Текст книги "Госпожа удача"

Автор книги: Олег Чигиринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Если судить по Глебу…

…Верещагин успел раньше. Кристобаль Хозевич любил успевать раньше… Посмеемся вместе, Глеб, мы ведь оба любим Стругацких… Все дело в том, друзья мои, что Арт уже больше двенадцати часов готовился выстрелить в капитана Асмоловского и знал, что сделает это, если течение боя закрутит их в одном водовороте… А Глеб, если и готовился к чему-то подобному, то имел на это значительно меньше времени.

Но, тем не менее, тоже выстрелил. Уже отброшенный пулей, нажал на триггер, а потом упал, и Артем выбил у него пистолет ногой, перешагнул через его тело и подбежал к Томилину, который истекал кровью и истек, пока Артем донес его до гаража…

Он включил «уоки».

– Вершина вызывает базовый лагерь. Гия, вы скоро?

– Арт, мы летим! Продержитесь еще полчасика!

– Не выйдет. Нет, сколько сможем – продержимся… Патроны вышли. Мы попробуем уйти. Но на всякий случай – прощай.

– Арт!!!

– Прощай, Князь. – Он переключил рычажок. – Кашук! Этим приказом я отменяю все последующие. Вы открываете дверь только мне или одному из офицеров капитана Карташова, и только если наши возьмут гору. Вы поняли?

– Да, сэр…

– Прощайте. – Артем взял рацию за антенну, размахнулся и ударил ею о стенку.

В гараже теперь оставалось трое – Верещагин, Шэм и никитский резервист Ваизов. Должен был остаться один.

– Сэр, – тяжело дыша, просипел Ваизов. – Будем тянуть спички с младшим унтером, кто останется?

– Никаких спичек: младший унтер вас спускает, остаюсь я.

– Сэр! – протестующе крикнул Шамиль.

– Отставить разговоры! Кроме меня, Кашук никого в аппаратную не пустит.

– А если они вскроют аппаратную?!

– Они не убьют нас. Кого угодно – но не нас.

– Кто вам это сказал?

– Ты со мной препираться будешь? – рыкнул Верещагин. – Хочешь спасти мою голову – скорее приведи помощь! Вперед!

Шамиль плюнул на пол и бросил Ваизову конец веревки – обвязаться. Сам вернулся к бойнице.

Времени было очень мало.

С дороги долетел звук взрыва, над обрывом вскинулось пламя и облако дыма – это горящего «Бову» попытались спихнуть с дороги и активировали детонатор очередной пластиковой мины. Востоков на эту дрянь не поскупился… У них было еще минут десять.

Ваизов обвязался веревкой, Шамиль перекинул ее через вбитый в стену крюк для фонаря и начал протравливать – достаточно быстро, чтобы скольжение рядового не превратилось в падение. Верещагин отстреливался теперь один, но перемещался от окна к окну – трюк старый, но довольно эффективный.

– Сэр! – крик прозвучал ему в спину. Шамиль стоял у окна, держась за веревку. Глаза у него были отчаянные. Он, как и Верещагин, мог спуститься за секунды, на одном жюмаре. – Сэр, давайте вы.

– Пошел! – крикнул Артем.

Шамиль выругался сквозь зубы и выбросился в окно.

Настало время выметаться и Верещагину – последняя автоматная обойма расстреляна, а от административного корпуса он будет отрезан, едва на площадку въедет первая БМД. Шамиль был уже внизу – самому Артему этого времени хватило бы спуститься три раза. Он отцепил карабин – тот рыбкой сверкнул в проеме окна и исчез. Артем остался в гараже один против всех. У него была «беретта» и был «стечкин», и было примерно полминуты на то, чтобы пробиться в административный корпус.

Он перекрестился, взял по пистолету в каждую руку и кинулся наружу.

Площадка простреливалась уже насквозь, пули щербили бетон за спиной капитана – он упал на живот и пополз… И наткнулся на какое-то препятствие. И понял, что это – Глеб. Капитан Асмоловский, которого он думал, что убил. Под Глебом натекла лужа крови. Он дергался и хрипел, и Арт знал, почему – кровь скапливалась в плевральной полости и не давала дышать. Нужен был дренаж, и быстро – счет шел на секунды. На те самые секунды, за которые Артем рассчитывал добежать до аппаратной.

