Текст книги "Подростки"

Автор книги: Олег Болтогаев

Как здорово, никого нет, я раскрываю конверт. Ее ровный почерк. Ее.

Что-то сдавило мне горло.

 
Текла тихая pечка
И pаздвоилась вдpуг.
Раскололось сеpдечко
Между двух, между двух.
Рыжий мальчик влюблённо
Над гитаpой грустит.
Стаpый клён возле дома
Шелестит, шелестит.
Другой шепчет признанья,
С ним волнительно мне.
Он зовёт на свиданье
При луне, при луне.
Мое сердце в тревоге,
Я себя не пойму,
Но мне нравятся оба.
Почему, почему?
Дождик сыплет над речкой,
Пролетают года,
Раскололось сердечко
Навсегда, навсегда.
 

Тетрадь Наташи

Мой дедушка – лауреат Нобелевской премии. Ее он удостоен за изобретение двуспальной кровати. На церемонии вручения шведский король произнес краткую проникновенную речь, и под звуки гимна Советского Союза четверо мускулистых негров внесли в центр зала виновницу торжества. Огромную кровать с рюшами и балдахином. Наследный принц сдернул покров, и перед изумленной публикой предстала обнаженная парочка, бурно занимающаяся любовью. Это были я и Мишка.

Причем я была сверху и выполняла активную роль. Мишка кричал: мне больно, мне больно, а я отвечала: отлично, давай, отлично, давай, Мишенька, давай!

От ужаса я проснулась. Приснится же такое!

Долго приходила в себя. Успокоилась тем, что плохие сны тем и хороши, что явь оказывается гораздо лучше. Конечно, если к хорошим снам добавить хорошую явь, было бы лучше. Но лишь бы не наоборот.

В первые дни каникул мы с Игорем ходили в лес. Так было классно. Ничего, кроме поцелуев и легких касаний, но зато как на душе светло, не описать.

Вечером написала стихотворение для него. Пришлось помучиться. Никак не могла уловить ритм, тональность. А потом вдруг пошло, пошло и получилось. Лишь бы он не стал мучить меня расспросами про раздвоение сердечка и тому подобное. Это просто стихотворение такое. Может, оно и не про меня вовсе. Чтобы было понятнее, можно заглавие придумать – «Песня болгарской девушки», например.

Боже, какая чушь, причем тут болгарская девушка? Отдам как есть.

Целый день носила конверт в кармане, а он ничего не спрашивает. И я молчу.

– Слушай, я ведь написал для тебя стихи, – сказал Игорь неожиданно.

– Да? Как здорово. Где же они?

– Вот, – он достал из кармана сложенный вчетверо листик.

– Давай сюда скорее.

– Ишь ты! А где твои? Мы договаривались, что ты мне тоже напишешь.

– А я написала, – ответила я тихо. – Но мои такие серые.

– Серых стихов не бывает. Если серые, это уже не стихи.

– Вот у меня как раз такой случай.

– Нет, Наташа, нет! Раз ты написала, то ты должна отдать их мне.

– Ты будешь смеяться.

– Не буду. Скорее, ты над моими будешь хихикать. Так что махнем не глядя.

– Ладно, махнем, только ты не смейся.

– Обещаю тебе.

Я достала из сумочки свой конверт и отдала Игорю.

– Только сейчас не читай, потом, ладно?

– Конечно. И ты прочтешь дома. А то будем краснеть так, что все заметят.

Теперь мне хотелось домой. Листик словно жег меня сквозь сумочку, сквозь одежду. С одной стороны – это уже мое, с другой – желание прочесть было непереносимо. Втайне я чувствовала, что и Игорь испытывает тоже самое.

Никогда еще я не преодолевала лестницу с такой скоростью. Я, собственно, ее и не заметила, я будто взлетела на свой этаж. Дома никого не было. Вот тут я уже не спешила. Я разделась. Умылась. Зашла в свою комнату. Села в кресло.

Признаться, прежде мне никто стихов не писал. Вот сумочка. Вот листик. И я развернула его. Я читала не спеша, со смаком. Только стук сердца унять было невозможно.

 
Я хочу быть с тобой
(Этот мир такой бренный).
Не качай головой,
Ты мой ангел бесценный.
Я хочу быть с тобой,
И пусть кто-то смеётся.
Ну хоть рядом постой,
Слышишь, сердце как бьётся?
Я хочу быть с тобой.
И не буду я грубым,
Ты мне нежно позволь
Целовать твои губы.
Я хочу быть с тобой,
Моя синяя птица.
В гоpле камень сухой,
Ты не дашь мне напиться?
 

