Текст книги ""Кузькина мать" Никиты и другие атомные циклоны Арктики"
Автор книги: Олег Химаныч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Пришли. Конечно, никаких причалов там нет. Выгружались на рейде: из трюма – на баржи, плашкоуты, а с ними уже на берег.
Дело было на «Георгии Седове». На том самом орденоносном пароходе – он тогда еще в Арктике ходил. Тут скажу: у него была одна особенность – не очень хорошая остойчивость. Причин ее не знаю, но пароход, бывало, как говорится, ни с того ни с сего разом на борт кренился. И вот, стоим, помнится, на чистой воде, на виду у берега. Подали стрелой в трюм сетку под груз. Дело спешное – мужики в нее набросали три ящика прессованного изюма. Но им вроде как мало показалось. Глядят: железный сейф какой-то. Они его сверху уложили. Лебедке – вира! Поплыла сетка над палубой, уж за бортом зависла, как пароход тут резко качнуло – по той вот особенности с остойчивостью. Сетка с грузом, ясное дело, о борт! Да так сильно, что все содержимое – вниз, в воду! Такое на рейдах частенько случалось, что уж тут говорить, и утраченный груз по обыкновению списывали. И по вполне официальной статье – можно и так сказать.
Но тут прибегает сухопутный полковник – белый, его всего трясет:
– Мужики! Сейф нужно поднять!
– Что у тебя в сейфе-то?
Полковник пуще прежнего побелел:
– Поднять надо.
Начали готовить снаряжение – под воду идти. Но в Арктике, знаете, погода всякий час разная. Не успели – бора заветрила. Штормище! А у «Седова» машина слабая – он против волны не выгребает, его несет. Надо бежать в лед, чтобы переждать. Хорошо, мужики смекнули: перед тем как с якоря сняться, взяли пеленги локатором. Отметку на карту положили, якорь – из воды, побежали в лед, хорониться.
Переждали, не помню сколько, вернулись. Дело осенью уж было: днем в тех широтах сумерки быстро наступают, а уж под водой – темень! Вдоль бортов повесили для подсветки люстры. Я под воду пошел. Глубина небольшая, вода чистая. Дно – ровнехонький песочек, будто век там лежал, никем не тронутый… Сразу нашел и изюм тот (ящики слегка песком занесло), и сейф – замочной скважиной вниз. Но поднимали только сейф, конечно…
Подняли. Теперь уж полковник румяный и от счастья едва не плачет, ну и оприходовал тот сейф.
Дело прошлое, но потом он неделю, нас, водолазов, спиртом поил – тогда этого добра в Арктике было хоть залейся. И долго мы его «ломали»: что же такого ценного в том сейфе? На какие, не помню, сутки язык у полковника развязался. Оказывается, в сейфе хранилось табельное оружие для всех офицеров части. А тогда с этим делом строго-настрого было. Но, главное, пакет с секретным предписанием Министерства обороны – чем заниматься воякам после выгрузки. Все под гербами да сургучами!..
Пистолеты разобрали, отчистили, смазали – стали как новенькие. Пакет вскрыли, секретную бумагу от министра солдатским утюгом просушили, – задание Родины по буковкам прочли.
Иными словами, не сейф мы тогда со дна вытащили, а полковника. Из-под трибунала.
Да, вот еще какая история – на берегу приметная сопка была – островерхая. Мы напротив нее долго болтались, так она хорошо запомнилась. Точной даты не назову, но через год или два вернулись мы на ледоколе «Капитан Воронин» в ту же точку, где на «Седове» выгружались. Глядь – нет сопки! Что такое?! А пока ледокол стоял суток трое, вояки– гидрографы, случалось, с берега к нам наезжали. Мы – к ним. Те поначалу мялись-мялись, а потом напрямки – атомную бомбу рвали… Это какая же силища у бомбы, если гранитную сопку будто тесаком срезало?!
На ледоколах мы время от времени в Финляндию ходили, на ремонт. В 1961-м стояли там до поздней осени. Вот, как– то утром финские работяги на борт поднимаются и так по– заговорщически нам подмигивают, мол, знаем-знаем, что за дела у вас на Новой Земле. Оказывается, наши там водородную бомбу ахнули. Мы тогда удивлялись – мы еще ничего не знаем, нам не сообщили, а Европе уже все известно.
