Текст книги "Воин-Врач V (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7
Сводки с невидимого фронта

Они рассказали нам всё, что знали, и то, чего не знали. Умение Ставра и Гната примечать незначительные, вроде бы, детали и вытягивать из них, пустых, казалось бы, и никому не важных, тайные сведения невообразимой ценности, восхищало нас со Всеславом. Самих же нетопырей, патриарха с волхвом и иногда принимавших участие в следственных мероприятиях представителей дружественных спецслужб поражало умение Чародея причинять подследственным боль такой силы, что те и впрямь начинали не просто говорить – петь. Правда, довольно однообразно. С подвывом. Взахлёб.

Первый лихозуб, прист Шэдоу, дьяк Тень, по-нашему если, запирался долго. Минут пятнадцать примерно. А потом запел, но с былинами и сказаниями Леси или Буривоя песенка его отвратительно страшная ничего общего не имела.

Когда-то очень давно, ещё до титанов с зевсами, пришёл к людям Бог, велев слушать и почитать Его, подарив взамен знания. Многие. Частью даже излишние. И тех, кто преуспел в исполнении приказов и приношении жертв из чужих и своих племён, приближал к Себе, наделяя знаниями ещё бо́льшими. Отвратительнее прочих.

С тысячелетиями выстроилась у слуг его незыблемая иерархия, строжайшая дисциплина. Сла́вы-слэйвы, рабы, подчинялись ворлокам, колдунам. Те слушались при́стов-священников. Которыми командовали магистры. Их направляли маги. А над всей этим чёрным клубком высилась загадочная фигура Архимага. Выше которого был только Бог и его ближние слуги, имена которых знал только верховный и пять-семь обычных магов ближнего круга. Они могли вызывать безымянного, что случалось в истории крайне редко и завершалось непременно чем-то очень, Очень страшным. Могли призывать и его иерархов, это бывало чаще. Последствия появления в мире демонов были менее катастрофическими: мо́ры-эпидемии, голод года на два-три, пожары, сметавшие необъятные леса́ и наполнявшие воздух вонью, гарью и пеплом, неустранимыми ни ветра́ми, ни ливнями. Баловство по сравнению со взрывами огромных гор, заливавших каменным огнём целые страны. С провалами в земле, что тянулись до самого Пекла, куда тысячелетиями приходилось бросать живых людей, чтобы Бог не злился, не тряс и не рвал земной покров дальше. С появлениями новых молодых Богов, битвы и войны между которыми забавляли старого.

Шэдоу при рождении мать назвала Джейкобом, в честь святого праведника, мечтая о том, что сына будет ждать жизнь сытая и безбедная, как у аббатов и монахов в соседнем монастыре. Джейкоб убил её по воле магистра Виспер, чтобы вознестись над ворлоками и стать пристом.

Лица «следственного комитета» приняли и сохраняли каменные выражения где-то с первой трети этой чёрной исповеди. Всё реже осенял себя крестным знамением отец Иван, покрывавший значками и символами скорописи берестяные листы, один за другим. Всё реже стучали глухо друг о друга привески-обереги за пазухой великого волхва Буривоя. Первыми же из всех присутствовавших надели и не снимали маски скорбных демонов оба нетопыря. В тот самый миг, когда я выделил-таки на живом и презрительно молчавшем лихозубе ветви тройничного нерва. Лицевой и ушно-височный. И привязанный ремнями к столу змей нарушил свой высокомерный обет молчания.

Я честно сопротивлялся до последнего. Но доводы Всеслава были бесспорными. Новый противник был явно опаснее германцев и латинян. В первую очередь тем, что мы про него не знали ровным счётом ничего, а он, судя по записям на коже и бересте, не только отлично ориентировался в наших землях, но и слишком многое ведал о семье князя, привычках и слабых местах. Да, их было не так много, но они были. Враг, которого не ограничивали рамки морали, стыда, сочувствия, хоть чего-то человеческого, методично планировал и осуществлял убийства на Руси с давних, незапамятных времён, стравливая между собой соседние племена. И вот добрался до Всеслава, собираясь казнить всю его, а теперь и мою, семью.

