Текст книги "Дубль два (СИ)"
Автор книги: Олег Дмитриев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Я гладил по плечу её, а казалось, что сам себя. Прощая себе слабость. Возвращая к жизни. Разрешая заново ненавидеть. И любить.
Мы пили чай. В до отвращения пустом и чистом холодильнике нашлась банка засахаренного варенья. Кажется, крыжовенного, но не поручусь – могло быть и из ревеня, и из кабачков. Кроме вкуса сахарного сиропа не чувствовалось ничего. Говорили о том, во сколько сестра оценивала пыльные книги и мебель, во сколько – здоровье сына, и что ей мешало покинуть эти Белые Берега, которые на проверку оказались какими угодно, только не белыми. Миновали препятствие «как же я могу бросить дело всей жизни мамы», сойдясь на том, что главные дела всей маминой жизни сейчас точно не за ленточкой «Закрыто» на втором этаже Дома быта, а здесь, на этой кухне: одно утирает слёзы на табуретке, а второе жуёт ухо Чебурашки в ящике на подоконнике.
Говорили о том, что книги в посёлке точно никому не нужны. Кроме, пожалуй, того же Зураба. Он их, скорее всего, отвезёт в Брянск или даже в Орёл – смотря где за макулатуру дадут больше. Предварительно облив водой, чтобы тяжелее весили. А квартиру сможет выкупить тот самый Артур – про него вспомнила Алиса. Он считался в городе вторым по оборотистости, после Зураба, ездил на BMW и был завидным женихом. Но после того, как Сашка настучал его головой об его же машину, к сестре интерес утратил полностью. Меня это вполне устраивало. И с незнакомым пропавшим парнем я почувствовал неожиданно тёплую родственную связь.
Говорили и про дальнюю родню по материнской линии. Была какая-то бабушка в деревне Осиновые Дворики, где Алиса провела два лета в очень раннем детстве. Но старушка умерла примерно лет пятнадцать назад, а дом поделили соседи, выдав Тамаре какие-то деньги. Был дядька, память о котором будто вспышкой озарила лицо сестры. Она, как сказала сама, и не подозревала, что у неё есть какой-то дядя, образ которого будто начисто стёрся. Но каждый его визит в дом бабушки вспоминался, как праздник и счастье, сродни Новому году и Дню рождения. Трижды она видела его, но лица вспомнить не могла, как ни старалась. Звали его Сергеем, у него были волнистые тёмные волосы с сединой, большие очки, шершавые твёрдые руки и колючая щетина. Я не стал говорить, что по этим приметам найти кого-то в деревне не составляет проблем – под описание подойдёт каждый первый дед. А вот то, как дёрнулось Пятно у неё в груди при воспоминании забытого дядьки – насторожило. Как и свет, что, казалось, в самом деле вспыхнул на крошечной кухоньке при этом. И то, что при упоминании названия деревеньки внутри прозвучал далёкий голос Алексеича, сказав: «Да!». Но тут заплакал Павлик.
Я уже понял, что на обычного годовасика он похож был слабо. И что чаще кричал, выматывая себя и мать до последней крайности. Но тут что-то пошло совсем не так. На лбу, висках и шее ребёнка вздулись и посинели вены. Крик вылетал хриплым, каким-то рычащим, а воздух на вдохе проходил в горло с отвратительным сипением, бульканьем и судорогами. Мать прижала ему руки, потому что тонкие, почти прозрачные пальчики стали впиваться в шею, будто пытаясь разорвать или хотя бы расцарапать её. Чтобы выпустить то, что перехватывало горло и давило на лёгкие под рёбрами. То, что не видела Алиса, но до отвращения отчётливо видел я.
– Положи его на стол, – голос снова не принадлежал мне. Даже близко похож не был. Хотя в том, что я сказал это вслух, уверенности тоже не было никакой. Но сестра быстро сдвинула на край, к стене, чашки и банку со старым невкусным вареньем и перекинула на стол заходящегося в хрипах малыша.
