Текст книги "Госпожа удача"

Автор книги: Олег Чигиринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Ты не знаешь, что там за стрельба? Почему они разбежались?

– У них начались неполадки со связью. Это все, что я знаю.

– А-а… Слушай, отдай комбез. Не могу я ходить голой.

– У меня под ним ничего нет.

– Ну, и хрен? Кого тут стесняться?

– Тогда он и тебе ни к чему.

Рахиль сорвала с окна портьеру и завернулась в нее.

– Я сейчас пойду поссать и поблевать, – доверительно сообщила она. – Ты попробуй что-нибудь сделать с Фат.

Тамара кивнула.

– Дать тебе автомат? – спросила она.

– Пока не надо. Мне бы этот дрючок удержать… Как тебе удалось вырваться? – спросила Рахиль, выходя.

– У меня был всего один.

– Повезло. Бери Фат и пойдем в сортир.

– Иди сама.

– Дура. Если кто-то придет, в сортире лучше обороняться. Там только один вход и стены каменные.

Тамара поняла, что Рахиль права.

Они вместе вошли в соседнюю комнату, взяли за руки неподвижное тело Фатмы и поволокли его вниз по лестнице. При каждом шаге пятки девушки гулко ударялись о деревянные ступени.

– Ш-шайт, я надеялась тут положить ее и отдохнуть, – просипела Рахиль.

– Пошли! – Тамара сделала шаг вперед.

Когда они дошли до выхода, все три успели порезаться. Но даже боль не привела Фатму в чувство.

– Мешигинэ хазерем [20]20
  Ненормальные свиньи ( идиш).


[Закрыть], – процедила Рахиль, увидев разгром, учиненный в туалете.

Пришлось оторвать от ее хламиды кусок и вытереть грязный пол, прежде чем класть на него Фатму. Тамара занималась уборкой, а Рахиль стояла на стреме. Вернее, сидела на стреме – стоять у нее не было сил.

Тамара швырнула грязную тряпку в кусты. Потом приняла у Рахиль оружие и встала возле входа сама.

– Блевать буду, – сообщила Левкович и бросилась в кабинку. По кафельному полу за ней тянулся кровавый след.

Тамара переключилась на то, что происходило снаружи. Автоматные очереди стали ближе. Слышались крики. Ее побег или не обнаружили, или десантникам было не до того. Надо как можно скорее привести Фат в себя, иначе им не удастся никуда уйти.

После того, что она увидела, ей было жаль, что первого десантника она оставила в живых.

Стоны, доносившиеся из кабинки, смолкли. Вместо них послышался шум воды. Выйдя к умывальнику, Рахиль долго мыла голову, потом полоскала рот, потом набирала в мыльницу воды и обливала свое тело. Розовые струйки исчезали в решетке стока.

– Все болит, – пожаловалась Рахиль. – Как хорошо быть пьяной, а? Море по колено. Фат начала шевелиться, я постою на часах, а ты помоги ей проблеваться. Сигареты есть?

– Нет.

– Погано.

Тамара отдала ей оружие и подошла к Фатме. Та и вправду шевелилась, обводила потолок мутным взглядом, стонала и пыталась встать. В кабинке Фат быстро поняла, что от нее требуется, но рвать ей было нечем.

Тамара поднесла ей воды в мыльнице. Запах и привкус мыла быстро возымели свое действие: Фатму скрутило в спазме. После того как желто-зеленая, едко пахнущая слизь и белая пена уплыли в глубины канализации, Фат обвела помещение более осмысленным взглядом. Посиневшие губы шевельнулись:

– Тэм…

– Еще воды?

Фатма покачала головой, и ее снова скорежило.

Выстрелы сменились взрывами. По улице пробежали несколько «голубых беретов». Правда, в данный момент это название не очень подходило: беретов ни на ком не было, большинство были голыми до пояса, а один – только в трусах.