На определённом этапе нашего с князем внутреннего диалога, образ мраморного старика-Гиппократа в моей памяти, выглядевшего точно так, как гипсовый бюст в институте, нахмурился, почесал курчавую бороду и пробурчал: «Ладно. Я освобождаю тебя от принесённой клятвы, ибо боль одного спасёт жизни тысяч. Да, это суждение далось трудно. Но опыт обманчив, а случай быстротечен. Добудь знания для спасения своей земли, собрат-асклепиад. Навреди во благо!». «А дед дело говорит», – прослушав отца медицины, оживлённо согласился Всеслав. И я, вздохнув, взял скальпель.

Перед глазами сами собой возникли картины со стажировки в институте челюстно-лицевой хирургии, что на улице Вучетича. Давно это было, но новая старая память продолжала поражать яркостью и сохранностью воспоминаний. Твёрдость в руках была всегдашняя, привычная. А хорошо, надёжно зафиксированный пациент, как известно, в анестезии не нуждается.

– Будет неприятно, – буркнул я, приступая. Не лихозубу, конечно. Невольным зрителям. И не ошибся.

Тогда, на стажировке, нас учили лечить невралгию тройничного нерва хирургическими методами. Сложно, но можно, и помогает лучше, чем терапия. Многие из тех, кто лез на стену от мучительных, пронзительных болей невыносимой силы, плевали на косметические дефекты. Шрамы не шли ни в какое сравнение с избавлением от адских мук. Здесь же задача стояла совершенно обратная. Но я решил и её. Тщательно игнорируя тяжко блевавшего в углу пыточной, в которую превратилась операционная, Гарасима.

Прист Шэдоу знал многое. И делился знаниями щедро, откровенно, без утайки. В разных романтических книжках, помню, писали про сладостную боль, любовные страдания, сравнимые с оголёнными нервами. Официально заявляю – врали. Работа была очень похожа на труд сапёра, с той лишь разницей, что в случае ошибки ему оторвало бы руки и голову, а я рисковал потерять бесценный источник информации. Но как-то справился. Про то, что Боги помогли, не заикнулся даже Всеслав. Понимая, что мои действия их обрадовали бы вряд ли. Как говорила механическая девка за Лёшиным забором, бубня очередную книжку, «мы будем делать добро из зла, потому что больше его делать нам не из чего».

Мы сидели в той самой комнатке, откуда спустились в подвал. В полной тишине. Заглянувшая было Домна нахмурилась, глянув на непривычно бледного прадеда и Гарасима, на котором не было лица. На то, как они старательно отводили глаза от лица и рук Всеслава. Вышла и через некоторое время вернулась с «реанимационным» подносом. Только ни «во здравие», ни «за помин души» не сказала. Вару лишь шепнула еле слышно, выходя:

– Никого не пускай. Дай им отойти малость.

В звенящей тишине штаба Ставки это расслышал каждый. Не пошевелившись. До тех пор, пока Гнат, кряхтя по-стариковски, не поднялся и не потянулся за флягой. Ну да, мёртвым – мёртвое, живым – живое. У нас оставалось ещё слишком много дел перед завтрашней встречей с высокими гостями, кроме того, чтоб думать об остывавшем в зловонном подвале лихозубе.

– Отец Иван, – начал князь, когда старики хоть немного оклемались, – тебе задача: вперёд меня поговорить с тёткой Анной. Про тех тварей, что на её землях таятся, расскажи. Наверное, можно разом ляха и чеха позвать, чтоб не повторять по три раза. Ты точно слова нужные найдёшь, тебя учить – только портить.

– Добро, – кивнул патриарх, перекладывая исписанные кругом берестяные листы, отбирая те, что, видимо, содержали нужные сведения, в части, как говорится, касающейся.

– Буривой, тебя прошу сперва с северянами поговорить. Им тоже будет интересно про тех аббатов узнать. И про то, кто и где их родичей умучал. Так скажи: «Всеслав на остров тот доберётся обязательно. И будет рад хорошей компании из добрых северных воинов и мореходов. А ежели найдём чего – поровну поделим, по-братски». Глядишь, и прокатят нас до змеюк подколодных на своих драконьих корабликах. Через земли Генриха гулять напрямки нам рано. Пока.

