Текст книги "Госпожа удача"

Автор книги: Олег Чигиринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Ты делаешь ошибку, товарищ майор. – Корниловец старался говорить как можно ровнее, но зубы все равно выстукивали партию ударных из «Болеро».

– Это ты ошибку делаешь, белячок. – Майор встал. – Мы три часа продержимся, а ты – нет.

– Я попробую.

– Попробуй.

– Товарищ майор! – вбежал запыхавшийся Васюк. – Там… в генераторной… Пойдите посмотрите…

– Глядеть в оба, – приказал Лебедь охранникам.

Вернулся черный от гнева, губы сжаты в ледовую трещину, лицо неподвижно… Все его хорошее отношение к вражине улетучилось при виде десятка трупов. Молча схватил он пленника за волосы и за ворот, сорвал со стула, вышвырнул из кабинета, одним пинком бросил по коридору вперед, тот споткнулся, упал, майор вздернул его на ноги и снова толкнул. Новое падение. Ванька-встанька. Попытался упасть и лежать, не подниматься. Майор схватился за ремень, стянувший запястья, рванул на себя до заплечного хруста: не то что встанешь – вскочишь…

Генераторная. Тяжелая дверь. Семь ступеней вниз.

– Ты, падла, Галича любишь? – Майор подтащил беляка к одному из мертвецов: челюсть разворочена пулей, глаза распахнуты. – Может, ты и Высоцкого любишь? – Второй мертвец, запекшаяся на груди кровь, смертная мука на лице. – Они здесь гнили все время, пока ты с нами песенки пел? Пока ты меня сдаться уговаривал? Да плевать мне теперь на этот код – я тебя, сука, и без кода на куски порежу! Как тебя – соломкой или кубиками?!

Беляк молчал, закрыв глаза, оскалив и сцепив зубы. Майор от души врезал ему под дых.

– Код! – снова закричал Палишко пленнику в лицо. – Код, сука!

– К-х-акой?!

– Код! Цифры! Дверь в аппаратную, пидор!

– Ноль восемь ноль шесть двадцать четыре.

Они переглянулись.

– А если подумать? – спросил майор.

– Нет. Этот… Ирвин и Мэлори… Эверест… Восьмое июня двадцать четвертого года.

Палишко выскочил из генераторной. Вернулся злой как черт и снова схватился было за ремень. Майор остановил его жестом.

– Ты часом ничего не напутал? – спросил он, подходя вплотную. – Может, ты не тех альпинистов зашифровал?

– Я – тех… Вот кого зашифровал Кашук – не знаю. Он же ни черта не понимает в альпинизме.

– П-падла! – Палишко пнул беляка ногой в бедро.

– Я же сказал… Я приказал переключить код и не говорить мне…

– Как еще можно отключить помехи? – спросил майор. – Ток? Электричество? Где-то здесь?

– Не знаю!

– Кабели?

– Должны быть. Копайте, ребята, копайте…

Лебедь узнал цитату, выматерился.

– Палишко, «говорилку». – Майор бегло изучил приборчик и перевел рычажок настройки в режим «прием». «Игрушка» молчала.

– Скажи, чтоб он, кто там есть, – открыл дверь. Или тебя убьют.

– А если там нет никого?

– Скажи, – в голосе майора прорезалась вороненая сталь.

Арт пожал плечами. Майорский ноготь передвинул рычажок на «передачу».

– Кашук, откройте дверь, – попросил Артем.

– Прикажи. – Палишко ткнул ему носком ботинка в голень.

– Это приказ, Кашук. Откройте им дверь и сдайтесь. Иначе меня убьют.

Приемник издевательски потрескивал. Сквозь открытые двери доносилась еще очень далекая стрельба.

– Он твой, – сказал майор Палишке. – Через полчаса помехи должны исчезнуть, – и вышел.

***

Спецназ ГРУ был послан в Крым, чтобы захватить кое-какие важные военные объекты, кое-какие архивы и кое-каких людей. Оставив политических деятелей на откуп «Альфе», ГРУшники охотились на высших военных чинов, и особенно – на руководителей крымской разведки.

