Текст книги "Дубль два (СИ)"
Автор книги: Олег Дмитриев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 7
Мастера и Странники
Не поручусь за то, что понял или хотя бы примерно представлял, как это работает – но то, что Женёк точно таскал в себе Пятно Тьмы, которое вполне тянуло на четвертый ранг, оставаясь пока на пятом, было очевидно. Нет, слово неверное. Очи в процессе этого «ви́дения» никакого участия не принимали. Но это было решительно не важно.
То, что жило под кожей продавца заштатного магазинчика автозапчастей на дальней окраине не самого большого, но старого и памятного подмосковного города, обладало своей волей и было связано, как и все они, с Чёрным Деревом. А ещё, судя по размеру, контролировало не меньше трёх собственных ростков, которые питались чувствами и эмоциями своих носителей. Четвертый ранг мог удерживать до семи. Третий – дюжину. Тот, кто носил Пятно, должен был делать всё для того, чтобы ростки не испытывали недостатка в пище. А самой лучшей, как я помнил точно, для них было смертельное отчаяние. Растение или, вернее сказать, сущность, которую таскал в себе Женёк выглядела вполне сытой, довольной и уверенной.
– О, привет, Жека! Какими судьбами? – я старался говорить спокойно и уверенно.
– Вот, теперь автолюбителям помогаю. А ты же, говорили, в столицу рванул с молодой женой? Врут, что ли? – в глазах Женька́ появился интерес. Неприятный.
– Не, всё так, всё верно. Заехал кой-чего с дома забрать, в Вороново. Да вот как на грех батарейка села в Форде. Есть чего подходящее у тебя?
– А что за авто, напомни? – вот теперь вопрос, как и интерес, были чисто профессиональными. А то тёмная тварь внутри на предыдущем будто бы ворочаться начала.
– Форд Галактика, второе поколение, девятого года, два литра, бензин.
– Ща глянем, погодь! – он защёлкал мышкой, полностью погрузившись в монитор. Свернув, предварительно, судя по отражению в зеркальной витрине за его спиной, какой-то ролик явно скабрёзного содержания. Я сделал вид, что ничего не видел.
– Смотри, есть Варты, чешские, на шестьдесят пять. Есть тюменский, на семьдесят семь, многие хвалят, он подешевле. Но я бы взял корейский, на восемьдесят – классный, мощный, вообще тема! – в Жеке явно заработал, дремавший в пустом магазине, продаван.
– Давай тюменский, я сейчас не при бабле особо. Разживусь – возьму корейца, – предложил я.
– Гляди, а я как раз кроме запчастей по микрокредитам малость верчусь! Давай быстро тебе сделаю, прям на месте, пять минут? – взгляд его стал цепким и ещё более неприятным. И зараза внутри насторожилась. Она же контролировала гормоны в крови носителя, всплеск адреналина не прошёл незамеченным.
– Не, Жень, не нужно. Мне до дома добраться только. Да и всё равно планировал в этом году тачку менять, – отмахнулся я.
– Поднялся в столице? Есть варианты по инвестициям, кстати. Триста процентов через год, а? – тьма внутри него шевелилась всё заметнее. И сам он как-то заметно напрягся, почёсывая синий перстень, наколотый на среднем пальце левой руки.
– Нет, не настолько, – покачал головой я с деланым сожалением, – но на батарейку тюменскую хватит. Она точно по размерам встанет?
– Ты к специалисту пришёл, Змеев, к э́ксперту, нна! – на рябоватом лице Женька́ расцвели осознание собственной значимости и превосходства. И он ушёл вальяжной походкой в какую-то подсобку за витринами.
За моей спиной звякнула висюлька над дверью, и в полумрак торгового зала вошёл новый посетитель. Худой парнишка лет двадцати, сутулый, с длинными, давно не мытыми волосами какого-то светло-мышиного цвета, густо покрытый прыщами. Он как-то затравленно посмотрел на меня и боком подобрался к стойке. То, что жило в нём, явно было связано с Пятном в Женьке́.
