Текст книги ""Кузькина мать" Никиты и другие атомные циклоны Арктики"

Автор книги: Олег Химаныч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Новая моя лодка относилась к заслуженным ветеранам подводного флота. Она участвовала в Великой Отечественной, ее наградили орденом Боевого Красного Знамени. Проект корабля нужно признать удачным: подлодка имела прочный корпус и полуторный запас плавучести, которые позволяли ей плавать на глубинах до 100 метров – для того времени это достижение, хороший ход на поверхности моря – 16 узлов, под водой – 10 узлов.

В Молотовске Б-22 переоборудовали, в числе прочего установили на ее корпусе устройства для подъема подлодки с грунта. Отличием от испытания, в котором участвовала моя С-19, было то, что Б-22 предстояло лечь на грунт и выдержать воздействие подводного атомного взрыва.

Лечь на грунт

Когда мы пришли в губу Черная, в ее акватории снова «расставили» корабли: эсминец «Грозный» в центре, вокруг него на определенных дистанциях – эсминец «Разъяренный» и «Гремящий», минные тральщики, подводные лодки

– С-84, С-19, С-20 и Б-20, транспорты.

Моей лодке надлежало лечь на грунт на глубине 60 метров и на расстоянии 600 метров от эпицентра взрыва. За несколько суток до испытания наш экипаж отработал покладку лодки на грунт и в течение суток она лежала на глубине 60 метров. В это время моряки устраняли некоторые протечки воды внутрь корпуса, подтягивали сальники забортных отверстий, иными словами – делали все, чтобы надежно загерметизировать лодку. После всплытия с грунта мы приняли в уравнительную цистерну быстрого погружения дополнительный балласт – 15 тонн. Этим обеспечивалась отрицательная плавучесть при нахождении лодки на грунте.

На акватории нашу Б-22 поставили в назначенное место, и с помощью буксиров завели швартовые на бочки. Тогда же мы провели совместную тренировку с водолазами и экипажем килектора. На тот случай, если лодка затонет, для подъема ее с грунта на корпусе подводной лодки имелись специальные устройства для заводки стальных тросов. На верхнем ходовом мостике корабля установили манипуляторы для открытия кингстонов цистерн главного балласта и клапанов вентиляции этих цистерн, чтобы лодка, в случае чего, могла продуться по команде сверху.

После этого лодку «заселили» подопытными животными, а экипаж в основном покинул ее. На борту временно оставались несколько человек – я, как командир, командир БЧ-5 старший инженер-лейтенант В.Ф. Свинарев и командиры отсеков. Мы окончательно проверили, как загерметизированы аккумуляторные ямы, в каком состоянии системы трубопроводов, задраены ли тубусы аварийно-спасательных люков 1-го, 8-го отсеков и люка центрального поста, как работает система манипуляторов с верхнего ходового мостика.

Наконец, к борту подошел килектор, и мы завели подъемный трос на рым прочного корпуса, затем с командиром БЧ-5 открыли кингстоны и клапана вентиляции средней группы ЦГБ. Лодка погрузилась по палубу. Мы перешли на килектор после того, как заполнились водой концевые группы цистерн главного балласта и быстрого погружения. Чтобы лодка при погружении не ударилась о грунт, килектор медленно подтравливал заведенный на ее корпус трос. Чтобы убедиться в нормальном положении лодки, под воду спустили водолаза.

Подводники, как помню, собравшись на палубе килектора, удрученно наблюдали за всем происходящим. Многим тогда приходила мысль о том, что свой корабль они видят в последний раз.

По «Грозному» пли!

Подводная лодка С-144, которой командовал капитан III ранга Г.В. Лазарев, должна была выпустить торпеду с ядерным боезарядом по эсминцу «Грозный». Он стоял на бочках в центре ордера опытовых кораблей, которых, как и раньше, расставили строго по расчетным точкам. Знаю также, что пуск торпеды осуществлялся по получении специального сигнала с перископной глубины из кормового торпедного аппарата лодки. После выхода торпеды лодка должна была полным ходом под водой уходить из района стрельбы. Задачу свою командир С-144 выполнил блестяще, за что и был награжден орденом Ленина, если не ошибаюсь, впервые в истории нашего флота.

