я ничего не имею. Он замечательный парень, даже слишком замечательный для Бланки – ей бы кого-нибудь попроще.

– Боюсь, я не понимаю тебя, Елена.

– А что тут непонятного? Красавчик – давнишняя любовь Бланки; а судя по ее последним письмам она и вовсе помешалась на нем, так его боготвори т...

– Он тоже боготворит ее, – заметил Гастон.

– Но долго ли это продлится, вот в чем вопрос. Красавчик непостоянен. Когда-нибудь он все равно охладеет к ней, как бы страстно он ее не любил сейчас, и тогда Бланку постигнет еще одно разочарование в жизни. Жестокое разочарование.

– А вот Шатофьер боится обратного. Он опасается, что Филипп расторгнет свою помолвку с Анной Юлией и женится на Бланке.

Елена изумленно подняла брови.

– Он это серьезно?!

– Как нельзя более серьезно. Ты просто не видела, что творится с Филиппом. Он будто сдурел. Таким влюбленным я его никогда не видел... Впрочем, нет, вру, видел. Семь лет назад. Тогда он влюбился в кузину Эрнана по матери – ты же знаешь эту историю, – и женился. Так что все может случиться. Раз уж он когда-то в угоду своим страстям пошел на мезальянс, поставив под угрозу свою будущность, то вполне способен наплевать на все политические расчеты, жениться на Бланке и силой отобрать у Робера Третьего королевскую корону, как это чуть было не сделал его отец, когда покойный Робер Второй не согласился по доброй воле выдать за него свою дочь. Не стоит забывать, что Филипп – НАСТОЯЩИЙ сын своего отца.

– И все-таки я боюсь за Бланку.

Гастон пристально посмотрел ей в глаза и усмехнулся.

– А может, ты попросту ревнуешь ее к Филиппу?

Елена покраснела и в смущении опустила глаза.

– Да вы что, все сговорились с Маргаритой?! Что за вздор вы несете, в самом-то деле!.. Кстати, чуть не забыла. Как поживает моя милейшая кузина? Что там у них с Тибальдом?

– Скучать им не приходится, жизнь бьет ключом. А намедни они обменялись рогами.

– Ну наконец-то! И кому принадлежит пальма первенства?

– Графу. Но Маргарита в долгу не осталась. Вчера она завлекла в свою постель Симона.

– Твоего зятя? Но ведь он, прошу прощения, глупенький.

– Вернее сказать, инфантильный, – уточнил Гастон. – Он еще ребенок, причем ребенок очень милый. Наверное, Маргарита оценила это.

После некоторых размышлений Елена согласно кивнула.

– Возможно, ты прав. Маргариту привлекают либо неопытные юнцы, вроде того же Симона де Бигор или моего несчастного брата, либо закоренелые бабники, как-то граф Тибальд или кузен Красавчик... Другое дело, я, добавила она и Альбре мгновенно уловил в ее голосе кокетливые нотки. – Вот мне больше нравятся зрелые мужчины. К примеру, такие, как ты.

Гастон ухмыльнулся.

– И скольких же зрелых мужчин ты знала?

– Пока ни одного. Но вскоре я намерена наверстать упущенное. И начать думаю с тебя.

– Вот как! – несколько обескуражено произнес он, застигнутый врасплох этим предложением. – Ты...

– Да, – ответила Елена, глаза ее томно заблестели. – Да! Я сама набиваюсь.

– Однако! За эти полтора месяца ты, оказывается, очень изменилась. Прежде изображала из себя такую целомудренную недотрогу, лишь изредка позволяла мне поцеловать тебя в губы, да и то из чистой шалости, – а теперь вот напрямик приглашаешь меня в свою спальню. В чем причина такой внезапной перемены?

Елена вздохнула.

– Такова жизнь, Гастон. Это жизнь меня изменила, против моей воли изменила. Я всегда любила Рикарда, любила гораздо сильнее, чем следовало сестре любить брата. Сколько себя помню, я сожалела, что он мой родной брат... Но вот Рикард умер. Я горько оплакивала его, я выплакала по нему все слезы, что у меня были... – Тут она всхлипнула, готовая, вопреки своим же словам, снова разрыдаться.

