Текст книги "Воин-Врач VI (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Разгрузив, сняв всё, что можно было снять, и навьючив толпу помощников, отправленных сразу вперёд, мы впрягались в лямки, шагая в ногу. Менялись едва ли не каждый час, как и те, кто подкладывал катки под днища. Под тот самый «стон, что у нас песней зовётся». Воины, с удивлением смотревшие на Чародея, а с ним и Крута, Хагена и даже Свена, что вминали ноги в землю, надсадно крякая, когда приходилось тянуть кораблики пусть под небольшой, но уклон в горку, выкладывались на полную.

Когда последнее судно сводной флотилии съехало, подняв тучу брызг, в Тренен, наскоро сполоснулись и завалились спать. Выход дальше, запланированный с рассветом, приближался с каждой секундой. Медлить было нельзя.

– Как думаешь, удастся? – негромко спросил Гнат. После того разговора о безлюдных землях вдоль берегов прошло немного времени. За которое он принял доклад от вылетевших на пригорок конников. Нетопыри молча дождались, пока подойдёт ближе наша лодья, замахали руками своим глухонемым телеграфом, и, поворотя коней, скрылись в зарослях.

– Ты мне скажи? – вернул вопрос Всеслав. – Нашли чего?

– Две вески-деревеньки нашли. Спрашивали вежливо. Переспрашивали убедительно. Вниз по течению никто не проходил, – отчитался он.

– Без покойников? – нахмурился Чародей.

– Без. Одному, особо подозрительному, в зубы насовали, чтоб не умничал. Да он потом, как ругань услышал, сам и извинялся. Дескать, думал, датчане или германцы, а вы свои, славяне, – хмыкнул Гнат. А я вспомнил старый чудесный фильм с великолепным Леонидом Быковым. Там была похожая ситуация: «Кажись, и вправду наш!».

– Добро. Нам, хозяевам новым, никак нельзя, чтоб на старых хоть как-то похожи были, – кивнул князь.

– Тебе волю дай – всю добычу им раздаришь, – заворчал хозяйственный воевода.

– Всю или не всю, это не важно, друже. Нам золота и без того хватало и будет хватать, ты Глебку знаешь. А в Ирий не то, что телегу или торбу – одной монетки самой завалящей не утянуть. Так что нечего и жалеть той добычи. Добыча та должна живым помогать. Они на то добром отвечают чаще всего, – продолжая разглядывать берега́, сказал Всеслав.

Первое достаточно большое поселение, с причалами и постоялыми дворами, обнаружилось там, где Тренен впадал в Эйдер. Его прошли на вёслах быстро, не приставая и не задерживаясь. Я с удивлением и восторгом смотрел за работой профессионалов: лодьи сходились близко, гребцы и кормчие, матёрые мужики из местных, перебегали с одной на другую по вёслам, положенным на борта́, и тут же принимались за работу: одни сменяли уставших, вторые вели флагманскую лодью, ориентируясь на какие-то им одним доступные знаки и приметы. Передавая-дублируя команды громко, так, чтобы слышали те, кто шёл следом. Цепочка боевых кораблей шла, как огромная гусеница. Или змея, плывшая по воде. Но сравнение со змеёй не нравилось ни Всеславу, ни мне. «Сплюнь, накличешь!» – недовольно выдохнул он.

И как в воду глядел.

Глава 4
Змеиный укус

Конный дозор вылетел на правый берег с такой скоростью, что кони, оседая на задние ноги, едва не по грудь ввалились в реку. Над которой полетел истошный крик иволги. Вокруг Всеслава, с обеих сторон носа лодьи, выросли щиты. И с задержкой в несколько секунд то же самое произошло на драккарах с ярлом, конунгом и князем. Контуры получившихся фигур-дзотов чуть отличались, но содержание было совершенно одинаковым: внутри каждого появившегося чудесным образом укрепления разгорались яростью и боевым азартом вожди и воеводы, почуявшие угрозу. И готовые к тому, чтоб ответить на неё.

– Город. Крепость. Церква малая. Защита. Злые змеи. Мирный люд. Убивают. Дети, – синхронно с резкими жестами своих на берегу, еле сдерживавших запалённых коней, переводил Рысь. Как он умудрялся что-то разглядеть в ложившихся густых сумерках, было непонятно. Но сомневаться в способностях Чародеева воеводы никто и не думал.