Он проклял все на свете, подхватил Асмоловского за подмышки и поволок к гаражу. По ним не стреляли. Артем измазался в крови, пока дотащил раненого до гаража. Он очень надеялся, что его видели – это давало хоть какие-то гарантии на то, что красные предложат сдачу вместо того, чтобы забросать гранатами.

– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, – Верещагин разрезал на десантнике комбез и тельник. – Factorem coeli et terrae, visibilium omnium, et invisibilium.

Обычно он молился по-русски, но сейчас латынь, холодная и чистая, как горная вода, успокаивала бешено колотящееся сердце. Делай, что должен, и будь что будет. Он обтер рану салфеткой и разорвал зубами пакет с дренажной системой.

– …Et in unum Dominum Jesum Christum, Filium Dei unigenitum, et ex Patre natum ante omnia saecula…

Руки тряслись. Верещагин весь собрался в кулак, чтобы сделать все правильно. Он с десяток раз проделывал эту нехитрую операцию с резиновой куклой, но – это было совсем иначе. Тут не подкрашенная водичка, а кровь, и настоящие, а не пластиковые ребра ходят ходуном…

– …Deum de Deo, lumen de lumine, Deum verum de Deo vero. Genitum, non factum, consubstantialem Patri per quem omnia facta sunt…

Слух донес рокот БМД, нарастающий, переходящий в рев – он уже не слышал собственных слов.

– …Qui propter nos homines, et propter nostram salutem, descendit de coelis. Et incarnatus est de Spiritu Sancto ex Maria Virgine; et homo factus est.

Перевязка. Он проверил, как плотно держится на ране полиэтиленовая пленка, наложил пакет и перехватил бинтом…

– …Crucifixus etiam pro nobis, sub Pontio Pilato passus, et sepultus est…

Едва он закончил, как руки заходили ходуном. Пот заливал глаза. Он попробовал вытереть лоб – и размазал кровь Глеба по своему лицу.

Хриплое, сбивчивое и судорожное дыхание раненого выровнялось. Асмоловский дышал и жил.

– Et resurrexit tertia die, secundum Scripturas. Et ascendit in coelum; sedet at dexteram Patris…

Звук моторов стих, зато площадка наполнилась выкриками и топотом ботинок. К гаражу пока никто не подходил – боялись стрельбы. Артем не мог сдвинуться с места, не мог поднять руки – казалось, все силы его оставили. Теперь, в относительной тишине собственный шепот казался ему оглушительно громким.

– Et iterum venturus est cum gloria, judicare vivos et mortuos; cujus regni non erit finis. Et in unum Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem; qui ex Patre Filioque procedit…

Страх появился позже, когда немного отпустила усталость. В тот момент страха не было – было просто сомнение относительно своей способности встать и что-то сделать. Он чувствовал себя оловянным болваном на морозе: тронь – рассыплешься.

От него больше ничего не зависело. Почти ничего – собственная жизнь.

– …Qui cum Patri et Filio simul adoratur et conglorificatur; qui locutus est per prophetas.

Через полчаса здесь будет Карташов. А красные через какое-то время окажутся в той же ситуации, в которой были корниловцы: три патрона на шесть человек.

«Но что может произойти за эти полчаса? Как минимум, они захотят узнать, где наши и сколько их. Как минимум».

– In unam sanctam, catholicam et apostolicam Ecclesiam…

– Эй, беляки! Сколько вас там? Выходите и сдавайтесь, считаем до трех, потом кидаем гранату. Раз!

– Отставить! Отставить, Васюк, я сказал! Там капитан!

«Целых два».

– …Confiteor unum baptismam in remissionem pecatorum. – Верещагин поднялся с колен. – Expecto resurrectionem mortuorum, et vitam venturi saeculi. – Отстегнул пояс с кобурой и ножом, бросил его за дверь, шагнул в дверной проем. – Amen.

Под десятком прицелов он повернулся и встал лицом к стене. Собственные руки показались ему невыносимо тяжелыми, а чужие, быстро обшарившие тело, – отвратительно огромными.

– Лицом, – сказал майор.

Верещагин повернулся к Лебедю лицом. Выдержал стальной жесткости взгляд.