Я положил руки ему на живот и отметил, как дёрнулось Пятно внутри. Будто получив удар током. Или обжёгшись. Поднимая ладони выше, со страхом и опасливым недоверием почувствовал, что пальцы словно горят. Даже ногти заломило, как бывает, когда промороженные на улице зимой руки дома сдуру суёшь под кран с горячей водой. Тьма внутри билась, поднимаясь ближе к горлу. Отползая от ладоней. Павлик захлёбывался, и уже, кажется, не плачем. Алиса смотрела на меня сумасшедшими, белыми от ужаса, глазами. А я продолжал вести ладони вверх по маленькому тельцу, что ходило под ними ходуном. И когда изо рта у него показались первые тонкие ростки-побеги – не удивился.
Левую руку положил трясшемуся в судорогах ребёнку на голову. Ему, кажется, стало полегче. Правая была почти возле шеи, когда Павлика начало тошнить. Я рывком подвинул его к краю стола, повернув на бок. И изо рта годовалого малыша на пол, в подставленное невесть когда Алисой бежевое эмалированное ведро, хлынула чёрно-серая слизь. Слипаясь в комки и сразу же начиная тянуть проклятые усы наверх. Они, оскальзываясь, обрываясь, не давали пакости подняться.
– Алиса, есть в доме спирт, бензин, керосин? – теперь мой голос звучал нервно. В контексте бесновавшейся в ведре дряни – не удивительно.
– За-зачем? – еле выговорила она трясущимися губами. Да там и вся челюсть плясала.
– Это надо сжечь, быстрее.
Она выскочила за открытую дверь, оставив меня в кухне одного. Если не считать затихшего Павлика, у которого на глазах пропадали синие вены на лице и шейке. И Пятна, что по-прежнему силилось взобраться по скользким стенкам. И, кажется, начинало пухнуть, увеличиваясь в размерах. Как там дядя Митя говорил – спорами плюётся? Придерживая левой рукой на столе ребёнка, дотянулся до чуть приоткрытого ящика, откуда выглядывала белая ручка пластикового пакета. Натянул его на ведро сверху. В это время влетела Алиса, протянув мне три предмета, которые в этой квартире, вероятно, смотрелись вполне гармонично, но вот в моей картине современного мира отклика не находили совершенно. Только в разделе «раритеты». Бутылка традиционной «водочной» формы с полувыцветшей этикеткой «Ацетон технический», будто на печатной машинке отпечатанной. Аэрозольный баллон с тремя какими-то барышнями на картинке и надписью «Прелесть». И рулон туалетной бумаги. Серой, жесткой, как наждак, без намёков на перфорацию или втулку.
– Забери сына, закрой дверь на кухню, – я всучил сестре Павлика и только что не пинком вытолкал за белую дверь со стёклами, разделёнными белым же штапиком. Её испуганное лицо мелькнуло и исчезло в темноте короткого коридорчика.
Я задержал дыхание и поднял пакет. Вроде, ничего похожего на споры, не увидел, но дышать пока не спешил. Сперва залил слизь ацетоном. Пятно задергалось, и, кажется, даже какой-то звук на пределе слышимости появился. Визжало, наверное, так. Вслушиваться я не стал. Набросал поверх небрежно и быстро надёрганных от рулона мятых обрывков серой бумаги, которые тут же начали шевелиться в ведре. Пожалуй, окажись оно битком набитое шуршащими чешуёй гадюками – смотрелось бы менее отвратительно. Вытащив из бокового кармана зажигалку, чиркнул и выпустил на заплясавший огонёк лак. В воздухе загудело и запахло старой парикмахерской. Столб пламени нырнул в ведро и тут же выстрелил наверх, едва ли не до потолка, чуть не спалив мне брови и волосы на голове. Показалось, что визг стал слышен отчётливее. Будто бы даже в ушах закололо.
Огненная колонна опала через несколько секунд, но струю «Прелести» я направлял внутрь до тех пор, пока баллончик не опустел. В закопчённом по самый верх ведре на дне осталось меньше горсти пепла, вонявшего палёным волосом. Распахнув окно, впустил в комнату свежий воздух с улицы, где начинало вечереть. Подумать только – ещё утром я смотрел «кино», что показывал мне Дуб в амбаре посреди глухого подмосковного леса. Дня не прошло – а кино проявилось во всей красе и яркости. Закинуло меня чёрт знает куда, в дремучие леса Брянщины. И пополнилось двумя героями, о которых я и не подозревал.