Первое ощущение? Хорошо. От души. Но мало. А что я хотела? Поэму? Сама-то написала тоже только двадцать строк. Но разве дело в количестве строк? Какая я глупая. Я перечитала стихотворение еще раз. Потом еще. Может, он, и правда, любит меня? А я его? То, что наши отношения совсем не такие, как были с.

Мишкой, это очевидно. Но что дальше? Что дальше? Я задумалась.

Домашнее тепло сладко разморило меня. Приятная усталость охватила все тело.

И я не заметила, как уснула.

Тетрадь Димы

Мы по-прежнему занимались химией. Но теперь это был только повод. Мы ждали одного, чтоб мать ушла куда-нибудь по делам, и тогда, сопровождаемые гулким стуком сердца, начинались наши робкие ласки. Вечная боязнь, что нас могут застать, заставляла нас делать все с оглядкой, с опаской, если расстегнуть, то только три пуговки, если снять, то только чуть-чуть, чтобы по первому скрипу двери, по первому шороху иметь возможность мгновенно застегнуться, поправить одежду, вытереть губы.

Как это все началось? Как я решился? Просто то, что произошло в классе, естественно продолжилось у меня дома, когда она пришла заниматься химией.

Только теперь нам никто не мешал. Если не считать мою мать, которая либо возилась на кухне, либо вообще уходила из дому по каким-то делам. Отец целыми днями пропадал на работе. Люда, моя сестра, с утра была в школе, вечерами она бегала на свидания к своему Генке.

Было воскресенье. Отец и сестрица поехали на огород, хотели взять и меня, но я твердо заявил, что ко мне должны прийти. Людке это очень не понравилось.

Ладно, оставайся, раз обещал, сказал отец. И они уехали.

Как мы и договаривались, Света пришла уже после обеда. На ней была белая юбка с с большими цветами по всему полю, красная блузка с небольшим вырезом, поверх нее серая шерстяная кофта, она распустила косу, и это ей было к лицу.

Мы уселись за стол, и мне в голову ничего не шло. Я невпопад отвечал на ее вопросы, перед моими глазами были только ее высоко обнаженные ноги в тонких капроновых чулках. Стук моего сердца гулко отдавался в ушах.

– Я ухожу на часок, – сказала мать, заглянув к нам. Она улыбалась.

– Хорошо, захлопни, пожалуйста, дверь, – попросил я.

– Давай отдохнем, – сказал я Свете. Она удивленно посмотрела на меня.

– Просто поговорим, – пояснил я.

– Давай, – ответила она с улыбкой. – О чем?

– Ты встречаешься с кем-нибудь из той школы, где училась прежде?

– Почти нет, а что?

– У тебя там был дружок?

– Был Шарик, Дружка не было, – засмеялась она.

– Ну и ты встречаешься со своим Шариком? – спросил я.

– Слишком далеко ездить.

– Так пусть он приезжает.

– А когда же химию учить?

– Химию можно отставить.

– Нет, боюсь. Учитель мой рассердится.

– Это я, что ли?

– Ты.

– Прямо уж, учитель.

– Ой, что-то в глаз попало, посмотри, – она придвинулась ко мне.

Я стал смотреть, боясь прикоснуться к ней. Удивляло, что в классе я был гораздо смелее. Совсем рядом были ее розовые губы, и мне мучительно хотелось поцеловать ее.

– Ничего не вижу, – прошептал я.

– Нет, что-то есть, смотри внимательно, – она слегка прижалась ко мне.

Я почувствовал мячики ее грудей, и голова моя пошла кругом. Моя правая ладонь как-то сама собой легла на ее колено, я придвинулся еще ближе, я напряженно смотрел в ее глаз и ничего не видел. И вдруг я понял, что она с трудом сдерживается от смеха.

– Да ты смеешься надо мной, – прошептал я. – Я накажу тебя за это!

– Как? – весело рассмеялась она. У нее был такой серебристый смех.

– А вот так! – и я ткнулся губами в ее щеку.

– Какое суровое наказание, – она слегка покраснела, но по-прежнему улыбалась.

– Не подействовало? Дерзишь? Вот тебе!

Я хотел поцеловать ее в губы, но она, смеясь, увернулась, и я уткнулся носом в ее ухо. Левой рукой я обнимал ее за плечи, правая лежала на ее коленке, а Света тихо хихикала.

– Ты что, всегда смеешься, когда целуешься? – спросил я обиженно.