Рахиль внезапно закричала и нажала на триггер. Очередь скосила раздетого и швырнула его на гравий. Тамара бросилась к подруге, оттолкнула ее от дверного проема и подхватила свой автомат. В дверь ударили пули, не нанося прямого вреда женщинам, откалывая кусочки кафеля и покрывая зеркала паутиной трещин.

– Свет! – крикнула Тамара, надеясь, что Фатма ее услышит.

Свет в сортире погас.

Тамара на коленках подползла к двери, высунулась ровно настолько, чтоб можно стало вести огонь и стриганула пулями в одну из теней на дороге. Послышался вскрик, снова ударили очереди, короткие и прицельные. Солдаты отползли под прикрытием кустов, а потом поднялись и… побежали.

Тамара не поверила своим глазам. Она осторожно вышла из дверей, подкралась к телу на дорожке… «Берет», молодой парень с бритой головой и птичьими глазами – круглыми, серыми и без ресниц, – лежал на боку и часто дышал, зажимая рукой живот. Лицо его было таким бессмысленно жалким, что Тамара захотела нагнуться к нему и посмотреть нельзя ли чем-то помочь.

– Отойди, – услышала она сзади.

Прицельным одиночным выстрелом в голову Рахиль добила парня.

– Ты идиотка, – устало сказала Тамара. – Ты выдала нас своей пальбой, мы ввязались в перестрелку, потратили патроны, а новых не достали. Его друзья унесли и автомат, и обойму. Ты что, не соображаешь, что стрелять можно только по одиночкам?

Она поменяла рожки автомата и отступила снова в глубь аллеи, к клубу.

Свет опять горел, в дверях стояла Фатма с дубинкой в руке.

– Я услышала, как вы собачитесь, – сообщила она. – Нашли время.

– Тихо! – прошипела Рахиль.

Она направила автомат на дорожку, по которой, почти не шурша гравием, приближались пока еще невидимые люди. Тамара подняла автомат, но не видела, куда стрелять. Паника охватила ее: они были уже здесь – но где?

– Выходите с поднятыми руками и бросайте на землю оружие, – послышался голос. – И без глупостей: первая же граната, если что, – ваша!

По каким-то еле уловимым интонациям в голосе Тамара поняла, что это – свои, крымцы.

– Мы «Вдовы»! – крикнула она. – Поручик Уточкина, штабс-капитан Левкович, подпоручик Фаттахо-ва!

– Все равно выходите по одной, если есть оружие – бросьте.

Фонарик загорелся в конце тропинки и осветил ее. Тамара вступила в полосу света, положила автомат на гравий и опустила руки. За ней то же самое сделала Рахиль. Фат не рассталась с дубинкой, но ребята посмотрели на это сквозь пальцы.

Загорелся другой фонарик, и при свете его показался говоривший: среднего роста худой мужчина, силуэт и профиль которого в луче света показались Тамаре такими знакомыми, что у нее захватило дух: неужели ожила безумная мечта, отдающая внимательным чтением дамских романов?

Но мужчина повернулся к свету лицом и очарование-наваждение рассеялось.

– Бурцев, ты, что ли? – спросила Рахиль.

Со всеми офицерами из коммандос, вплоть до подполковника, она была на «ты».

– Там больше никого нет? – спросил Бурцев, оглядывая женщин.

Тамара сделала отрицательный жест. Только сейчас она ощутила, как болят израненные стеклом и гравием ноги.

– А в помещении клуба?

– Тоже никого, – ответила за нее Рахиль.

– Хорошо, вернитесь туда. Если хотите, можете взять оружие. Нам нужно еще закончить здесь… Где остальные женщины?

– Всех вывезли в Севастополь, – сказала Рахиль. – Мы остались случайно.

– Я понял, – сдержанно ответил Бурцев.

– Что ты понял? Что ты понял, факимада?! – закричала Рахиль. – Думаешь, нам хотелось остаться? Думаешь, нас спрашивали?

