Текст книги "Подростки"

Автор книги: Олег Болтогаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Тетрадь Миши

К весне рана, нанесенная разлукой с Женей, стала рубцеваться. Я не забыл ее, но то, что она не писала мне, ожесточило меня, я стал смотреть на всех девушек, как на предмет похоти, не более того. В классе с приходом весны стали обостренно проявляться взаимоотношения девочек и мальчиков. Это выражалось в том, что двое-трое парней начинали на переменах гонять по классу какую-нибудь девушку, мы хватали ее за руки, она вырывалась, мы загоняли ее в угол, каждый старался ущипнуть или коснуться рукой груди, живота, коленей. Словно случайно кто-то из нас задевал рукой подол ее школьного платья, на миг обнажались стройные, обтянутые тонкими чулками бедра, мелькали застежки, и, редкая, дьявольская удача – край ее трусиков, розовых, белых, голубых, красных, желтых, с цветочками и без, кружевных и не очень, тонких, как папиросная бумага и плотных, смешных, старомодных панталончиков с резинкой внизу, чего только не носили по весне наши девочки.

От этих видений наше боевое начало поднималось на одиннадцать часов, и уже до конца урока не было нам покоя, все мысли были только о следующей перемене, болезненно ныли кончики пальцев, только бы не вызвали к доске, и не потому, что не выучил, а потому что выйти перед всеми, когда так торчат впереди брюки, невозможно, только бы не вызвали, только бы не вызвали, но вот был бы смех, если бы все же вызвали, да не меня одного, а всех троих, да поставили мордой к классу, смотрите все, портной не виноват в том, что вы видите, это у них так работают гормоны, мерзавцы, о чем вы думаете на уроке, вон из класса, ха-ха-ха, вот был бы концерт, и мы молчим, как мышки, не троньте нас, мы хорошие, и вот он, долгожданный звонок: вперед, кадеты, вперед, онегины, вперед, печорины, вперед болконские! – княжна мери, танька и олька ларины, наташка ростова, царица тамарка, все они, громко смеясь, якобы убегали от нас, а сами мчались к шкафу с химическими принадлежностями, вроде бы прятались за него, а мы тут как тут, наши лапы не знали усталости, грудей всего две, а рук шесть, самое дефицитное место внизу живота, между ногами, но оно вообще одно, как быть, дорогая редакция?

В очередь, в очередь, господа кадеты, онегин первый, печорин второй, болконский третий, только живая очередь, основной признак развитого, читай, шустрого, социализма, кто смел, тот съел, куда ты полез без очереди своей разгоряченной, вздрагивающей ладонью, туда нельзя, танька ларина тесно сжимает ноги, она отбивается, визжит, но все это с хихиканьем, с веселым блеском глаз, словом, это нравилось и им, девчонкам, и нам, парням.

Я чувствовал себя старше и опытнее, но все равно принимал участие в этих гонках юных кобелей. Постепенно я заметил, что одна из одноклассниц явно благоволит ко мне, она отталкивала ощупывающие ее руки, но так, что мои ладони оказывались отвергнутыми последними. Она позволяла мне больше, чем другим: как-то, воспользовавшись полумраком в классе (мы учились во вторую смену), я скользнул рукой под ее платье, она резко сжала ноги, но не стала меня отпихивать. И только когда моя ладонь достигла верхней кромки ее чулок, она наконец отвергла меня, причем без традиционного тумака по спине.

Девушку звали Лидка. Я знал ее со второго класса, но никак не отмечал в своих любовных интересах. Я не писал ей записок, не дергал за косы, не приглашал на танцах, не звал в кино.

Это, скорее, она выбрала меня. И я отреагировал.

Однажды, кажется, это было в марте, резвясь на уроке физкультуры, я вдруг отметил про себя, что Лидки в спортзале нет. Но на первых уроках она была, я ее видел. Значит, она сейчас сидит в классе, сидит одна, скучает.

Я подбежал к физруку, что-то пробормотал ему про ушиб в коленке, пойду в класс, можно, ладно иди, он никогда мне не отказывал, зная, что на соревнованиях я отработаю втройне.