– О, Тёмыч, привет! Принёс? – в голосе продавца-инвестора сперва звучала неискренняя радость, а потом – жёсткое нетерпеливо-требовательное ожидание.
– Жень, дай неделю, а? Заказ сдаю послезавтра, придёт расчёт – всё верну, правда! – прыщавый сразу начал скулить.
– Не, Тёмыч, так дела не делаются, – Жека сложил руки на груди и говорил через губу, – ты и так две недели уже мне мозги паришь! До конца дня срок был? Полдня осталось. Ищи где хочешь, не мои проблемы.
Пятно внутри него пульсировало в унисон с мраком под рёбрами парня напротив. Я чувствовал, как энергия перетекала от одного к другому.
– Жень, ну негде сейчас, вообще негде! Мамка лежит-не встаёт, отчим синий вторую неделю, если б и было что из дома взять – всё равно не вытащить. Ну неделю всего, Жень! Ну пожалуйста, – губы тощего задрожали и на глазах показались слёзы. Выглядела вся эта сцена мерзко.
– Ладно, хрен с тобой. Пять дней даю. Но принесёшь не двадцатку, а двадцать две пятьсот, понял? – Жека навис над стойкой и едва носом не упёрся в давившегося слезами парня перед ним.
– Да я ж всего семь тысяч занимал, – проныл было тот.
– Ты не занимал! Ты оформил кредит! По закону! И отдать должен был в срок, без всей этой хрени «Женя, дай недельку, Женя, дай вторую»! Всё! Пять дней у тебя. Двадцать две пятьсот. Мне похрену, где брать будешь. Вали отсюда, не видишь – у меня люди?
Сутулый выскочил за дверь, как и не было его – только железка над дверью позвякивала, подтверждая уход посетителя. Я присмотрелся к ней. На металлических трубочках, что висели вокруг какой-то гайки на леске, виднелись странные значки. Точно такие же, как на той деревянной соломинке, через которую бывшая подселила мне споры.
– Чо замер-то, Змей? Батарейку брать будешь? – вернул меня обратно голос Женька́.
Было нежарко, но за десять минут ходьбы до гаража я вспотел, как мышь. Виной тому был в первую очередь тяжеленный аккумулятор, что ехал на плече. А во вторую – то, что я теперь был точно уверен в правдивости, реальности знаний и воспоминаний, переданных мне Дубом.
Распахнутые ворота запустили в старый гараж воздух и солнечный свет, хоть и с самого краю. Вытолкав Форда наружу, поднял капот. Снял воздушный фильтр – без этого старую батарейку было не снять, а новую, соответственно, не установить. Накинув клемму, увидел искорки, понадеявшись, что это те самые искры жизни. И искренне обрадовался, глядя на загоревшиеся пиктограммы на панели приборов. А ещё удивился тому, что двигатель запустился, несмотря на горящую лампочку уровня топлива. Надо было спешить. До ближайшей заправки меньше двух километров, можно было и «на пара́х» доехать, как мы в юности считали. Но проверять и попадать на чистку и замену топливной системы сейчас не хотелось совершенно.
В спешке, закрыв одну воро́тину, потянулся было за другой, как вдруг глаз зацепился за что-то внутри бокса. Солнечный луч, будто ударившись о штыковую лопату, стоявшую там же, под выключателем, где и совковая, странно отыграл на противоположную стену, подстветив что-то на полке, висевшей на уровне глаз. Обычная, облепленная тёмно-коричневым шпоном, она висела тут столько, сколько я себя помнил. Последнее стекло в ней я выбил случайно локтем, когда в спешке скидывал свитер. В Форде на заднем диване тогда ждала Катя. То есть бывшая, да. До свадьбы тогда был ещё год.