Ветер из-под старых лип во дворе вытянул наружу всю мерзкую вонь, всё, что осталось от того, что ещё через день-два наверняка убило бы моего племянника. И, готов спорить, сестра недолго бы задержалась на этой земле, после того, как закопали бы маленький продолговатый ящик. Как же здорово, что я успел.
Когда входил в комнату, заметил, что Алиса смущённо запахивала платье. Видимо, кормила.
– Собирай вещи. Много не бери, только самое нужное. Я подгоню машину к подъезду.
Она только кивнула в ответ, глядя не на меня, а на сына. Который ухватил её за свисавший на грудь локон. Но не дёрнул. Подержал и сказал, глядя на неё: «Мама!».
Алиса прижала к губам свободную руку и беззвучно зарыдала. Я вышел и притворил за собой дверь.
До парковки было метров сто. Возле Форда стояла чёрная тонированная BMW. Рядом с ней – ГАЗовский микроавтобус, «Соболь» или «Баргузин», я в них не разбирался. В голове проползли две медленных мысли: «пешком мы далеко не уйдём, машина точно нужна». И «Зураб между четвёртым и третьим рангом». Но страха не было никакого.
Глава 11
Новые грани
К Форду подходил неторопливой походкой успешного человека. Или хищного зверя. Не знаю, никогда до сих пор ни одной из них не пользовался. Но движения были какими-то новыми, непривычными. И в них были уверенность и сила, которыми до сегодняшнего дня я тоже особо не хвастался. Ввиду отсутствия.
Из Бумера, семьсот пятидесятого, между прочим, пусть и в старом кузове, навстречу вальяжно выбрался Артур, окутанный клубами густого дыма. Смотрелось это неожиданно тревожно, будто на мой путь его выставила сама Преисподняя. Которую, как я теперь знал, каждое поколение выдумывало себе само, свою собственную. Но тут местный топ-менеджер приложил к губам какую-то толстую трубку неприличной формы, с бульканьем вдохнул и выпустил в тёплые сумерки ещё одну порцию густого химического дыма с неожиданным в этой ситуации ароматом имбирного печенья. Всю интригу сломал, вейпосос.
– Здоро́во, турист! Говорят, у Змеи хата освобождается. Я купить могу, никто лучше меня цены не даст, зуб даю! – он убедительно затряс чёлкой и снова присосался к своему, скажем так, прибору.
– Чо, любовь с первого взгляда? – по-свойски продолжил «реелтер», похабно, на современный манер, заменив в последнем слове третью букву. И замер в шаге от меня, словно на стену напоровшись. И рука повисла, не докончив движения, которым местный завидный жених, видимо, планировал панибратски похлопать мне по плечу.
– Не, чо ты сразу волком-то смотреть? Я всё понимаю – кто новьё берёт, а кому и ношенное, с прицепом, сгодится.
– Мало предложил, – глухо, сдерживаясь, проговорил я.
– Я ж ничо не предлагал пока? – опешил любитель нарушать социальные дистанции и нормы.
– Ты зуб давал. А сам тут уже на всю челюсть набазарил. Верхнюю или нижнюю? – наверное, он увидел что-то важное для себя в моих глазах, потому что спешно отступил, почти отпрыгнул на два шага, уперевшись задом в багажник своей машины.
– А ты кто такой, чтоб мне предъявлять, турист⁈ Меня весь посёлок, вся округа знает! А ты что за хрен с горы? – голос стал на тон-два выше. Вряд ли он сделал это нарочно, чтобы казаться более весомым и убедительным.
– Я – брат Алисы Змеевой. Ты за один день плохо сказал о ней, обо мне и о нашей бабушке. Давно капот не клевал, дятел?