Я быстро умылся и торопливо пошел в класс. Взглянув на часы, я отметил, что в моем распоряжении двадцать минут. Что можно сделать за это время?

Я открыл дверь в наш класс. Сердце мое застучало тревожно и радостно.

Лидка, склонившись, сидела за партой. Она даже не повернулась.

Она была одна.

Я неслышно подошел сзади и закрыл ей глаза ладонями. Она вздрогнула.

– Ой, кто это?

Я держал ее крепко.

– Ой, ну кто это?

Я убрал ладони.

– А, ты, – обрадовалась она.

– Я, а ты думала, кто?

– Ничего не думала, испугалась просто.

– Просто и муха не кусает, а все с умыслом, – пошутил я.

– А тебя что, Герман прогнал с урока? – Герман это наш физрук.

– Нет.

– А что тогда? – она вдруг слегка покраснела.

– На тебя захотел посмотреть, – я сел рядом за ее парту.

– Посмотри, – она опять уткнулась носом в свою тетрадку.

Я придвинулся к ней совсем близко, так, что коснулся коленом ее бедра.

Она не отодвинулась.

– Отчего у тебя такие ушки? – запел я.

– Какие?

– Розовые.

– Не нравятся, не смотри.

– Нравятся, – я осторожно положил ладонь на ее коленку.

– Не балуйся, – прошептала она и столкнула мою руку.

– Я и не балуюсь, – сказал я и снова положил ладонь на тоже место.

Больше она меня не отталкивала.

– Ты красивая, – сказал я.

– Тебе же другие нравятся, – она подняла голову и встряхнула волосами.

– С чего ты взяла?

– На танцах все Тамарочку приглашаете.

Действительно, позавчера на танцах я часто танцевал с Томкой.

– Ты мне больше нравишься, но ты такая… – я помолчал, здесь нужна была пауза.

– Какая?

– Неприступная.

Теперь она покраснела по-настоящему. Я легонько погладил ее колено.

– Не надо, – прошептала Лидка тихо и положила свою ладонь поверх моей.

– Ну, Лидочка, ну, девочка, – я обнял ее за плечи, притянул к себе, пытаясь поцеловать в губы.

– Пусти, ты с ума сошел, вдруг зайдет кто.

– Люблю тебя, Лидочка, – я наконец поймал ее губы, и мы слились в нашем первом поцелуе, таком коротком, но таком сладком.

– Ты что, ты совсем, что ли, – бессвязно шептала она, отворачивая от меня свое лицо.

Я сидел не шевелясь, я по-прежнему держал ее за плечи правой рукой, левая покоилась на ее колене. Несколько секунд мы молчали.

– Я не думал, что я тебе так неприятен.

– С чего ты взял, что ты мне неприятен?

Потомки! Я обращаюсь к вам! Помните, что в любой любовной дуэли есть так называемые ключевые фразы. Смотрите, как изящно я подвел ее к этому важному моменту. Я твердо и уверенно обнимаю ее одной рукой, моя другая рука нежно и словно рассеянно поглаживает ее колено так, что пальцы то и дело исчезают под коричневой кромкой ее форменного школьного платья, я почти дышу ей в шею, но это лишь антураж к главному, а главное в том, что я одной игрой слов заставил ее признаться, что она ко мне неравнодушна, теперь лишь грубость и невежество могут разрушить мои дальнейшие планы.

Но я не буду ни грубым, ни невежественным.

– Лид, если я тебе хоть немного, ну, это… Ну, нравлюсь, что ли, то давай…

– Что? – лицо ее стало совсем пунцовым.

– Будем встречаться. У тебя ведь нет парня? – я вкладывал в голос всю страсть и покорность, на которую был способен.

– Парня, может, и нет, но ты ведь на второй день сбежишь к Томочке?

– Да нет, Лида, нет, ты что, мне не доверяешь?

Я вновь стал искать ее губы, на этот раз она совсем не отворачивалась, я стал заваливать ее на спинку парты, мне безумно захотелось погладить ее ноги, но я победил себя, я сдержался и мысленно отправил похвалу самому себе, сейчас никак нельзя было спешить, нельзя было перегибать палку.