Взрыв я увидел с защищенного наблюдательного пункта через окуляры оптических приборов. Поверхность воды в районе нахождения кораблей-целей вздыбилась, раздался мощный гул и грохот, после чего в воздух взлетели раскаленные обломки надстроек «Грозного», и корабль мгновенно затонул. Такая же участь постигла и «Разъяренный». Его командир капитан II ранга А.В. Петерсон, находившийся рядом со мной, горестно вздохнул и утер набежавшую слезу. Имея большой дифферент на корму, эсминец «Грозный» быстро ушел под воду, унеся с собой многочисленные контрольно-измерительные приборы и всех подопытных животных.

Другие корабли также были разрушены или частично повреждены. Некоторые из них ушли на дно, остальные держались на воде, но уже не подлежали восстановлению.

После второго удара

Я томился в ожидании взрыва, но еще больше после него. Мучили мысли: что с моей лодкой? Погибла она или уцелела? Как перенесла силу ударной волны? Каково радиационное заражение? Но ответить на все вопросы можно было только после подъема лодки на поверхность.

Наконец, с улучшением радиационной обстановки в губе Черной наша аварийная группа на килекторе подошла к месту покладки Б-22 на грунт. На поверхности воды мы не обнаружили никаких признаков гибели лодки. Под воду спустили водолаза, он доложил – с корпусом все нормально. После этого завели тросы и начали подъем лодки с помощью килектора. Она легко оторвалась от грунта. Когда над поверхностью воды появилось ограждение рубки, мы с командиром БЧ-5 перешли на палубу ходового мостика, к станции управления продуванием главного балласта. Система манипуляторов не подвела – мы продули весь главный балласт и цистерну быстрого погружения. Лодка всплыла в крейсерское положение. Мы сняли давление в отсеках и отдраили верхний рубочный люк.

Внутрь прочного корпуса я и механик спустились в костюмах химической защиты, обошли отсеки и убедились, что они сухие, а в трюмах скопилось лишь незначительное количество воды. Все механизмы и устройства находились в исправном состоянии. Подопытные животные, похоже, обрадовались появлению людей и приветствовали нас радостными звуками. Санитары отвязывали их и тут же помещали в мешки, чтобы перенести на палубу килектора. Животных, а это были в основном овцы и собаки, предстояло обследовать в биологической лаборатории.

Наше первое после взрыва появление на лодке не было длительным – время нахождения в зоне радиационного заражения было ограничено. Мы провентилировали отсеки и задраили все забортные отверстия, перешли на буксир и на нем переправились в палаточный городок на берегу. Отсюда через двое суток наш экипаж перебрался на свой корабль.

Мы привели в порядок отсеки, зарядили аккумуляторную батарею, пополнили запасы топлива, воды и продовольствия. Конечно, учли печальный опыт возвращения с Новой Земли в 1955 году, и потому сначала выполнили контрольный выход в море, где проверили все средства движения на различных режимах хода, рулевые устройства, навигационные средства и радиосвязь.

На нашу Б-22 перешли моряки из экипажей тех подводных лодок, которые погибли при испытаниях – С-19, С-84 и Б-20. Переход в Молотовск, а его к тому времени уже переименовали в Северодвинск, проходил спокойно. Мы пришли и стали готовиться к испытаниям следующего, 1958 года. Правда, на этот раз подлодку Б-22 в полигон отвел другой командир – капитан II ранга В.П. Шумаков. Я же начал заочную учебу в Академии, и моя служба на опытовых кораблях закончилась. Как перенесла это третье свое испытание лодка Б-22, я не знаю. Мне лишь известно, что после них лодку сначала отбуксировали на зимовку у острова Домашний, а впоследствии сдали на слом.