Городок, расположенный в низовье Эйдера, звался Рибе. Там крепко обосновалась Святая христианская епископская церковь, забрав едва ли не больше власти, чем наместник самого конунга. А с приходом в бухту Шлей Хольстенов появились здесь и какие-то новые, орденские монахи. Об этом без всякой радости рассказывал сам Свен Эстридсон, когда часть лодий, включая наши, пристала к берегу, и мы собрались под раскидистым зелёным дубом, чтоб обдумать и обсудить полученные сведения вместе.

– Бенедиктинцы? – напряженным тоном, но спокойно внешне уточнил Крут.

– Может быть. Не вникал я, – с сожалением ответил датский король. – Увэ, чтоб ему Хель соли не спину не жалела, с церковниками дела водил.

– А что стряслось с толстым Увэ? – с интересом спросил Хаген.

– Утонул он, – пожал плечами Свен. Но, чуя, что лишь привлёк больше внимания, пояснил подробнее, – всыпали кнутов, сколько не жалко было. А народ-то у нас щедрый, сами знаете. Много узнали от него, от зятьёв его да от подручных. Прямо под боком у меня сидели, в верности клялись, а сами обе руки по локоть, не по плечо ли, в казне моей держали. Редким дерьмом оказался Увэ…

– А говорят, не тонет оно, – ухмыльнулся шведский ярл.

– А с валунами во вспоротом брюхе все тонут, даже такие, – дёрнул щекой датчанин.

– Кто от тебя старший в Рибе? Верен ли? – напомнил Всеслав о цели собрания.

– Нильс. Старый бродяга Нильс, мы с ним многое повидали вместе. После того, как ему руку отняли, отправил сюда. Беречь подступы. Тут лет с полсотни назад норвеги здорово порезвились. С той поры Рибе сильнее стал. Становился, пока собор этот не поставили, – и он едва не плюнул себе под ноги.

Властители, соседи и союзники, дипломатично не стали ни соглашаться, ни спорить, ни тем более успокаивать явно расстроенного коллегу. А Хаген и вовсе нахмурился и замолчал, что было ему не очень свойственно. Видимо, думал о том, что в родной Швеции за последние несколько лет тоже стало слишком много построек с крестами на крышах.

Дозорные донесли, что в городе поднимался бунт. Причиной стал внук того самого Нильса, пропавший две седмицы назад. Мальца искали днём и ночью почти всем Рибе. Старый наместник от переживаний и беготни по окрестностям с факелами слёг и едва не помер. А потом и второй раз, когда тощий и избитый внук ввалился в дом средь ночи. И рассказал про подвалы бенедиктинских монахов то, чего услышать про смиренных слуг доброго белого Бога никто не ожидал и представить себе не мог даже в ночных кошмарах. Под стены собора Святого Николая сразу же, прямо среди ночи, стянулись злые горожане с ремесленных рядов, жилых предместий и дружинных домов. Старого Нильса уважали в городе все и на клич его сбежались, похватав, кому что под руку попалось. Но когда дом Господа огрызнулся стрелами – откатились дальше назад. Оставив вытянувшихся в струну на площади покойников. То, что люди умирали мгновенно, от царапин и сквозных ран, которые в схватках и не замечали, насторожило и встревожило нападавших. Никто не знал, чего ещё можно было ожидать от разгневанного смиренного Бога.

– Нильс, старая ты треска! – пролетел громкий голос над толпой, что окружала наместника.

– Великий Один! – ахнул однорукий, рывком обернувшись на зов. Народ вокруг загомонил, расступаясь перед строем явно непростых воинов, вооружённых и одетых не только так, как выглядели датчане.

– Приятно, конечно. Но нет, не Он, – с усмешкой ответил статный седой вождь-воин с колючим взглядом серых, как осеннее штормовое небо, глаз под нахмуренными бровями.

Старые друзья обнялись, хлопая один другого по широким, совсем не старческим спинам. Только здешний хлопал одной рукой. Вместо второй у него был крюк, словно от большого багра. Охаживать им старинного товарища он, к счастью, не стал.