Но у майора Варламова и подчиненного ему капитана Резуна было особое задание. Около года назад один из сотрудников КГБ, в свое время завербованный ГРУ, начал выходить на контакт с высоким чином ОСВАГ. Высокий чин, как это ни странно, прямо-таки напрашивался на вербовку. Сведения, которые он передавал, были выше всяких похвал. Кроме того, чин был активистом Союза Общей Судьбы.

Что-то здесь настораживало, что-то выдавало явную подставу, тот самый мед, которым пахнут липкие ловушки для мух.

И вот в решающий момент чин ускользнул из рук ГРУ и сдался спецназу КГБ, а сотрудник тоже исчез где-то в недрах Лубянки. Майору Варламову и капитану Резуну пришло распоряжение: искать следы таинственной деятельности Высокого Чина. Искать ловушку для мух.

Когда прошел «Красный пароль», оба офицера ГРУ (спецназовская форма была только прикрытием) сделали стойку. Потому что если это не след, то что тогда след?

Но след вел в Москву, а их прислали для оперативной работы в Крыму. Поэтому Варламов ограничился тем, что сообщил по инстанции и позволил себе… скажем так: немного отпустить поводья. А потом началась перестрелка с резервистами, поднявшимися по «Красному паролю», пошли помехи, потерялся в Ялте Драчев, но по большому счету все это было уже не его, Варламова, дело. Как и многие офицеры, майор вел дела по принципу «прокукарекал, а там хоть не рассветай».

Но Резун был не из тех, кто делает карьеру задницей. Владимир решил раскручивать порученное ему дело. Конечно, игра требовала определенной тонкости – узнай Варламов, что капитан химичит у него за спиной – и Володе бы не поздоровилось. Но в тонкой ведомственной игре он уже собаку съел и от всей души надеялся не подавиться хвостом.

В конце концов, какие ставки? Немного зряшной беготни – в случае неудачи. А в случае успеха – головокружительные перспективы. Он, младший офицер, отправленный сюда в качестве «куда пошлют» для Варламова, распутает дело, которое два месяца разрабатывал целый отдел… Ради этого стоит побегать.

Итак, «Красный пароль», переданный из Москвы. Резун лично видел программу «Время», и ошибки здесь быть не могло. Но сразу за «Красным паролем» – дикие, кошмарные помехи на всех наших рабочих частотах. Вопрос: откуда они знают наши частоты?

Рабочая и резервные частоты определяются в течение сорока восьми часов перед операцией методом случайного тыка. Самое вероятное место утечки информации – полк.

Интересная складывается картина, товарищи. Некий высокий чин ОСВАГ завербован КГБ. Через какое-то время после этого происходит воссоединение, а вечером дня «М» по ЦТ передают сигнал «к атаке» для свежеприсоединенных крымцев. И они, родные мои, начинают драться, благо наши части воюют в полный разброд из-за отсутствия связи. Связь – это грязь, как говорят военные, но без нее – никуда, узнать рабочие частоты за сорок восемь часов и передать в батальон РЭБ – это надо успеть. А какая организация в Крыму обладает достаточной для этого мощью, товарищи курсанты? Осведомительное Агентство, отвечает Вовочка Резун. Правильно, Вова, а теперь дополнительный вопрос: не приводит ли тебя в ужас тот факт, что в каждом полку сидит агент ОСВАГ? Нет, товарищ преподаватель, не приводит. Потому как агентов ОСВАГ в полках нет. А есть мирные стукачи, все как один работающие на Комитет Глубинного Бурения. То-то во всем этом видна рука Москвы. Кстати, куда запропал сегодня днем Высокий Чин, за которого нам с товарищем Варламовым еще будет взъебка? А запропал он все в том же, глубинно-бурильном направлении, и все ниточки у нас аккуратно завязываются в узелок.

И тут Зиночка Кибрит решительно трясет завитком каштановых волос, выбившимся из прически, и тихо восклицает:

– Не знаю, ребята! Уж как-то слишком все просто получается!

