Текст книги "Воин-Врач V (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Яновых на крышах было много, даже видимых. Сколько их скрывалось в тени и за окнами, знали только он сам да воевода. Гнатовы стояли в оцеплении, деля его с зарубежными коллегами. Хотя какие они теперь зарубежные? Границы-то одни на всех. Но то, что в полукольце плечо к плечу были оружные воины в разных доспехах, лишь добавляло мероприятию статуса. Рысь, быстрее Ставра поняв, что переубедить старого друга не выйдет, собрал знакомых по встрече во Владимире-Волынском и по празднованию Ромкиной свадьбы, они полночи гоняли своих и лазили по площади. Утром Гнат хмуро сообщил, что, пусть времени на слаживание и было недопустимо мало, но каждый из охраны знал своё место, друг друга и поставленную задачу. Одну на всех. Сберечь подопечных.

Разговоры «в президиуме», не клеившиеся было сперва, набирали обороты. Перезнакомились все ещё в княжьем тереме, где некоторые гостили уже вторую неделю, поэтому проблем с этим не было. То и дело поднимались руки, украшенные обручьями и дорогими, статусными перстнями, и указывали на крайне удачно расположенную на противоположной стороне «стенгазету». Предметно говорили, не то, что в моём времени: «выразили согласие, проявили сдержанное опасение, обещали обдумать» и прочие дипломатические фразы, от конкретики далёкие. Здесь, в том самом дремучем Средневековье, в этом плане было гораздо честнее. Вот уже хохотали над какой-то шуткой Ясинь-хана Шоломон, югославы и болгарин. Болеслав с Вратиславом, лях и чех, как в древних сказаниях, соглашались со Свеном Ульфсоном, королём Дании, что устье Эльбы – идеальное место для торговли и размещения ударных флотилий. И даже Анна, королева Франции, была с ними в этом вполне заодно. Да, окажись здесь Генрих Четвёртый, он бы здорово удивился тому, как владыки дальних стран и держав разбирали, пусть пока сугубо гипотетически, Германскую Римскую империю. Но, с другой стороны, сгонять народы с родных земель и насильно заставлять верить в нового Бога не мы первые начали. Удержать власть по-прежнему можно было только силой. А сила сейчас была здесь, за этим столом.

Ближе к ступеням, слева от длинного стола «президиума» играли дети. Им, сыновьям, дочерям и внучатам мировых лидеров, лица которых светлели при взгляде на сосредоточенно копошившихся в песке или игравших в ратников малышей, было на судьбы мира плевать совершенно. А вот то, что у каждого оказалось по целому набору солдатиков, невиданных в их краях, было гораздо интереснее. И то, как менялись ребята деревянными фигурками, насовсем или «на поиграть», помогало их отцам и дедам быстрее принимать верные решения. Там же, на принесённой Домной подушечке, сидела на ступени Софии и Леся, бывшая древлянская сирота, а ныне – княжна Полоцкая. Смутившись от излишне оценивающих, как на кобылу на торгу, взглядов королей и князей, она попросила у Всеслава разрешения побыть с детишками. Он бы и сам, кажется, с бо́льшим удовольствием поиграл в деревянных ратников, чем в настоящих. Но об этом, кроме меня, никто не знал и не догадывался.

Сытый и довольный Полоцкий люд гулял вдоль цепочки ратников спокойно и плавно, не делая резких движений и не отвлекая вождей от дел государственных, как и было условлено. И даже старался особенно не пялиться на высоких гостей, о каких не каждый и слышал-то. В одном углу площади играли негромко наши скоморохи, под самой стенгазетой выводили что-то протяжное и лиричное мадьяры, слева же стояла узнаваемая повозка, где снова давали представление, как фигурка в сером плаще и с двумя мечами колотила по железной шапке другую, с черным орлом на жёлтом поле щита. Оттуда то и дело доносились взрывы хохота и одобрительные возгласы.