– Успокойся, Рахиль! – испуганно осадил ее Бурцев. – Ничего такого я не думал. Я… сочувствую вам. Я понимаю…

– Ни черта ты не понимаешь, – отрезала Рахиль. – И кончим этот разговор.

– Я не против, – обиделся Бурцев.

***

Такой подлости от женщин в целом и от Тамары в частности майор Колыванов не ожидал. Многие говорили ему, что ждать от бабы благодарности и честности – пустое дело, и, вроде бы, жизнь не раз подтверждала это… Но дураки, досадовал Колыванов, учатся только на своих ошибках.

Почему она взъелась на него? Разве ж он ее не спас? Разве не по-человечески обошелся? Разве хотел того же, чего остальные – всемером на круг? Ведь нет же, добро сделал и добра хотел в ответ, тепла, нормального отношения… А она, оказывается, только и ждала, пока он покажет, где его «шпалер». И второй раз он обошелся с ней по-божески, когда отобрал пушку – ведь мог бы и в самом деле позвать ребят и устроить ей египетские ночи. Нет, пожалел. Покорен был этим отчаянным протестом: не тряпка, настоящая женщина, рассчитывал все наладить… Наладил один. Гришке Семанцеву руку сломала и голову развалила, стерва. Ладно, где-то сержант и сам виноват: позор, что так дал себя поймать. Хоть и бабы, но все же офицеры и чему-то они научены.

Но когда их всех перестреляли и похватали, когда двое качинцев держали его за руки, а третий бил по ребрам и по морде – ведь не вступилась. Стояла и смотрела, дрянь. Ладно, двух других летчиц отделали по первое число. Озверели ребята. С цепи сорвались. Не всякий может удержаться, когда такой соблазн: делай, что хочешь, и ничего тебе за это не будет… И зудит бес: попробуй, ведь может статься, в жизни никогда такого больше не будет, и с женой своей ты этого не сделаешь… И отставать от других не хочется… Но с Тамарой-то всего этого не было! Это он, Михаил Колыванов, лично постарался, чтобы с ней такого не было!

«Ну, – подумал он, – жив буду, не забуду. Ни одна баба от меня ни добра, ни доверия не увидит. Потому что знаю я теперь, во что оно обходится: в поломанные ребра и разбитую морду».

Глубокая ночь над Качей скрывала творившуюся в городке суматоху. Качинские спецназовцы готовили рейд на Севастополь, чтобы освободить пилотов. Десантники, посаженные на тот же хоздвор, куда они днем загнали качинцев, и не помышляли о побеге. Придут наши, тогда и посчитаемся. А в том, что они придут, сомнений не было.

Поручик Бурцев разбирался в управлении советской БМД, но мысли его блуждали где-то в жилом городке «вдов», среди «живой изгороди», там, где он увидел в луче фонаря черноволосую женщину в комбезе советского десантника.

Глава 10
Кольт майора Лебедя

Господь создал людей сильными и слабыми. Полковник Кольт уравнял шансы.

Эпитафия

– Товарищ капитан, проснитесь! Вставайте, пожалуйста, товарищ капитан!

Глеб продрал глаза:

– Час ночи, какого хрена… – Во рту было сухо и гадостно, как в заброшенной выгребной яме, голова гудела и слегка подводило живот – коньяк вчера мешали с водкой и пивом, закусывая фисташками и картофельными чипсами…

Он встал, расправил затекшее от спанья в кресле тело, надел куртку, пояс и пошел в сортир.

Облегчившись, помыв руки, лицо и сполоснув рот, он чувствовал себя уже почти человеком. Для окончательного пробуждения необходима была сигарета.

– Что такое, что за херня? – спросил Глеб, закуривая.

– Сами удивляемся, что за херня, товарищ капитан, – ответил Петраков. – В городе, кажется, бой.