– Ах, сука… – сказал за спиной майора Палишко. – Ну и сука…

– Сними шлем, – медленно и спокойно проговорил Лебедь.

Трое заскочили в гараж, вынесли Глеба.

– Это ты перевязал его? – спросил майор.

– Я его и подстрелил. – Артем не собирался покупать себе прощение.

Ветер звенел в растяжках и фермах телевышки.

Майор сделал шаг вперед и поднял нож. Артему стоило некоторого усилия не шевельнуться, когда лезвие скользнуло по подбородочному ремню.

– Сними каску, – повторил майор.

Артем снял каску, бросил ее на плитку. В плечи, в локти и запястья, выворачивая руки за спину, тут же вцепились.

– Так куда же подевался наш доблестный спецназ? – спросил майор, – Или ты на полставки? Сегодня – спецназовец, завтра – врангелевец?

– Корниловец, – поправил Артем.

– Добро, корниловец. Да, я ж забыл, ты еще и альпинист… И швец, и жнец, и в дуду игрец. Что ж ты здесь делаешь, альпинист?

– Я здесь живу, товарищ майор. В этой стране.

Лебедь расстегнул кобуру.

– Сволочь. – Его рубленое, топорное лицо наконец-то дрогнуло. – Ты с Глебкой пил, песни пел, а настал час – пулю в него всадил. Вы здесь только так и умеете: из-за угла, исподтишка…

Верещагин ухмыльнулся.

– Мы еще и не так умеем. Знаешь, кто вышвырнул тебя из Ялты, как бродягу из бардака? Резервисты, нафталинные вояки, которые берут в руки винтовку дважды в месяц. Воюйте и дальше так, мне это нравится.

Майор выдернул из кобуры «кольт» и ткнул стволом пленнику в подбородок.

– Скажи еще что-нибудь, – почти прошептал он.

Верещагин с трудом унимал дрожь.

– Мать твоя шлюха, – процедил он.

Щелчок предохранителя заглушил все остальные звуки во вселенной.

Потом изнурительно длилась одна секунда. Ох, и люфт у «кольта» на триггере… Стреляй! Да стреляй же ты, сволочь, сил нет это терпеть!

А потом майор опустил пистолет.

– Легкой смерти ищешь? – спросил он. – Вот тебе, – «кольт» обозначил на левой руке майора отрезок до середины плеча. – Выкупил я тебя на корню, капитан Верещагин. Дурак, думаешь я пальцем деланный? Это ведь вы с самого вечера засирали эфир помехами, так? Ну вот, теперь ты, если хочешь жить, помехи уберешь.

– Товарищ майор, если бы меня не держали за руки, я бы тебе показал то же самое. А так придется сказать на словах: хер тебе, понял? Меня зовут Артемий Верещагин, мой личный номер 197845/XD, и на этом вся наша любовь заканчивается.

– Посмотрим, посмотрим. – Майор отступил на шаг. – Палишко, дай ему как следует. Шеломом по алейхему.

Палишко поднял шлем, взял его за кромку и с размаху, с разворотом корпуса ударил им Верещагина по лицу. Тот повис на руках у десантников, теряя сознание.

Глава 11
Вопрос времени

– Тебя как?… Сразу прикончить, или желаешь помучиться? – спросил унтер.

– Лучше, конечно, помучиться, – ответил рассудительно Сухов.

В. Ежов, Р. Ибрагимбеков.

Белое солнце пустыни

В Симферополь Драчев въехал осторожно, снизив скорость до сорока километров в час. Быстрее ехать было просто опасно: улицы походили на черт-те что, как в хронике про «их нравы», где прогрессивные студенты, выражая свой протест, сжигают машины и бьют камнями стекла. Как будто в Симфи этой ночью куролесило миллиона два прогрессивных студентов…

Но, кажется, все было слава Богу: на каждом углу стояли наши блок-посты, десантники исправно отдавали честь, а над зданием Главштаба, где Драчев расположился со штабом дивизии, пламенел красный флаг.

***

– Товарищ генерал! Связь с командным пунктом в Одессе нарушена, связь с подразделениями дивизии – тоже!

– Товарищ генерал, ночью было совершено нападение! По предварительным данным…

– Товарищ генерал! Командир бригады спецназа…

– Товарищ генерал!..