Житель Коряжмы Евгений Григорьевич Ананьинв 1956-м был призван в ряды Советской Армии, служил в отдельном пулеметно-артиллерийском полку (войсковая часть 35371), который дислоцировался на полуострове Рыбачий. От полуострова до Новоземельского полигона – порядка 750–800 километров. Но такие расстояния вполне способны преодолеть радиоактивные облака. По крайней мере, мой собеседник в этом убежден.
– Четыре батальона нашего полка располагались по периметру полуострова. Наш, так называемый «четверка-танко-самоходный», находился в западной части – на перешейке между полуостровами Средний и Рыбачий. С одной стороны этот перешеек омывается бухтой Озерки, а с севера – Мотовским заливом. Сообщение с Мурманском и другими пунктами на материке в основном было по морю. Линию держал небольшой пароход «Ястреб» – старенький каботажник-угольщик, и такие новые теплоходы, как «Мария Ульянова», «Вацлав Воровский». Грузовые суда тоже приходили в бухту Озерки и здесь у причала выгружались и забирали пассажиров. Правда, летом на Мурманск вела еще и автомобильная дорога через перевал и реку Печенгу, но была она очень опасная для проезда в районе перевала.
В свою часть на Рыбачьем я попал во второй половине ноября 1956-го. Практически уже была зима. Зиму мы, можно сказать, промаялись. Снега выпадало много, ветрами заметало все пути-дороги. Единственной связью с дивизионом и причалом стала пара лошадей, впрягаемых в сани. Ну, а в конце мая, когда снег сошел, использовали автомобили.
Сначала я работал на так называемой автомашине-летучке (танкоремонтная походная мастерская), а весной 1957-го дали мне вдрабадан разбитый бортовой ЗИС-151. Даже ножного тормоза на нем не было, приходилось управляться ручным. Основная работа – перевозка леса от причала на дровяной склад, продовольствия и других хозяйственных грузов. Лес доставляли морем из Архангельска. Месяц не назову, однако, помнится, тепло еще было. Пришел буксир «Накат» с лихтером «Алазея» – доставили груз леса. Его мы и разгружали.
Точно не скажу, в какой день, но большинство солдат в казарме, и я в том числе, под утро почувствовали себя плохо. У всех вдруг заболела голова, жаловались на сильную слабость, но температуры, кажется, не было. За сутки практически весь батальон слег на двухъярусные койки в казарме. Из всего личного состава на ногах еще оставались 20–30 человек. Вот они и варили на всех кое-какую похлебку да ходили в караул, а, в общем-то, батальон выбыл из строя. Наш фельдшер носил нам таблетки – аспирин и еще какие-то пилюли желтого цвета, уверяя, что это навалилась эпидемия гриппа, и болеет весь полуостров Рыбачий. Больных и в самом деле было много. В расположении нашего батальона находилась еще казарма инженерной роты и зенитной батареи. Там тоже все лежали вповалку.
Аппетита у нас почти не было. Суп и каша в рот не лезли. Разве что ели мы соленые огурцы, которые доставал для нас у старшины Вася Зайцев – электросварщик нашего взвода. Вася оказался единственным, кого болезнь не брала. Вот он носил нам воду и поддерживал порядок в казарме.
Мы все очень ослабли. И если первые из нас оклемались дней так через 10, а то и позже, то я болел около трех недель. Таких хилых вояк, вроде меня, потом направили в лазарет, так что в строй я вернулся уже в следующем месяце, а слабость перестал ощущать много позже после возвращения.
Возможно, такие две детали позволят уточнить время странного заболевания на Рыбачьем. Первое. Когда мы лежали в казарме, радио передавало сообщение о запуске в космос спутника с собакой Лайкой. И второе. Пока я лежал в лазарете, ЗИС мой вконец доломали молодые водители, и мне после болезни пришлось начинать с ремонта. Починил я машину к Дню артиллериста и повез семьи наших офицеров в гарнизон Озерки – на концерт артистов Архангельского окружного дома офицеров. А День артиллериста, кажется, принято отмечать во второй декаде ноября.