Глеб обругал себя дураком: ветер действительно доносил канонаду. Ялта была отсюда не видна, закрытая хребтиной горы, но Гурзуф лежал в полной темноте, и темнота эта изредка озарялась вспышками, которые Глебу хорошо были знакомы: так взрываются гранаты. Виднелось несколько светлых пятен – видимо, что-то горело.

– Бинокль, – сказал Глеб.

Верещагин сунул ему в руку бинокль – трофейный, цейссовский.

То, что горело в Гурзуфе, действительно было кострами. Похоже, пылали машины на улицах.

– Трам-тарарам, – с чувством сказал Глеб. – Артем, ты что думаешь? Что произошло?

– Не иначе как вторжение марсиан, – усмехнулся Верещагин. – Не задавайте идиотских вопросов, Глеб, и не получите идиотских ответов. Конечно, это местные.

– Этого быть не может! – сказал Петраков. – Местные за нас. Они сами нас позвали!

– Ну, тогда остаются только марсиане.

– Хватит глупых шуток, – оборвал Стумбиньш. – Что мы будем делать?

Собственно говоря, первый шаг был ясен: посылка разведчиков. Петраков уже собирал свой взвод.

– Блин, как же это вышло? – пробормотал Глеб себе под нос.

– Еще одно, – сказал Стумбиньш. – Связи нет, товарищ капитан.

– Как нет?

– Помехи на всех частотах. Очень сильные.

Первое, что пришло в голову Глебу – телевышка. Нет, исключено: телевышка работала весь день и со связью все было в порядке. Значит, на одной из этих высоток установили мощный генератор помех. Еще одна головная боль.

Они пошли в комнату отдыха и расстелили карту на столе. Собрался разведвзвод. Глеб отобрал девятерых, наметил цель: узнать, что и как в Гурзуфе и на Никитском перевале. Программа-максимум – найти постановщик помех. В огневой контакт не вступать – категорически, разве что в самом крайнем случае. Выжить, вернуться и доложить.

Верещагин тоже послал двоих: Миллера и Сидорука. Остальные готовились, если что, оборонять телепередающий центр. У Глеба с Верещагиным образовалась маленькая пауза.

– Пойдем выпьем кофе, – предложил старший лейтенант.

– Что?

– А что еще делать?

Они перебрались в кабинет и дернули «эспрессо» из кофеварки.

Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.

– Дернул черт заснуть, – пожаловался он. – Теперь глаза слипаются. Как ты?

– Это дело нужно перетоптать, – с видом знатока ответил старлей. – Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.

Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.

– И на кой вот эта вэшчь? – спросил он.

– Расшиватель. Скрепки выдергивать. – Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.

– С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?

– Можно, Глеб. Но нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы что получше сделать, а потом получше продать. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но это – общество потребления, и они ни за что не откажутся от вот таких штучек. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая у них философия.

– Слушай, ты! – Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. – Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю – заграночки, разведка, то да се… Но скажи – неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» – это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке – шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.

– Глеб, ну вот если я тебе скажу, что хрен редьки не слаще – поверишь?

– Да чем, чем плохо, скажи мне?

– Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана – в лице нас с тобой, Глеб! – все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.

– Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы – за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?

– Нет, Асмоловский. Никогда.

– По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего – не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно ни жарко, и кто от нее выиграет – так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты не прав. Они тут очень быстро взялись защищать свое общество потребления. А мне ради чужого ордена погибать офигенно не хочется.

Верещагин пожал плечами и вышел из кабинета, направляясь в аппаратную.

***

Командир 1-го горноегерского батальона капитан Карташов слегка разозлился. Красных пропустили к Гурзуфу, а он этого не хотел. Сидеть в зарослях и скалах над дорогой и обстреливать идущие по дороге машины было гораздо удобнее, чем вести ночной бой на улицах съежившегося от страха ялтинского пригорода. Однако, судя по всему, красные не собирались удерживать Гурзуф. Они прорывались к Никитскому перевалу, к дороге на Симфи.