Луч указал на круглую жестяную синюю банку из-под печенья, обсыпанного сахаром, которое я так любил в детстве. Оно, конечно, было слишком жирным и сладким, но кто из нас задумывался об этом, когда был маленьким? А кругленькие ещё были посыпаны корицей – самые вкусные. Я снял жестянку с полки. За ней стояла древняя банка из-под растворимого кофе, коричневая, со странной надписью «Cacique». Я совершенно точно видел её впервые в жизни. Поддел отвёрткой крышку, которую, судя по пыли, такой же, как и на всём вокруг, вряд ли трогали последние лет пять. Ну, три так точно. Внутри оказались скрученные края обёрточной бумаги, плотные, светло-коричневые. Развернув их, я увидел на дне какие-то монеты. За спиной чихнул Форд. Этот звук будто пнул меня, прозрачно намекая, что двум тоннам железа гораздо проще добраться до заправки своим ходом, чем моим. Схватив банку, я быстро захлопнул вторую створку, закрепил шпингалет и навесил на калитку замок. В этот раз она закрылась гораздо быстрее.
Бак залил полный. Семьдесят литров девяносто пятого обещали мне семьсот километров до следующей заправки. До Брянской области, того места, которое было мне нужно, навигатор показывал всего четыреста пятьдесят. Надо бы ещё еды какой-нибудь на дорогу взять, и воды. А денег после покупки аккумулятора оставалось совсем немного.
Про банку я вспомнил, только отъехав от колонок с пистолетами, встав за остановкой Поддубки, носом к городу. В планах было заехать на кладбище, попрощаться, выехать с объездной на шоссе – и вперёд, до МКАДа. Но взгляд в жестянку и бумажный свёрток внёс коррективы в изначально стройный план и маршрут. Потому что с семи монеток диаметром около дюйма, на меня внимательно смотрел профиль Императора и самодержца всероссийского Николая Второго.
Вот тебе и привет от папы… У нас в семье была байка о том, что какой-то дальний родственник, давно покойный, решил собрать на свадьбу дочки всю родню. Народу приехало – уйма, селились у соседей и знакомых, заняли всю улицу. А на третий день гулянки тот решил позвать самых стойких на рыбалку. Желающих набралось – полный ПАЗик. В омутах и заводях Клязьмы между Ковровым и Владимиром, в озёрах, что имели странную форму подковы, будто по округе ходил великанский конь Святогора-богатыря, рыбы всегда было больше, чем рыбаков. Вот там-то полупьяная гоп-компания свадебных гостей и выдернула на берег бредень, зацепивший глиняную корчагу размером с ведро, облепленную водорослями и перловицами. Набитую царскими червонцами. Маленький я тогда был уверен, что это – красные бумажки с профилем дедушки Ленина. Родственник раздал всем поровну, посчитав, что это – очень хорошая примета, и молодых должна была ждать долгая, счастливая и богатая жизнь. А ещё я помнил, как в тревожные и небогатые годы, сидя за кухонным столом, желтоватую столешницу которого пересекала по центру широкая светло-голубая полоса, родители вполголоса рассчитывали, на сколько хватит оставшихся сахара, соли, крупы и макарон. А отец, задумчиво потирая шею, говорил: «хоть к дяде Жене на Клязьму езжай». Обычно через день-другой после этого дома появлялись тушёнка, мука́ и даже колбаса.
Семь монеток. На каждой – голова Николая Второго, смотревшего куда-то влево. На обратной стороне – двуглавый орёл со скипетром и державой над надписью: «10 рублей 1910 г.». Каждому жёлтому кругляшку – больше века. Батя, вроде бы, говорил, что их было десять. Выходит, три мы проели всей семьёй в девяностые.
Форда оставил на парковке торговой площади, между городским рынком и Посадом. Пройдя мимо рыночных ворот, свернул направо, вдоль вала, что высился по левую руку. Народ сновал по Советской площади, от Загорской и Профессиональной улиц тянулись ручейки горожан – четверг, базарный день. Где-то, говорят, по пятницам или субботам принято на рынки ходить, но у нас всегда ходили по четвергам. Вспомнилось, как родители покупали мне квас из жёлтой бочки, молочный коржик или песочное кольцо – большое, круглое, посыпанное рубленым арахисом, которое приходилось держать двумя руками, потому что угадать, как именно оно расколется, когда укусишь, было совершенно невозможно.