– Слава великому Свену Эстридсону! Приветствуй своего конунга, Рибе! – опомнился Нильс, завопив так, что оглушил короля.

Вой, поднятый народонаселением, позволял вполне уверенно полагать, что его здесь любили, ценили и уважали. Не хотелось думать, что это от того, что в городе он последний раз бывал лет восемь назад, да и до тех пор частыми визитами тоже не баловал.

– Что тут за беда у вас, Нильс? Люди Чародея говорят, вы надумали пощипать церковников? – спросил Свен, когда гул смолк.

– Чародея? – вскинул белые брови наместник.

– А, забыл же, – поморщился конунг. – Мы тут случайно, мимо проходили. Идём со шведским ярлом Хагеном Тысяча Черепов, князем руян Крутом Гривеничем и великим князем Полоцким Всеславом Брячиславичем, – он поочерёдно указывал на называемых. Те склоняли головы, подтверждая, что да, мол, мы самые и есть.

Город Рибе притих так же быстро, как и разразился приветственными здравицами королю.

– Если то, что мы слышали здесь, вдали от земель русов, ляхов и латинян, правда, то твоим друзьям, Свен, я рад почти так же сильно, как и тебе самому, – подумав, сообщил Нильс, не сводя глаз с Всеслава. – Как там звалось то место? Александрова топь?

– Падь. Александрова Падь. Но можно сделать и топь. Хотя, скорее всего получится паль. Собор деревянный? – перешёл к сути великий князь.

– Да, княже. На каменном фундаменте построен, там на два поверха вниз жилые комнаты и склады. И не только, как выяснилось, – лицо его перекосилось от ярости.

– Те, кто поймал стрелы, вытянулись и одеревенели, как оскепища копий? – продолжал Всеслав.

– Да. Мы думали, их безобидный Бог осерчал, решил помешать нам суд вершить, – хмуро кивнул Нильс.

– Нет. Белый Бог тут ни при чём. Эти мрази под Его кровом творят свои паскудства, прикрываясь Его же именем. А работает так яд лихозубов, – вглядываясь в темень, на изгиб купола собора Святого Николая, проговорил великий князь.

– Чей? – не понял однорукий, нахмурившись.

– Так в их краях зовут слуг Ёрмунганда, змеезубых убийц, каких у нас не бывало уж полных две сотни лет, Нильс, – пояснил конунг.

– Не может быть! – ахнул наместник, прижав ладонь ко рту. – Они же порождения легенд, их не бывает!

– К несчастью, бывают. И то, что говорят про них наши легенды, саги шведов и норвегов, сказы и былины русов и руян, сплошь правда, – покачал головой Свен. – Но есть и добрые новости. Мой брат Всеслав неплохо набил руку, отправляя эту мразь прямиком к Хель. Пятерых уже спровадил. Одного из них подвёл под удар вот этой самой секиры, – он показал на свою. Не став, правда, развивать тему о том, что держал её в руках Хаген. Того и так начало распирать от гордости.

– Пятерых⁈ – выдохнул неверяще Нильс. Видимо, это и впрямь было много.

– Да. А сейчас мы, старый друг, идём как раз к их главному гнезду, которое… – продолжал конунг. Но прервался, когда Чародей отчётливо кашлянул и мотнул головой.

– Да, не дело до драки хвастаться победой, верно, – ничуть не смутился Свен. – Так что, если ты не против, мы ещё немного потренируемся на той дряни, что поселилась за стенами дома белого Бога. Поведай, друже, что знаешь о них?

Нильс был пусть и старым, но воином. И в его речи это чувствовалось и угадывалось даже без слов, по одним интонациям. Со словами же выходило вот что.

За крепкими стенами собора скрывалось две сотни монахов. Сколько из них было лихозубами никто, конечно, не знал. Судя по поскучневшему до последней крайности лицу Рыси, он привычно предположил худшее. Мы со Всеславом же думали, что этих, с брекетами, там от силы десяток, а остальные либо с клеймом на ступне, либо просто обманутые или запуганные. Но это был тот самый случай, когда даже я не ратовал за гуманность и не стремился избежать лишних жертв. Слишком многое стояло на кону.