Известный на Севере подводник Эрик Викторович Головановв свое время был старшим помощником командира подводной лодки С-45, которая входила в состав дивизиона с базированием на Новой Земле. Считалось, что дивизион, куда также входили подводные лодки С-44 и С-142, обеспечивает испытания атомного оружия.

– В июле 1957 года буквально за неделю до выхода в Белушью губу Новой Земли меня едва не списали с корабля. У меня обнаружился конъюнктивит, и окулист запретил идти в море. Все, конечно, задергались, а я написал рапорт, чтобы меня допустили под собственную ответственность. Только тогда выход разрешили.

В Белушьей губе я впервые увидел торпеду с ядерным боезарядом. Ею должна была стрелять из подводного положения подлодка С-144, которой командовал капитан III ранга Г.В. Лазарев. Поначалу решили, что принять специальный боезапас она должна в поселке Рогачево. Но там у причала было мелко, и лодке не смогли создать необходимый дифферент для погрузки торпеды в кормовой аппарат. Поэтому С-144 пришла к нам, в Белушью губу.

Наш дивизион был ошвартован вместе с плавбазой «Неман» с одной стороны пирса, а лодка Г.В. Лазарева стояла с другой. Перед началом погрузки торпеды весь личный состав плавбазы убрали в нижние помещения и на судне задраили все иллюминаторы. Я же дежурил по дивизиону и по долгу службы оказался на причале. Картина была интересная. От торца до середины причала с обеих сторон стояли автоматчики с интервалом в два-три метра. По причалу очень медленно шел грузовик и на тележке вез закрытую брезентом торпеду. Подъехали к лодке, сняли брезент, но… ничего нового я не увидел – торпеда как торпеда. Ее загрузили, и С-144 ушла…

По боевой тревоге ушел по своим точкам и наш дивизион. Наша лодка находилась в надводном положении, на мостик мы вынесли приборы радиохимической разведки и дозиметрического контроля. После того как мы пронаблюдали взрыв, наша лодка погрузилась на 4–6 часов для дезактивации, а затем вернулась в Белушью.

Через некоторое время отряд кораблей в составе плавбазы «Неман», подлодок С-44, С-45 и С-142 совершил поход вдоль западного побережья Новой Земли до мыса Желания и обратно. По пути следования мы производили различные замеры, брали пробы грунта и воды на берегу, и для этого высаживались на шлюпках.

Несколько раз побывали в оставленных людьми поселках. Странная картина: все, вроде бы, на месте – дома, вешала, на которых сушатся рыбацкие сети, на улице расставлены чаны, лежит разная утварь, а никого и ничего живого нет. Дело в том, что перед испытаниями все население из поселков эвакуировали. Наверное, делали все это в спешке, и многие вещи остались там, где застал их час эвакуации. Помню, в одном незапертом аптечном пункте поселка наш корабельный доктор даже «позаимствовал» какие-то бланки, очень ему необходимые.

Мы вернулись в Белушью губу, и вскоре подлодку С-44 направили на ремонт. Ушла и плавбаза «Неман». Мы же с подлодкой С-142 должны были зимовать на Новой Земле. К причалу притащили плавучую казарму, на ней мы и разместились. Вскоре ударили холода, лед сковал гавань, начались сильные метели и снегопады. Ветер порой достигал такой силы, что валил человека с ног, и видимости почти никакой. Тогда мы позаимствовали у полярников их метод передвижения в сильную пургу – «от столбика к столбику»: несет тебя ветром, а ты цепляешься за попавшийся телеграфный столб, переведешь дыхание и потом «летишь» до следующего столба.