– Мне щекотно от твоего носа, – ответила она.

Я немного отодвинулся о нее, теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза, и наши губы были так близко, что совершенно естественно я потянулся к ней, она стала откидываться назад, я потянул ее к себе за плечи, я почувствовал, что она уступает, и наши лица снова сближаются. Она опять пыталась увернуться, но теперь я держал ее крепко и коснулся губами ее губ. Затем еще раз. И еще.

– Ты что, никогда не целовалась? – спросил я.

– Целовалась.

– Почему же ты отворачиваешься?

– А что я должна делать?

– Сидеть смирно.

– Я что, матрешка, что ли?

– Ты не сердись, я пошутил.

Моя рука, до этого времени мирно лежавшая на ее колене, словно очнулась и пришла в движение. Я погладил ее ногу вверх, до кромки юбки, снова вниз, до округлого колена. И еще раз. Она не отталкивала меня. Я повторил свою ласку.

Затем я снова припал к ее губам. На этот раз поцелуй был долгим. Я продолжал оглаживать ее ноги, я почувствовал, что она отвечает на мой поцелуй, и тогда я решился и продвинул ладонь выше, скользнув пальцами под край ее короткой юбочки. Теперь мне было разрешено двигать руку до самого верха чулка, до застежки, на которую он был пристегнут, и непременно назад, к исходной точке, к ее коленкам. И снова протестов не было. И только когда моя ладонь двинулась еще выше, и я ощутил ее голое тело, ее бедро, вот тогда она схватила мою руку и стала отталкивать.

– Ну, что ты, я только поглажу тебя, не бойся, – прошептал я, с трудом переводя дыхание.

– Не надо, Дима, пусти. Вдруг твоя мама вернется.

– Мы услышим. Разве мы делаем что-то предосудительное?

– А мы не делаем, да? – она улыбнулась улыбкой мученика.

– Не делаем, – и я снова стал целовать ее.

Я взглянул на ее ноги и увидел, что ее красивая юбка смята кверху, виднелись пластмассовые застежки чулок, верхняя часть которых словно была сделана из сложенного вдвое капрона, я увидел полоску ее голой кожи, и меня словно кто-то толкнул. Я наклонился и стал целовать ее ноги, сначала чуть выше колен, затем выше и выше, одновременно я гладил ее бедра своими разгоряченными руками.

Света, видимо, совершенно не ожидавшая от меня такой прыти, пыталась меня отталкивать, но это выходило у нее плохо. Бороться одновременно с моими губами и ладонями у нее почти не получалось. Вздрагивающими от волнения пальцами я коснулся ее тонких маленьких трусиков, губами я припал к обнаженной полоске ее бедра выше края чулок. Я сам не ожидал от себя этого. Но я это сделал. Я ласкал девушку, в которую уже определенно влюбился. А она все пыталась отталкивать меня и что-то говорила, но голос ее был тихим и жалобным.

Странно, что мы вообще услышали, как хлопнула входная дверь. Видимо, мать вернулась. Никогда еще в жизни я не воспринимал ее возвращение домой с таким сожалением. Резко и быстро Света одернула юбку и привела себя в порядок.

Собственно, приводить особенно было нечего. Это уже потом, в последующие дни, нужно было успеть кое-что застегнуть, а кое-что и надеть. А в то, первое, наше воскресенье понадобилось лишь две-три секунды, чтоб за столом вновь сидели два старательных ученика, мальчик и девочка, и чтоб мальчик помогал девочке учить химию.

Вот только учебник лежал вверх ногами.

На следующий день я признался ей в любви. Прямо на уроке математики. Так вот взял и написал на бумажке: «Я люблю тебя». И положил ей в руку. Как она покраснела! Я даже подумал, что ей стало плохо. Все лицо ее стало пунцовым.

Слава богу, что мы сидели за последней партой и никто не мог случайно на нас посмотреть. Однако она вскоре пришла в норму. Только продолжала часто-часто моргать ресницами и сглатывать. Я положил ладонь на ее руку. Сжал ее пальцы.

Я почувствовал, как она мне дорога.

Учиться в первой четверти оставалось всего неделю. Несмотря на то, что в наши занятия химией глубоким клином врезалась любовь, Свете все же удалось поправить свои оценки. У нее была твердая четверка по химии. Мы встречались каждый день. И каждый день приносил что-то новое в наши отношения.

Мы быстро выяснили, что целоваться, сидя на стульях, крайне неудобно.

Я встал и потянул ее за руку.