На этот раз я целовал ее долго, я заметил, что она отвечает мне, мой язык скользнул между ее губ, она разжала зубы и, как предвестие всего последующего, я задвигал языком у нее во рту, туда-сюда, легко и нежно, туда-сюда, и еще раз, и еще.

– Зачем ты так делаешь, – почти простонала она, на секунду оторвавшись от моих губ.

– Потому что люблю тебя, разве тебе это не нравится? – прошептал я хрипло.

– Не знаю, я так никогда не целовалась, – простодушно ответила она.

– Лида, знаешь что? – произнес я через минуту.

– Что?

– Хочу попросить тебя об одном.

– О чем?

– Ну, если мы с тобой… То ты не позволяй другим трогать себя на переменке.

– Я и не позволяю, – лицо ее вспыхнуло.

– Вот и хорошо.

– А ты к другим тоже не клейся, – прошептала она.

– Конечно, ведь теперь у меня есть только ты.

Я по хозяйски скользнул ладонью вверх по ее ногам, я стал снова целовать ее в губы, радостно отмечая, что она совсем не сопротивляется, дикое желание неожиданно пронзило меня, мои пальцы миновали верхнюю кромку чулка, гладкую ткань тонких штанишек, еще вверх, и вот резинка, тут я ощущаю горячую кожу ее живота, мои пальцы-умнички знают свое дело, они проскальзывают под резинку и теперь вниз, но уже по глади ее раскаленного озера, вниз, о, что это за чудо, довольно густые заросли курчавых волосиков, да она уже совсем взрослая, мелькает в моем разгоряченном мозгу, ей наконец удается прервать наш поцелуй, она тесно сжимает ноги, пусти, не надо, не надо, она чуть не плачет, и я ее отпускаю.

Из коридора послышался отдаленный, быстро приближающийся шум, урок физры закончился, наш веселый народец метелил в класс. Лидка торопливо приводила себя в порядок.

– Ты хоть бы отвернулся, – прошептала она, пристегивая застежку чулка.

Когда это я успел ее расстегнуть?

– Ты ведь моя девушка, что тут такого? Давай помогу, – я протянул руку.

– Перестань, лучше пересядь к себе, хочешь, чтоб нас засмеяли?

Я еще раз чмокнул Лидку в щечку и пересел на свою парту, это в другом ряду и на две парты сзади.

В следующую минуту дверь распахнулась, в класс ввалился Ванька и прямо с порога заорал:

– Какого ты смылся, мы из-за тебя продули! – набросился он на меня.

– Колено зашиб, – ответил я.

– Колено, колено, – не мог угомониться Ванька, – продули два—три!

– Действительно, обидно, ведь выигрывали два—ноль.

Я что-то еще отвечал Ваньке, но сам украдкой посматривал на Лидку, она словно не замечала нас, знай пописывала в тетради.

С этого дня началась иная жизнь. Ничего не ведающие парни попытались было по-прежнему зажимать Лидку, но получили такой злобный отпор, что оторопели.

– Лидка дерется, словно озверела, – пожаловался мне Игорь.

На уроке я вдруг чувствовал на себе ее взгляд, я поднял голову и увидел, что она смотрит на меня, поставив на парту маленькое зеркальце.

Я подмигивал ей, она улыбалась, показывала мне язык, и зеркальце исчезало.

Мне мучительно захотелось близости с ней.

Я смотрел на ее спину и видел лишь застежку ее форменного, коричневого платья, мне хотелось только одного – расстегнуть ее, дальше будет лифчик, он тоже застегнут на спине, и его я сниму, я раздену ее, я буду долго целовать и гладить ее тело, вот она уже подо мной, отчего она вдруг стала так похожа на Женю?

– Осипов, о чем мечтаем? – физик смотрит на меня, удивленно подняв брови.

– О третьем законе Ньютона, Юрий Иванович.

– О взаимном притяжении тел?

– О нем, родимом.

– Ну иди к доске.

Физик улыбается. Классный мужик.