Чтобы родить такую фразу Ярику, наверное, надо было подумать вечер-другой. Новый я, Яр, выдохнул её легко, спонтанно. Отметив, что предметно оцениваю голову и корпус замершего «реелтера», будто прицениваясь. Или «продумывая рисунок боя и штрихи каждой атаки», чего годами не мог добиться от меня тренер секции бокса. Или мог? Просто до сегодняшнего дня что-то внутри мешало мне бить по лицу живых людей вне ринга, каким бы дерьмом они не были. Гуманизм? Трусость? Воспитание? Что бы там ни мешало раньше – теперь помех не было совсем. Встал, страх преодолел. Сделал то, к чему так долго призывал меня Валерий Александрович.
У микроавтобуса как-то не по-ГАЗовски тихо и плавно отъехала в сторону сдвижная дверь на борту. Оттуда выбралась, не по-старчески легко, фигура в чёрной рясе и островерхой шапочке. Плотная.
– Уезжай, Артур. Иначе беда будет, – голос у фигуры был молодой, густой,
– Сашка⁈ – успешный бизнесмен Белых Берегов словно покойника увидел.
– Нет. Я – инок Серафим, – деликатно, вразрез ситуации, представился монах.
А я вспомнил, где видел этот лоб, нос и скулы. На фото в альбоме. Густой тёмно-русой бороды на них не было. Возле ЗАГСа и роддома Сашка там улыбался открыто и счастливо без неё.
– Ты ж помер! – продолжал опаздывать за реальностью «реелтер».
– Как видишь, нет. Уезжай, Артур. Живи дальше, – мне в голосе инока послышалось не положенное по должности сожаление.
Дверь BMW захлопывалась трижды, прищемив сперва ногу хозяина, потом свисавший вниз ремень безопасности, дважды. Машина так и уехала, волоча его за собой в пыли, словно ободранный хвост удиравшего от светлого Божьего воинства поверженного и напуганного чёрта.
– Здравствуй, Странник, – голова в шапочке склонилась, но глаза под ней неотрывно смотрели точно в мои.
– И ты здравствуй, инок, – я кивнул точно так же.
– Благодарю Господа, что послал тебя так вовремя. Не попустил свершиться злу, – он говорил ровно и чуть нараспев.
Я молчал. Полыхнувшую было внутри злобу списал на так и не состоявшуюся драку и общее напряжение последних дней. Недель. Месяцев. Очень помогла промолчать мысль Дуба или Алексеича о том, что, молясь своим Богам, нет ни чести, ни необходимости в том, чтобы восставать на чужих. Спросил только:
– Почему ты ушёл?
Плечи под рясой и верхушка остроконечной шапочки вздрогнули.
– Деда велел, – это прозвучало так наивно и по-детски, что ушла оставшаяся злость.
Ну да, слушать старших – это великая добродетель, присущая не только диким и отсталым. Вполне себе развитые и цивилизованные, особенно в высших эшелонах, тоже следуют этому правилу. И все случаи в истории, когда с чьей-то лёгкой, но чаще всего мохнатой чёрной руки, молодым разрешали плевать на старших с высокой колокольни, башни, минарета или любой другой подходящей постройки, заканчивались долгой большой кровью. На радость чёрным и мохнатым. Я начал было думать о том, как сам бы себя повёл в подобной ситуации, когда с одной стороны – наказ деда, а с другой – жена и сын. И бросил. Думать бросил.
– Подойди, пожалуйста, Странник, – в голосе Сашки-Серафима была мольба. Я не стал обижать парня и шагнул к открытой двери.
Внутри на диванчике вдоль противоположного борта сидел старец в той же одежде, что и инок. По бокам от него – два таких же, как и Сашка, молодых крепких парня. У старца на груди висел деревянный крест на простой серой верёвке с узелками. Очков на нём не было. Я сперва подумал, что операцию, наверное, сделал. А потом присмотрелся и понял, что они просто теперь не были нужны ему. Оба зрачка закрывала белая пелена. Она, казалось, клубилась и меняла оттенки. Будь дед лысым и помоложе – я бы точно решил, что это фурианец Ричард Риддик. Если есть некромонгеры – почему бы для разнообразия не появится и фурианцам?
– Поздорову, Мастер, – я не сводил глаз с облаков, что стали будто темнеть в зрачках старца, – по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?
Стоявший рядом Сашка вздрогнул, и от него прямо как-то повеяло возбуждением и восторгом. Наверное, он слушал сказки деда, представляя, что и к нему придёт кто-то с таким вопросом.