После вдумчивого общения с Гнатовыми, старшина торговой стражи в Шлезвиге, тогда ещё Шлезвиге, поведал, заливаясь слезами, соплями, кровью и всем остальным, обо всех известных ему городах и селениях, где были или бывали слуги лихозубов. Именно поэтому по берегам сперва Тренена, а после и Эйдера, мчали впереди флотилии нетопыри. И наш счёт покойников с брекетами уже перевалил за десяток, вплотную приблизившись к двум. Здесь, в Рибе, был последний из известных нам форпостов ядовитых тварей на датских землях. И его разведывали тоже не один день.

За неполных два года здесь пропало двадцать девок и три десятка детей обоего пола. И лишь одному удалось вырваться. Потому что дед и отец растили его воином. Маленький Свен, которому было всего восемь зим, избитый и голодный, отколупал черепком, в котором приносили воду, длинную щепку от лавки. И этой щепкой убил слугу, что утром принёс питьё, притворившись мечущимся в тяжком бреду. Склонившемуся над ним толстяку он вколотил занозистую лучину точно под бровь. Но не рванулся сразу наружу, а спрятался на потолочной балке, забравшись туда по неровной кладке. Те, кто родился и вырос в скалистых местах, с детства умеют лазить по скалам, как ящерицы. Когда охрана обнаружила остывшего слугу, и поднялась суматоха, мальчишка выждал ещё немного времени. Убедился, что двери и в камеру, и в коридор никто не запирал. И выбрался через кухонное окно, проколов закрывавший его пузырь щепкой. Той самой. И ещё полдня лежал в стогу сена под стеной, дожидаясь удобного случая, когда на площади не останется ни единого человека в коричневых рясах. И только после этого, когда почти совсем стемнело, добрался тайными углами до дома деда. Рассказав о том, что видел и слышал за всё то время, что его держали взаперти.

Нам, тем, кто бывал в подземельях бывшего Шлезвига, это было не в новинку. Но город, населённый простым и честным людом, к такому готов не был. И рванулся мстить. Напоровшись на бо́льшее зло. В месте, где зла совсем не ожидали.

– В домах вокруг собора остались люди? – спросил Всеслав, когда закончился доклад Нильса, под конец едва не начавшего задыхаться от ярости. И голос, которым был задан вопрос, был снова начисто лишён каких бы то ни было эмоций.

– Наверное, – растерянно отозвался наместник, глядя на то, как глаза руса-Чародея будто начали светиться жёлтым, как у волка или филина. Или это отблеск одного из факелов отразился?

– Рысь. Взять воинов из местных, кто знает город. Скажи мне, что ни в одной из построек на пять перестрелов вокруг нет ни единой живой души. Обычных перестрелов, не наших, – велел великий князь. Не глядя на воеводу. Который кивнул и пропал во тьме, хотя вот только что, мгновение назад, стоял в гуще людей рядом со Всеславом. На месте его тут же появился хмурый воин с белыми волосами и лицом, будто сшитым из кусков.

– Пять перестрелов? – хриплым, сдавленным голосом переспросил непонятно у кого Хаген.

– Да. Не меньше, – ровно ответил Чародей, продолжая изучать что-то, видимое, наверное, одному ему там, где в темноте стоял, неразличимый для прочих, собор Святого Николая.

– А от пристаней до собора сколько? – своевременно уточнил Крут. И зашептал что-то на ухо стоявшему рядом Яробою.

– Да пару сотен фодов будет, – растерянно ответил Нильс.

Память Всеслава быстро подсказала, что датский фод – это два алена, каждый из которых был короче нашего аршина на пядь. Удивительно, но эта метрическая ахинея как-то сама собой перевелась и сконвертировалась для меня в метры. В двести сорок метров, если быть точным. И это расстояние попадало в ту зону, которую сейчас в ночи Рысьины освобождали от мирного населения.

– Крут, пусть лодьи отвалят от причалов, – повернулся Чародей к морскому демону.

– Уже, сразу, – улыбнулся тот, выдав привычную фразу Гнатки, которая ему так всегда нравилась. Яробоя рядом не было, зато от воды уже слышались какие-то отрывистые команды. Вот только в улыбке руянина ничего хорошего не было. Акулья такая получилась у него улыбочка, людоедская.