Несколько раз ловил себя на мысли – как же выживают эти странные лавчонки? Темноватые углы, где стояли крохотные верстачки, на которых были закреплены тиски и гудели точильными камнями небольшие станочки. На стене висели напильники всех видов и форм, а рядом – заготовки для ключей, стальные или латунные. Много ли народу теряет за жизнь ключи? Сколько их надо сделать, чтобы отбить аренду и заработать на еду? Почему-то эти мысли посещали только тогда, когда проходил мимо подобных уголков, где спокойно сидели мужички пенсионного возраста и чаще всего что-то читали или слушали радио. Мыслей хватало шагов на пять-шесть, и они странным образом покидали голову бесследно. До следующего раза. Теперь же, от Дуба и дяди Мити, я точно знал, чем отличаются такие «пункты оказания бытовых услуг населению». И что ключ на вывеске должен быть обязательно или чёрным, или серебристым, но точно не жёлтым, золотым или латунным. В лавках с «золотыми» ключиками предложат оставить номер телефона или заполнить квитанцию, где непременно должен быть указан номер квартиры. Которую через некоторое время в лучшем случае затопят соседи, или обнесут жулики. А в незаметном месте, над плинтусом, за батареей или под потолком появится небольшое пятнышко чёрной плесени, которую не возьмёт никакая хлорка. В квартире станут чаще болеть дети, старики и животные. А вскоре кто-то умрёт.
Под вывеской с серебристым ключиком сидел плечистый здоровяк с короткой седой бородой, в очках с толстыми стёклами. Глаза, выглядевшие за ними непропорционально большими и чуть удивлёнными, смотрели на меня.
– Поздорову, мил человек, – склонил я голову, повторяя то, чему учил Алексеич, – по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?
– Здрав будь, Странник, – басовито ответил непростой слесарь, откладывая свою книгу. – чем смогу – помогу. В чём беда твоя?
Это была именно та фраза, слово в слово, которую мне следовало услышать от него.
– Нужно поменять старые деньги на новые, только времени мало у меня – впереди дорога дальняя, а в конце неё ждут давно, – слова будто сами возникали на губах.
Я протянул под разделявшим нас стеклом ладонь, на которой лежали три монеты. Седой подставил руки ковшиком, осторожно подхватил их, соскользнувших вниз. Осмотрел внимательно, неторопливо. Поднял очки на лоб, зажал глазом что-то вроде монокуляра, как у часовщиков или ювелиров, и изучил золотые десятки ещё и сквозь него.
– Прямо сейчас невыгодно будет. Полтора часа дашь мне? Получше получится, верно тебе говорю, Ярослав, – мастер отложил своё приспособление и опустил обратно очки, глядя на меня. Услышав собственное имя от человека, которого видел впервые, я замер, вскинув брови.
– Три монеты этого же номинала, этого же года и серии той же батюшка твой приносил, Павел Петрович, светлая ему память. Давно это было. Похожи вы. А нам глаз надо намётанный иметь, примечать всё – работа такая, – он улыбнулся, но как-то светло, бесхитростно, по-доброму.
– Спасибо, мастер. Я подожду, как скажешь, – кивнул я.
– Добро. К половине первого подходи, – он поднялся, одновременно выключая яркую настольную лампу и переворачивая табличку на стекле. Вместо «Добро пожаловать» на ней теперь значилось: «Скоро буду, звоните» и номер мобильного телефона. Я вспомнил, что мой собственный так и лежал в одном из многочисленных ящичков-бардачков Форда.
Телефон предсказуемо сел. Аппарату было три года, экран на нём был чуть сколот снизу, но на качестве звука звонков это никак не отражалось. На качество поступающих новостей и сообщений – тоже не влияло. Хоть дядя Митя и говорил, что сломанные вещи лучше не держать рядом с собой. И вообще советовал поменять в ближайшее время то, на чём мог храниться отпечаток чужой злой воли.