– Пойдем сюда, пойдем, – мой голос дрожал.

– Что ты, что ты, не надо, – она слегка упиралась, но шла за мной.

– Ну, пожалуйста, ну, иди сюда, – я тянул ее к дивану.

– Не надо, кто-нибудь придет, – лепетала она, но я уже сидел на диване и притягивал ее к себе.

С этого дня наш старый кожаный диван стал обителью нашей любви. Люблю тебя, шептал я, пытаясь завалить ее на подушку. Света противилась – иногда сильно, но чаще вяло, так что я сам, в конце концов, определял, где граница, до которой мы дойдем сегодня. Я уже расстегивал пуговки ее кофточки на груди, пытался пролезть пальцами под лифчик, упругая нежная округлость волшебно заполняла мою ладонь.

– Смотри, – говорил я ей, – смотри, как идеально вписывается твоя грудь в мою ладонь. Видишь, как мы подходим друг другу?

– Вижу. Ты бессовестный, – смеялась она.

– Тебе не больно, когда я так делаю? – я слегка сжимал пальцы.

– Нет. Не больно.

– А так, – я осторожно трогал сосок ее груди.

– Щекотно, – шептала она.

– Щекотно? А почему он твердеет?

– Откуда я знаю.

– Но это же твой сосок. Почему он твердеет, когда я его трогаю?

– Потому что ты его трогаешь.

– А что еще ты мне разрешаешь потрогать?

– Ничего, – она улыбалась, глаза ее блестели.

– Ты любишь меня? – я целовал ее в губы.

– Я тебе уже говорила.

– А я еще хочу. Скажи.

– Ну, люблю.

– А без «ну»?

– Отстань.

– Скажи, прошу тебя.

– Люблю…

После этих неземных слов я начинал целовать ее в шею, потом ниже, ниже, мне мешал лифчик, еще несколько дней я не осмеливался его расстегнуть, моя правая рука была теперь свободна, и я ласкал ее ноги, сминая кверху короткую юбку.

От поцелуев наши губы припухли, но мы все равно не могли нацеловаться. Время летело, словно кто-то нарочно крутил часовую стрелку как минутную. Я ласкал ее, я видел, что ее волнуют мои прикосновения. Мы почти полностью забывались в объятиях друг друга, лишь одно нас тревожило, лишь одно заставляло напряженно вслушиваться – кто-то мог прийти. Мы, словно бравые пожарники, были постоянно готовы вернуться в исходное состояние, с каждым разом мы делали это все быстрее и быстрее, хотя застегивать, надевать, одергивать приходилось все больше и больше. В один из дней мы, неожиданно для себя, освоили новую игру, новую ласку. Я сидел на диване, а она стояла лицом ко мне, слегка нагнувшись.

Мы целовались, я стал уже привычно гладить ее ноги и вдруг понял, что в этом положении я могу делать то, что не получалось, когда мы сидели на диване, и она тесно сжимала колени. Теперь я мог гладить ее везде. Я провел ладонями вверх по ее бедрам, к талии. Под моими пальцами оказалась резинка ее трусиков, и я потянул их вниз.

– Что ты, что ты, перестань, – она испуганно сжала ноги и отодвинулась.

– Я хочу на тебя посмотреть, – прошептал я. Мой голос дрожал.

– Смотри.

– Я хочу там посмотреть.

– Ты что, ты с ума сошел.

– Не сошел. Я люблю тебя, неужели ты не можешь мне этого позволить?

– Нет, конечно. Перестань.

– Почему, Света, почему? Ты ведь тоже любишь меня. Ну, пожалуйста.

– Дима, мне будет стыдно.

– Чего ты стыдишься? Своих красивых ног?

– Но ты же хочешь смотреть не на ноги.

– И на ноги тоже. На всю тебя. Ну, пожалуйста. Сделай это для меня. Если бы ты меня попросила, я бы это для тебя сделал.

Она молчала, и я, осмелев, стал снова снимать с нее трусики. Мне мешали резинки от чулок. Я стал их отстегивать.

– Нет. Нет, – она оттолкнула мои руки и отодвинулась.

Минуту мы были неподвижны. Мы смотрели друг другу прямо в глаза.

– Пусти, – прошептала она, – я сама.