– Здрав будь, Странник. Не Мастер я нынче, – молчание длилось не меньше минуты. Пока не начали светлеть клубы внутри радужной оболочки.
– Жаль, – тут я был искренен, – подскажи, мил человек, где мне помощь найти в округе вашей? Нам с сестрой и племянником ехать пора, и так задержались лишку.
– В чём беда твоя? – голос старца выражал сочувствие и желание помочь. Или ничего не выражал вовсе – оба эти варианта были допустимы с абсолютно равной долей вероятности.
Я хотел было сказать, что беда моя в том, что с самого утра перестал понимать что-либо, происходящее вокруг меня, и продолжал ехать на одной вере. В том, что стал видеть в людях то, чего никогда не замечал раньше, и в том, что новые знания и способности жизнь мне пока не облегчали. И в том, что мне нужно как можно быстрее найти Хранителя в Осиновых Двориках, чтобы он спас сестру так же, как Алексеич – меня. Но, глядя в блёклые пятна глаз бывшего Мастера, говорить почему-то не хотелось.
– Дай руку, Странник. Я покажу. Говорить долго некогда, тут ты прав, – и ко мне протянулась ладонь старика, какими их раньше изображали в советских мультиках: широкая, твёрдая даже на вид, покрытая мозолями и глубокими бороздами-линиями. Я протянул правую руку и положил сверху. О том, чтобы обхватить пальцами такую лопату, нечего было и думать, но этого, как выяснилось, и не требовалось.
Справа от меня в воздухе на высоте метров трёх над землёй замер воробей. Самый обычный, коричнево-бежевый. Судя по жёлтым лапкам и клюву – молодой, у старых они темнее, а на голове возле глаз – бурые, почти чёрные пятна. Я видел, как крылья птички продолжали движение, но очень, очень медленно. И видел вечернего мотылька, на которого воробей нацелился. Тот тоже висел в воздухе. Его серо-белые крылышки шевелились значительно быстрее воробьиных, но всё равно явно не достаточно для того, чтобы удерживать насекомое в воздухе. Прощайте, законы физики, здравствуй, сумасшедший дом?
– Я покажу тебе историю наших краёв, Странник. Станет понятнее. И спасибо, что не поселил зла в душе, его тут и так с избытком, – голос Мастера звучал внутри моей головы. Значит, той самой Речью, о которой говорил Монах, он тоже владел. Это воодушевляло.
– Прости, что приходится торопиться. Потерпи. Я вижу, что ты почти ничего не знаешь и не умеешь, тебе будет тяжко. Но другого шанса может не выпасть, – непонятно продолжил голос, и меня будто лавина накрыла. Как в фильмах показывают – когда вниз по склону катится неостановимый вал, откуда летят во все стороны куски снега и льда, ветки и стволы деревьев, камни и листья. А ещё шлемы и лыжи тех, кому не повезло оказаться на его пути. Так, как мне.
Время определить не удалось. Судя по тому, что ни дорог, ни тропинок, ни домов нигде в округе не было – давно. Деревья и мох выглядели почти так же, как и привычные мне, а не хвощи-папоротники. Значит, не настолько давно. Я, будто утром, в амбаре, пропал и вновь появился в новом месте и времени, одновременно сжавшись до точки и распахнувшись до целой вселенной. С такими упражнениями точно прямая дорога в дурку. Странно, при изгнании из Павлика чёрного паразита таких панических эмоций не возникало, всё шло, как будто так и было задумано: привычно, понятно и правильно.
Это было похоже на снимок с орбиты. Только какой-то странный, движущийся. Я видел, как подо мной росли и сводились леса, меняли русла реки, прокладывались какие-то тропки. Судя по масштабу – там, внизу, на таких тропках могли разъехаться две, а то и три телеги. А потом внимание приковала к себе одна речка. Одна из множества в этих краях. Но не имевшая с ними ничего общего.
На берегу карстового озера рос Ясень. Древнее дерево пережило ледники, как и многие его сородичи. И не пережило чёрной «прививки», как почти все они. Кто и зачем забрался в эти глухие места, чтобы подчинить огромного великана с резными листьями – я не знал. Но орбитальный снимок подробно показал, что случилось потом.