Из армии я демобилизовался в июле 1958 года, и в октябре 1959-го поехал в отпуск на юг, в Рустави. И вот в Москве в ожидании поезда решил сходить на ВДНХ и там, в павильоне «Космонавтика», неожиданно встретил бывшего своего начальника штаба – майора Свиряева. Мы так обрадовались, увидев друг друга, обнялись как братья! Оказалось, он тоже уволился в запас, уехал с Севера в город Энгельс, устроился там кадровиком на одном из предприятий.
Мы нашли местечко, где можно было выпить пива, не скрою, немного добавили «наполнителя», и потом что-то около часа беседовали, вспоминали свою службу. Вот тогда майор Свиряев и раскрыл мне причину того странного недомогания всего нашего батальона – им, офицерам, об этом сказали в том же 1957-м, но распространяться на эту тему нельзя было. Оказывается, на полуостров Рыбачий какими– то ветрами принесло радиоактивное облако с Новой Земли, где испытывали атомную бомбу. Оно и «накрыло» полуостров.
Архангельский моряк Юрий Васильевич Агафонов, матрос лихтера «Вига», был одним из тех, кто, будучи в рейсе, «случайно» попал под радиоактивное облако, рожденное одним из взрывов на Новой Земле. О пагубности радиации тогда знали мало и опасности последствий всего творимого на полигоне не ведали, и потом жили и умирали в муках, не ведая от чего. А Юрий Васильевич знал, точнее, узнал в конце своей жизни.
С ним мы познакомились в октябре 1992-го. К этому времени о взрывах на Новой Земле уже писали в открытой печати. В архангельской газете «Волна» я прочел его полное человеческого отчаяния письмо. Тогда я написал ему, он ответил, и более двух лет мы поддерживали переписку. Последнее письмо он прислал мне в феврале 1995-го. В конце его была приписка: «Со следующей недели я должен находиться в Институте физиологии. Ну и, значит, мне плохо». К сожалению, не знаю, как дальше сложилась судьба Юрия Васильевича. Но о нем помню, и передаю его рассказ.
– В 1957 году я поступил в Архангельскую мореходную школу, нас сразу до сентября отправили проходить морскую практику на учебном судне «Каховский». В Северном морском пароходстве было плохо с кадрами, и курсантам, которым исполнилось восемнадцать, предложили поработать. Так после практики я попал на лихтер «Вига». Судно было загружено, и 14 октября мы вышли к Новой Земле под буксировкой парохода «Геркулес».
Через двое суток подошли к архипелагу. Навигационные карты были секретными. Пункт назначения, сказали, бухта Черная. На входе в нее нас встретил военный катер. В бухту шли за ним в кильватер. Штурманы говорили, что все вокруг заминировано.
Бухта Черная отвечает своему названию. Угрюмые, как бы оплавленные, скалы и сопки. Воздух был наполнен какими-то химическими запахами, было трудно дышать. Матросы отказались выходить на швартовку. Их уговорили, объяснив, что это запах после дезактивации и дегазации. Пришвартовались к сгоревшему, разбитому эсминцу у берега. Выгрузили лес-кругляк в воду.
На лихтер приходил офицер-артиллерист, капитан, просил водки. Глаза ненормальные, возбужденные, пытался объяснить что-то страшное для него. Отдал ему что было – две бутылки.
В остальном рейс проходил нормально. Вернулись в Архангельск.
Второго ноября 1957-го снова вышли на буксире у «Геркулеса» на Новую Землю. Была низкая облачность, волнение 2–3 балла. Где-то в 50 милях от губы Белушья, вероятно, после оповещения, резко сменили курс на юго-восток.
Нас, курсантов, было двое. Капитан Луговский отправил нас в кубрик и не велел выходить на палубу. На вопрос «почему», ответил – «военные балуются». Позже мы услышали ужасный грохот. Судно как бы ударилось о стенку причала, пошла вибрация, бросило в сторону, другую. Мы с товарищем поднялись-таки на палубу.
Волны взбесились, лезли одна на другую, обрушивались на 90-метровый лихтер, полностью его накрывая. На палубе было закреплено двенадцать автомашин. Все они были раздавлены волнами!
В этот день было относительно тепло, а на следующий на нас неожиданно обрушился мороз – 28 градусов. Все покрылось слоем льда. Скалывать его было бесполезно и небезопасно.