Однако 5 ноября неожиданно для всех пришел приказ – следовать в Полярный, а потом в Северодвинск. Командир моей лодки был уже в отпуске – во Владивостоке, я оставался за старшего. Лед в гавани был толщиной двадцать сантиметров, но на помощь подошел ледокол. Мы выбрались на середину губы, погрузились в позиционное положение и сами, уподобившись ледоколу, пошли ломать лед. Когда вышли изо льда, стали продувать балласт. Тут выяснилось, что пробили себе две цистерны. Тем не менее, до Полярного дошли. Там выгрузили торпеды, и ушли в Северодвинск на переоборудование

Житель Новодвинска Александр Сергеевич Александровпосле окончания Пермского Военно-морского авиационно-технического училища прибыл служить на Север. Сначала был Североморск, потом аэродром на острове Ягодник под Архангельском, где командовал знаменитый северный летчик Герой Советского Союза С.М. Рубан. В 50-е здесь базировалась поршневая авиация. Но век ее катился к закату – на смену пропеллеру приходила реактивная тяга. Так, одними из первых под Архангельском появились двухмоторные Ил-28. Почти в то же время морские летчики Северного флота стали осваивать дальние бомбардировщики Ту-16. Базировались они на новом аэродроме в Лахте (Катунино). Здесь, собственно, и началась новоземельская эпопея техника-лейтенанта Александрова. О ней он вспоминает:

– Моя задача – полностью подготовить машину к полету. Тем и занимался. Порядок такой: сначала работают радисты и электрики, отдельно – вооруженцы, я последним готовлю самолет – осматриваю, проверяю, прогоняю двигатель на всех режимах, и после меня к машине уже никто не подходит. В экипаже Ил-28 – трое: летчик, штурман и стрелок-радист. По готовности самолет сдаю им. Летчик и штурман садятся, я у каждого из катапульты, прикрепленной к креслу, вынимаю чеку, им показываю – значит, можно взлетать.

Я обслуживал флагманский самолет – командир нашего полка Славичев на нем летал. Сейчас мой «Ил», между прочим, на постаменте в Лахте установлен – как память о том, с чего на Севере советская реактивная авиация начиналась.

Летали тогда много – и на бомбометания, и учебные торпеды бросали в морских полигонах, а для армейцев-зенитчиков таскали на тросах мишени. Ил-28 – сама по себе машина надежная, да и мы, техники, внимательно за ними смотрели – неполадок не было, и когда под Архангельском служил, и когда на Новой Земле.

По спецназначению

Так вот, о Новой Земле То, что там атомные бомбы испытывают, за границей, конечно, знали. Это ведь только для нас была полная секретность, а для Америки и Европы тайны никакой. Знали они и как взрыв готовится, и когда он примерно будет – сразу же у берегов «рыбаки» под финскими, шведскими, прочими флагами появлялись, а то и вообще без опознавательных знаков. И самолеты их тоже летали. ПВО на Новой Земле, мне кажется, появилась в 1958-м, были уже истребители МиГ-15, Миг-17. Аэродром в Рогачево, конечно, построили раньше, и наши лахтинские самолеты, в основном транспортные – Ли-2, Ил-14, когда нужда была, туда летали, а позже на острова и звено Ил-28 перебросили. В общем, собралось там из Лахты смешанное соединение, вот с ним я и оказался на Новой Земле. Если точно, мое место службы называлось – авиационный отряд 504-й отдельной смешанной эскадрильи специального назначения войсковой части 77510. Позднее названия менялись: 278-я отдельная испытательная эскадрилья специального назначения 10-й авиагруппы, 918-й испытательный авиаполк специального назначения 12-й авиагруппы, 218-й испытательный авиаполк специального назначения 379-й смешанной авиадивизии. В общем, везде присутствовало упоминание про «специальное назначение».

Каким запомнилось Рогачево? Если вдоль взлетной полосы смотреть, слева – поселок. Здания все одноэтажные, большинство – барачного типа, клуб маленький, столовая… Справа – аэродромные хозучастки, а дальше – почти все голое. В конце рулежки – сопка, метров 350–400 высотой, на сопке – локатор. Что еще? В сторону Белушки – дорога.

«Последний день Помпеи»

Какой он, ядерный взрыв? Четыре раза при мне бомбы рвали, но мы же далеко от боевого поля – в Рогачево, и я лишь однажды взрыв видел, в 57-м, когда сбросили водородную бомбу.

К нему готовились, конечно, но не знали, какие будут последствия. В Рогачево перед взрывом всех людей вывели из помещений, окна в домах настежь пооткрывали. Мы, техники, на аэродроме были, ждали из полета своих. Когда пошел обратный отсчет, мы уже по команде залегли.