На переменках я теперь имел монопольное право прижимать Лидку к стенке, мы стояли друг против дружки, как мартовские кошки, мои руки были уперты в стены по обе стороны от Лидки, я не прикасался к ней, лишь иногда я немного сгибал ногу и толкал своим коленом ее коленку, она, смеясь, толкала меня обратно, она нагибалась, чтобы выскользнуть из кольца моих рук, но не тут-то было, да и она сама, видимо, не сильно хотела вырваться.

Если бы уважаемые члены педсовета услышали, что я ей шептал при этом, меня бы в тот же день исключили из школы и из рядов нашего славного комсомола.

– Лид, смотри, как у меня стоит.

– Ты хам, – смеялась она.

– Ты все же посмотри, это ведь на тебя.

– Брюки порвутся, – прошептала она, скосив вниз глаза.

– Лид, какого цвета у тебя трусики? – продолжал я нагло.

– Никакого, – она краснела.

– Что, забыла надеть, что ли?

– Ага, забыла, – смеялась она.

– А вот сейчас мы проверим, – я опускал руку, делая вид, что собираюсь задрать ее платье.

Она хватала мою руку, и между нами начиналась сладкая, древняя борьба.

К моему удивлению, глядя на нас, класс стал естественным образом разбиваться на пары, коллективные зажималки почти прекратились, зато теперь выяснилось, что в классе катастрофически не хватает углов, где бы могли тихо шептаться и жаться друг к другу определившиеся дуэты.

Мы стали встречаться вечерами. Все проходило почти по одному сценарию.

Я обнимал ее и увлекал в темноту школьного сада, там я почти насильно усаживал ее в траву, я расстегивал ее пальто, я целовал ее губы, лицо, мои руки не знали удержу, я заваливал ее назад, я гладил ее ноги, сминал кверху ее короткую юбку, нет, нет, шептала она, ну что ты, милая, хрипел я в ответ, ты ведь тоже хочешь, позволь мне, ты ведь моя, я пытался стаскивать с нее трусики, мне мешали резинки чулок, я начинал их расстегивать, пусти, я закричу, сердилась она, я наваливался на нее, я раздвигал ее ноги, мамочка, я боюсь, вскрикивала она и вдруг начинала плакать.

Женских слез вынести я не мог. И я отпускал ее.

– Перестань, не плачь, – говорил я ей.

– Ты меня не любишь, – хныкала она, поправляя одежду.

– Люблю! С чего ты взяла, что не люблю?

– Любил бы, не делал бы так.

– Как?

– Сам знаешь, как.

– Лидка, я хочу, чтоб ты стала моей.

Она молчала, всхлипывая.

– Лид, ты еще девочка? – шептал я, сжимая сквозь толстое платье ее грудь.

Она молчала, только немного противилась моим рукам.

– Ну скажи, ты ведь еще ни с кем? – не унимался я.

– Что «ни с кем»? – она явно злилась.

– Ну вот это, – я скользил рукой под ее юбку, гладил ее там.

– «Это» – ни с кем, пусти, отстань, – она пыталась вырваться.

– Лида, стань моей, ты не бойся, я буду осторожен, ведь если мы любим друг друга, то это все равно должно случиться, не мучь меня и себя.

– А я и не мучаюсь.

– Неправда, тебе тоже хочется, ведь ты приходишь ко мне на свидания, неужели тебе не нравится, когда я тебя целую, ласкаю?

Она молчала. Она вообще была неразговорчива.

Руки мои не знали покоя, я гладил ее непрерывно, то там, то тут. Вскоре мне удалось запустить пальцы под резинку ее штанишек, я стал трогать ее там, потом самый смелый из пятерых братцев смог проскользнуть внутрь девичьего тела, совсем чуть-чуть, и это ее, видимо, очень возбудило, она сама двигалась на моем пальчике и сладострастно вздрагивала, а однажды громко застонала.

– Лида, ты тоже хочешь, – шептал я убежденно, – только сказать стесняешься.

– Я не знаю, – сказала она, с трудом переводя дыхание.