Только 8 ноября стало тихо. Мы были в суточном переходе от Белушьей губы. На подходе к ней нас уже ждали два военных спасателя. Однако в поселок мы не заходили, а прошли в Рогачево. Встали к понтону.
Ни домов под сопкой, ничего, только дорога в Белушье и КПП. На льду и берегу валялись песцы, но брать их запрещалось. Дальше причала – никуда!
Выгружаемся. Груз – стройматериалы и цемент – куда-то по дороге увозили. На наши вопросы, что здесь, на Новой Земле, происходит, не скрывая говорили, что строят город и испытывают атомные бомбы.
К концу ноября мы выгрузились. Кончились вода, уголь, продукты. Военные редко, но подвозили уголь, обед из солдатской столовой. Судовой генератор-динамо остановили. Жили со свечками и фонарями. Вода только для чая, ели НЗ.
Заболел капитан Луговский, его увезли в Белушье, в госпиталь. Заболел и матрос Горбунов: на шее и лице какие-то шарики.
В конце ноября за нами пришли дизель-электроход «Индигирка» и буксир «Эвенк». Минеры помогли обколоть лед, и мы ушли.
Первые заболевания у меня начались через два года – горло, операция щитовидной железы. К этому времени я уже оставил физкультуру и спорт. Чувствовал, что-то неладное происходит со мной. Суставы и позвоночник стали болеть с 1964 года. Лечился в стационаре постоянно. В 1972 году медики предложили оставить флот.
С тех пор болею и не понимаю чем. Врачи говорят: невралгия, распространенный остеохондроз, предстательная железа увеличена. А вылечить не могут.
В армию не взяли – болезнь. С первой женой разошелся – не было детей. Со второй – тоже. Сейчас ни семьи, ни жены – никого. Работаю кочегаром. Свой дом, моторная лодка, вроде бы, все есть. А для чего?
Работал всю жизнь. И мне обидно: здоровье отдал, хотя бы медицинское обслуживание какое-то было. Когда гласность началась и стали писать о Новой земле, подумал: я ведь облучен! Сказал врачам. Докажи, говорят, что на Новой Земле был. В трудовой книжке такое ведь не отмечали. Я в областной госархив. И получаю: На ваш запрос сообщаем, что судового журнала лихтера «Вига» на рейсы Архангельск – Новая Земля с 14 октября по 20 декабря 1957 года не имеется. Судовой журнал заканчивается рейсом Архангельск – Онега – Североморск с 25 мая по 16 сентября!
Как же так?! Я ведь плавал! Почему государство врет?!
Тогда я в пароходство, в морской порт обратился. Слава Богу, отыскали. В штампах портнадзора все указано: отход из Архангельска и приход с Новой Земли, все даты имеются.
Обратился за помощью в штаб-квартиру движения «К Новой Земле!» Позвонили в больницу. И меня впервые осмотрели онколог и гематолог. Все анализы взяли, заполнили амбулаторную карту, через облздравотдел мои данные направили в один из институтов для получения лечебных рекомендаций.
Спасибо! Можно сказать, мне повезло. А сколько было таких, которые болели и умирали, так и не узнав, отчего? Эх, Родина!..
На долю архангельского капитана Василия Павловича Корельскоговыпало многое из событий нашей трудной истории. Он начинал штурманом на молодом торговом флоте страны, в 30-х ходил на ледоколах, участвовал в легендарных арктических рейсах по Севморпути, в первые месяцы Великой Отечественной водил суда по Белому морю.
Довелось Василию Павловичу испытать на себе и сталинские репрессии. После реабилитации, уже в 60-х, он работал главным капитаном управления Архангельского тралового флота. Один из старейших полярных мореходов оставил нам описание катастрофического буйства природы, которое постигло Архангельск летом 1962 года. Не только Василий Павлович, но и другие свидетели этого необычайного явления, убеждены в том, что оно было вызвано мощным термоядерным взрывом на Новой Земле.