– Успокойся, Елена, – ласково сказал Гастон. – Не думай о прошлом. Что было, того не вернешь.

С минуту она жалобно смотрела на него, затем отвела взгляд и продолжила:

– После смерти брата я стала наследницей отца. Потеряв человека, которого любила, я обрела независимость, к которой стремилась. Я получила право распоряжаться собой, как мне заблагорассудится. Я не глупышка и не ханжа, отнюдь; девственность никогда не была для меня какой-то самодостаточной ценностью. Но я порядочная девушка, и до поры до времени я придерживалась всех общепринятых правил приличия, зная, как относятся к незамужним девицам, которые путаются с мужчинами. Даже если они самого знатного происхождения, их все равно называют потаскухами!.. Думаешь, мне легко давалось быть святошой при дворе Маргариты? Вовсе нет! Тем паче, что холодной и бесчувственной меня уж никак не назовешь... Однако я сдерживала себя – пока в этом была необходимость. Теперь, благодаря смерти Рикарда... Видит бог, как бы я хотела, чтобы не было этого "благодаря"!.. Но ты прав: прошлого не вернешь. Что было, то сплыло, и теперь я принадлежу к тому привилегированному кругу женщин, что и Бланка, Маргарита и Жоанна. Как и они, я независима. Как и они, я уже недосягаема для сплетников, вернее, всяческие сплетни будут значить для меня не больше, чем комариные укусы, почешется немного и пройдет. Теперь мне наплевать на мнение высшего света, потому что я как будущая графиня Иверо – не жена какого-нибудь графа, но сама по себе графиня, – я и есть тот самый высший свет самой высокой пробы. Теперь остальные мне не указ, и все, кто бы то ни был, будут вынуждены принимать меня такой, какая я есть, я не такой, какой бы они хотели меня видеть... Вот она, истинная причина происшедшей во мне перемены, Гастон. Может быть, я циничка, но я не лицемерка. Прежде я притворялась и лицемерила по необходимости, мне никогда не было по душе мое собственное лицемерие, и наконец я избавилась от необходимости постоянно притворяться и строить из себя святошу. С моих плеч будто гора свалилась – и это единственное, что хоть немного утешает меня при мысли о смерти Рикарда... Поэтому я говорю тебе прямо: будь моим любовником, – ее лицо расплылось в сладкой истоме, – моим возлюбленным... Для меня не имеет значения, что ты женат... теперь уже не имеет. Ты нравишься мне, и все тут... Ну! – Закрыв глаза, она протянула к нему руки.

Однако Гастон и не шелохнулся в ответ на ее призыв. Он все так же сидел в кресле, уставившись взглядом в пустоту перед собой.

Елена распахнула глаза и мигом вскочила на ноги.

– Как это понимать?! – воскликнула она негодующе и в то же время растерянно. – Ты, похотливое животное, отказываешься? Я больше не возбуждаю тебя?

– Елена, – тихо произнес Альбре. – Я не сообщил тебе еще одной новости.

– Какой?

– Я уже не женат. Уже неделю я вдовец.

Елена вскрикнула и опустилась обратно на диван.

– Боже милостивый!.. Как это произошло?

– Преждевременный роды, – коротко ответил Гастон.

После этого в комнате надолго воцарилось молчание. Широко раскрыв глаза, Елена смотрела на Гастона и думала о том же, что и он.

– В последнее время, – наконец заговорил Альбре с болью и тоской в голосе, – я только тем и занимался, что строил планы развода с Клотильдой, чтобы иметь возможность жениться на тебе. Я так страстно желал избавиться от своей жены, что Сатана, видимо, услышал мои молитвы и чуток подсобил мне, подговорив Симона наябедничать на меня... После смерти твоего брата изменилась не только ты, но и я. Я понял то, что было ясно, как божий день, для всех, кроме меня. А именно – что я негодяй, каких мало.

С этими словами он встал с кресла и направился к двери. Елена стремительно бросилась за ним, преградила ему путь и схватила его за обе руки. Лицо ее излучало гнев и возмущение.