– Лида, ты не бойся, больно только первый раз и совсем немного.

– А ты откуда знаешь? – голос ее вдруг стал суровым.

Черт, зачем я это сказал?

– В книжках пишут, Лидочка.

– В каких таких?

– Ну, есть у меня.

– Принеси почитать.

– Завтра же принесу.

Я нес ей Бунина – седьмой том, нес Золя, нес Мопассана.

Следующий этап наступил поразительно быстро. Спасибо классикам.

Недели через две, все так же держа ее между упертыми в стенку руками, я неожиданно для самого себя произнес.

– Лид, приходи ко мне.

– Куда? – озорно улыбнулась она.

– Домой, куда еще.

– Зачем?

– Так, посидим, музыку послушаем, побалуемся.

Я, подлец, последний глагол использовал специально, ежу ведь понятно, что посидим, послушаем – это одно, а побалуемся, это, извините, совсем другое.

Она отвела глаза в сторону, посмотрела в окно. И ответила. Я чуть не упал.

– Назначь время, – сказала она тихо.

– Завтра в девять, – мое сердце едва не выскакивало из груди.

– Хорошо, – ответила она.

Бог мой, я боялся только одного, чтобы был нормальный день, чтоб родители тихо и мирно ушли на работу, «трудовые будни – праздники для нас», глубинный смысл слов этой песни вдруг дошел до меня ярко и доходчиво, пусть они мирно работают, не дай бог, чтоб кому-нибудь из них приспичило вдруг вернуться, и чтоб ей ничего не помешало, чтоб она пришла, чтоб пришла, чтоб пришла…

И она пришла. Ровно в девять.

Тетрадь Ани

Предки опять переругались. Терпеть не могу их ссор, однажды я попыталась вмешаться, но мать так на меня наорала, словно я основная виновница их стычек.

С тех пор, когда они грызутся, я ухожу из дома и долго брожу по улицам.

Честно сказать, хочется удрать куда-нибудь. Только мне их обоих жалко.

Вот и сегодня я вышла на улицу, подальше от скандала. Уже темнеет.

– Что, гуляем? – Я стала присматриваться, чтобы понять, откуда слышится голос.

А, это наш сосед Сашка. Ему уже тридцать, его жена три года назад сбежала с каким-то военным. С тех пор он живет один со своей старой матерью.

– Да вот, воздухом подышать вышла.

– Иди сюда, посидим на лавочке.

Чего ж не посидеть, давай посидим. Я подошла поближе.

О том, как мы посидели, в другой раз. Ладно?

Тетрадь Димы

Вот непруха, я заболел. Мать поводила меня по врачам и выяснилось, что целых две недели мне придется провести в больнице, причем в соседнем городе, недалеко, но все же.

И вот я в больнице. Отделение для подростков на третьем, самом верхнем этаже.

В палате нас десять душ. Болезни самые разные, про это неинтересно.

Возраст от тринадцати до шестнадцати. Самый старший Сергей. У него низкий голос, он тут за председателя, его все слушают.

В первый же вечер он уселся ко мне на кровать и стал расспрашивать, кто я и откуда. Говорил он негромко, но голос у него, как я уже сказал, был особый, его было далеко слышно, даже когда он говорил совсем тихо.

– Видел, какие у нас тут девки? – спросил он.

– Не видел.

– Как так?

– Серж, он еще в столовой не был, – заблеял мальчишка с кровати у окна.

– А-а, – протянул Серж, – ну, сейчас пойдем на ужин, выберешь себе.

Он сказал так, словно речь шла о выборе игрушки. В ответ на мой недоумевающий взгляд он простодушно пояснил:

– Девок у нас в два раза больше, чем пацанов, работаем помногу, каждый самец на счету.

Я расхохотался.

– Да ты веселый, это хорошо, – заключил Сергей.

– На ужин, мужичье, на ужин, – заверещала медсестра.

Мужичье от тринадцати до шестнадцати засуетилось, потянулось в столовую.

– Пойдем, – Сергей заботливо подтолкнул меня вперед.

Столовая была небольшая, но уютная. За каждым столикам сидели четыре едока.