Раздавая поручения, Всеслав задумался крепко, не заметив, как вскинули при этих словах на него взоры советники. И продолжил:

– А после них – половцы. С Хару я завтра сам поговорю, но нужно, чтоб он хоть половину ночи да начало дня об этом подумал. Поэтому Гнат Байгара приведёт, а ты перемолвись с ним с глазу на глаз.

Фырканье Рыси и сдавленный низкий звук, изданный Гарасимом, заставил князя вынырнуть из размышлений.

– Чего? А. Ну да, не подумав ляпнул, прости.

Назвать так планируемое совещание тайного советника великого князя русов с главой тайной службы великого хана половцев, у которых на двоих было ровно два глаза, было, конечно, не очень политкорректно. Хорошо, что в этом времени в плане чувства юмора было попроще.

Отсмеявшись вместе со всеми, Чародей подчеркнул отдельно:

– А насчёт завтрашнего нападения – ни полслова чтоб никому. Не надо им знать, что опасность близко, всю игру нам поломают. Сами сыграем, без помощников. Хотя, знаешь что, Гнатка? Сделай, чтоб я вечером на гульбище или на дворе где-нибудь Хагена увидел. Тоже совершенно случайно, как у тебя случается.

На грянувший снова смех заглянула Домна. И прикрыла дверь, пряча на лице ту самую тёплую улыбку успокоенной хозяйки и матери.

С Хагеном, что рыскал по двору, ища того, кто же это позвал его по имени противным голосом, сговорились быстро. Взрывному шведу вполне хватило туманных намёков, что, мол, знак нам был, сердце вещует, душа не на месте – в их краях к прозрениям и предчувствиям относились ещё щепетильнее. Точку же поставила твёрдая гарантия того, что за поддержку по ситуации князь русов принародно подтвердит его право на громкое прозвище «Тысяча черепов». Земляки отнеслись к этой кличке скептически, заподозрив Рыжебородого в, так скажем, привычном ему некотором приукрашивании действительности. Кипучая шведская натура бурлила и клокотала, не в силах снести оскорбления недоверием. Зря что ли он с командой столько времени потратил, собирая по льду Днепра и берегам запчасти папских посланников? Зря валандался в холодной воде, вытягивая из-подо льда тела тех, кого не хватило для ровного счёта? Зря отпаивал своих потом три дня всеславовкой, чтобы отбить и память, и желание назвать ярла «Ледяным Мясником⁈ Нет, прозвище тоже неплохое, конечно, но мясников в их краях было – через одного, а вот так, чтоб прямо 'тысяча» – не единого. Хорошо хоть, денег тратить не пришлось – щедрый Чародей, как и обещал, оплатил победителям все расходы и банкеты. Грех не помочь такому честному колдуну!

Поэтому шведский новый король даже спрашивать не стал, с кем именно придётся биться. Во-первых, это недостойно. А во-вторых, ему, кажется, и впрямь было наплевать. Наверное, из-за таких и ходили даже в моём времени легенды о совершенно бесшабашных викингах. Подобное наплевательское отношение к инстинкту самосохранения, пожалуй, только усиленным пожиранием мухоморов и можно было объяснить. Но в трусости и подлости его точно нельзя было заподозрить. А что приврать любил – ну так у всех свои недостатки, как говорил в старом кино один невозмутимый миллионер.

О том, что возможно нападение, Всеслав честно предупредил всех гостей. И о том, что вокруг стола, в толпе и на крышах будут его люди. Не стал отказываться и от предложений помощи – Рысь тут же перезнакомился, уже вполне официально, со всеми коллегами и быстро вместе с ними же покинул зал. Пример Чародея и твёрдое обещание того, что его семья, и жена, и дети, будут рядом, убедили гостей не оставлять в теремах и своих. Про то, с кем именно предстояло встречаться, правители не спрашивали. Князь тоже с рассказами о лихозубах не лез. Нам с ним и одного замученного до смерти хватило за глаза.