Если чуть вольно трактовать ситуацию, то было немного похоже на деревенский праздник, где вся улица выносила столы и угощалась, вместе пели и плясали. На моей памяти такое случалось часто и в послевоенной Москве. Это гораздо позже стало нормальным не знать в лицо и по имени-отчеству соседей не то, что по дому, а даже по подъезду и лестничной клетке. Прав был классик, квартирный вопрос людей только испортил.

Эта неожиданная мысль, пришедшая в голову из моей памяти, привлекла внимание Всеслава. И он удивился, узнав кто именно озвучил её в той книге, до которой ещё почти девятьсот лет. И насторожился. Таких персонажей в этом времени поминать избегали. Суеверное дикое Средневековье жило по своим, простым и честным правилам.

Вдоль цепочки охраны шла неторопливо баба с двумя малышами. Она что-то умильно и негромко говорила им, то одному, то другому, шагавшим важно и степенно, явно бравшим пример с других взрослых. У одного из них в руке была диковинная фигурка ратника, большого, с нашего воеводу или сотника размером. Которых пока продавать не спешили, в точном соответствии с Глебовым бизнес-планом. Поэтому у игравших за спинами воинов ребят она вызвала живейший интерес. Они загомонили на разных языках, непонятно как понимая друг друга, стали показывать пальцами. И малыш, видимо, решив тоже поиграть с ними вместе, выдернул руку из ладони матери.

– Павлушка, стой!– испуганно крикнула та.

А для меня и Чародея будто время остановилось. Потому что обе наших памяти справились ещё быстрее, чем обычно, с оценкой и анализом ситуации.

Куколь-капюшон на голове, скрывающий лицо. Странная походка. Кривые ноги.

Пальцы! Пальцы, что держат фигурку!

Это не малыш, это карлик!

И он бежит к нашим детям!

Глава 6
Песни и пляски

Об этом тоже гораздо дольше было рассказывать Гнату со Ставром, пото́м, после, когда дошли у них руки до обстоятельных разговоров со всеми участниками событий. Перед самым допросом задержанных. А тогда, во вставшем на ручник времени, единственным, кто двигался с нормальной скоростью, был Чародей – остальные еле ворочались, как осы в меду, опасные, но недопустимо медленные. Хотя это, конечно, было совсем не так.

«Мальчик Павлик, убежавший поиграть от мамы», кривоногий лилипут в капюшоне, семеня в сторону плавно, смертельно плавно выпускавших из рукавов швырковые ножи телохранителей, развёл в стороны короткие ручки с не по-детски толстыми и кривыми пальцами. Вместе с фигуркой ратника, что, разойдясь надвое, блеснула лезвиями ножей. Которые еле заметно прошлись по пальцам и кистям воев-охранников. И те разом вытянулись в струну, начав падать наземь. Мёртвыми. Я картину действия этого же точно яда запомнил очень отчётливо, навсегда.

Тело княжье в это время делало второй толчок от стола. Точнее, нет, от стола – первый. Предыдущий был от родной землицы Полоцкой, от Софийской площади, что будто сами в ноги ударили, вскидывая на стол богатый. Левая рука махнула, на излёте уже зацепив чуть спинку княгининого кресла, самым краем заметив, как принял и удержал неожиданно быстро сорвавшуюся с места мебель вместе с распахнувшей для крика рот женой верный Вар. Правая рука в это время подхватила первое, попавшееся под руку. Кубок. Золотой. Богатый.

Гости, отдавая должное хозяйским кухне и винной карте, с удовольствием дегустировали лафитичками настойки, тинктуры, как звали их в других краях. Ясно, что не с ковшей-братин, не из вёдер такое пить, народ-то собрался – приличнее не придумаешь. Но перед некоторыми стояли вот такие пережитки старины. Для того, чтоб напоминать о далёком доме и подчёркивать высокий статус гостя. Но на этот раз пошлая роскошь пережитков гнилого царского режима пришлась как нельзя более кстати.