Карташов хотел послать на Никитский перевал отряд и уже отдал такой приказ, когда связист позвал его к командно-штабной машине.

– Jasper-4? – голос в наушнике безошибочно назвал позывной. – Мах?

– Here, – сдержанно отозвался Карташов, с удивлением отметив, что помехи в эфире временно прекратились, по меньшей мере, на крымских частотах.

– Ты послал людей к Никитскому перевалу? – Голос, говорящий по-английски бегло, но с неистребимым русским акцентом, был капитану знаком.

– Кто вы?

– Макс, Е – это функция от D или от t?

– Арт? – радостно удивился Карташов. Где-то поблизости, в пределах досягаемости армейской рации, находился старый товарищ по Карасу-Базару, Верещагин. Надо думать, не один, а со своей ротой.

– Ты послал людей к перевалу? Если послал – отзови немедленно: от Гурзуфского Седла движется рота советских десантников. Их разведчик связался с разведчиком того батальона, который готовится прорываться через перевал, вы окажетесь между ними как котлета в сэндвиче.

– Твою мать, – сказал Карташов. – Ты где и что?

– Долго объяснять. Пропусти их через перевал, а сам посылай людей в обход, через Гурзуф, к Изобильному – мы закроем им обратный путь, а вы их раздавите.

– Где вы? Сколько вас?

– Мало! Не рассчитывай на меня: я взорву мост через Альму, когда они пройдут, и буду сообщать тебе об их перемещениях, но мне некого послать на помощь. Все, не могу говорить – связь через полчаса.

Карташов положил наушник. На миг мелькнуло подозрение – а не ловушка ли это? Но, будь это ловушка, кто бы дал Верещагину говорить под дулом по-английски?

– Дай мне Петренко, – сказал он радисту.

– Яшма-4 вызывает Яшму-12, – забубнил радист в микрофон. – Яшма-4 вызывает Яшму-12…

***

Почему все пошло криво?

Майор Лебедь снова и снова задавал себе этот вопрос и не мог найти ответа.

Единственной воинской частью, контролирующей район Ялтинско-Алуштинской агломерации, был его батальон – если не считать комендантской роты генерала Драчева, надумавшего оставить на один вечер свой штаб в Симферополе и развлечься в благодатной Ялте.

Городской голова (сам он предпочитал называться мэром и по-русски почти не говорил) был в восторге от Общей Судьбы и закатил офицерам банкет. В момент начала военных действий генерал Драчев сидел с городским начальством за ужином в ресторане «Невский проспект», и ел устрицы с лимонным соком. Буржуйские разносолы, надо сказать, ему впрок не пошли. Когда в десять вечера половина персонала ресторана и гостиницы ворвалась в банкетный зал, одетая в камуфляж и с оружием в руках, устрицы внутри генерала настойчиво запросились обратно.

Пьяную комендантскую роту застали врасплох, а комдива едва не взяли в плен. И если бы не ребята из батальона Лебедя, то Драчеву показали бы, почем фунт гороху.

Но майор взял дело в свои руки. Резервисты были выбиты из «Невского проспекта» после чего батальон начал отступать из города. Одно было плохо: упустили пленных. Нужно было сделать ноги быстрее, чем эти пленные разберут оружие и соберутся в погоню.

Через Ялту до Массандры они прошли, как пьеса Софронова через цензуру – почти без потерь. Видно было, что крымцы не хотят начинать драку в городе. Но погоня следовала за ними по пятам. Арьергард отстреливался почти непрерывно. Самое обидное – насколько майор заметил, эти нападающие были просто бандой вахлаков. Правда, очень большой бандой. И очень хорошо знающей эти места бандой. Они следовали за батальоном на своих вислозадых машинах, находили какие-то грунтовые дороги в горах, где БМД проехать не могли, выезжали на трассу впереди батальона и устраивали засады. Нанеся быстрый удар, снова исчезали, а десантникам оставалось только подсчитывать раненых и убитых. На рожон эти гады не лезли, предпочитали нападать из-за угла, и майор, скрипя зубами, признавал, что эта тактика принесет им успех, если десантники не покинут как можно скорее трижды проклятую курортную зону, перевалив через Никитский перевал и рванув на всех парах к Симферополю, как уже сделал генерал Драчев.