Помните картину «Последний день Помпеи» – какое там небо Брюллов написал? Вот и здесь такая розовая, путанная с темным аура в небе висела. И еще, как при грозе, сполохи. Километров 300, говорят, от эпицентра было, а видно! И так тревожно, жутко, даже сердце щемило! Мы уж с земли поднялись, встали, выпрямились, а ударная волна только тогда и дошла! Туда-сюда нас качнула. Это какая мощь!

Когда мы перелетели с материка в Рогачево, нам о ядер– ном оружии никто и ничего не говорил. Позже прочли лекцию, и уже тогда объявили про испытание бомбы. Как там летчикам сформулировали полетное задание, не скажу – не знаю. Точно знаю – самолетов было три, все – наши, лахтинские Ил-28. Каждому экипажу расписали эшелон – верхний, средний, нижний. От летчиков – требовалось влететь в атомный «гриб», точнее – в облако, которое образуется после взрыва, забрать пробы воздуха и тут же вернуться на аэродром, на стоянку. А там уже начиналась наша работа.

На самолетах имелись специальные воздухозаборники, которые устанавливались вместо стартовых ускорителей на оба борта фюзеляжа. В заборниках – материал вроде ватина – радиоактивная проба на нем оседала. Вот как самолет подкатывается к стоянке, мы, техники, и еще двое ученых из НИИ уже наготове – перегружаем этот самый ватин в специальные контейнеры. Контейнеры по форме и объему похожи на двухпудовую гирю, герметичные, сверху – крышка с рым-болтом, и очень они тяжелые, думаю – свинцовые. Свинец против радиации самый стойкий.

Дозиметристы для контроля замеры делали. Сначала замеряли самолет, потом – самих летчиков. Сделают им замер, и они – срочно мыться! Для мытья недалеко разбили три палатки – что-то вроде походной бани или дезактивационного пункта. Они помоются и снова на замер. Если прибор много выдает, снова – мыться. И так, бывало, несколько раз.

Для нас, техников, меры предосторожности такие… Работали мы в химкоплектах, противогазах. У тех ученых из НИИ перчатки были особенные, напыленные свинцом, а у нас таких не было – обычные перчатки.

Перегружали быстро. Но все равно нас подгоняли. Вот грузим, а дозиметристы нервничают: «23 рентгена! Давайте быстрее!» Мы – быстрее. Дозиметристы снова глядят на прибор: «Еще быстрее!»

Место перегрузки мы закрывали самолетными чехлами – чтобы «грязь» ветром не разносило. А на Новой Земле штиль – большая редкость, и дует всегда. Поэтому чехлы не всякий раз и помогали. Однажды сквозняком маленький лепесточек того самого «ватина» оторвало, он полетел. Только и чиркнул по маске моего противогаза, а дозиметрист померил, сказал – 700 тысяч единиц распада!

После перегрузки мы, техники, тоже помывку проходили. Случалось, и по нескольку раз. Нижнее белье – долой! Новое приготовлено, а старое уже не надевали. Но все равно радиоактивной «грязи» все нахватали с избытком. Рентгены больше всех, думаю, навредили летчикам – радиация самолет насквозь прошивает. Чем от нее защититься?! Это свинец радиацию гасит, а какой на самолете может быть свинец?! Он тяжелый. На самолете – алюминий. Если есть броня, так ее немного – чтобы уберечь пилота от пуль истребителя или зенитных осколков.

Что может странным показаться, но разговоров о последствиях никто не заводил. Только однажды ко мне летчик подошел с вопросом. Наверное, полагал, что я к дозиметристами ближе и потому больше знаю:

– Саша, это опасно?

Я ему, как есть:

– Опасно.

– Я так и знал – тихо, спокойно так сказал.

И все!