Где-то на самом краю чьей-то из наших памятей, Всеславовой, наверное, молясь всем Богам сразу, чтоб не подсунули под опорную ногу ничего скользкого, тело княжье оттолкнулось мощно и сорвалось в невозможный полёт. А с правой руки слетел кубок.

Слитный звук двух стрел, пробивших спинку падавшего княжьего кресла, показался низким и долгим, как в замедленной перемотке. Щелчки тетив луков и самострелов, обычно звонкие и резкие, тоже звучали какими-то гудевшими контрабасными струнами. Но летевший над землёй Всеслав видел только падавшего лицом вперёд сынка. Не успевавшего выставить ручки перед собой. И самым краем глаза – то, как смял капюшон убийцы тяжёлый золотой кубок, сметая короткое кривоногое туловище, как кеглю в том самом боулинге. Только подмётки сапог мелькнули. С лезвиями на носках и пятках. Но об этом память сообщила гораздо позже, когда ей помогли профессиональные вопросы злых до невозможности старшин нетопырей.

Всеслав прижимал к груди левой рукой Рогволда, пойманного у самой земли, говоря какие-то глупости перехваченным горлом. В то время как я правой рукой ощупывал одежду и тело малыша, осматривал лицо и ладошки в поисках мельчайшего пореза, крохотной иголочки, какими так ловко плевались лихозубы. Но ничего не находил. И радость от того, что Волька кривил губы, сучил ногами, вырываясь и капризничая, была такой, что едва слёзы не выбивала.

Со следующим ударом сердца звуки и изображение будто бросились догонять упущенное время. Подлетели с одинаково белыми лицами и глазами Дара и Леся, не решаясь тронуть плачущего сына и братика. Шлёпались на доски настила кресла гостей, шипела вынимаемая из ножен сталь, щелкали редко, но наверняка результативно, тетивы.

– Опусти щиты, дай пройти! – ударил в спину рёв трёх гло́ток. С северным акцентом.

– Жив-здоров, милые, хорошо всё. Успокойте и сами успокойтесь, – князь передавал хныкавшего сына жене и дочери, чуя, всем телом и всей душой, обеими душами, ощущая, что вот прямо сейчас начнёт убивать. Судя по лицам Леси и даже Дарёны, это было заметно снаружи. И страшно.

За спиной стояли трое викингов и орали охране, чтоб их пропустили. По их стойкам и тому, как жадно покачивались у них в руках мечи и секиры, от того, чтоб начать прорубаться навстречу неведомому врагу сквозь своих, королей не отделяло уже практически ничего. Откуда взялись здоровенные, в полтора роста, щиты и чёртова уйма нетопырей с мечами на изготовку, размышлять было некогда.

– Живьём брать короткожопых! – рык Чародея, не похожий не то, что на людской, а даже и на медвежий, заставил северян оглянуться. И на всех трёх лицах, перекошенных боевой яростью, проступило определённое опасение.

– Щит! – рявкнул Всеслав и взял короткий разбег.

Гнатовы не подвели. Один из щитов стал опускаться, но не успел, князь вскочил на него с маху, и четвёрка крепких парней подняла всю конструкцию на плечи плавным движением, будто так и было задумано.

Глаза Чародеевы, прищуренные не то, что недобро, а откровенно зло, обежали площадь вмиг. Увидев сразу всё, как не смог бы, наверное, никто с одной душой в теле.

Билась, воя и шипя, растянутая на четырёх арканах баба, фальшивая мать поддельных детей. В плечах и коленях её дёргались оперения стрел, судя по чёрным хвостовикам – от Яновых гостинцы. Пятился, прижавшись к земле загнанной крысой или жирным пауком, от высоких щитов второй «малыш». Тоже шипя и плюясь из трубки иглами. За его спиной из-за перевёрнутого стола выбрался какой-то растерянный сутулый мужичонка, державший руки за спиной так, будто вся эта суета напугала его и вовсе непоправимо. С лицом, вполне похожим на обделавшегося на людях. Карлик мазнул по нему злым взглядом, но отравленных иголок решил не тратить, продолжая отступать. Что-то в волосах, будто из пакли накрученных, того, с растерянной дурацкой мордой, показалось мне знакомым.