Тех, кто носил на левой ступне клеймо в виде змейки, допрашивали Гнатовы. Мы со Всеславом участвовали в беседах с тремя основными игроками, бабой и двумя карликами. Эта троица оказалась широко известной в западных землях, там про них ходили ужасающие легенды, ими пугали детей, даже не зная имён и лиц. Вполне заслуженно пугали, надо сказать. Тех грязи и кошмара, что хлынули из них, когда за работу снова пришлось браться мне, хватило бы и взрослым. Как шутил, помнится, знакомый полковник-«каскадёр», рядовая боевая задача этой тройки тянула на четыре расстрела, два повешения, гильотину и электрический стул. Только нам, слушавшим вывших тварей, было совершенно не до смеха. Зато у патриарха появилось гораздо больше записей, какими стоило бы поделиться с союзниками. И предстояло. И не только с ними.

Тётушка Анна, пусть и вполне впечатлившись демонстрациями слаженных действий ратников нескольких стран, что даже языка друг друга не знали, но работали, как пальцы одной руки, про готовность или хотя бы возможность участия в нашем союзе франков ничего не сообщала. Ну и Всеслав не настаивал. Но добытыми из мерзкой троицы сведениями поделился. Там были важные, среди которых Гнат особо выделил прямую угрозу Филиппу Первому, де-юре королю Франции, сыну Анны Ярославны. Было и то, что с очень неожиданной стороны «подсвечивало», как говорили в моём времени, череду несчастий на землях Рауля де Крепи́, нынешнего неофициального мужа тётушки. Человека властного, могущественного, бесстрашного и богатого настолько, что мог себе позволить при живой жене жить со вдовой короля, и плевать хотел и на французскую богему, и на всех на свете пастырей и архиепископов.

Рысьин расчёт сыграл безошибочно. Узнав страшные в своей правде вещи о том, кто и как собирался уничтожить её любимых мужчин, тётя зашипела хлеще лихозуба такие слова, каких ни один из островных змееглазых не знал точно. Ставр и Буривой, мастера и светочи русской площадной словесности, смотрели на разошедшуюся не на шутку младшую дочь Злобного Хромца с восторгом и восхищением, явно запоминая причудливые речевые обороты. Выдохшись, тётка пообещала Всеславовой армаде (так и сказала, показав себя не только знатной матерщинницей, но и мудрой, вполне под стать покойному отцу) дармовые заходы и швартовки во всех французских портах, беспошлинную торговлю и любое содействие в богоугодном деле. Делом тем было сравнять с землёй или сжечь дотла – не смогла определиться, – Кентерберийское аббатство. Мы со Всеславом в очередной раз отчаялись понять извилистую женскую логику.

В целом же инцидент с карликовыми и полноразмерным лихозубами сыграл только на́ руку. С тётями, что с Анной, что с Анастасией, что с Елизаветой, сговорились вполне мирно, полюбовно даже, можно сказать. За наше подтверждённые согласие принимать участие в защите их рубежей и поддержку военной и колдовской силой они твёрдо обещали, причём письменно, проследив, чтобы сыновья и пасынки не перепутали, где автографы ставить, полное миролюбие и максимальное торговое благоприятствование. И всяческую личную поддержку. Что, кстати, не удивляло. Очередные выкладки Глеба, в том числе с острогами и крепостями, набитыми золотом русов, что должны были уже этим летом появиться в Скандинавии, Польше, Богемии, Венгрии и Югославии, давали понять предельно ясно: дружба и сотрудничество с живым Чародеем значительно, непередаваемо выгоднее, чем те жалкие гроши, что предлагали за помощь в его убийстве император Генрих Четвёртый и папа Григорий Седьмой. Да, тот самый, что сдал всю партию своих шпионов, клянясь в беспросветной дружбе. Политика – дело такое, хуже Гнатовой службы. Вот уж точно где никому верить нельзя было.