Радиацию не отмоешь

Что еще важно. После испытаний на Новой Земле, наши самолеты обследовались и дорабатывались на заводе № 30 КБ Илюшина. Для этого мы свои «Илы» с Севера перегоняли в Москву. Думаю, специалисты колдовали над тем, как экипаж от радиации защитить. Признаться, и меня тоже мысль донимала, ведь в полете летчики дышат, по сути, тем же воздухом, что и за бортом, и если им сквозь радиоактивное облако лететь, нужно, чтобы воздух подавался чистый, например, из баллонов, через кислородную маску.

В 1958-м тройку наших «новоземельских» Ил-28 заменили новыми машинами. Со старых радиацию уже ничем смыть не могли. За новыми самолетами я в числе прочих в командировку летал, в Крым. Когда на подмосковном заводе Илюшина и в НИИ города Жуковский бывал, случилось видеть генерал-лейтенанта Лемешко и разговаривать с вице– адмиралом Вощининым, случайно, конечно (А.Н. Вощинин и П.Н. Лемешко – заместители начальника 6-го управления ВМФ в период 1954–1969 гг. – Прим. О.Х). Вице-адмирал – чин высокий, а я – младший офицер, и все у нас было не по команде, конечно, а в неформальной обстановке. Он меня расспрашивал о Новой Земле, и говорил, мол, Родина вас не забудет.

Что-то плохо вспоминает нас Родина. Это ведь чудо, что я выжил. И чудом, можно сказать, демобилизовался – в 27 лет! Неладное со здоровьем началось у меня в 1958-м. С тех пор и болею кучей болезней, и без конца. Не мог я уже по воинской специальности работать – боли мучили, слабость, голова кружилась – на стремянке едва держался. Ну какой из меня работник? А куда со службы уйдешь? По закону, должен еще трубить и трубить. Первое время никто и слышать не хотел о моей демобилизации. Даже среди военных о радиации тогда толком мало что знали, хотя и догадывались, как она людей губит. Указаний насчет увольнения пострадавших от лучевой болезни – никаких! Как тут быть?! Все же вошли в мое положение – уволили в запас, якобы по сокращению штатов. По приказу Главкома ВМФ с 31 марта 1961 года я на «гражданке».

Командиров у нашей новоземельской эскадрильи было несколько, и менялись они чуть ли не каждый год – капитан Трушин, майор Шиндялов, подполковник Тур. Сослуживцев своих, из первых экипажей Ил-28, я в лицо еще помню, а по фамилиям далеко не всех. Летчика Юру Галяна, штурмана Женю Сахарова, техника Колю Норкина вспоминаю.

Их, наверняка, и в живых-то уж нет.

Сергей Герасимович Минушкинбыл призван во флот осенью 1955-го из Тулы. По окончании кронштадтской школы подплава его направили служить на Север, и в мае

1956– го зачислили в экипаж подлодки С-84. Флотская специальность Сергея Герасимовича – трюмный машинист. Он участник первых испытаний атомного оружия на Новой Земле. После демобилизации поступил работать на Севмашпредприятие, участвовал в строительстве советского атомного подводного флота. Живет в Северодвинске.

– Наша подводная лодка С-84 входила в состав 241-й бригады опытовых кораблей и базировалась у причалов ягринского завода. Вместе с другими кораблями ее готовили для перехода на Новую Землю для испытаний атомного оружия. Мы, моряки С-84, об этом знали. По крайней мере, будущее предназначение лодки не было для нас секретом. Мой командир – капитан III ранга Василий Андреевич Евдокимов. Командиром БЧ-5 был капитан III ранга Николай Яковлевич Ломакин, военврачом – капитан медицинской службы Батурин.

Во второй половине июля 1957 года бригада, точнее сказать, порядка 20 ее кораблей, а это целый караван, отправилась на Новую Землю, в губу Черная. Здесь находился полигон.

Прибыли. Справа, если смотреть из узкого входа в бухту, на высоком берегу, а точнее, на каменной сопке, примерно в 150 метрах от воды стояла металлическая конструкция вышки, как я прикинул, метров 30–35 высотой. На верхней площадке ее смонтировали взрывное устройство. На берегу, по обе стороны от вышки и на различном расстоянии от нее располагались танки, самоходки, автомашины и другая техника Сухопутных войск.