Ясень горел долго. Я не мог определить по этим картинкам, сколько точно, но, судя по тому, что дым подземного кострища поднимался и из-под снега – несколько месяцев. Привычка карать непокорённую волю огнём и железом не была стара, как мир. Помоложе, и значительно. Как мир, населённый двуногими, что почему-то решили считать себя разумными.
А из провала, оставшегося на месте огромного пня, из дыры, что уходила, кажется, к самому сердцу Земли, потекла вода. Чёрная, как нефть. И на берегах её, там, где она прореза́ла-прогрызала себе путь, переставали расти деревья и травы. Сама земля меняла цвет, как в тревожных моментах старых фильмов, когда картинку на экране сменял негатив. Белая земля – это как холодный огонь, сухая вода. То, чего не должно быть в природе. То, что противоречит ей самой. Но река текла, пробивая путь, дальше и дальше. Народы и племена, что расселялись вдоль её берегов, брали из неё воду, готовили пищу и кормили ей детей, становились другими.
Ниже по течению, где река образовывала первые разливы, поселилось племя, за краткое время вы́резавшее всех соседей на два дня конского скока во все стороны. Бледные, широконосые, черноглазые – никто не ведал, ни откуда они пришли, ни за что так Боги наказали этот край. Вокруг заводей чёрной реки появились первые жертвенные камни. Костры горели днём и ночью, и их смрадный дым стелился над водой. Потому что жгли не только деревья. Городок, основанный там, назвали «Верный слуга Тьмы», если переводить примерно.
Дальше вода чуть светлела, была прозрачнее. Но населявшим берега светловолосым и сероглазым легче от этого не было. Лодки, что начали сновать вверх-вниз от Тёмного городка, разносили чёрную заразу, будто моровое поветрие. Мужья уводили жён, детей и стариков глубже в леса, дальше от воды, под защиту вековых деревьев. Которые искали и находили карательные отряды, летавшие на чёрных лодках. И начинало твориться страшное. Жестокость, необъяснимая, не имеющая ни причин, ни примеров, погрузила всю округу в липкий панический ужас. А реку стали звать «Нежить». И звали так много веков.
Возле устья, где чёрная река сливалась с Десной, после построили что-то вроде последнего заслона, форпоста на пути нечисти. На месте давно срубленной сосны, что была едва ли не двадцати шагов в поперечнике, возвели городок. Чтобы бороться с врагом словом и делом. Жаль, что и в делах, и в словах враг был гораздо опытнее и успешнее. И со временем заслон-крепость превратился в монастырь, где иноки и старцы боролись со Злом и Тьмой постом и молитвой. Вера – великая вещь. С ней, как выяснилось, можно было противостоять врагу и с таким сомнительным арсеналом.
Легенду про то, что реку назвали в честь снежно-белого песка, что устилал пляжи-берега, на которых по-прежнему неохотно росли трава и деревья, придумали монахи. Старое название, как и его правдивое объяснение, забылись. Век людской короток, а память и того короче. Старцы и иноки продолжали свою вечную, как они думали, борьбу с Врагом человеческим. Который принимал разные формы. Сто лет назад, совсем недавно, запрудив чёрную реку, здесь построили ГРЭС. Образовав прямо под боком монастыря огромное рукотворное озеро, вода в которое попадала из того самого про́клятого родника, что забил когда-то из могилы великого Ясеня. Протекая многие километры меж берегов, залитых кровью настолько, что и представить себе невозможно. Но кровь, даром что не водица, и дырочку найдёт, и не сдержишь ничем. Только вот, как лишь недавно стали догадываться сперва писатели-фантасты, а вслед за ними и физики, могла та вода нести не только листья палые осенью и льдины по весне. Несла она древнюю память, напоённую злом и болью, с тех времён, когда железо и огонь только начинали свой чёрный хоровод по Земле. И название «Белые берега» на самом краю этого озера смотрелось насмешкой. Жестокой и злой.