Ага, слишком все просто, вторит ей Вовочка Резун. Или он совсем дурак, этот Высокий Чин, или я ничего не понимаю. Варламов, например, все понимает: «Красный пароль» – дело московской агентуры ОСВАГ. Но где кончается ОСВАГ и начинается КГБ? Где полиция, а где Беня? Почему по ЦТ, ведь внедрить агентуру на ЦТ гораздо сложнее, чем подделать прогноз погоды и прокрутить его в Крыму на той же частоте, в то же время. Да хороший агент стоит роты спецназа, которая необходима, чтобы взять приступом ретрансляционный центр на Роман-Кош и передать «Красный пароль» оттуда. Но роты нет, штурма тоже нет. На Роман-Кош сидит группа наших из 8-й бригады, и конь у них не валялся…

Ночью в штабе царил переполох из-за того, что пропал Драчев. Комдив закатился в Ялту гулять и испарился вместе с сапогами и комендантской ротой. Отражением атаки противника руководил (и хорошо руководил!) начштаба полковник Савкин, он умудрился даже собрать в боеспособную единицу те части мотострелков, что стояли в городе (а это было наверняка непросто – Резун на собственном опыте знал, что такое советские танкисты, так вот – мотострелки еще хуже).

Драчев появился под утро, ворвался в город на свежекраденном «Мерседесе». От комендантской роты ничего не осталось, а если что и осталось, то оно сильно отстало, поскольку «Мерс» развивает по хорошей крымской дороге сто шестьдесят, а БМД-1 – ровно на сто меньше. Драчев собрал заседание штаба и Резун дорого бы дал, чтобы его послушать.

К тому времени, к утру то есть, у Владимира появилось, что сказать комдиву, и он ждал в приемной, пока заседание закончится.

И когда притомленные бурной ночью полковники разошлись, да еще после полуторачасовой мариновки, он предстал перед красные очи Драчева и сказал фразу, которая должна была принести ему майорские звезды:

– Я знаю, откуда идут помехи.

Но майорские звезды не спешили падать на погоны капитана Резуна. Поелику ни Драчев, ни его верный личарда полковник Семенов Резуну не поверили.

А ведь как все просто! Ну, где, где еще можно установить передатчики такой мощности, чтобы накрыть сетью помех весь Крым? Да, обычно такие штуки устанавливаются на самолетах-постановщиках помех, потому что чем выше генератор радиоволн, тем проще им достигать цели. Но все аэродромы заняты советскими частями, и ни один самолет, кроме наших МИГов, не поднимался в воздух!

Но военные – народ консервативный. Привыкли – самолет. Да и некогда было особенно задумываться. А ответ лежал на поверхности: телевышка! Простая, обыкновенная телевышка. Мощности которой достаточно, чтобы ретранслировать сотню телеканалов на четыреста километров вокруг.

А посчитайте-ка, ребята, куда достанет телевышка с высоты 1600 над морем. Далеко ведь достанет.

– Исключено. – Драчев махнул рукой. – Помехи идут с самого вечера. Всю ночь. А вышку всю ночь контролировали спецназовцы и десантники. Спецназ, кстати, ваш, восьмая бригада.

– Фамилия командира группы? – быстро спросил Резун.

Драчев вскинул на него грозный взгляд: ты еще здесь? Но тон капитана ГРУ ясно говорил: отступать он не намерен, хоть позади и не Москва.

Резун все тщательно обдумывал и был уверен, что прав. На девяносто процентов был уверен.

Семенов наморщил лоб.

– Сейчас вспомню… Старший лейтенант… Характерная фамилия…

«Лошадиная», – вспомнилось Владимиру.

– Верещагин, – щелкнул пальцами Драчев. – Довольны?

Он надеялся, что теперь настырная спецура уберется с его глаз долой.

Но настырная спецура не убралась. Настырная спецура, умело сдерживая возбужденную дрожь в руках, подняла телефонную трубку и, сверившись со списком телефонов на столе, позвонила туда, где находился штаб восьмой бригады спецназа ГРУ.

И на его вопрос ему совершенно однозначно ответили, что офицера по фамилии Верещагин в бригаде нет, а на вышку посылали группу под командованием старшего лейтенанта Чернышова.

– Повторите, пожалуйста, еще раз, – злорадно сказал Резун, нажимая кнопку SP phone.

Через десять минут в его распоряжении были три вертолета: два «Ми-24» и один «Ми-8». Генерал мысленно материл выскочку. Пришлось-таки позвонить в штаб фронта и получить вздрючку за сепаратистов – как будто он, Драчев, их здесь разводит в инкубаторе… Нет, но «спецназовец» каков! Ах сука! Так значит, вот из-за кого Павла Андреевича сначала чуть не убили, а потом Маршал его по телефону выдрал, как щенка… И ведь ни сном ни духом не сказал бы – спецура как спецура, ничем не хуже этого вот, Резуна… Драчев надеялся, что Резун зацапает стервеца живьем и все его кишки намотает на локоть.