Драчев следовал за охранниками, прокладывавшими путь сквозь толпу, как торговый корабль за ледоколом. Перед самой дверью кабинета его все-таки перехватил адъютант его начштаба:

– Товарищ генерал, есть вариант решения проблемы со связью.

– Какой?

– Позвонить по телефону в Одессу или любой интересующий нас город.

– Отлично.

– Полковник Савкин спрашивает, вызывать ли истребители для борьбы с постановщиками помех?

Шило в жопе у этого Савкина, подумал Драчев. Вызвать истребители – значит, придется объяснять про террористов. А к объяснениям Драчев пока не готов.

– Не надо. Вызови всех в кабинет на утреннее совещание. Савкина – первым. И кофе мне. Всем кофе, но мне – первому.

Генералу ужасно хотелось спать. Ничего, после утреннего совещания он завалится на пару часиков. Больше нельзя – надо что-то думать с этими сепаратистами.

Черт, замкнутый круг. Тактический центр надо давить как можно быстрее. Для этого надо попросить разрешения в Одессе. Для этого надо позвонить в Одессу, а тогда придется рассказывать очень неприятные для себя вещи – что налетели невесть откуда соловьи-разбойники и вломили Советской Армии такой пизды, какой она не получала с сорок первого года. И на карьере это скажется довольно грустным образом.

В кабинете собрались штабисты дивизии.

– Вчера, – начал Драчев без предисловий, запивая каждую свою реплику обжигающим «Нескафе», – на наши войска было совершено нападение. По всем населенным пунктам, где они были расквартированы, по всем направлениям. Я слушаю нашу доблестную разведку: кто бы это мог быть?

С места поднялся командир разведывательного батальона, майор Корж.

– Товарищ генерал, за время вашего отсутствия было два чрезвычайных происшествия. Первое: по шестому каналу телевидения прошел сигнал тревоги, известный нам как «Красный пароль». Это произошло в 21.36 по местному времени. Второе: во время ночного нападения несколько человек были захвачены в плен. По их словам, они – резервисты вооруженных сил Крыма. Насколько я понял, ими командуют из тактического центра Чуфут-Кале, что под Бахчисараем.

– Так-так… – Драчев поставил чашечку на стол. – Очень интересно. Но тогда вопрос: кто же захватил телевышку, чтобы передать «Красный пароль»? И почему местное телевидение к этому моменту еще продолжало работать?

Корж посмотрел на своего командира, как учитель на двоечника.

– Товарищ генерал, шестой канал – это не местное телевидение. Это Центральное телевидение СССР.

– Что-о?

– Сигнал был передан во время прогноза погоды в программе «Время». Из Москвы.

– Ёб твою мать, – сказал Драчев, садясь.

Из Москвы. Это означает, что там на высшем уровне продолжает действовать крымская резидентура. Это означает, что со своим вторжением СССР попал, как кур в ощип, в заранее спланированную и тщательно подготовленную операцию. Это означает, что нападение резервистов – не вылазка отдельной экстремистской группировки и не запоздалая попытка крымского генералитета исправить положение, а начало войны.

Драчев посмотрел на карту Крыма, висящую на стене. Это была красивая объемная карта с подсветкой, и на ней сам генерал вчера обозначил расположение советских частей в Крыму. Красные флажки, как бородавки, усыпали центр Крыма, побережье, все промышленные и деловые центры, Северный укрепрайон.

– Полковник Ефремов, вы сегодня же двинетесь в Бахчисарай маршем, всем полком, – сказал он наконец. – Ваша задача: выбить экстремистов из тактического центра Чуфут-Кале. По возможности, уничтожить их всех. По дороге разделитесь, один батальон повернет на Ялту, к Гурзуфскому Седлу. Там сейчас наши закрепились, держатся из последних сил.

– Слушаюсь, товарищ генерал… Только разрешите доложить…

– Разрешаю.

– Проблема с горючим стоит очень остро. По состоянию на данный момент я смогу привести в действие… хорошо, если треть машин.

Драчев перевел взгляд с него на полковника Сухарева. Ну-с, что скажет наше ЧМО? Как снабженец предлагает решить проблему с горючим? И почему она вообще возникла, эта проблема?