С северянами же под самый вечер, уже после едва не пошедшего псу под хвост городского застолья, после череды допросов и повторных допросов, нарядились капитально, вполне в духе тех посиделок после победы на Александровой пади. Дошло до того, что, положив на пол карту, взялись прокладывать кратчайший путь к той самой новой и богатой земле, о которой зашёл разговор во Владимире-Волынском. На полу было значительно удобнее, и нам, и Шарукану, заглянувшему на дикий рёв, с каким Свен, Олав и Хаген исполняли свои бандитские народные песни-саги.

Мы со Всеславом держались молодцами и даже вышли из комнаты на своих ногах. Правда, кажется, на четырёх, но это не точно. И на крыше сидеть мне в ту ночь не довелось – князь рухнул на ложе, как подрубленный, захрапев, кажется, ещё в полёте. Трудный выдался денёк, что и говорить. Дарёна, укрыв мужа, поправив изголовье так, чтобы храп стал чуть менее громоподобным, обняла его, устроив поудобнее живот и положив узкую ладонь с изящными пальцами на широкую Чародееву грудь. На тот самый старый шрам напротив сердца, с которого всё и началось.

Глава 8
Между делом

За те четыре дня, что длился наш саммит расширенного состава, мы со Всеславом, как говорил мой младший сын, «мощно прокачали» навыки переговорщиков, негоциантов и вождей крупнейших в истории мира международных анклавов. Ну, про крупнейших-то, может, Вратислав и польстил чуть-чуть. Но, глядя на карту, на которой он, горячась, странно напевно скрипя, шипя и пощёлкивая, как колодезный во́рот и транспортёрная лента одновременно, сбиваясь на родной чешский, показывал границы империи Александра Македонского, размахивая руками, было понятно, что именно чуть-чуть. И что прошло всего лишь немногим больше полугода с того времени, как великий князь русов взялся за наведение порядка в своих и близлежащих землях. Так что можно было с полной уверенностью утверждать, что ещё не вечер.

Тётушки, здраво оценив возможности племянника и, надо думать, трезво содрогнувшись, безоговорочно приняли предложенные правила игры. От них всех, по большому счёту, требовалось не так уж и много: помочь и поддержать властителей в своих землях, не дать им совершить непоправимых ошибок. И дать знать, если что-то пойдёт не так. Но почему-то сомнений в том, что Ярославовы дочери смогут сделать всё, как надо, не было. Вид и настрой у них были уж больно боевитые. Такие кукушки кому хочешь всю плешь проклюют.

Филиппа Первого Всеслав лично не знал, но по рассказам тёти Ани представлял его парнем разумным и ответственным, похожим, наверное, чем-то на Сашу-Шоломона, венгерского короля. Очень хотелось верить в то, что и он примет предложение о сотрудничестве и взаимопомощи от далёкого старшего брата. Пусть и двоюродного. С таким же, пока не знакомым, Раулем де Крепи, графом Валуа, Вексена, Амьена, Бар-сюр-Юб и много чего ещё, Всеслав тоже рассчитывал найти общий язык. Судя по сдержанным рассказам тёти Ани, сведениям отца Ивана, Буривоя, Ставра и лаконичным характеристикам датского короля, мужиком он был нормальным, воином храбрым и властителем мудрым и дальновидным. Не зря же его так обхаживали что папские архиепископы, что посланники императора. А островные змеемордые собирались убить. Вероятно, поняв, что сманить на свою сторону и получить официально возможность плодить своё гадское племя на его землях не выйдет. В общем, репутация жёсткого, авторитарного, пусть и со своими закидонами, правителя говорила в пользу Рауля. По крайней мере, Всеславу. Наверное, потому что его собственное реноме за кордоном было примерно схожим. Только похлеще, и весьма.