Резун, в свою очередь, надеялся, что на Роман-Кош кроме этой группы «спецназа» никого нет. Он надеялся, что сумеет захватить кого-то живым, вытрясти из него самые важные сведения и доложиться раньше, чем Варламов.

И эти надежды разбились о чугунный лоб лейтенанта Палишко.

***

– Ну что?

– Ни фига, блядь… Лей воду. Все, перекур, ребята, отдохнем.

Сам лейтенант участия не принимает. Не хочет ручки утруждать товарищ командир. Всю грязную работу за него Анисимов делай, а ему – благодарность в приказе, как же, добыл важные сведения, майор Пронин. Что, съел, генералиссимус? Не колется белячок? Вот те хрен, чтоб голова не болталась.

– Упертый попался до невозможности его благородие.

– Чего делать будем, ребята?

– А чего делать? Месить его, гад, пока не запоет.

– Сдохнет.

– Не сдохнет. Он крепкий.

– Ну, значит, не запоет. Это спецназ, Серый. Боец. Кулаки сбитые – видел?

– Надо чего-то думать, – сказал Вован. – Потому что из-за этой Зои, гад, Космодемьянской нам всем впарят как я ебу. А устал же, гад, так, что сил нет.

Избивать человека – действительно не такая уж легкая работа. Недаром коллективное бессознательное рисует палача здоровенным парнягой. От ударов руками по лицу страдает в основном лицо, но и руки тоже побаливают.

– Надо по-другому как-то, – выдвинулся Серый. – Потому что мы его скоро убьем на хрен…

– Можно, гад, зажигалкой прижечь. Или сигаретой… – без особого энтузиазма предложил Вован. – Откуда я знаю! Что я вам, гад, инквизитор?

Анисимов взял бычок, посмотрел на тлеющий кончик и решительно погасил окурок о тыльную сторону своей ладони. Не поморщившись.

– Ты чего, Сава?

– Ничего. – Солдат надел ремень. Покосился на дверь. Приниматься за работу ужасно не хотелось. Дерьмовая это работа, собачья. Пусть литер сам ею занимается. Лучше бы он, Анисимов, вниз пошел, там хоть настоящее дело, аж сюда слышно. А то без него разобьют белых, вернется он домой, девки спросят – чем занимался? И что, он пойдет рассказывать, как геройски они втроем одного пиздили? Тьфу, да пошло бы оно все на хрен.

– Остап! – обратился он к рядовому Остапчуку, своей любимой боксерской груше. – Давай, придумай че-нить.

Из корпуса вышел Палишко.

– Анисимов, скоро ваш перекур закончится?

– Так точно, товарищ лейтенант!

– Майор вот-вот вернется. Что делать будем, рядовой? Твои предложения.

– Вон, Генка у нас умный, он сейчас че-нить придумает, – ткнул пальцем Анисимов.

– И что же это он придумает?

– Я попробую, товарищ лейтенант, – почти уверенно сказал Генка.

– Что ты попробуешь? – переспросил лейтенант.

– Понимаете, товарищ лейтенант, – заторопился Генка. – Ну, то есть я думаю, что он сам не знает, какой код там включил этот. И приказов этот тоже не слушается, так? То есть он будет что угодно говорить, этому все равно. Но он же говорит в эту штуку, то есть тот, который там, его слышит, так?

– Ну, – сказал лейтенант. – Короче!

– Нужно, чтобы он кричал.

Молчание. Никто не понял или не захотел понять! Генка поторопился довести свою мысль до слушателей.

– И сказать этому, который там, что мы не перестанем, пока он не откроет. Так?

– Ты… – Лейтенант запнулся. – Ты соображаешь, что говоришь? Ты соображаешь?! – Он сгреб рядового за грудки.

– Да! – пискнул Генка. Руки лейтенанта разжались.

– А ты знаешь, как это сделать?

– Да, – мертвым голосом ответил рядовой.

– Делай, – сказал Палишко. – Давай, командуй, только быстро!