– Если мне не изменяет память, было это 2 июля. С раннего утра стояла тихая, ясная погода, и день обещал быть жарким. Однако стремительное приближение урагана я почувствовал, можно сказать, нутром и благодаря тяжелейшей травме, которую получил в феврале 1934-го на переходе норвежскими шхерами. Тогда одна штормовая волна смыла меня с палубы за борт, а другая «забросила» обратно на судно. Удар был такой силы, что я потерял сознание и затем семь часов, пока меня не обнаружили в проеме палубного груза, лежал оглушенный и покалеченный. Меня доставили в норвежский порт Харстад и здесь лечили. Состояние было тяжелым, и вопрос стоял даже о трепанации черепа. К счастью, все обошлось меньшими неприятностями – я оглох на правое ухо, на время частично потерял зрение и с той поры стал болезненно ощущать наступление непогоды. Позже – 3 апреля 1936 года – в Корелинской губе на Мурмане мне, штурману парохода «Пролетарий», пришлось испытать жесточайший шторм. Давление в тот день упало до 712 мм ртутного столба, а скорость ветра достигла 33 метра в секунду. Свои неприятные ощущения, которые предшествовали этому урагану, я хорошо запомнил, и вот спустя 26 лет (!) они повторились. Тогда-то я и посмотрел на барограф. Давление стремительно падало, причем прибор зашкалил так, что его самописец выскочил за пределы бумажной ленты! Меж тем небо над Архангельском оставалось ясным.
Ближе к полудню начальник Тралфлота Меньшиков созвал рабочее совещание. Такие у нас назывались «графиками», на них приглашались представители всех флотских служб, капитаны, а также руководители судоремонтного завода и рыбокомбината. Мы собрались в 11.30. Я сразу же предложил отменить совещание и срочно направить капитанов на суда, чтобы они с береговиками начали крепить траулеры и шхуны по штормовому, а вахтам малых судов и зверобойных шхун, имеющим ход, срочно отшвартоваться, уйти под берег и стать на якоря. Однако меня не послушали, ни Меньшиков, ни остальные – сослались на то, что предупреждения от Гидрометеоцентра в Тралфлот не поступало. И все же я оставил кабинет и поспешил на причалы – проверить расстановку судов, затем зашел в диспетчерскую и на свой страх и риск отдал распоряжение – бортовые тральщики ошвартовать лагом и закрепить не более чем в три корпуса, а «лишние» суда перевести к другим причалам. Первый порыв ветра обрушился на Архангельск примерно через час после этого.
Ураган рождался как бы из ничего. Чистый небосклон в считанные минуты окутался гнетущими облаками. До того дня я никогда не видел таких черных небес. Ветер крепчал стремительно и буквально за секунды достиг скорости 42 метра в секунду – так показал мой анемометр.
Вот только тогда и спохватились! Капитаны траулеров побежали на свои суда, а капитаны зверобойных шхун, которых отпустили в самом начале совещания, уже разъехались по домам – их не было. Поэтому ответственность вынуждены были брать на себя старшие по вахте. Так, Дорофеев – второй штурман шхуны «Тювяк» первым увел судно от причала и спрятался за островом Краснофлотским. Следом на это решился Ухов – второй штурман шхуны «Кашкаранцы».
Но это был лишь первый удар стихии. Примерно через 2–3 часа после начала урагана Северная Двина начала «дыбиться» – ее течение повернулось вспять! Уровень воды быстро поднялся выше среднего при весенних паводках. Такого в июле на Двине никогда не случалось! Нагонный водяной вал с моря и ветер сорвали лес от запани лесозавода № 3 и понесли его вверх по реке. Разбитые плоты напирали настоящие корабли и суда, и были случаи, когда бревна с воды выбрасывало прямо на палубы.
Траулеры, моряки которых успели окрепиться и в дополнение к швартовым концам занести еще и ваеры, сумели более или менее отстояться у причалов рыбокомбината. На судоремонтном заводе дело обстояло хуже. Здесь швартовые тросы не выдержали напора воды и скопища бревен. Зверобойные шхуны «Морж», «Нерпа», логгер «Гага» оказались на отмелом берегу между СРЗ и лесозаводом № 2, а парусник «Хета» вообще выбросило на торцевую часть причала лесозавода. Еще одно наше судно – шхуну «Пингвин» – снимали затем с берега, точнее, из-за свай берегового окрепления…
Руководство тралфлота было в шоке! Уже после дела стали сбегаться и другие участники утреннего совещания. Капитаны Спекторов с «Моржа» и Кузьминский с «Гаги» пытались добраться до своих выброшенных судов пластуном по бревнам. Да где там!
Ветер и река буйствовали несколько часов, затем с чернющего неба обрушился проливной дождь, после чего ураган стал выдыхаться.