– Роже, он ядовитый! – выкрикнул Всеслав. Опять понявший образы из двух памятей быстрее меня.

Барон, сохраняя, видимо, по инерции, выражение перепуганного дебила, вытянул из-за спины сидение от лавки, доску, какую в моём времени назвали бы «пятидесяткой». И с размаху, гул которого, кажется, слышался даже здесь, врезал по горбу карлика, что подпустил француза слишком близко. А потом той же доской отсалютовал нам, правда, с кислым лицом. Видимо, опять сколько-то денег Алиске проспорил. Ничему жизнь не учит.

– А ну замерли все! – проревел Чародей сорванным голосом. Будто заморозив площадь, всю, до последнего человека.

– Всех вас, мрази, вижу! Каждого достану! Умирать до-о-лго будете.

Вышло ещё страшнее, чем хотелось. Кажется, даже один из нетопырей, державших щит на плечах, переступил с ноги на ногу и задрал голову на князя.

– Нет надо мной воли вашей на моей земле, и не будет никогда! А за то, что посмели на святое покуситься, на детей, теперь любая земля под вашими ногами гореть будет! И змеи те, что на ступнях у вас, вас же жалить смертным ядом начнут! Прямо сейчас!

Последняя фраза, прозвучавшая выстрелом или громким щелчком кнута, качнула толпу, вместе с ладонями князя, что взмыли вверх и в стороны, с согнутыми наподобие когтей пальцами. И вслед за ней хлопнули одновременно тетивы.

– Есть! Готов! Взяли! Лежать, паскуда! – донеслось из людского моря с разных сторон.

Гипноза, вложенного в наговорные слова Всеслава, наверное, хватило бы на то, чтоб заставить весь город плясать вприсядку. На то, чтоб запугать невидимых в толпе лихозубовых слуг, заставить дёрнуться или даже подпрыгнуть, хватило с запасом. Их уже тянули из толпы, не особенно оберегая от пинков и ударов разъярённых горожан, Гнатовы.

– И тебя, тварь, вижу! – дожимал Чародей. – Трёх братьев твоих выпотрошил и соломой набил, и тебя набью! Компостерами станете!

Эту фразу Всеслава явно не понял никто, кроме меня, её и подсказавшего нечаянно. Но то было только на руку – от всего, что случилось на площади за эти несколько минут, и без того за версту тянуло колдовством, так что неведомые слова из уст великого князя были только кстати.

– Доберусь с дружиною в земли ваши, напущу в ваши логова грому-пламени, утоплю паскуд в быстрой Ставр-реке, а кого не примет вода текучая – загоню на холм, где сосновый лес, пусть потешится Перун-батюшка, пусть помечет в вас белы молнии! Всем рты раскрыть и на соседа глянуть!

Слова, вылетевшие без паузы после напевного речитатива, сработали поразительно. Тысячи людей, как заговорённые, разинули рты и уставились друг на друга. «Почему – „как“? Даже обидно», – с юмором отозвался внутри Всеслав, «Чародеи мы или где?». И в это время в толпе завизжала истошно баба.

Народ, только что поголовно игравший в «залети, воро́на», от этого будто очнулся и ринулся в стороны, прочь. Между князем и источником звука сама собой образовалась просека, в конце которой трепыхалась, прижатая к вражьей груди сгибом локтя за шею, молодая девка. Положение руки чуть заметно изменилось, локоть сменил еле уловимо угол – и визг оборвался. Она только рот разевала по-рыбьи, пытаясь хоть чуть воздуха поймать.

– Отпусти её! – ну, мало ли, вдруг поможет?