Возник один неприятный вопрос: кто должен остаться в арьергарде, дав товарищу генералу и своим боевым друзьям возможность добраться до Симферополя?

Очередная засада была устроена по дороге к Никите. Сукины дети со снайперскими винтовками заняли десятка два точек и планомерно расстреливали всех, кто высовывался. Дураков было мало, и тогда гады палили просто по БМД, и винтовочные пули пробивали-таки алюминиевую броню и иногда в кого-то попадали. У гадов не иначе как были приборы ночного видения. У гадов было до хрена – и больше! – патронов. У гадов была связь.

Если бы у майора была хотя бы связь! Если бы он мог хотя бы нормально командовать своим батальоном! Но все частоты – две основные, две резервные – были забиты помехами. Дорога от Ялты до Никиты, которую крымский водитель промахивает за двадцать минут с учетом автомобильных пробок, заняла у батальона шесть часов. За это время Лебедь потерял еще четверть личного состава.

Поэтому, когда его еще и на Никитском перевале встретили огнем, подбив из гранатометов два БМД, он был готов лично рвать на куски сволочей-белогвардейцев. Он приказал вычистить весь склон над дорогой. Ребята выскочили из БМД и кинулись наверх пешим строем. Поднявшись метров на сто, они угодили под ураганный автоматный огонь. Несмотря на достаточно ясную лунную ночь потребовалось некоторое время, чтобы разобрать, что свои лупят по своим: роту капитана Деева принял за авангард наступающих беляков взвод лейтенанта Васюка из роты капитана Асмоловского. Пятеро погибли, четверо было ранено. Майору Лебедю в этот день положительно не везло.

Он наскочил было на Глеба с матюками, но скоро понял, что поступает как сволочь: все-таки Асмоловский шел не куда-нибудь, а к нему на выручку, и не его вина, что разведчики с обеих сторон напутали, приняли своих за врагов, и части схлобыстнулись в темноте.

Он извинился, после чего они начали думать.

Позиция сейчас у батальона была, в общем-то, хорошей. Если бы беляки взялись сейчас штурмовать Никитский перевал, они оказались бы ровно в том же положении, что и десантники два часа назад. Поэтому майор подозревал, что штурмовать Никитский перевал они не будут. Дурных нема.

– Как там этот твой? Верещагин? – спросил он.

– Ему как днем дали приказ не покидать вышку – так и не отменили.

– А насчет поперек приказа пойти он как – не такой?

Глеб решительно покачал головой – не такой.

– Это хорошо. Значит, он нас и прикроет.

– Ну, это нужно еще у него спросить, – вставил Говоров. – Это еще неизвестно.

– У него всего восемь человек, – сказал Глеб.

– Что ты предлагаешь? Оставить ему кого-то?

Глеб опустил голову. Он ясно понимал: если кто и должен оставаться с Верещагиным, то он. Его рота – самая свежая, остальные уже измучены ночным боем.

– Я останусь, – сказал он.

Палишко открыл было рот, но под взглядом майора снова его закрыл.

– Со мной – только добровольцы, – добавил Глеб. – Зачем мне больше взвода. Дорогу мы удержим столько, сколько потребуется. А теперь нужно отходить обратно к Гурзуфскому Седлу, и быстро – если побережье у них в руках, они могут выйти к нам наперерез.

– Хорошо, – сказал майор, подумав. – Насчет остаться со спецназовцми – ты, по-моему, горячишься. Но это мы на месте посмотрим.

Перед тем как захлопнуть люк БМД, капитан Асмоловский посмотрел на северо-восток – где ажурной свечкой торчала телевышка.