– О, новенький, – раздался тонкий девичий голосок.

– Принимайте пополнение, его зовут Дима, – сказал Сергей.

– К нам, к нам, – послышалось от дальнего столика.

– Топай туда, раз зовут, и не робей, – благословил меня Сергей.

И я пошел, чувствуя, как десятки глаз рассматривают меня, оценивают.

– Садись к нам, Димочка, – на меня смотрели две красивые девочки.

С ними сидел мальчишка моих лет, и одно место было свободно.

Его я и занял и наконец осмотрелся.

Пацанов, и правда, было меньше, но не в два раза. Для полного счета не хватало, как мне показалось, двоих. Моих соседок звали Марина и Катя, мальчишку звали Славиком. Дежурные из числа пациентов разнесли ужин, и трапеза началась.

Мы быстро разговорились. Выяснили, кто откуда.

– Телевизор придешь смотреть? – спросила Марина.

– Приду, – ответил я, и сердце почему-то тревожно забилось.

– Одеяло не забудь, – сказала Катя.

– Зачем? – наивно спросил я.

– Ну, там обычно холодно, – протянула Марина, обкусывая куриную ножку.

– Да, да, чтоб согреться, – поддакнула ей Катя.

– А вы уже давно здесь? – спросил я, чтоб как-то поддержать разговор.

– Я неделю, Катя – две, а вот Славик, сколько ты здесь, Славик?

– Вечность, – ответил Славик.

– Вот, Славик тут вечность, господи, сколько лет прожила эта курица?

– Наверное, тоже вечность, – пошутил я.

Девочки рассмеялись, а Славик надулся, похоже, обиделся.

Поужинали быстро. Из столовой я шел рядом с Мариной.

– Смотри не забудь, приходи в красный уголок, – шепнула Марина.

Я радостно кивнул ей.

В палате началась раздача уколов и лекарств. Медсестра молоденькая, но нас она нисколько не стеснялась. Раз-два и готов. Кому под лопатку, кому в зад.

Выяснилось, что среди нас есть такие, кому уже сидеть больно. Во как.

За окном стемнело. Сергей взглянул на часы. Во всей палате часы были только у него и у меня.

– Пора, братва, – сказал он тихо и стал снимать со своей кровати одеяло.

Братва молча последовала его примеру. Я тоже аккуратно снял одеяло, скрутил скаткой, получилось совсем как у солдат в кино.

Красный уголок – это отдельная комната в конце нашего этажа.

К моему большому удивлению, в ней были не традиционные деревянные кресла, а несколько мягких диванов, по-моему, штук пять, сейчас уже не помню, еще были три кресла, но каких! Это были старинные глубокие кожаные кресла, в них можно было утонуть. Кресла стояли позади диванов.

У стены стоял стол, на нем был установлен большой телевизор. Он был включен.

Рассаживались так, словно билеты были куплены заранее. Сергей с красивой брюнеткой – губки бантиком, уселись вдвоем в кресло позади всех, остальные два кресла заняли еще две парочки. На диваны усаживались по четыре человека.

Одно соблюдалось строго. Среди каждой четверки было две девочки и два пацана.

Я сел на диван, почти у самой стены, рядом со мной сели Марина, Катя и Славик.

– Туши свет, Гусь, – негромко произнес Сергей.

Тот самый паренек, который шестерил перед Сергеем в палате, рванулся к выключателю и выключил свет.

Я держал перед собой одеяло, не зная, что с ним делать, в помещении было довольно тепло, лето все же. Возле меня сидела и была слегка прижата ко мне Марина, я пытался смотреть на экран, но глаза мои невольно скашивались вниз, и я видел перед собой ее коленки, наполовину прикрытые коротким больничным халатом голые бедра, ее плечо, ее бок – все это волновало меня, и я почувствовал, как меня охватывает сладостное любовное томление.

– Где твое одеяло? – спросила Марина.

– Да, да, давайте укроемся, – прочирикала Катя.

Я подал Марине край одеяла, с другой стороны Славик подал свое.