Рядовой Геннадий Остапчук показал на корпус:

– Мне туда на минуточку…

«В сортир, что ли?»

– Иди.

Гена, начитанный мальчик с развитым воображением, пошел не в сортир. Он думал над решением проблемы и вспомнил, что видел на столе в кабинете подходящую вещь.

В корпусе было полно народу. Тяжелораненые, хрипевшие и стонавшие на полу, но больше молчащих – измученных болью, ослабевших от потери крови – наглядные пособия на тему «Почему нужно побыстрее отключить помехи и вызвать помощь».

– Остап, ты куда? – спросил кто-то.

– Приказ! – бросил Генка.

Чем-то это было хорошо: не оправдываться на окрик, а внушительно бросить: «Приказ!»

Он обшарил стол и нашел то, что нужно. Ручки и карандаши уже растащили, в известных целях помылили и бумагу, но на эту штучку никто не позарился – назначение ее было неясно. Генка при всей своей начитанности сам не знал, как она называется и для чего нужна, но выглядела она как самое то, что надо. Может быть, и делать ничего не придется – пленник посмотрит на заходящие друг на друга хромированные клыки, два снизу и два сверху, посмотрит и испугается холодного стального блеска… Испугается так, как боится его сам Гена.

У Гены Остапчука было очень живое воображение.

…Лейтенант сделал рейд по окрестностям, прислушался к перебранке минометов и АГС внизу, за жидким горным леском. Он был в тревоге. Приемлемого выхода из положения не наблюдалось. Может быть, вражина и в самом деле не знает кода. Что же – сидеть и ждать белых?

Во время посещения корпуса он подошел к толстой железной двери, наугад потыкал в замок. Ударил в сталь кулаком, матюкнулся. Каменная кладка, цемент – нашему не чета. Вмуровано мертво. Граната не берет – пробовали. С гранатометом тут не пристроишься: планировка не та.

Он пощелкал рычажком на «говорилке», подавил в себе желание отматюкать того, кто засел за железной дверью. Не поможет. Ладно, открывать он не хочет. Но пусть выключит помехи. Если пройдет то, что предложил Остапчук, – может, и выключит. Всего делов: нажать пару кнопок…

А вдруг там и нет никого?

Ну и хрен ли? Мозгами пошевели: Верещагин и его кодла здесь охрану несли. Охрану. Должны знать все входы и выходы. Должен быть другой способ заткнуть вышку. Палишко не особенно рубит в технике, да ему и не надо задумываться, что это за способ. Пусть беляк сам расскажет.

Он расскажет.

Лейтенант вернулся в генераторную. Пленные и двое рядовых, что их стерегли, проводили его почти одинаковыми тревожными взглядами. Пленные… что-то такое подумалось, связанное с пленными, мелькнуло в башке и ушло сразу же. Ладно, вспомнится.

Беляк лежал на полу, закрыв глаза – с понтом, без сознания. Но Палишко знал, по дыханию слышал, что гад притворяется.

– Ну? – спросил лейтенант. – Будем столбами стоять или как? Анисимов, развяжи ему руки…

Беляка подхватили под руки, перетащили на останки кресла и, перекинув локти через спинку, привязали запястья к ее стальной поперечине. Руки тут же оказались вывернутыми, как на дыбе – спинка была слишком широкой. Мордатый рядовой Микитюк вытащил нож и разрезал горловину тишэтки. Мокрая ткань треснула от рывка в две стороны – с отвратительным, нервным звуком. Футболку стянули на локти.

Палишко достал «уоки», включил рычажок в режим «передачи».

– Слушай сюда, – сказал он в микрофон: жалкая и страшная пародия на майора. – Твой командир просил тебя отключить помехи. Ты не послушался. Сейчас он тебя еще раз попросит. Хорошо попросит.

***

Парень с лицом херувимчика достал из кармана расшиватель, он же антистеплер.

Артем решил было, что наконец-то выпал из окружающей реальности, но секунду спустя убедился в обратном: реальность осталась прежней и приобретала все более скверный оборот. Зачем парнишке антистеплер? Ох, вряд ли он собирается расшивать документы. В советском десанте канцелярскому делу не учат…

Дешевая сценка из дешевого шпионского романа. Гребаное казино «Рояль».