Наши опытовые корабли расставили по акватории на «мертвых якорях». Мне запомнилось, при этом, что две лодки – Л-20 и Л-22, были в погруженном состоянии, а шланги от их балластных цистерн специально вывели на берег, чтобы через них после взрыва можно было подать воздух.

Ближе всех к вышке стояла наша лодка С-84. Экипаж каждый день приезжал и готовил ее. Мы установили на лодке много разной аппаратуры, приборов, датчиков. Привезли на корабль и подопытных собак, а также морских свинок. Других животных я не видел. В центральном посту лодки привязали трех овчарок, и еще трех собак наверху – в ограждении рубки.

Мы, как и команды других кораблей, жили в палаточном городке – это километров 20–25 от полигона. Каждый экипаж здесь имел свою палатку, общим был камбуз, работала передвижная электростанция ПС-60, а в одной из армейских палаток даже устроили клуб, мест так на 200.

Никаких учений по защите людей от радиации и облучения не проводилось, даже наставлений как они действуют на организм человека, нам не давали. Из средств защиты были противогазы, резиновые комбинезоны и пластиковые накидки. В общем, выглядело все так, будто готовили взрыв обыкновенной, то есть фугасной, бомбы.

В числе первых

Сначала, как помнится, готовили взорвать ядерный заряд в конце августа, но взрыв не получился, и его решили повторить в начале сентября. Наступил день «X» – 8 сентября. По сигналу тревоги все вышли из палаток, легли на землю вниз лицом и накрылись пластиковыми накидками. Через несколько минут после этого земля задрожала, и все вокруг загудело и загрохотало. Я посмотрел в сторону губы Черная, но вспышки не увидел, наверное, из-за сопок. Однако хорошо видел багровые лучи, уходящие к небу. Потом выросло облако, и вдруг поплыло в нашу сторону. Паники среди людей не было – недалеко наготове стояли автомашины, которые могли эвакуировать личный состав в безопасное место.

Вскоре ветер сменил направление, и облако поплыло в океан. Тогда сыграли сигнал «отбой тревоги», и все разошлись по палаткам.

Я был командиром отделения трюмных машинистов в звании старшины II статьи. Еще когда лодка стояла в Молотовске, меня избрали секретарем комсомольской организации корабля. Возможно, поэтому на Новой Земле командир Евдокимов назначил меня старшим группы, которая должна была первой высадиться на лодку после взрыва. В группу из пяти человек входили моряки основных специальностей: трюмный, два моториста, электрик, торпедист. Нам ставилась задача: снять приборы и датчики, подопытных собак, а также запустить в работу механизмы лодки.

Через сутки после взрыва на грузовике нашу пятерку привезли на берег губы Черной, где уже ждал катер. На нем мы подошли к подлодке. Увидели страшную картину. Наша С-84 стояла с креном на правый борт и дифферентом на корму. Взрывная волна сорвала листы ее легкого корпуса и будто газорезкой срезала ограждение боевой рубки. Те собаки, которые находились на верхней палубе, конечно же, погибли. На палубе и в надстройке легкого корпуса мы увидели щебень и песок – их, видимо, забросило с берега. К слову, на берегу, там, где стояла вышка с ядерным зарядом, образовался котлован около 100 метров в диаметре, а от бронетехники и автомашин остались только куски шлака.

Пострадали, но в меньшей степени, и другие корабли. У эсминцев, например, были смяты дымовые трубы и вентиляционные раструбы.

С большим трудом мы смогли попасть в центральный отсек лодки. Подопытные собаки здесь были живы, их мы передали на катер. Работать нам разрешили 5 часов. И в тот день, и в последующие 12–14, мы так и работали – по 5 часов.