– Зачем мне это? – в шипящем голосе не было интереса. Была какая-то издёвка. Не помогло.

– Освободишь её – не убью тебя. Отпущу с подворья, – Всеслав притопнул по щиту, и тот опустился. До кошмарного убийцы, древнего страха и ужаса, было шагов со́рок. И князь пошёл. Не опуская правой руки, что удерживала стрелы на тетивах Яновых и Гнатовых. Много стрел.

– Ты хитёр, рус. Архимаг говорил так. Ты убил два ворлок и один прист. Я – магистр Великого Ордена, самой старой форс, сила и мощь в мире! Я убью тебя! – казалось, шипел и свистел не сам этот косноязычный, с глазами, смотреть в которые не хотелось совершенно. Было похоже, будто что-то совсем чуждое говорило им, как чревовещатели франков – своими наладонными куклами.

– Если хочешь – я дам тебе бой. Или отпущу восвояси. Должен же кто-то передать Архимагу, чтоб прятал свои змеиные яйца, пока я их все не передавил? – спокойно пожал плечами Всеслав. Выгадав за неспешной беседой ещё четыре шага.

– Ловуш-ш-шка… Ты лжёш-ш-шь! – эк его разобрало-то. Эдак скоро и вовсе на змеиный перейдёт.

– Цену моего слова знает весь мир! – Чародей позволил себе излишний пафос. И не позволил глазам задержаться дольше необходимого на тени, что скользила за спинами горожан. Крупной тени, приметной, но двигавшейся вполне умело. И незаметно.

– Перед лицом каждого из своих людей, под взором Божьим, перед Дедом-Солнцем я, Всеслав Брячиславич, великий князь Полоцкий, честью своей и жизнями детей своих клянусь: тебе, если ты отпустишь невредимой девку, не станут чинить преград ни я сам, ни мои люди. Ни один из дружинных или дворовых, из ратников или горожан, из мастеровых, служилых, церковных, волховских и прочих жителей града Полоцка и земли нашей русской, не тронет тебя.

Он снова давил гипнозом, но не на шипящую тварь, а больше на умиравшую со страху девку, прижатую сгибом локтя так, что почти закатились серые глаза. И на стоявших вокруг, чтобы, оборони Боги, не кинулись на этого аспида.

– Я и Тот, кто стоит за моими плечами, принимаем твою клятву, рус Всеслав. В моей смерти обретёшь проклятие и бесчестие навек! – локоть его качнулся и воздух со свистом и хрипом потёк в бедную заложницу.

– На глазах всех повторю: быть по сказанному мною! – раскрытые ладони, спокойный голос, прямой взгляд. Только бы поверил!

– Лови, глупец, – он толкнул девку на нас.

Ноги не удержали её, еле подхватить успел. И, поднимаясь, выпрямляя спину, увидел, что лихозуб уже стоял прямо передо мной. И клыки его, блестевшие тускло, выдвигались наружу.

– Что теперь скажеш-ш-шь? Смерть или бесчестие? Легко быть смелым, когда стоишь от смерти через реку, – его слова едва угадывались. Трудно говорить, наверное, с такими драконьими брекетами.

– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Всеслав, не выпуская спасённую, лишь чуть повернув её подальше от змея. Подставив тому правую руку, только что не под самый нос сунув. По толпе прокатился вздох. – Через реку сроду не стоял. Мы с ней всю жизнь на одном берегу, то она меня в воду толкнёт, то я её. Но я – чаще.

Брови лихозуба дрогнули. Вряд ли он ждал того, что дикий вождь русов, вместо того, чтоб умолять оставить ему жизнь, начнёт нести такую околесицу. Но князю было нужно, чтобы он смотрел именно на нашу правую руку и слушал только нас, стоявших впереди. Потому мы продолжали. Добавив в голос того самого вибрирующего унисона, не доступного тем, у кого только одна душа.