Я запустил двигатель, попутно порадовавшись, что новый аккумулятор не сел за то время, пока меня не было – веры Женьку́ не было никакой. Подсоединив трубку к проводу от прикуривателя, дождался, пока она проморгается, прожужжится и придёт в себя. Стоило только ей ожить, как посыпались оповещения о звонках и сообщениях. Бывшая звонила семь раз. Шесть из них – этим утром. Судя по времени – как раз после того, как последний росток растворился в воздухе вонючим облачком. В то же примерно время были отправлены сообщения: «Ярик, где ты?», «Отзовись!» и «Мне нужна помощь, срочно перезвони!». Пожалуй, ещё позавчера это сработало бы. Сегодня – уже нет. Ещё одно сообщение было от неизвестного номера, со ссылкой на книжку про какого-то Диму Волкова на той самой платформе с «птичкой». Этот номер я переписал на листок блокнота, что всегда катался в нише на водительской двери, вместе с карандашом. После чего выключил телефон, глядя на то, как с экрана мне улыбается бывшая. Видимо, увидела сообщение, что я появился в сети, и сразу позвонила. Панической атаки больше не было. Даже злости не удалось ощутить. Лишь какая-то странная брезгливость, будто чёрные зародыши могли проникнуть в ухо прямо через динамик. Хотелось вымыть руки. И выбросить телефон. С этого и начал.
Руки помыть было особо негде, поэтому начал с того, что вынул симку, сломал пополам и бросил в урну возле киоска с выпечкой. Трубка полетела следом, вызвав удивлённый взгляд женщины, что как раз отходила от окошка, бережно заворачивая бумажный пакет с ещё тёплым батоном, прежде чем убрать в сумку. Мне до всего этого не было никакого дела. Кроме, пожалуй, аромата хлеба – слишком уж сытно и душисто пахло возле ларька. Подумав, я снова обошёл торговые ряды и, выстояв очередь из трёх страждущих, получил здоровенную шаурму и бумажный стаканчик с чаем. На будке с мясом в лаваше не было никаких опознавательных знаков или вывесок, она не хвасталась заметным издалека светлым пятном белой длани, как предприятия общественного питания Бабая Сархана, но всегда, сколько я себя помнил, находилась на этом месте и снабжала горожан вкусной и питательной шавухой, которую с одинаковым удовольствием брали и местные торговцы, и милиционеры, и проверяльщики из санэпидстанции. Последние, правда, предсказуемо угощались бесплатно.
На то, чтобы расправится с едой и чаем, обстоятельно и без спешки, ушло минут двадцать, не меньше. Выкинув в урну бумажку, стаканчик и салфетки, я зашёл на территорию Кремля сквозь Никольские ворота в древнем земляном валу, прошагал под липами до собора и уселся там на лавочке. Не помешала бы какая-нибудь хорошая книжка, конечно, но денег оставались сущие слёзы, и до книжного идти было лень. Тем более, что память моя теперь вмещала, пожалуй, больше некоторых библиотек.
Мастера помогали Хранителям и Странникам, живя, что называется, «в миру». У них были семьи и обычные заботы простых людей, хотя это, скорее, являлось исключением. Чаще это были одинокие мужики в возрасте, казавшиеся остальным нелюдимыми и странноватыми. Они не обсуждали политику, не напивались по пятницам, не скандалили и не ругались. Вообще никогда. Долг Мастера – помощь и поддержка Хранителей. Те, в свою очередь, приводили помощников к своим Деревьям, возникни нужда. Поэтому странные слесари тоже могли быть гораздо старше тех лет, на которые выглядели. Я бы, пожалуй, не удивился, узнав, что этот, сегодняшний, работал ещё на чугунолитейном заводе, из которого потом, в начале прошлого века, вырос наш экскаваторный. Позавчера ещё – удивился бы. Сегодня – нет.