– Товарищ генерал, – процедил Драчев. – Как так вышло, что две трети машин растратили весь запас топлива по дороге из аэропорта в город?

Ефремов откашлялся, прочищая горло, потом выпалил:

– Многие машины при погрузке в самолеты не были дозаправлены после марша. Те, что были дозаправлены, в основном сейчас на ходу.

Драчев ждал, не отрывая взгляда. Ну, что ты еще будешь врать, голубь наш сизокрылый? Ведь даже в недозаправленной БМД бензина хватит, чтобы объехать весь Крым по периметру. Давай, договаривай…

– Кроме того, многие мои люди не получили еды и сухих пайков, – выдавил из себя Ефремов. – С утра в столице наблюдался дефицит бензина, и местные граждане склонили многих водителей к обмену топлива на продукты.

Две трети личного состава воруют горючку, вздохнул Драчев. И мы собираемся воевать. Да наши деды в гробу бы перевернулись, узнай, что их наследники толкают топливо на вражеской территории в обмен на жратву. В их бытность таких гавриков, если находили, мигом ставили к стенке. К сожалению, сейчас эту проблему должным образом разрешить было трудно: две трети личного состава к стенке не поставишь.

– Короче, достаньте мне топливо где хотите, – процедил он. – Слышите, Сухарев? Все, совещание окончено, все свободны.

– Да, – вспомнил Семенов, когда уже собрался выходить, – тут крутится этот ГРУшник, Резун… Требует встречи…

– Через час, – сказал командир дивизии. – Или даже полтора…

Выпроводив полковников, Драчев вернулся к дивану, снял ботинки, фуражку и китель, ослабил галстук и вытянулся на мягком замшевом пузе импортной мебели. У него есть полтора часа, чтоб восстановить силы. Звонить в Одессу он не собирался. Не такой дурак. В Одессу он позвонит победителем, а пока обрыв связи ему на руку.

Драчев не думал, что это задание будет особенно сложным. Батальон Лебедя выкинули из Ялты потому, что нападение было подлым и неожиданным. На этот раз неожиданно будут действовать они, советские десантники. Конечно, война переходит в плоскость партизанской. Даже с уничтожением тактического центра или его захватом. Но партизаны – это несерьезно. Несерьезно как в прямом, так и в переносном смысле. «Партизанами» в СССР называли резервистов, а какие резервисты вояки – всем известно. А в прямом смысле… Вы скажите мне на милость – где тут можно партизанить? Крым урбанизирован донельзя, города друг к дружке так и липнут, все леса объявлены национальными парками, их за день можно пересечь пешком. Прогадали вы, ребята, со своим «Красным паролем», и я вам это докажу…

С этой мыслью он уснул. Разбудил его Семенов, как он и просил, через полтора часа. В спину полковнику дышал спецназовец Резун.

– В чем дело? – строго спросил генерал, незаметно всовывая ноги в ботинки. – Почему ворвались без спроса?

– Товарищ генерал, – сдерживая нетерпение, сказал разведчик, – Я знаю, как снять помехи…

***

…Если утро начинается с рева дрилл-фельдфебеля «Па-адъем, дурье стоеросовое!», и на улице ноябрь, и за ворот сыплется ледяная пакость, а впереди – марш-бросок, пятьдесят километров пехом, таща на себе палатки, оружие и жратву, и ночевать придется где-нибудь в жидкой рощице, а назавтра – бросок обратно, в тренировочный лагерь, – такое утро называется мерзким.

Если утро начинается с того, что ветер обрывает растяжку палатки, и нужно выползать наружу крепить ее и заодно отлить, и не видно ни щелочки в плотных тучах, уже третий день, и двигаться невозможно – ни вверх ни вниз, и еда кончается, и топливо кончается, и ты уже насквозь больной, и Дядя Том насквозь больной, и понятно, что вся предыдущая работа на маршруте пошла псу под хвост, – такое утро называется отвратительным.

Но если для начала тебе накатывают твоим же шлемом по морде, и сразу ломают нос, и добавляют прикладом под дых, и ты оседаешь на неверных коленях, и мир сужается до кольца рифленых подошв – вот такое утро уже ни в какие ворота не лезет…

Верещагин слишком плохо себя чувствовал, чтобы вербализовать смутные мысли, с которыми он пришел в сознание, но в целом они были именно такими: утро исключительно паскудное и обещает не менее паскудный день. Арт собирался с силами, молился про себя и сквозь ресницы смотрел на происходящее.