От запредельно страшных ситуаций сознание дистанцируется. Человек наблюдает как бы со стороны: это происходит не с тобой, не здесь и не сейчас. Потому что в противном случае это непереносимо страшно, впадаешь в ступор и не можешь ни двинуться, ни слова сказать – завораживающий ужас уничтожения…

А бывает – мозг работает с чеканной четкостью, и в последние секунды ты просчитываешь ситуацию до конца и в примирении с неизбежным черпаешь неизмеримые силы.

Холодные и острые «зубы» канцелярской игрушки сомкнулись, еще не причиняя боли, на козелке уха.

– Слушай внимательно, – сказал лейтенант Кашуку. – Проси!

«Уоки» ткнули чуть ли не в зубы. И Верещагин понял, что получил оружие.

Месть была его единственным утешительным призом. И не такой он был человек, чтобы отказываться от этой возможности.

– Кашук! – Арт собрался с силами, чтобы говорить как можно четче: радио искажает звуки. – Это я, твой командир, Артемий Верещагин, первая горноегерская… И я приказываю тебе…

…В конце концов, миллионы людей прокалывают уши. Говорят, там мало нервных окончаний.

– Сделай так, чтобы они не ушли отсюда живыми!

Клац!!!

Последние слова он почти выкрикнул: перед глазами разорвалось красное, сердце прыгнуло к горлу, рывок, хруст…

Рядового Анисимова вырвало.

– Это первая просьба, – сказал в микрофон «уоки-токи» Палишко. – Не отключишь через десять секунд – будет вторая. Совсем другая, ты мне поверь… Он тут очень быстро перестанет героя играть.

Мать твою так… Что же будет, если пацан доберется туда, где много нервных окончаний? Вывернутые руки ныли, поперечины сиденья врезались в зад. Придумали же кресло, скоты… Дизайнеры, чтоб их…

Прикосновение стали к груди.

Что Кашук понял из сказанного? Так ли он понял?

– Ну что, козел? – сказал Палишко. – Что, мудила? Помнишь, как ты ходил тут и задирал нос? Все вы тут задирали нос – и твой грузин, и твой татарин… Думаете, лучше нас, белая кость, да? Вот теперь ты покричишь, а они послушают…

Самое трудное, подумал Арт, – это говорить четко и связно. И говорить то, что нужно.

– Товарищ лейтенант… Сергей… Палишко… гордость советской армии и сто второй вэдэвэ… Слушай…

– Ну?

– Насчет стройбата – я был не прав… Я так думаю – ты не доживешь до следующего утра.

– Посмотрим, блядь, кто не доживет.

Он увидел, как сузились глаза херувимчика – за миг до того, как маленькие стальные челюсти снова щелкнули.

На этот раз пацан сделал все медленно…

Арт выдохнул, чтобы не оставить себе воздуха на стон – но недооценил свои легкие. Воздух там остался. Там его оказалось до черта…

– М-мразь краснопузая… смершевский выблядок, баггер, хер ты получишь, а не аппаратную, лейтенант Палишко… – Щелчок, рывок…

– Кашук, убей этих ублюдков! Прикончи их! – Он не знал, удалось ли ему это произнести. Он не знал, жив ли Кашук и слышит ли. Но прокляни Господь его душу, если он услышал – и не понял.

***

…Теоретические познания в области допросов третьей степени Остапчук почерпнул, в основном, из книжек о пионерах-героях. А в книжках о пионерах-героях редко пишут, например, что от сильной боли человека рвет. Что «обливаться холодным потом» – это не образное выражение, оно как нельзя более соответствует реальности. И уж тем более не пишут, что иногда, к вящей потехе экзекуторов, может не выдержать сфинктер мочевого пузыря.

Но там не пишут и еще кое о чем.

…О том, что странный ток пронизывает губы и пальцы, когда железо преодолевает упругое сопротивление плоти…

…Об ужасе и восторге, слитых воедино.

…О том, как это просто, мамочки мои, как просто, и как… здорово!

Конечно, Генка когда-то фантазировал на эти темы. В воспаленном детском мозгу проносились временами видения собственной героической смерти: вот он, Генка Остапчук, истерзанный, но гордый, стоит у щербатой кирпичной стены, в разорванной рубахе и со связанными за спиной руками. Вот он бросает в лицо палачам: «Нас много! Всех не перестреляете!» или еще что-нибудь такое, не менее героическое. Вот грохочет залп, и он падает, обливаясь кровью… От этих видений у маленького Генки что-то щекотно сжималось в животе, и это чувство заставляло его долго и сладко плакать.