– А чего ждать-то, Свен? – однорукий обратился к конунгу, бывшему и нынешнему руководителю, словам и мнению которого за долгую жизнь привык доверять полностью, безоговорочно.

– Так он сказал же, – отозвался датский король. – Падь или топь. Но скорее всего паль, – и лицо его вдруг стало очень похожим на Крутово.

– Нильс! Стариков, баб и детей – в лес. Воев отвести от собора на четыре сотни фодов. Прочих – на пять, не меньше. Но перед тем, как отойти, пусть наберут в каждом дворе по две-три бочки воды. И сложат на видном месте багры!

– Да что будет-то? – непонимающе переспросил наместник, глядя на Свена, которому привык доверять. В его голосе и на лице сочетались непонимание и тревога.

– Пожар. А ещё гром и молния. У Всеслава по-другому не бывает, – уверенно сказал конунг. – За работу!

Небо на востоке начинало розоветь. Несмело, робко, по одному пробивались сквозь отступавшую тьму лучи Солнца, что продолжало свой вечный ход по одному и тому же неизменному маршруту. В наречиях разных народов его именовали разными, пусть и часто очень похожими словами. Но священная любовь и уважение к светилу, дарующему жизнь, свет и тепло у всех были одинаковыми. Кроме, пожалуй, тех нелюдей, что таились от него по пещерам и подвалам, творя зло и бесчинства. Будто стыдясь или опасаясь показывать такое средь бела дня.

Нильс отчитался, что во дворах подготовлен запас воды и разложен инвентарь, каким можно будет при необходимости растаскивать горящие брёвна. Он, кажется, перестал сомневаться во всемогуществе странного иноземца, которого сам король называл братом. И просто привычно чётко выполнял поставленные задачи.

Стало уже светлее, когда в дальнем конце улицы показалась группа нетопырей во главе с воеводой. Они выбежали из-за угла высокого дома и припустили к нам бегом. Вожди и воины, стоявшие в ожидании, дёрнулись, как от удара, когда от бегущих донёсся плач. Детский.

Гнат подбежал первым. Он умел бегать так, что мог соревноваться со степными и фризскими скакунами в выносливости, но сейчас дышал так, будто прискакал сюда на своих двоих от самого Юрьева-Северного. И лицо его, обычно или невозмутимое, или хитрое, меня очень насторожило.

– Дети, Слав. Пятеро. Из окон их сбросили. На крюках. Один сорвался да к нам рванул. Чудом стрелами не посекли. Глянь, кровью исходит малец! – выпалил он, задыхаясь. Бесстрастный, как сама смерть, и страшный, как она же, сейчас он совсем не был на себя похож.

– Набор! – гаркнул я. И справа тут же развернулась под руками Вара наша военно-полевая скатка, явив охнувшим и отпрыгнувшим в стороны матёрым воинам блестевшие на поднявшемся ещё выше Солнце инструменты. Вид которых по-прежнему многих пугал до дрожи. Даже до того, как я начинал ими работать.

Захлёбывавшегося от плача мальчишку лет десяти притащили на сцепленных руках двое из Титова десятка. И лица их были на Рысьино похожи очень. Это кем же надо быть, чтобы творить такое, даже зная, что выбраться вряд ли удастся? Зачем добивать жертв, зачем столько жестокости? Наверное, поступки лихозубов не стоило мерить обычной, привычной, человеческой меркой, но у меня другой не было. И такое столкновение с мировоззрением, радикально, полностью противоположным моему врачебному, потрясало. Видимо, на это и был сделан расчёт.

На лице мальчишки были кровоподтёки и царапины. А на боку кровила длинная рваная рана. Поверхностная, как ни странно. И края её показались мне для рваной какими-то необычными, но мысль эту додумать я не успел. Левой рукой распахнул на тощем тЕльце грязные лохмотья, а правой собирался послушать пульс на сонной и поднять веко, проверить реакцию на свет. Но не успел.

Стонавший и всхлипывавший от боли мальчик распахнул глаза. Зрачки в которых были еле различимы. И с неуловимой змеиной скоростью дёрнул головой. Из-за тонких, бледных, искусанных в кровь губ выскочили блеснувшие в лучах невозмутимого вечного Солнца змеиные клыки.