***

По расчетам Верещагина, красные должны были вернуться через час, много – полтора. Значит, нужно было торопиться.

Армейские уоки-токи рассчитаны не больше чем на четыре километра, но для Кашука, электронщика милостью Божьей, подключить уоки-токи к пульту телепередающей станции оказалось плевым делом. Правда, связь вышла медленной – Миллер и Берлиани слышали, что говорит Артем, а сами передать сведения могли только через Сидорука, засевшего на горе Черной. Берлиани этот «испорченный телефон» слегка раздражал.

Артем сообщил, что корниловцы и резервисты уже в районе Малого Маяка и что Карташов собирается послать Князю в помощь роту резервистов на «Бовах». Князь ответил, что они уже перебираются через Конек.

Он уже добрался до искомого места, где две дороги пересекали Альму, а потом – Узень. Рвать, вестимо, нужно было Узеньский мостик – тогда дорога сделается непроходимой только для БМД, а «Бовы», в случае надобности, пройдут.

Едва Георгий распаковал взрывчатку и принялся лепить пластик на опоры моста, как Артем вышел на связь и сообщил: красные вернулись на Роман-Кош.

***

Отражение атаки минометным огнем в переводе с русского на русский – это взрывы, стоны и крики, крошево тел, выпущенные кишки, оторванные конечности, скрип земли, песка и известки на зубах, выбитые стекла, кровь из ушей, визг мин и лязг осколков.

Резервисты кинулись в атаку, а попали в пекло. Тут нужно быть уже обстрелянным профессионалом, чтобы понять: останавливаться, а тем более отступать в такой ситуации – вдвойне губительно. Нужно бежать вперед и встретить врага лицом к лицу, не позволяя ему убивать тебя на расстоянии…

Штурмовую команду для следующей атаки Шеин приказал сформировать из ветеранов турецкой кампании. Отправил на крышу высотного дома снайперов – подавить вражеские минометы. Собрать, по возможности, всех раненых – доносящиеся с передовой стоны и вопли не способствуют укреплению боевого духа.

Волынский-Басманов, прибывший на место, схватился за голову.

– Кто уполномочил вас начинать боевые действия, Шеин?! Вы с ума сошли? Присоединение к СССР одобрено Думой, это мятеж!

– Я действую строго по уставу, сэр. По уставу, который предписывает мне начинать боевые действия по «Красному паролю».

– А вы не задумывались, кто передал этот пароль? Напрасно, милостивый государь, напрасно! У кого есть полномочия для его передачи? Я скажу: у Верховного Главнокомандующего. Главком Павлович был… изолирован еще днем, начальник Главштаба – тоже. По боевому расписанию командование принял Чернок, но Чернок был убит, и теперь главком – я. А я такого приказа не отдавал!

– «Красный пароль» был передан из Москвы, сэр… – тихо сказал адъютант.

– Молчать! – резко обернулся к нему Василий Ксенофонтович. – Молчать, пока вас не спросят. Дисциплину забыли?! Мы должны думать не только о себе, Шеин, но обо всей нашей стране, о России. Да, господа, о России, которой вновь угрожает кровавая гражданская война. Ибо в сложившейся ситуации наши действия нельзя назвать иначе как «мятеж».

– Возможно, – холодно ответил Шеин. – Но уже поздно что-либо менять.

***

– Уходить нужно, товарищ майор… – сказал ефрейтор Зимин.

– Спасибо, ефрейтор, я как-нибудь сам решу, что нам делать. Можете идти.

Беляев высоко оценил мужество и прекрасную подготовку Зимина, одного из шестерых посланных на разведку и одного из двоих вернувшихся, принесшего самые полные сведения. Он был даже готов представить Зимина к награде, но не собирался выслушивать от него советы и замечания. Даже правильные.

Действительно, надо было уходить. Помощь не придет, это ясно. В штабе дивизии или ничего о них не знают, или там свои проблемы.