Реальность оказалась грубее и жестче. Впервые столкнувшись с насилием, Генка понял, что не может сопротивляться. Получить пряжкой ремня по хребту или по жопе – в этом не было ничего героического. Просто больно и стыдно.

Но он никогда не думал, что сладкое чувство возникнет снова – и в таких обстоятельствах. Конечно, безобразный жалкий беляк – неважная замена тому же Анисимову. Или гаду Джафарову. Но так легко представить кого-нибудь из них вот здесь, на этом кресле, и так это замечательно, что аж дыхание временами перехватывает.

А вот вам всем! Думали, Генка – маменькин сынок, сявка? А вот он делает то, что им слабо, он здесь оказался незаменимым – не товарищ лейтенант, не «деды»-дуболомы, которые умеют только кулаками махать, а он, Генка!

Он уже набил руку. Захват. Щелчок. Рывок. Тихий хриплый вой. Вот так, господин офицер, ты сделан из такого же мяса, как и все люди. Пауза. Дать время осознать боль. Ругань. Ничего так матерится благородие. Умеет и по-нашему, и по-ненашему. Захват-щелчок-рывок…

Настал момент, когда и стоны и ругань стихли. Беляк свесил голову и тупо уставился на свой живот. Генка взял его за подбородок, поднял голову, заглянул в лицо. В сознании, хотя глаза уже мутные-мутные…

– Принеси воды, – скомандовал Генка тому, кто первый откликнется.

– Й-я пойду! – быстро вскочил Скокарев. «Дедушка»-второгодок, ха!

***

Кашук все слышал и все понял.

Он мог снять контрольные наушники. Но не сделал этого, хотя хотел это сделать больше всего на свете.

Для него, электронщика милостью Божией, переключить пульт так, чтобы он принимал сигнал непосредственно с «уоки-токи», было плевым делом. Контрольные наушники подтверждали, что все прошло как надо. Для верности Кашук задействовал все армейские частоты, которые знал, полицейскую, службы спасения 777, пожарную и одну коммерческую, которую ловили приемники крымской бронетехники и (он это знал) любили слушать радисты.

Вы хотели шума на весь Крым, господин Востоков? Вы его получите.

– Где этот гребаный майор? – прошептал осваговец. – Он обещал вернуться через полчаса – ну, и где же он?

Майор не появлялся. Кашук сплюнул в корзину для мусора, посмотрел на часы.

Длилось семнадцать минут.

Наушники замолчали наконец – лейтенант отключил «уоки». По логике вещей – все еще могло кончиться хорошо. По меньшей мере – для него, а разве этого мало?

Он не камикадзе. Он не борец за идею. Он просто солдат, просто выполнял приказ. Он хочет остаться в живых, а для этого нужно не дать отключить помехи, не дать красным вызвать помощь. И не поддаваться глупому порыву выйти отсюда с жалкой «береттой» о последних семи патронах.

Он очень надеялся, что молчание рации означает – Верещагин умер.

Зря он на это надеялся.

Что-то щелкнуло в наушниках, и знакомый голос сказал:

– Ты еще там? Продолжаем разговор…

***

– Они проследовали на северо-запад! – доложил, откозыряв, командир разведвзвода.

– Слава Богу! – Главнокомандующий перекрестился.

Шеин неодобрительно покосился на него.

Это, конечно, хорошо, что красные, сами того не зная, выбрали худший для себя вариант отступления. Повезло. Но командир не должен играть в такую орлянку. Командир должен уметь принимать соответствующие решения быстро. Князю Басманову, с сожалением отметил он, не хватает вот этой самой быстроты и жесткости, он слишком подвержен колебаниям.

Шеин одернул себя. От таких мыслей очень близко до реального мятежа, которым его пугает Басманов. Положение действительно скользкое, и, может быть, даже хорошо, что князь мыслит стратегически, в конце концов, он – главком… Но по-главкомовски правильно было бы оставить евпаторийские дела на него, Шеина, а самому заняться установлением связи с другими дивизиями и превращением отдельных очагов сопротивления в единый крымский фронт…

– Итак, Дэвидсон, – сказал князь. – Что мы решаем с Дэвидсоном?