И впились в кисть над старым белым шрамом.

Глава 5
Чародеева плата

Промелькнуло что-то перед самым лицом, обдав тугой волной ветра, блеснуло, плеснув острым холодом, удивило нежданным сейчас свистом хищного тяжёлого железа. Взмыла-взмахнула, как алый хвост гордого горластого кочета, кровь. Много крови.

В ушах стоял гул. Наверное, при желании можно было разобрать слова надрывных криков. И даже узнать голоса́ тех, кто кричал. Но желания не было. Ничего не было, кроме чёрной, тяжкой, нутряной боли.

Павел Петрович. Так звали того полковника в погонах старлея на выгоревшей добела гимнастёрке. Мы с ним встречались там ещё не раз. И говорили. О многом.

Он появлялся в Кабульском госпитале с конвоями и санитарными бортами. Он сопровождал молчаливых героев, которым мне нужно было сохранить жизни. И орал, требуя и угрожая, лишь однажды, в самую первую нашу встречу. До той поры, пока я не взорвался в ответ матом, пообещав выставить его пинками из оперблока, если не заткнётся и не перестанет мешать работать мне и моим людям. И пусть радуется, что руки уже в перчатках, а то бы точно уже давно по морде получил. Неизвестный тогда полковник моментально замолчал, бросив профессионально внимательный взгляд на меня. И второй такой же, на стоявшую за моим плечом жену. Молча хмуро и отрывисто кивнул своим и вышел последним за ними.

Тогда, в тот день, был и ещё один случай. На восьмом часу операции в зал вошли двое: один с камерой, компактной, с буханку чёрного размером, явно не советского производства, и второй с микрофоном. Тот, второй, начал с порога вещать первому что-то про ошибку планирования операции, в результате которой погибло несколько сотен советских солдат, а оставшихся «прямо сейчас, передо мной, спасают афганские врачи, валящиеся с ног от усталости». Больше сказать ничего не успел. Потому что вылетел из дверей спиной вперёд, разевая рот, уронив микрофон. Прямо в руки подоспевших злых коллег полковника. Молча. После того моего удара ногой в живот говорить и даже дышать он не мог довольно долго. Руки я привычно держал поднятыми вверх. В правой была игла в зажиме. В крови были обе.

– Больно это, доктор. Больно. Кажется, будто его боль твоей становится. Знаешь, бывает, как в том кино: вот пуля пролетела – и ага. А ты будто физически чувствуешь, что в тебя, в тебя та пуля ударила. Только живёшь почему-то. Он лежит, спокойный, тихий. А ты стреляешь, бежишь, снова стреляешь, падаешь, опять стреляешь. Мёртвый. Не весь. Но с того не легче, – сухим и колючим как ветер-афганец голосом говорил Павел Петрович. После двух кружек спирта сохранивший совершенно не поменявшийся холодный блеск в глазах. Без эмоций. Без изменения мимики или тона. Как мёртвый.

И я только сейчас его понял.

Железные клыки лихозуба, вцепившиеся мёртвой хваткой в кисть правой руки чуть выше старого белого шрама. Теперь уже точно мёртвой хваткой. Глаза с крошечными зрачками, только что полыхавшие змеиной ледяной злобой, погасли. В отрубленной голове, висевшей на руке. На твёрдой, вытянутой вдоль прямого как струна тела, руке Янки Немого.

В страшно и непривычно медленной последней пляске подёргивалось тощее тело ядовитой твари. Как тот самый кисель, медленно, словно нехотя плескали струйки алого из обрубка шеи. Топтались вокруг чьи-то ноги. А я смотрел на друга-латгала, что в который раз спас жизнь великому князю. И теперь мою. Ценой своей.

Солнце смотрело на нас точно так же, как и мгновение назад. Для него не изменилось ничего. А рядом со мной умер ещё один человек. И на этот раз это оказалось гораздо, несоизмеримо больнее. Я смотрел, как отражалось в его глазах, впервые на моей памяти раскрытых так широко и как-то по-детски наивно, ясное, прозрачно-голубое чистое летнее небо. Оно было одно цвета с ними. Только вот вечное ясное Солнце в них больше не отражалось. На изуродованном давным-давно лице застыла тень счастливой улыбки. Последний раз я видел на нём такую, когда Домна принесла весть о том, что у меня родился сын. Смотреть на это было невыносимо.