Но куда уходить? Где прорывать кольцо окружения? Первоначальным планом было снестись с двумя другими батальонами, ударить одновременно, соединиться и уходить в Саки, к авиабазе.

Вернувшиеся разведчики принесли невеселые вести: два других батальона уже не окружены, а разбиты и захвачены в плен. Беляки кругом, их полно, они тоже подтащили минометы и орудия, и если еще не стреляют, то лишь потому, что чего-то ждут.

Беляев нутром чуял, что сейчас ему предложат сдачу. Он посмотрел на изящный телефонный аппарат, украшение стола, и, словно разбуженный его взглядом, телефон зазвонил.

– Майор Беляев слушает.

– Полковник Волынский-Басманов говорит. Товарищ майор, как вы себе представляете свое положение?

– Не дождетесь.

– Через сорок минут завершится эвакуация прилегающих районов, и вы будете атакованы.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Странный вопрос, товарищ майор. Это мой родной город, я не хочу развалить его до фундамента, пытаясь вас отсюда вытурить или убить. Уходите лучше сами.

– А вы будете нас ждать на дороге?

– Майор, мне очень жаль, но у вас нет выбора, – крымский комдив бросил трубку.

Сука, подумал Беляев. Зачем он позвонил? О моменте начала штурма, видимо, не врал: эвакуация мирных жителей действительно шла полным ходом, и собственные подсчеты майора показывали, что все будет закончено в пределах часа. Но трудно было представить, чтобы враг врагу звонил исключительно по доброте душевной. Хотя… Этот комдив, насколько его помнил Беляев, тот еще жук. Вполне в его характере и на елку влезть, и яйца не ободрать. На случай если победит Союз – он всеми силами содействовал и предупреждал. На случай, если победит Крым (если хоть на полсекунды допустить, что такое возможно) – он стремился избежать жертв и разрушений.

Беляев вспомнил нервный тон князя и решил ему поверить.

***

– Вы хорошо подумайте, ребята, – сказал Верещагин. – Мне здесь, по большому счету, никто не нужен. Это мое дело и мой приказ.

– Твоя тройка не вернулась? – спросил майор.

– Вернулась, и я снова ее услал. От Гурзуфа сюда ведет дорожка, по которой БМД не пройдут, а вот их машины проползти могут вполне. Князь там сделает маленький обвальчик.

– Значит, так, – сказал майор. – Мы отходим по U-29. Глеб нас прикрывает. Если все нормально, догоняете нас. Верещагин, ты дурака не валяй, отходи с Глебкой. Ну ее на хрен, вышку эту.

Старлей кивнул.

– Я тоже получил такой приказ, – сказал он. – Мои ребята готовятся к отходу.

– От кого ты получил такой приказ? – слегка офонарел майор.

– Товарищ майор, мы постоянно держим связь со штабом своей бригады в Симферополе. По обычному телефону.

Майор и Глеб переглянулись. Майор постучал кулаком себя по лбу.

– Вот дубина-то, а? – сказал он. – Старлей, где у вас тут аппаратец?

Аппаратец не пригодился: трубка молчала.

– Отключили станцию, – сказал Верещагин. – Поздно, но соображают.

Белобрысый Кашук все ковырялся в аппаратной – наверное, разносил там все напоследок. Потом он задраил двери на кодовый замок.

Своего транспорта у спецназа не было – на гору их забрасывали вертолетом. К дороге спустились на броне БМД и принялись устраивать укрепрайончик. В распоряжении Глеба было четыре БМД, из них две подбитые, но годные к стрельбе, и взвод добровольцев – остальные укатили по направлению к Чучели.

Удерживать белых нужно было не меньше часа. Верещагин, Кашук, Томилин и Миша, по прозвищу Кикс, заняли с пулеметом позицию над дорогой. Оттуда же простреливалась гравийная однорядка – та самая, куда Верещагин послал ребят устраивать обвал.