– А ты, трусливая мразь, грязный земляной червь, отребье, зря ко мне сунулся. Всё, что мне было нужно, я уже у того, кого ты звал пристом, узнал. Встречай своего чёрного хозяина, магистр Ви́спер*, бывший Джон из Кентербери. И передай, чтоб он больше шептунов не пускал мне. Бывай!

* Виспер – whisper (англ.), шёпот.

Речь Чародеева взбесила лихозуба, мне, как врачу, это было очевидно: вздутые вены, тик лицевых мышц, ноздри вон как заплясали. И когда Всеслав просто взял и отвернулся от кошмарной смерти, что таращилась на него сквозь узкие зрачки англичанина, он взвыл, делая последний, разделявший нас, шаг. И в принципе последний. Потому что со словом «Бывай!» на голову ему с хрустом рухнула двусторонняя секира Свена, короля Норвегии. Которую держал в руках, густо поросших рыжим волосом, Хаген, король Швеции. Я и отвернулся-то в основном для того, чтоб девку не забрызгало. Ну и самому не изгваздаться.

Вой, что подняла площадь, киевскому не уступил бы точно. Но он совсем скоро перешёл в мерные единые слитные крики: «Все-слав! Все-слав!». Это было приятно, кто бы что ни говорил. Но ещё приятнее было то, что и этот концерт, пустившийся было под откос с теми паскудными карликами, вырулил точно туда, куда мы вчера в погребе его и нацеливали.

– Дай девку подержать? – с лицом человека, у которого с плеч гора свалилась, спросил Гнат, стоявший за спиной с той поры, как я ступил со щита на землю.

– Свои надо… Тьфу ты, да на́, забирай уже, я женатый, мне ни к чему, – с улыбкой отозвался Всеслав, повысив нарочито голос и выглядывая поверх хохочущих голов жену и детей. Дарёна поймала взгляд мужа и помахала в ответ с улыбкой. Вот теперь точно отлегло.

– Чествуй, люд Полоцкий, победителя! В лютой схватке одолел чудище, лихозубом рекомое, славный воин, великий муж из земель братских, шведских, непобедимый Хаген Рыжебородый по прозвищу «Тысяча черепов»! Я с ним рука об руку на Александровой Пади стоял, храбрость его беспримерную и настойчивость знаю не понаслышке! Во всеуслышание говорю, если кто сомневался: при мне, на моих глазах этот храбрый воин отсёк ровно тысячу голов латинян, что рвались на землю нашу убивать да грабить! А после щедро отправил головы те в Рим, как науку впредь головы́ не терять, на Русь жало нацеливая. И теперь вот не сплоховал, вон как лихо демона располовинил!

Народ гудел одобрительно. Хагена распирало от небывалой гордости. Два почти ровных куска змеиного мяса, безучастно валявшихся в луже крови и требухи, в беседе участия не принимали.

– А как же клятва твоя, княже? – грянул глас патриарха.

– А что моя клятва? – чуть сильнее необходимого удивился Чародей, изобразив лицом непонимание и даже разведя руки.

– Что не тронут нехристя ни воины, ни горожане, ни торговый люд, ни мастеровой, ни полочане, ни иные жители земель русских, ни сам ты, ни люди твои? – размеренно, будто проповедуя, проговорил отец Иван. Так, чтоб каждый услышал. И чтоб вопросов не осталось лишних ни у кого.

– Так он же не мой! – отбоярился князь, тыча большим пальцем себе за спину. Туда, где продолжало раздувать от счастья, массового признания и обожания Рыжебородого. К которому подходили, чтобы пожать руку или похлопать по плечу, сказав одобрительные слова, новые и новые ратники. А рядом с ним стояли короли Дании и Норвегии, подошедшие первыми. С одинаковыми счастливыми улыбками на твёрдых, навечно обветренных и загорелых голубоглазых лицах. О том, что случилось на их глазах и с их участием в русском Полоцке, саги появиться были просто обязаны.