Неловко, на четвереньках, я продвинулся чуть вперёд, сдвинув дальше влево тело мелкой смертельно ядовитой твари.

– Прости, друже, что не уберёг. Прости, – два наших голоса, глухих, шелестевших сухой палой листвой, оборвали все звуки вокруг. А нам со Всеславом вдруг впервые стало невозможно, непередаваемо тесно внутри. Из-за полыхнувшей ужасом лесного пожара лютой багрово-чёрной ярости. Которая грозила и, кажется, могла выкинуть из тела обе наших души́. На то, что случилось бы потом, я смотреть не хотел и вряд ли смог бы.

Протянув удивительно твёрдую руку вперёд и чуть вправо, я закрыл навсегда глаза мёртвого друга. В которых уже не было ни Солнца, ни жизни. Посмотрев на свои пальцы, увидел на них кровь. Её, оказывается, тут много было. Но мозг будто отказывался замечать.

Повинуясь какому-то внутреннему приказу, древнему, невероятно древнему даже для Всеславовой памяти, я провёл мокрыми пальцами по нашему лицу, сверху вниз. Будто скрепляя клятву. Или подписывая договор о мести, заключённый с освобожденной душой друга. Воина. Героя.

– Уводите своих.

Сейчас в голосах наших, по-прежнему звучавших в унисон, не было ничего. Ни боли, ни угрозы. Так равнодушно могла бы говорить, пожалуй, только сама Смерть.

– Помощь нужна? – князь, конунг и ярл выдохнули это в один голос, хором.

– Нет. Это наша тризна. Уводите людей. Прости за город, Свен.

– Я дарю тебе его, брат. Ян был хорошим воином. Перкунас удивится, увидев его в своих чертогах не на коне, не в лодье, а с целым городом впридачу. Под вой поверженных врагов, – старый датчанин говорил торжественно и твёрдо. – Богам сегодня будет весело.

– И жарко, – кивнул Чародей, вставая и выпрямляясь в полный рост. Не оборачиваясь на людей за спиной. Глядя на крест на крыше собора. Без злобы или ненависти. С одним лишь смертельным равнодушием.

Мы шли улицей. Слева Вар, справа Гнат. Позади – два десятка нетопырей, молчаливых и хмурых куда хуже обычного. Остальные Рысьины демоны растворились между постройками, выслушав приказы. Которые прозвучали после того, как положили Яна на чистое и сухое место, с трудом согнув в локтях его одеревеневшие руки так, чтобы меч, на котором начинала подсыхать и коричневе́ть змеиная кровь, лёг на грудь, остриём вниз.

Рибе был оцеплен в три кольца. Облавой руководили Гнатовы. После той смертельной ошибки вагров и датчан, слушали их беспрекословно. А о том, где выходили и где могли выходить из-под земли тайные норы лихозубов, поведал Нильс. Оглядываясь на замершего каменным изваянием Всеслава с сочувствием и страхом.

Возле са́мой площади из ворот вышел Ян Стрелок. Оглядел нас, подходивших молча, с одинаковыми лицами.

– Кто?

Он спросил, кажется, зная ответ наверняка. И явно не хотел слышать имя. Потому что сейчас, в эту самую секунду его земляк, друг, брат был ещё живым. Пусть и только для него.

– Янко Немой, – не своим голосом ответил Рысь. Он знал, что этими словами сейчас причинял му́ку старшине стрелков. Но сделать или исправить уже ничего было невозможно.

В одном чудесном старом фильме про лётчиков была точь-в-точь такая же сцена. И боль в глазах взрослых воевавших мужчин там была точно такая же.

Она исказила лицо латгала на миг. На мучительно, нестерпимо долгий миг. А следом за этим мигом нас, чьими глазами смотрела сама Смерть, стало на одного больше.