Девочки радостно стали укрывать свои ноги, так, словно было действительно холодно. В итоге они обе оказались укутанными, словно куклы.

– А я? – спросил шепотом Славик.

– Залазь, – добродушно ответила Катя и распахнула одеяло.

В один момент Славик оказался рядом с нею. Теперь они были укрыты, укутаны одним одеялом, и я вдруг явственно почувствовал, как им там, под одеялом, должно быть хорошо, и мне мучительно захотелось того же.

Я вопросительно посмотрел на Марину и чуть не задохнулся от радости, услышав ее тихую фразу:

– Хочешь, как они? Залазь.

Я стал торопливо укрываться, запоздало соображая, так вот для чего все взяли одеяла, я успел взглянуть на окружающих и поразился – все уже были укутаны, но самое главное было в другом: в неясном свете от телевизора я успел рассмотреть, что на экран почти никто не смотрит!

Большинство парочек без зазрения совести целовались напропалую.

Через минуту Катя полностью повернулась к Славику, и я увидел, что он обнял ее и стал целовать в шею.

Черт побери, не сидеть же мне истуканом!

Делая вид, что хочу распрямить затекшую руку, я протянул ее в сторону Марины и как-то само собой обнял ее. Я опасался ее реакции, вдруг рассердится, но нет, она не только не рассердилась, а более того, муркнув, словно кошка, она поуютнее прижалась ко мне, так что моя обнимавшая ее рука коснулась ее груди.

Об этом я не мог и мечтать. Моя щека почти касалась ее щеки, я ощущал слабый запах лекарств и дешевых духов, убейте меня – не помню, что происходило на экране, но я хорошо запомнил, что в комнате слышались звуки тихих поцелуев, что уже через несколько минут я настолько осмелел, что начал своей свободной рукой оглаживать ее колени, ее фланелевый халат быстро смялся кверху, и мои разгоряченные пальцы осторожно, словно прикасаясь к чему-то святому, стали ласкать ее ноги там, на запретной высоте, ее кожа была такой гладкой, мне очень хотелось продвинуть ладонь повыше, но я так боялся, что она обидится.

Я посмотрел на ее лицо, я увидел, как блестят ее глаза, еще я увидел, что ее рот был приоткрыт, она посмотрела прямо на меня и вдруг сглотнула.

Не знаю, почему, но при этом я неожиданно для себя наклонился и впился поцелуем в ее полуоткрытые губы.

Сердце мое стучало где-то тут, на выходе из горла. Еще никогда я так не целовался. Самое чудесное состояло в том, что целовал не только я ее, но и она меня. Раньше я не мог и подумать, что это такая большая разница.

Теперь ничто не могло сдержать мою шаловливую лапу, я смело двинул ее вперед и с диким, непередаваемым восторгом почувствовал под пальцами край ее кружевных трусиков.

Но и это было не все. Мы продолжали целоваться, я двигал ладонь то к ее коленям, то снова вверх до заветного кружева, и я бы вряд ли осмелился на что-то большее (да и что могло быть большее, но, оказывается, могло), как вдруг я ощутил, что ее тесно сжатые ноги немного раздвинулись, совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтоб моя ладонь скользнула между ее горячих бедер, и я, не останавливаясь, двинул пальцы вверх и чуть не чокнулся.

Было от чего.

Во-первых, мы продолжали наш беспрерывный поцелуй. Но главное было в другом.

Мои пальцы лежали на ее трусиках. Да, да, именно там. Сквозь тонкую ткань я чувствовал ее небольшой холмик, я осторожно двигал ладонью, стараясь не покидать это свое волшебное завоевание. Я был на седьмом небе. Я любил Марину.

Я боготворил ее.

Неожиданный звук хлесткой пощечины прервал идиллию.

– Ты что, с ума сошел что ли? – Катя врезала Славику крепко, от всей души.

– Ты чего, совсем свихнулась? – бормотал он виновато.

– А ты? – прошипела она.

Большинство парочек вдруг зашевелились, словно их разбудили.

Стали переговариваться.

Мы разжали объятие. Я с великим сожалением убрал руку с девичьего тела.