Взаимопонимание с северными вождями крепло и ширилось, во многом подкреплённое тем обстоятельством, что с памятных посиделок в поисках не существовавшей пока Америки князь вышел своими ногами, и не «по стеночке» или «вдоль плинтуса», а уверенно, вертикально, по-хозяйски. Ну, остальные участники того совещания, запомнили Чародеев исход именно так. И рассказали об этом на утро тем, кто лицезреть этого вечером уже не мог. Хаген с Хару тогда уже дружно пели какие-то воинственные песни, каждый – свою, но сидя в обнимку и качая головами в такт. Шведский рёв и половецкий рык, звучавшие в унисон, воспринимались очень неожиданно, я бы даже сказал, довольно спорно, но с другой стороны вполне могли считаться явным доказательством силы и мощи союзников. Перефразируя песню из моей старой памяти, «от северных тундр до южных степей – армия наша всех сильней». А когда утром, после бани, купели, ядрёного квасу и сытного завтрака Всеслав рассказал, что каждому правителю дарит здесь, в Полоцке, по богатому терему и отдаёт в вечное пользование по четыре лавки на торгу, взаимопонимание стало и вовсе беспрецедентным.

Разросшийся невероятно, а по большей части и выстроенный заново город, если и уступал Киеву и Новгороду в чём-то, то в глаза это не бросалось. Бросалось другое. Широкие, чистые и сухие улицы, непривычные для европейских и северных гостей. Вышки-каланчи, система оповещения о чрезвычайных ситуациях. Разделение территорий по функционалу: торговые люди жили отдельно от воинских и мастеровых. Это, в принципе, новинкой не было, но здесь, в Полоцке, удалось расселить всех так, чтобы избежать социального расслоения даже визуально. Районы-кварталы мастеров не были затрапезными рабочими окраинами, где приличным людям появляться не рекомендовалось. Они от других жилмассивов вообще ничем не отличались, кроме того, что кожевники, смолокуры, углежоги и прочие малоэкологичные направления размещались от центра дальше, с учётом здешней розы ветров. В том же Киеве ветер, дувший со стороны кожемяк, всегда приносил в богатый «белый» город напоминания о трудной судьбе пролетариата. Яркие такие, густые, аж глаза резало. А в Полоцке получалось так, что «белым» был весь город. Это было непривычно. Но людям нравилось очень. А паре возмутившихся было родовитых бояр «линию партии» очень доходчиво объяснил скучным голосом воевода Рысь. Мол, если не нравится что-то – выход там. Дверь за собой закрыть не забудьте.

Причалы вдоль Двины растянулись далеко, да по обоим берегам. По ночам сновали с одного на другой тучи лодок и челнов, перевозя к городским стенам товары и грузы с левого на правый. Но уже через несколько дней Кондрат обещал наладить понтонную переправу. Задумка родилась ещё в Киеве, после восхищённого просмотра лодейного балета на широкой реке, в результате которого появился на ровной водной глади небывалый плавучий «свадебный» мост. Плотник, насилу дотерпев до завершения народных гуляний, прорвался едва ли не с боем в Ставку, где тут же презентовал идею. Которую предсказуемо сразу зарубил на корню Ставр, будто проверяя своим извечным скепсисом уровень запала и энтузиазма в докладчике. Кондрат не подвёл, и на привычное «сроду такой дури нигде не делали» ответил, что теперь будут, причём все, а мы – самыми первыми.

Идея и впрямь выходила интересная: корабли разгружались по обоим берегам, а на торговую сторону товары привозили по мосту, ночью. Помимо ожидаемого роста товарооборота, планировались и специальные логистические преимущества. Глеб, только что не за рукав притащивший тогда прямо в Ставку заметно робевшую поначалу Одарку, быстро разложил и преимущества размещения складских терминалов на том, противоположном, берегу, и рост рабочих мест за счёт грузчиков-возчиков-экспедиторов. И про по́дати-налоги не забыл, конечно. Выходило очень нарядно.

Здесь, в Полоцке, планировали чуть иначе. Если в Киеве строили широкие и длинные лодьи, что вечером спускались по течению и выстраивались в «переправу», а утром выгребали обратно наверх и становились на прикол, то тут должно было выйти попроще. Череда лодок по брёвнам-по́катам съезжала с левого берега и вытягивалась во́ротом-лебёдкой на правый. А утром уезжала обратно, когда тросы-канаты начинали наматывать на колёса-катушки лебёдок с другой стороны. Получалось ещё быстрее и ещё дешевле, да и ширина Двины с Днепром ни в какое сравнение не шла, конечно.