Ян поднял взор к ярко-голубому небу, которое наверняка видел сейчас бесцветным, серым, как и мы. И заговорил что-то на своём. Губы шевелились с заметным трудом, голоса почти не было слышно. Всеслав скорее по движениям, чем по звуку понимал, что один воин предупреждал Бога о том, что в гости к нему вот-вот поднимется другой воин. И просил принять того ласково, как родича, заслужившего лучшей доли. И обещал богатую жертву. Небывало богатую. Когда слова закончились, кулаками в грудь напротив сердца ударили одновременно мы все. Принимая эту клятву и деля её на всех, близких и далёких, видимых и невидимых. Как и до́лжно воинам, давно ставшим друзьями и братьями.

– Пусть выйдет та гадина, что прислала ко мне своего мелкого червя.

Всеслав выходил из-за угла терема, появляясь на виду у собора, ставшего змеиным клубком. Или бывшего им уже давно. Голоса наши звучали всё так же, слитно, едино, и слышны были наверняка далеко.

Гнат только поморщился, услышав приказ. Но, зная друга дольше прочих, не сказал ни слова. Потому что в словах уже не было ни надобности, ни смысла. Ни в чьих, кроме Чародеевых, что летели над соборной площадью.

Храм снова огрызнулся стрелами. Вряд ли Святой Николай одобрил бы подобное поведение своих слуг и учеников. Да только в соборе наверняка сидели те, кто почитал хозяином и учителем совсем не его.

Свистнувшие клинки, княжий и один из Рысьиных, сбили стрелы. Осторожно, с умом, так, чтобы обломанные наконечники не прилетели в лицо. Латные рукавицы и кольчуга берегли тело и ладони. Из церкви стреляли и залпами, и по очереди. Но с одним и тем же результатом. Точнее, без всякого.

– Я последний раз позволяю тебе, гнида, выйти ко мне самому, – для того, чтобы сбить дыхание, князю надо было махать руками гораздо дольше.

– Зачщщщем? – свистящее шипение прозвучало, кажется, из всех окон разом.

– Чтобы сдохнуть первому и быстро. Иначе смерть будет долгой.

– Ты хочешшшь напугать меня болью, ссссмертный? – я прямо как наяву видел мерзкую змеиную ухмылку говорившего. Не имея никакого представления о том, как выглядел тот, кто там шипел из собора. Но это не имело ни малейшего значения.

– Я предупреждаю. Я, Всеслав Полоцкий. Тот, кто впервые за сотни лет из живых и здоровых убивал ваших ворлоков, пристов и магистров. Это скучно. Может, с тобой веселее будет, трусливый северный червь, маг Хайд?

Слышно было, как кричали что-то шведы далеко на реке. Как лаяли, захлёбываясь, собаки в лесу, которых тоже забрали из города. Как взволнованно, высоко, но негромко спросил о чём-то кто-то за стенами собора. Но в остальном над площадью висела тишина. Стоял, чуть разведя в стороны отцов и Гнатов мечи, Всеслав. Видя, казалось всё вокруг и позади себя. Или чуя.

– Кто⁈ Откуда ты знаешшшь⁈

– Выйди, мразь. И я провожу тебя к тем, кто мне рассказал о тебе. В аду будете выяснять, кто из вас главнее. Здесь, на моей земле, вы все – черви.

– Это не твоя земля, руссс! – после скрипа и скрежета явно тяжёлых засовов, одна из высоких воро́тин приоткрылась и выпустила на белый свет шипевшего.

Высокий, статный, со Всеслава ростом, он был лыс, бледен и сух. Но наверняка быстр по-змеиному. И подпускать его близко было опасно.

– Моя, тварь. Мой брат, великий конунг Свен Эстридсон, подарил мне этот город.

– Как ты прошшшёл Шшшлесссвиг? – он двигался плавно, с какой-то нечеловеческой, пугавшей грацией. Будто проскакивая-пропуская один-два аршина, появляясь всё ближе, чем должен был бы.

– Нет больше Шлезвига.

– Шшшто⁈

– Всссё! – не удержался Чародей. – Нету, говорю. Был город – и нету. Бывает такое. Или латинян многие тыщи полезут в чужую страну непрошеными, и тоже пропадают. Почти все. Только го́ловы их потом покаянные домой приносит течением. Так и Шлезвиг. От магистра Джаспера, которого там Гаспаром на франкский лад зачем-то звали, привет тебе.