Иноки и старцы часто пополнялись из пришлых. Среди них встречались и Странники, и Мастера. Только Хранителей не было – у тех была своя вера в своих Богов, у чьих ног они жили, чью память хранили и несли сквозь века. Даже коснувшиеся Деревьев Мастера жили в обители. Даже те, кого сила и воля Дерева вернула к жизни, отогнав злую хворобу. Ум человеческий всему найдёт оправдание и объяснение – только время дай. Так и Михалыч, что был ныне старцем Варфоломеем, в Осиновых Двориках бывал дважды. Знавал тамошнего лесника, Сергея, ещё тогда, когда тот был Сергием, а сам будущий Мастер – Лёшкой-взводным. В первый раз – когда осенью сорок первого года Хранитель сам притащил его на плечах, единственного, кто выжил под теми траками гусениц и подошвами сапог, подбитых гвоздиками, что месили и утюжили родную землю в ту пору. Отпарил в баньке, вылечил при помощи старой Осины, откормил – да и отпустил. Странником молодой красноармеец становиться не захотел – бить фашиста тогда было нужнее Родине. Второй раз Лёшка вернулся в эти места в шестидесятых годах, после полёта Гагарина, сорокалетним мужиком. Старой развалиной, трясущейся, заикающейся и почти полностью слепой. Контузии и ранения фронтовика, дошедшего до Рейхстага в звании майора, уверенно вели его в могилу. Он же пришёл к Хранителю. И вышел от него Мастером. С тех пор в Белых Берегах появился седой слесарь в очках. Который пропал вскоре после того, как перестала работать ГРЭС. А в обители стало одним старцем больше. Там много было тех, кто перешагнул вековой рубеж, редко кому доступный из простых смертных.
Я видел слепыми глазами старца Варфоломея, как иноки служили молебны вокруг ведьминого леса Синезёрок, где необычно часто стали пропадать люди. Как ходили крестным ходом по берегу Неруссы-реки, где стали всплывать утопленники. Народ, напуганный и тем, и другим, перестал ходить в лес и к реке. Исчезновения закончились. Десант вернулся в расположение обители.
Видел, как к вратам привозили и приводили «бесноватых» и «одержимых». Многим помогало. Через некоторое время забирали измождённых постом и молитвой «спасённых». Увозили обратно, в привычную жизнь. Где привычные жёны, мужья, друзья, коллеги и соседи подселяли части «выздоровевших» свежие споры. Так или иначе, повторно на «излечение» в обитель возвращались считанные единицы. Неплохая статистка.
На каждую войну из обители выходило войско. Из ушедших возвращались, конечно, не все. И приводили с собой новых иноков, готовых отрешиться от мирской суеты. От Петра Великого по сей день тянулась слава о подвигах, заслугах и беспримерной отваге монахов пу́стыни. И о щедрых денежных пожертвованиях на защиту Родины.
Четыре подшефных детских дома, один дом престарелых и две столовых для бездомных. Сейчас иноки помогали сирым и убогим так, как могли. Жаль, что Алиса с Павликом не подошли, видимо, по критериям сирости и убогости. Или убожества?
Мир и картинки стерео-панорам схлопнулись мгновенно. Я устоял на ногах только благодаря Сашке, что подхватил мою руку, которую выпустил старец Варфоломей. Казалось, что я не ел и не спал неделю. Хотелось лечь на разбитый запылённый асфальт парковки и зажмуриться. Чтобы пропала память и картины чёрной реки и её слуг. Вернее, не её, конечно же. Крылья воробья набрали привычную взгляду скорость, он догнал и ухватил клювом поперёк те́льца серого мотылька. Это было быстро.
– В тебе много сомнений и мало веры, Странник, – проговорил бывший когда-то Мастером.
– У каждого своя правда, – еле выдавил я. Говорить было тяжело. Хотелось поднять руки, чтобы разошлись рёбра и впустили в лёгкие воздух хотя бы чисто механически. Но сил не было.
– Правда всегда одна! – наставительно ответил старец. Будь мне полегче – я удивился бы, наверное, неожиданной строчке из Наутилуса.
– Возможно, – спорить сил не было тем более.
– Жаль, что ты не готов вернуться на путь истинный, – с видимым сожалением продолжил он, – но всему своё время. В Брянске, между Советской и Фокина, работает последний в области Мастер. Там и переночевать можно, и поесть. Да доедешь ли?