Странники, которых всегда было значительно больше Хранителей, но в этом и прошедшем столетиях всё равно кратно меньше, чем, например, до Революции, поддерживали связь между Деревьями. Тем, кто берёг покой и мир древних мудрых великанов, нельзя было покидать их. А передавать новости, знания и опыт не умели ни традиционные, ни современные приборы. Энергию, силу Дуба донести до Осины мог только человек, ставший на путь познания и изживший Тьму в себе. Даже такой начинающий, как я. За помощь Деревьям и Хранителям полагалась награда. Не золото или серебро, не закрытые техники нейролингвистического программирования или что-то вроде того. Просто частичка Силы. Что-то наподобие комиссии, если одевать стародавние тайны в понятные современные слова. Перенося энергию, Странник оставлял часть себе. Она же хранила и берегла его в пути от тварей, предупреждала об опасностях, помогала видеть то, чего простой человек не заметил бы никогда.
– У тебя всё в порядке, сынок? – участливый голос будто выдернул меня из странной неожиданной медитации, куда я нырнул, обратившись к новым, недавно обретённым знаниям.
– Спасибо, всё хорошо, – ответил я, повернувшись. Рядом стоял старец в церковном или монашеском одеянии – я не разбирался в них. Что-то вроде чёрной рясы, такого же цвета безрукавка и странная круглая шапочка на макушке. И светлое, молочно-белое свечение напротив сердца, напоминавшее формой семиконечную, кажется, звезду, что неторопливо шевелилась и пульсировала.
– Неужто у Митяя новый Странник нашёлся? – вскинул брови старик. Я даже проследил за его взглядом на мою грудь слева, но ничего не увидел. Дед был, судя по всему, тоже непростой.
– А как Вы узнали? – неожиданно сам для себя я перешёл на «мысленный» язык.
Монах вздрогнул, широко улыбнулся, как человек, что услышал слова родного наречия где-то далеко за границей после долгого перерыва, и ответил мне так же:
– Ты и Речи обучен? Никак Древо узрел? – глаза старика сияли.
– Да, – казалось, даже не произнесённые вслух слова «звучали» растерянно.
– Митяя-то я чую, да ещё удивился – неужто старый отшельник в такую силу вошёл? А это, оказывается, само Древо тебя наделило. Никак большую помощь оказал Ему? – дед всё больше напоминал того, кто встретил земляка вдали от дома и стремился сразу узнать как можно больше.
– Наоборот, скорее. Они сами помогли мне. С того света вернули. Ну, вернее, не пустили туда, – смутился я. Мимо шли две старушки-паломницы. Монах перекрестил их в склонившиеся платки. Удобно, всё-таки, без слов говорить – даже не прервался.
– Всякое бывает в жизни. Выживают не все, это да. Везучий ты парень. Вижу, дело у тебя? К Витальке, наверное, пойдёшь? – перед глазами будто появился образ той лавочки, где за стеклом сидел, склонившись над станком, сегодняшний Мастер. Только без очков и бороды, с волосами цвета «перец с солью», а не белыми.
– Да, он обождать велел, но уже подходит время.
Я скосил глаза на циферблат на левой руке. Над овальным зелёным полем в угловатой серебристой рамке корпуса скользил белый прямоугольничек на секундной стрелке. Время и впрямь подходило. Часы были отцовские, старая «Слава». Бывшей не нравились – ни пульс не показывали, ни шагомера в них не было. Я же теперь носил, не снимая. В парилке только расстегнул браслет, и то после того, как Алексеич напомнил.
– От Сергея Орудьевского поклон передавай ему, – сообщил необычный монах. А сам положил мне руки на плечи, заглянул в глаза и добавил вслух:
– Доброго пути, сынок! Храни тебя Господь!, – качнул головой, хлопнул по правому плечу, развернулся и неторопливо побрёл к собору.
А я будто очнулся, притом так, словно одновременно отлично выспался, вкусно и сытно поел и залился кофе по самые брови. Энергия переполняла, хотелось если не лететь, то уж точно бежать. Вот оно, видимо, настоящее «благо словление».