– Что мы решаем с Кымыл-Муруном, разберемся для начала.

– По-моему, с Кымыл-Муруном все ясно. Предупредим Денисова и отправим за ними в погоню батальон «Воевод», усиленный эскадроном «Витязей».

– Почему не «Святогоров»? – возразил командир бронемобильного батальона капитан Папагос. – Танки и «Воеводы» не смогут их нагнать.

– Они их нагонят, потому что им просто некуда будет деться, – сказал князь. – Кымыл-Мурун наш, Денисов их встретит. Преимущество в скорости не так важно, как преимущество в броне и вооружении. Почему я должен объяснять вам такие элементарные вещи? Так что там с Дэвидсоном?

– Пока что они держатся, – сказал Шеин. – Я совсем недавно выходил на связь. Силы равны, система обороны на авиабазе построена очень разумно, и им удается отбивать все атаки. Хреново будет, если к красным придет подкрепление или у Дэвидсона кончатся боеприпасы. И то и другое вполне реально.

Князь понимал, что полк Беляева был не единственным советским формированием в Крыму.

– Передайте Дэвидсону, что в течение двух часов помощь к ним выйдет, – сказал он. – В самом крайнем случае, если кончатся боеприпасы – пускай сдаются, чтобы выиграть время.

– Они не сдадутся, – подал голос Лобанов.

– Почему это?

– А вы не знаете? – спросил Шеин. – Красные допрашивают наших с пристрастием.

– Бросьте! – отмахнулся князь. – Какой-то любитель золотишка разорвал Гусарову ухо – и уже вся дивизия в панике.

Брови Шеина поползли вверх.

– Гусаров здесь ни при чем, – сказал полковник. – Красные пытают кого-то из наших и передают это по радио.

– Что?

– Это так, сэр, – подтвердил Лобанов. – Один из радистов случайно услышал на общеармейской частоте… Скоро узнали все, не только радисты…

– Когда это было?

– Почему «было»? – мрачно усмехнулся Шеин. – Хотя, возможно, уже и «было». Штабс-капитан, включите радио…

Лобанов включил, повертел тумблер настройки. Нашел.

С минуту они слушали молча…

– Первый… сигнал… – Лобанов говорил так, словно в горле внезапно пересохло, – был зафиксирован сорок минут назад. Потом был… перерыв. И вот…

– Выключите это! – Князь подскочил к радио и выдернул вилку из розетки. – Что, радистам нечего больше делать, кроме как следить за этим… гиньолем?

– Теперь вам понятно, почему Дэвидсон не сдастся? – спросил полковник.

– Да, черт возьми. А вы не подумали, что это может быть провокация? Инсценировка?

– Чья?

– Ну, хотя бы тех неизвестных, кто передал «Красный пароль»! – Князь даже не предполагал, как он близок к истине.

– Побойтесь Бога, ваше сиятельство… – проговорил Шеин. – Побойтесь Бога.

***

Лейтенант Сергей Палишко ощутил острую потребность выйти на свежий воздух. У него была уважительная причина – нужно пойти в БМД, послушать, сняты ли помехи. Была и настоящая причина: желудок плясал краковяк.

Поначалу ему это даже нравилось, казалось хорошей мыслью – и рассчитаться за все, и побесить белую сволочь, и задание выполнить. Теперь он понимал, что зашел слишком далеко. Но при всем понимании этого Палишко не мог остановиться. Срок, отпущенный майором, истек. Там, внизу, шел бой, и канонада теперь звучала ближе… Или Палишке так казалось?

Уже совсем рассвело. Висели мокрые облака, шел гаденький дождик. Лейтенант залез внутрь БМД, снял с рации наушники, покрутил ручку настройки…

В уши ему тут же вонзились мерзкие звуки, которые, собственно, и именуются помехами. Палишко уже знал, что на остальных частотах будет то же самое, но покрутил настройку дальше…

Потом матюкнулся, снял наушники. Так и знал. Так и думал, что ничего не выйдет. Времени у них мало, вот что. Вся игра здесь идет на время, Верещагин не боится ни хрена, потому что знает – если продержится… мать-перемать, час он уже продержался! – то его освободят.