Подобных нововведений, вызывавших у Ставра непременную изжогу в начале и изумлённый взлёт бровей в конце презентации, было много. И каждое из них в самые сжатые сроки разлеталось по нашим и сопредельным союзным землям. Повышая удобство работы, индекс удовлетворения в массах и количественные объёмы золота и серебра в великокняжеской казне. Ясно, что сохранять в тайне принципы работы очевидных вещей долго не получилось бы, но пока все эти, как говорил мой младший сын, «плюшки» работали только у нас и только на нас. И, судя по сведениям Глеба и Третьяка, очень успешно.

В один из вечеров, совершенно случайно, родилась и ещё одна идея, шансы на реализацию которой выдала моя старая память.

Ключник мимоходом пожаловался, что новгородцы опять задрали цены на соль. Болеслав, услышавший этот, как в моё время сказали бы, стратегически важный инсайд, тут же напрягся, пообещав оставить для Руси и союзников прежние расценки. Судя по лицу его, германцам и итальянцам подобного альтруизма ожидать вряд ли стоило. Венгры тут же подтвердили, что «своим», «нашим», тоже продолжат продавать по старым ценам. Шарукан молчал, явно обдумывая полученную информацию, но выводами делиться не спешил. А Всеслав, глянув в мою память, затребовал карту.

Давние, сто раз, казалось бы, забытые выпуски «Клуба кинопутешественников», обрывки читанных когда-то статей и заметок и просто надписи на пачках с белым и серым порошком мелкого и крупного помола – все эти воспоминания в один голос вызывали удивление. Как это так: на территории Белоруссии – и покупать соль из-за тридевять земель? Я помнил, что крупнейшими месторождениями были Мозырское и Старобинское, но в первом добыча велась каким-то хитрым способом: воду под давлением загоняли в скважины-штреки, откачивали наверх и там уже выпаривали рассол. С глубины не то семьсот метров, не то полтора километра. Не наш, словом, вариант. А вот на Старобинском пласты залегали не то на двух, не то на трёх сотнях метров. Тоже не пустяк, а по нынешним навыкам развития горного дела, в особенности в отсутствии гор, и вовсе на грани невозможного. С той, обратной от нас, стороны этой грани. Но у нас имелся козырь, туз в рукаве. Несколько пудов прекрасного, взрыво– и огнеопасного козыря.

Но для начала на карте обозначили известные уже точки, откуда соль попадала к нам. Земли поморов, где новгородские князья инвестировали в промысел солеваров приличные деньги уже второе или третье поколение. Величко на ляшских землях, богатое месторождение каменной соли, делавшее Болеслава потенциально очень богатым человеком. Солеварни на берегу Русского моря, де-юре находящиеся на болгарских землях, но фактически принадлежавшие и контролировавшиеся половцами. Озеро Баскунчак, где соль добывали тысячелетиями, но последние несколько лет тоже под контролем степняков. Пока Всеслав ставил на карте две последних пометки, лицо Шарукана темнело, теряя привычную невозмутимость. Сам же князь продолжал вымерять пальцами расстояния, думая о чём-то своём, и на метаморфозы, происходившие со Степным Волком никакого внимания не обращал до тех пор, пока не кашлянул, не выдержав сгущавшегося напряжения, Рысь.

– Ну что опять? – недовольно поднял глаза от карты Чародей. И сразу всё понял, притом правильно. – Брат, я не полезу ни в твои дела, ни на твои земли, ни тебе в карман. У нас есть договорённости, а я был и остаюсь хозяином своего слова. Но то, что новгородцы или кто бы то ни было могут позволить себе по собственному желанию устанавливать цены на соль по всей нашей земле на восточном краю, мне не нравится. И не потому, что я очень жадный до денег и власти – мне всего хватает. Просто если соль станет стоить ещё на гривну дороже за полпуда, её не сможет купить треть семей. Не смогут заготавливать мясо и рыбу, начнут болеть и умирать. Вот это, Хару, мне не нравится совершенно.