Майор быстрым шагом подошел к группе пленных, сидевших на земле.

В СССР считается, что сдача в плен есть проявление трусости, а стояние до последнего и геройская смерть – напротив, проявление мужества. У западных вооруженных сил свое мнение по этому вопросу. Согласно ему, выживший в плену солдат обходится казне дешевле, чем убитый. Выжив в плену, человек может бежать и вновь вступить в ряды. Может не бежать и подрывать вражескую экономику необходимостью себя кормить, одевать, лечить и охранять. Может после войны быть обменен на вражеского пленника и принять участие в мирном строительстве в качестве исправного налогоплательщика, либо остаться в армии, сэкономив стране расходы на обучение зеленого новобранца. Словом, в мире чистогана, где все, даже человеческая жизнь, измеряется деньгами, солдат не обязан оставлять последний патрон для себя.

Крымская точка зрения на этот вопрос являла собой причудливую смесь российского героического раздолбайства, азиатского башибузукства и англосаксонского прагматизма. Держись до конца, гласил неписаный кодекс чести, но раз уж совсем подперло – попробуй сохранить себе жизнь. Только не унижайся до того, чтоб вымаливать ее: честь дороже. И пусть твои пленители знают, что держать тебя на поводке – занятие тяжелое и неблагодарное. При первой возможности, если не дал слова – беги. Но если дал слово не бежать – держи. На допросе назови свое имя и личный номер, ничего больше. Но на всякий случай, для успокоения совести, знай: тебе доверено ровно столько военных секретов, сколько ты можешь рассказать без особого вреда для государства.

Подпоручик Мухамметдинов военных тайн не причастился. Он знал, что состоит в батальоне ополченцев и что в Ялте есть еще три батальона кадровых горных егерей; он знал, что один из этих батальонов отправлялся через Алушту на перехват и что теперь горные егеря наступают с северо-востока, а ополченцы перекрыли Никитский перевал на юго-западе, он также знал, что здесь есть минометный дивизион, противотанковая и зенитная батареи, но где они сейчас и что с ними – он понятия не имел. Все, что знал, он рассказал, потому что не хотел, чтоб ему врезали его же шлемом по лицу, а потом, попинав ногами, скрутили и бросили, словно цуцика, под стеной, как это сделали с Верещагиным. Он и так натерпелся страху, когда, придя в себя на склоне после легкой контузии, увидел направленные ему в лицо стволы «Калашниковых».

Правда, один раз он думал, что его все-таки изобьют: это когда десантники принялись расспрашивать его про этого странного капитана, который сначала ходил в советской форме, а теперь валялся под стеной в окровавленной корниловской. Фарида Мухамметдинова спрашивали, а он ничего не знал, кроме того, что Карташов отдал его этому капитану в подчинение и он здесь так глупо влип. Он опознал одного убитого: длинного Константина Томилина, которого егеря называли Дядя Том. Остальные парни были из его взвода. Как открыть аппаратную – он не ведал. Вот тут уж его совсем было собрались бить, спасло только то, что никто из роты капитана Асмоловского не узнал его в лицо. Ему поверили, оставили в покое и принялись отливать Верещагина водой.

– Палишко, Васюк, – сказал майор. – Здесь есть кто-то из той группы?

Под пристальным взглядом лейтенанта подпоручик побледнел.

– Не-а, – сказал Палишко. – Только тот покойник. Вот, смотрите, – он протянул майору идентификационный браслет.

«На нем ваше имя и личный номер», – вспомнил Мухамметдинов проповедь дрилл-унтера. – «На случай, если дело пойдет плохо – группа крови. И на случай, если дело пойдет совсем плохо – вероисповедание. Так что сейчас по списку скажете мне, в кого вы верите…»

– Константин Томилин, 714006/VS, АВ, православный, – прочитал майор. – Как его остальные называли?

– Костя. – Прапорщик шмыгнул носом. – И Дядя Том. Я еще спрашивал у него, – кивок назад, – почему Дядя Том, он объяснил – потому что фамилия…

– Значит, настоящая… – рассудил майор. – Не хотел бы я, чтоб меня под выдуманной фамилией похоронили. Надень ему обратно, Сережа. – Майор потянул ид-браслет Палишке.