Тот внезапный шторм принес Архангельскому тралфлоту большие убытки. Последствия его ликвидировали в течение нескольких недель. Все аварийные происшествия расследовались. Как водится, искали виноватых. И находили. Не знаю, как были наказаны остальные участники «графика» от 2 июля, но мне, например, «поставили на вид» за то, что, зная о надвигавшемся шторме, якобы не позаботился известить о нем капитана зверобойной шхуны «Пингвин», которая стояла на якоре в 8 километрах от Фактории, на Соломбальском рейде. Формулировка, конечно, надуманная, поскольку я предупреждал о приближении урагана всех руководителей тралфлота.
Помню, в том же месяце в Архангельск приехал Никита Сергеевич Хрущев. Говорили, что до этого он побывал на Севере, в Мурманске и Северодвинске. Тогда же пошли разговоры, что ураган был вызван мощным термоядерным взрывом на Новой Земле – якобы ученые, которые готовили его, ошиблись в расчетах.
Вскоре после этого девятерых штурманов из тралфлота, которые во время урагана находились на вахте, отправили в тубдиспансер на обследование, поскольку они жаловались на самочувствие. А сам я заметил, что болезнь дыхательных путей у меня появилась тоже после того катастрофического буйства штормового ветра. Весь этот период я находился на открытом воздухе, а ураган, думаю, нес горячие радиоактивные частицы после взрыва на Новой Земле.
Архангельский писатель Виктор Федорович Толкачевв молодости несколько лет работал в Ненецком автономном округе. Он автор нескольких книг, в том числе – «Terra Incognita Арктики», в которой он рассказывает о последствиях атомных взрывов на Новой Земле.
– Осенью 1966 года в Карской тундре потомственный оленевод Матвей Ефремович Варсапов – дед Матвей – убежденно и гордо говорил мне:
– В тундре – хорошо! Рыба – свежий, мясо – свежий, вода – свежий, воздух – свежий! В тундре – хорошо-о! Ты мясо-то ешь! А то, ой, здоровье потеряешь!
Откуда ему было знать, да и мне тоже, что его тундра уже давно была щедро окроплена цезием-137 и стронцием-90, а его любимая еда – свежая рыба и свежее мясо – стала опасной.
Он умер в мучительных болях, даже не обращаясь к врачам, весной следующего года. Да, он был стариком. Но через несколько месяцев ушел вслед за ним в расцвете сил его сын Микул Варсапов – бригадир оленеводов, отец пятерых детей.
Тогда же буквально сгорела и молодая чумработница Настя Лаптандер – до сих пор вижу ее смуглое, полное жизни лицо и ослепительно белозубую улыбку
Только через 30 лет благодаря исследованиям профессора А. Ткачева стало известно, что максимальные дозы внешнего облучения людей, как минимум, в районе поселка Амдерма были 1-25 бэр. Это в 20–50 раз выше допустимой дозы для населения
Я вспоминаю остров Вайгач, трагический поселок Варнек.
Тогда, в конце 60-х и начале 70-х годов, на него буквально хлынула череда несчастий и бед. Пьянство, в общем обычное для жителей национальных поселков, соединилось вдруг с необъяснимой для ненцев агрессивностью, жестокостью и какой-то странностью поведения.
Гибли люди. То заживо сгорали в огне, то погибали от ножа или ружейного выстрела при выяснении отношений, то опытный пастух-оленевод почему-то повел упряжку не в тундру, а в море и сгинул в какой-то полынье – будто захотел этого. Мне рассказывали и о страшном случае, когда сын до смерти забил свою мать пряжкой солдатского ремня
Тогда мне казалось, что все это – результат нашей необдуманной социальной деформации образа жизни аборигенов далекого острова.
Так, отрыв от родителей (в возрасте шести лет) для учебы в далекой школе-интернате, с одной стороны, освобождал взрослых от нелегких повседневных забот, с другой – лишал детей на восемь-десять лет и материнского тепла, и строгого отцовского слова, рвал корневую, кровную связь с ними, освобождая место равнодушию и жестокости в детских душах.
Теперь я думаю, что в трагедиях жителей Варнека повинны и те радиоактивные новоземельские шлейфы, которые не раз накрывали Вайгач.