Светлые брови хана понемногу начинали расходиться от широкой переносицы.

– А цены на всех наших землях мы сделаем одинаковыми, ну, хотя бы примерно. Ясно, что возле солеварен она будет ниже, чем в трёх седмицах пути. Но такого, чтоб, скажем, в Новгороде цена была одна, в Чернигове другая, а в Киеве третья – такому не бывать. И не важно, откуда придёт товар, от тебя, от Болеслава или будет добыт на моих копях.

– На твоих? – выделять главное – важнейшее качество, что для вождя, что для воеводы. Переспросили, уточняя, Рысь и Шарукан в один голос.

– Да, – совершенно спокойно подтвердил Всеслав. – Третьяк, найди людей, что в земляных работах сведущи. Не все же после постройки города разъехались?

– Не все, княже. Много ли надо? – ключник если и выглядел заинтригованным, то скрывал это очень умело, старая школа.

– Сотни, думаю, хватит. Подсобников там наймут, из местных. Им и науку передадут. Гнат, отряди своих в сопровождение и охрану. Пусть возьмут одного из мастеров наших неразговорчивых, да снаряду запасец. Ехать бережно, сам знаешь: чуть что не так – весь поезд на три версты раскидает. Вместе с лесом вокруг.

Чародей снова потёр шрам над правой бровью, а воевода молча кивнул, подтверждая то, что приказ принял, понял и исполнит.

– Дойдут до Березины-реки. По ней до переволока на Свислочь. С неё на Птичь-реку. Из Птичи – на Случь, – палец Всеслава скользил по карте, безошибочно прокладывая кратчайший и наиболее лёгкий маршрут. Ну, в контексте одиннадцатого века. – По Случи идти вниз, до места, где речка-Рутка с правой руки в неё впадает. По ней вверх, пока к закату забирать не начнёт. Там на восточный берег выйти и идти, чтоб Солнце в полдень за правое ухо светило, вёрст пять. Заложить острожек малый, дома́, скотину какую купить у местных. Заранее, наверное, лучше – в тех-то краях пёс его знает, живут ли. От острожка того разойтись птичьим хвостом от севера до юга. Да поутру и вечером, как роса ложиться станет, пробовать. Где солонее покажется – там землю и поднимать. Может, из тамошних кто подскажет, вдруг в каком из колодцев да родников вода солоноватая на вкус?

– Как это «землю поднимать»? – подал голос Болеслав, выразив общий вопрос. И общее сильное опасение. Даже открытый страх того, что князь-колдун не только сам умеет поднимать в воздух лёд, воду и, оказывается, землю, но и каждого из своих людей такому обучить способен.

– Есть способы, – легкомысленно отмахнулся Всеслав. – Там, на глубине пары-тройки сотен саженей, найдут соль. Надо по месту посмотреть будет, как молоть, как сушить, как возить. Может, рядом ещё удастся поискать. В общем, так как-то.

– А много ли соли? – медленно, очень пристально глядя на великого князя, проговорил великий хан.

– Лет на тысячу точно хватит. И ещё на пару тысяч останется, – уверенно ответил я. И, судя по тому, как дрогнули брови у хана и воеводы, оба они поняли, что говорил не князь Полоцкий.

Глеб, сперва рвавшийся было самому отправиться вместе с землекопами и нетопырями к неведомой никому Рутке-реке, согласился с отцом, что каждому – своё. Кому-то на роду написано землю рыть, кому-то – охранять других, исполняя княжью волю. А кому-то – нести ту самую волю, по которой строились города, разворачивались небывало богатые торжища, реки начинали помогать пилить лес и ковать железо, поднимая и опуская острые пилы и тяжёлые молоты. Или, вот так, как батюшка-князь, находить на неизвестных землях, где сроду не бывал, небывало богатые залежи соли, «серого золота», товара неоспоримой стратегической важности. Таившегося в двух сотнях саженей под землёй. И ведь ни одна живая душа и не подумала хоть слово поперёк сказать. Всеславу-Чародею его люди верили больше, чем себе самим.