– Доеду, – буркнул упрямый маленький Ярик. Сказал, гордо вскинув голову, Яр. Славка просто кивнул.
– Слишком много пока Яри в тебе, Странник, – вздохнул Варфоломей. Не угодишь им – одному мало, второму много. Одному Дубу было в самый раз. Я не стал отвечать.
На пятачок перед торговым центром подкатил и с шипением песка под колёсами остановился настоящий чёрный Гелендваген. Не новый, конечно. Ну, какой ЦУМ – такой и Гелик. Из-за руля вышел круглый и лысоватый брюнет с большим носом. На нём была форма и майорские звёзды на погонах. С пассажирского сидения выбирался Зураб. Ранги у обоих были одинаковые, четвёртые, но мало чем отличавшиеся от третьих.
– Что здесь происходит⁈ – с места начал майор почти без акцента. – Сейчас наряд вызову – все в ИВС заедете!
Думать было тоже не сказать, чтоб сильно легче, но пробел в его логике сам помог. Если бы было, за что – наряд наверняка был бы тут раньше немецкого сундука на колёсах.
– Кто свидэтэль нападэния на Артура⁈ То есть гражданина Яшина⁈ – подключился Зураб. Стало яснее, но не очень.
Я указал пальцем, который по счастью именно в этот миг перестал дрожать, на лобовое стекло Форда.
– Чэго ты тычешь на свою машину, э⁈ – чёрный слесарь-ростовщик махом перешёл в ультразвуковой диапазон, – тэбя нэ спрашивал никто! Ты в клэтку пэрвий сядешь, понял, ты⁈
Майор внимательно смотрел, но не на то, как один звонкий гражданин угрожал незаконным ограничением свободы другому, а на иноков и старца.
– Там под зеркалом заднего вида – стационарный видеорегистратор. Пишет круглосуточно. Данные шлёт на облачный сервер. Они хранятся там месяц, – я говорил медленно. И потому, что быстро было трудно. И так-то еле-еле получалось. И потому, что подбирал слова так, как, кажется, никогда до этого времени.
– И чего, э⁈ – Зураб успокаиваться не хотел явно.
– Там видно, а, главное, слышно, что гражданина никто не тронул даже пальцем. И ни единого грубого слова ему не сказал, – ну да, а «дятел» – это сугубо биологический термин. – Тогда как гражданин Яшин оскорбил при свидетелях меня, мою младшую сестру и память нашей покойной бабушки. Микрофоны – под капотом и за радиаторной решёткой. – После вымышленной бабушки микрофоны прошли легко, как настоящие. О том, что регистратор давно не работал, я тоже никому сообщать не собирался.
– Мы можем приобщить запись к материалам дела? – с круглым надо явно было держать ухо востро.
– Разумеется, товарищ майор. Все процессуальные действия будут проведены в соответствии с законом, – их, если не врали книги и сериалы, знакомые фразы должны были успокаивать.
– Откуда такие познания в этой сфере? – он повернул голову ко мне резко, рывком, как-то по-змеиному. И уставился своими чёрными глазами, не моргая.
– Работа такая, – неопределённо, но уверенно ответил я.
– Проверим. Нужно проехать с нами, – он кивнул на свою машину. Интересно, если зам.начальника здесь на Гелике катается – на чём же тогда сам начальник? На танке? Хотя места располагают, конечно, как и дороги.
– Повесткой пригласите – конечно, – терять мне было нечего. Совсем. И уже давно.
– Вызываю наряд? – майор нахмурил брови. Но по-прежнему не моргал.
Я вытащил из кармана первое, что попалось под руку. Оказалось – брелок с ключом от Форда.
– Вызывайте. А я – свой. Кнопочку нажму – ГБР приедет.
– Какая ГБР? – круглый взмахом руки остановил Зураба, что уже начинал своё вечное «Э-э!».
– «Боюсь-боюсь» называется. Не слышали? – я слово в слово повторял те фразы, какими однажды Заур при мне выгнал из своего начальственного закутка в павильоне строительного рынка каких-то непростых товарищей. Те тоже были в форме.