В первый раз мы наладили на корабле временное освещение, но не смогли запустить ни одного механизма – силой ударной волны их все сорвало с фундаментов. Стояла теплая погода, и в нашей экипировке – противогазы, резиновые костюмы – работать было тяжело, даже мучительно. Пот лил ручьями. Сначала мы сняли противогазы, а потом и костюмы

После работы, уже на берегу, мы проходили проверку на трех постах дозиметрического контроля. Никто из нас не знал о дозах полученной радиации, но каждый видел, что приборы проверяющих зашкаливало. Обычно дозиметристы старались стать так, чтобы мы не видели показаний приборов. На всю жизнь запомнил я капитана с двумя солдатами, который делал замеры на последнем береговом посту. Капитан с виноватым видом смотрел на нас, качал головой и несколько раз повторил: «Милые хлопчики мои, что же это с вами делают?! Вам же туда нельзя больше. Вы не понимаете, что потом с вами будет»

Нас «отмывали» разными жидкостями и потом на грузовике везли к следующему посту. Там все процедуры, длились они часа два, а то и все три, повторялись. Мы просто валились с ног от усталости! Наконец, добирались до палаточного городка. Здесь нас ждал ужин. Кормили, как говорится, на убой и еще выдавали 150 граммов спирта.

Второй взрыв, который выпал на мою службу, был подводным. Что я запомнил? Корабли на акватории тогда расставили как бы треугольником. Посреди его натянули металлическую сетку – чтобы торпеда с ядерным зарядом не проскочила мимо. В назначенное время 10 октября 1957 года пришла подводная лодка и, как рассказывают, выстрелила из кормового аппарата, а пока торпеда шла к цели, сама быстро ушла из узкости бухты и «спряталась» за сопку.

Мы в тот раз в своем палаточном лагере уже не лежали на земле лицом вниз, а, выйдя из палаток, наблюдали, как густой белый туман долго висел в той стороне, где взорвался атомный заряд. Позже узнали, что все опытовые корабли погибли

Здоров «на глазок»

Командование, помню, уверяло, что мы представлены к высоким правительственным наградам. Но, видно, врали.

В начале ноября минные тральщики забрали нас с Новой Земли и доставили в Северодвинск. Здесь без медицинской комиссии, а так – «на глазок» определили физическое состояние всех, кто вернулся с Новой Земли. Из нашей пятерки, которая работала на подлодке после взрыва, только я и Саша Зайцев остались служить, всех остальных комиссовали по состоянию здоровья.

Меня направили на новую подводную лодку Б-79 (вч 60033), она тогда еще строилась на заводе. В конце декабря 1957-го лодка прибыла к месту своего базирования в Оленьей губе. Уже здесь меня назначили старшиной команды трюмных машинистов.

Служба шла хорошо, и все, вроде бы, было в норме. Правда, с некоторых пор я стал ощущать, что не могу спать ни на правом боку, ни на левом. Лодка, между тем, готовилась к дальнему походу, и экипаж проходил обязательную медицинскую комиссию в госпитале Полярного. Здесь врачи обнаружили у меня сильное увеличение печени и селезенки, но от меня это скрыли, сказали только, мол, необходимо пройти обследование. В госпитале я пролежал почти три месяца, и, как понял впоследствии, все это время меня все же пытались лечить. Когда же выписывали, предупредили – тебе противопоказаны большие физические нагрузки, а в сопроводительном документе указали, чтобы в части поставили меня на усиленное питание.

В дальний поход я все же сходил, дослужил свой срок на Б-79 и демобилизовался 19 сентября 1959-го. Перед увольнением ко мне подошел начальник медицинской службы бригады подлодок подполковник В.А. Аристов и сказал – лет 5–6 ты должен хорошо пинаться, иначе впереди будут большие проблемы

Большие проблемы

После службы я остался в Северодвинске, поступил на Севмашпредприятие. Года через три или четыре стал замечать – пропал аппетит, быстро теряю вес, ухудшилось самочувствие – временами темнеет в глазах, появились боли в затылке. Меня положили в больницу, и здесь впервые поставили диагноз – «лучевая болезнь». Пролежал я несколько месяцев, подлечился, но все равно потерял около 30 килограммов, и с той поры так и не могу набрать свой прежний вес.