– Ну, а ты что мне скажешь? – его зрачки уперлись в подпоручика.

– Фарид Мухамметдинов, 800512/YH.

– Откуда?

– Из Ялты.

– Да хоть из Магадана! Вы нас гнали?

– Д-да…

– Сколько вас?

– Человек триста…

– Батальон?

– Д-да…

– Где они?

– Не знаю…

Палишко вернулся, гадко улыбаясь и поигрывая шлемом.

– Еще один герой нашелся?

Фарид почувствовал, как немеют губы.

– Я правда не знаю! – быстро крикнул он. – Он… вызвал их сюда.

– Кто?

Фарид кивнул на Верещагина.

– Давно?

– Нет… Не знаю, я не смотрел на часы. Мы еще там были, пока не… Не отступили.

– Минут сорок, – прикинул майор.

– Уходим? – спросил Васюк.

– Куда? Ялта вся под ними. Закрепимся здесь и вызовем помощь.

– Как?

– Кверху каком. Что ты знаешь про вот это вот? – Майор обвел рукой окружающее.

– Ничего он не зна… – сказал Верещагин. Конец фразы смял ботинок рядового Анисимова.

– А ты молчи. – Майор даже не оглянулся. – Палишко, отведи его в кабинет, чтобы не мешал.

Подозрительного капитана уволокли прочь. Он успел сказать подпоручику, что хотел: держаться версии «ничего не знаю». Глупо, решил Фарид. Во-первых, он человек и ему страшно. Во-вторых, он и в самом деле ничего не знает, и жалеет об этом, потому что у него даже нет сведений, которыми можно заплатить за избавление от побоев.

– Еще раз: что ты знаешь про помехи? – спросил майор, присаживаясь перед подпоручиком на корточки и пристально глядя ему в глаза.

– Ничего, – покачал головой подпоручик.

– Так уж и ничего? Послушай, Палишко, этого орла: вышка работает на всю железку, а он ничего не знает. Отвечай быстро, где все это включается, где выключается?

– Там комната есть… – сказал Фарид. – А может, и не комната… Но это все заперто. Человек. Он сидит, включает и выключает…

– Что, до сих пор сидит?

– Да, наверное… Я его видел один раз. Такой высокий, в очках.

– Был такой, – согласился майор. – Значит, никуда не делся, сидит там?

Фарид кивнул.

– А какие-то запасные системы… Кабеля, люки?

– Я ничего не видел. Некогда было…

– Верю, верю. И как же с ним связывался твой командир? Как он вызвал помощь?

– У него был уоки-токи…

– Что?

– Рация.

– Такая? – Майор показал «уоки» убитого Томилина, раскуроченную пулей.

– Да, сэр…

– Н-непонятно… – Майор осмотрел игрушку. – Что-то ты врешь. Радиус действия у этой штучки – два километра. Они бы уже здесь были… Что-то ты врешь…

– Я не вру! – Мухамметдинов не на шутку испугался. – Честное слово!

– Значит, связывался по такой штучке? Ну ладно, подпоручик. Сиди смирно, не дергайся – останешься жив.

Фарид кивнул. Он хотел остаться в живых. Очень хотел.

***

– Кто ты? – спросил майор.

– Артемий Верещагин, 197845/XD.

– Да хоть Папа Римский. Сигнал к началу боевых действий – твоя работа?

– Какой сигнал?

– Товарищ майор, можно я ему врежу? – спросил Палишко. Голос лейтенанта выдавал нетерпение, и майору внезапно захотелось сплюнуть.

– Ты там часом не облизываешься, товарищ лейтенант? – спросил беляк. – Небось, в детстве котят мучил?

Удар был воистину палаческим – пряжкой ремня под лопатку, в нервный узел. Лейтенант в свое время натренировался на «молодых». Уткнувшись головой в колени, зажмурив глаза, корниловец грыз губы.

– Этому у вас учат, товарищ майор? – выдохнул он, распрямившись наконец. – Или это талант-самородок?

– Палишко, не трогать! – гаркнул майор. – Пока я не скажу! Ты что, не видишь, что он нарочно тебя выводит? Слушай сюда, – сказал он пленнику. – Ты дурил нас полдня и ночь. Ты навел беляков на нашу засаду. Твой человек забивает эфир помехами. Из-за тебя мы здесь в окружении. Ты уже вот так наработал на девять грамм, и если хочешь к стенке – так прямо и скажи. Не хочешь – отвечай на мои вопросы. Код от замка в аппаратную?

– Шесть цифр из десяти.

Новый удар швырнул его на пол и развернул лицом вверх. Палишко стоял над ним, и пряжка ремня, обмотанного вокруг ладони, поблескивала тускло, как чешуя копченой скумбрии.

– Мы с тобой не в спортлото играем, – пояснил лейтенант, поднимая опрокинутый стул. – Садись.

Беляк перевернулся на живот, подтянул колени, упираясь лбом в пол, рывком поднялся и сел, изловчившись не промахнуться мимо стула.

– Наверное, в десанте совсем плохо с кадрами, если таких, как ты, берут офицерами, Палишко… – просипел он на мучительном выдохе. – Твое место в стройбате.

Ждал нового удара – и не ошибся. Майор, поморщившись, отвел глаза. Он знал, что долго это не протянется – беляк не из железа.

Он не ошибся.

– Товарищ майор, – попросил белогвардеец. – Уберите идиота. Я собираюсь кое-что сказать, но он сбивает меня с мысли.

– Палишко, выйди ненадолго… – Тон Лебедя не оставлял места возражениям, хотя лейтенант явно собирался возражать. – Говори, что хотел. Только не тяни.

– Сдайтесь, товарищ майор.

– Что?

– Я серьезно. Спасите жизнь себе и своим людям. Сдайтесь. Вы окружены, и вам не уйти.

Майор молчал.

– Я знаю, на что вы рассчитываете… Но посудите сами… Если я – и в самом деле то, что вы думаете, я продержусь столько времени, сколько мне нужно…

– Не боишься?

– Боюсь я или нет – это мое дело. Если я – совсем не то, что вы думаете, то техник просто не доверил мне код от замка. Я его не знаю. Я не говорю, что я самый крутой и мне на все наплевать… Но если вы продолжите меня бить – вам просто не будет в этом пользы. Послушайте… С этой горы нет выхода. Боеприпасы у вас на исходе, помощи ждать неоткуда. Сдайтесь. Это разумно. Ничего постыдного здесь нет. Вы сделали уже все, что могли. Никто не сможет вас осудить. Последний долг командира – сохранить жизнь своим людям.

– Красиво излагаешь, собака… – Майор закурил. – Последняя, черт. Выход, говоришь? Разумный? Шваль подзаборная, ты на себя посмотри, мудила! У тебя ж рожа как вареник с вишней! Это кто тут меня на понт берет, всякие страсти мне рассказывает? Кто кого в плен взял? Встречное предложение, беляк: ты говоришь код от замка, а мы не расписываем тебя под хохлому.

– Я успел сообщить, что мы сдаемся. Если тот командир узнает, что вы допрашивали его офицера с пристрастием – я не знаю, как он поступит.

– Вот так вот? Этот пацан, подпоручик, сказал, что против нас батальон. Здесь – тоже батальон. Позиция – ты сам видел. Мы можем сидеть тут до второго пришествия. Так что ты меня своим командиром не пугай.

– У вас на исходе боеприпасы и половина людей выбита. Да и батальоны у нас побольше…

– Но если мы расколем тебя, здесь очень быстро появится все, что нужно. И оружие, и люди.

– Нет, товарищ майор, не появятся. Вы можете меня на куски разорвать – кода я не знаю.

– Лейтенант!

Палишко вбежал – готовность номер один.

– Александр Иванович, ты же офицер… – Верещагин глотнул кровь, желудок тут же откликнулся спазмом. – Ты же знаешь: каждый делает свою работу и не лезет к соседу – так в нашем ведомстве заведено. Я сделал свою работу. Я не знаю кода.

– Врет? – спросил майор у Палишко.

– Пес его знает. При мне он кода не набирал, связывался по своей говорилке.

– Где говорилка?

– Разбил, – честно сказал Арт.

– А если поискать? – Палишко был не таким уж и дураком.