Я чуть не подпрыгнул от этих ее слов. Она отошла на шаг, и, чуть нагнувшись, отстегнула чулки, затем, сунув руки под юбку, одним движением сняла с себя свое кружевное чудо. Сжав кулачок, она положила их в кармашек своей юбки. Я схватил ее за руки и притянул к себе. Я уткнулся лицом в ее живот, в тонкую ткань ее юбки, мои руки уже вовсю ласкали ее ноги. Я сдвинул юбку кверху, почти до талии и впервые в жизни вот так близко-близко увидел треугольник ее лона. Я осторожно положил на него свою ладонь. Моя девочка вздрогнула, но не отодвинулась. Под моими пальцами были черные коротенькие и жесткие волосики.

Небольшой холмик, разделенный загадочной вертикальной щелочкой. Как пирожок.

Вот она, ее тайна.

Я провел ладонью вверх-вниз.

– Не надо, – прошептала она. И сжала ноги.

– Почему? – спросил я.

– Ты же просил только посмотреть, – в ее голосе появилась хрипотца.

– А погладить нельзя?

– Нельзя.

– Ну я немножко, прошу тебя, – я снова задвигал рукой.

– Дима, ну, Дима, ну все, хватит. Пусти.

И я отпустил ее. Хотя с трудом сдерживался, мне хотелось повалить ее на диван, сделать с ней что-то такое… Но я отпустил ее. Я любил ее и не хотел, чтоб она на меня сердилась. И в эту минуту стукнула входная дверь. Света нагнулась и быстро пристегнула чулки. Она даже не стала надевать трусики.

– Ты же замерзнешь, – сказал я ей, когда вышел проводить ее.

– Я же заходила потом в туалет, – шепнула она, поняв мою озабоченность.

– А-а, – протянул я, удивившись своей глупости.

В школе я больше не ласкал ее, я сознавал, что рано или поздно нас могут заметить и тогда пересудам не будет конца. Я изредка прижимался к ней бедром, но никогда больше не гладил ее ноги под юбкой. Я полюбил ее. Я знал, что и она влюблена в меня. У меня появилась какая-то спокойная уверенность собственника, я был уверен, что мы встретимся либо днем у меня дома, либо вечером, в беседке детского садика, что мы будем целоваться до одури, до изнеможения, что она позволит мне почти все, что я захочу. Я любил ее и не требовал высшей близости, я знал, что она моя, что я не должен злоупотреблять ее доверием.

Взрослое, стыдное слово «жена» шептал я про себя легко и свободно.

Но ласки наши шли по возрастающей. Каждое свидание в детском саду, каждый ее визит ко мне домой для «занятий химией» теперь завершались тем, что либо я снимал с нее трусики, либо уговаривал ее, и она делала это сама. Мои ладони не знали удержу, я ласкал ее холмик Венеры, пальцем я проводил по ее щелке, она почему-то была такой влажной, с удивлением я услышал, что Света тихо стонет, когда я так делаю.

– Тебе что, больно? – спросил я.

– Нет.

– Тогда почему ты стонешь?

– Не знаю, это ты виноват, – она дышала жарко и глубоко.

Перед самими каникулами Катя Слепко позвала нас со Светой к себе на день рождения. Вечеринка прошла на славу, правда, некоторые слегка перебрали, зато мы со Светой уединились в темной комнате и нацеловались вволю. Когда мы шли домой, Света сказала, что ее родители хотят со мной познакомиться.

– Приходи завтра вечером, – промолвила она.

– Хорошо, приду, – ответил я и почувствовал, что краснею. С чего бы это?

Весь следующий день я не находил себе места. Должен ли я был нести цветы ее маме? Кто она мне? Будущая теща или просто мама одноклассницы? А ее папа?

И я пошел без цветов.

Все обошлось. Ее родители оказались гостеприимными и милыми людьми. Меня усадили за стол, мы ели пирог, испеченный Светиной мамой, пили чай, заваренный ее папой. Я глядел на них и удивлялся, дочка была похожа и на папу, и на маму.

А еще у меня почему-то все время горели уши. Ее отец обращался к нам странно: «дети мои». Мама называла нас по именам. Когда я уходил, Света проводила меня до первого этажа, мы поцеловались, и я шепнул ей:

– Ты моя невеста, да?

– Если ты хочешь этого, – ответила она, пряча лицо в воротник моего плаща.

– Придешь завтра ко мне?

– А ты этого хочешь?

– Я всегда хочу. Я всего хочу.

– Насчет всего придется потерпеть, – рассмеялась она.

Я не сказал Свете, что завтра утром мои собрались на два дня в гости к брату отца. На ноябрьские праздники. У него как раз юбилей, сорок лет. Меня решили оставить на хозяйстве. Почему я промолчал об этом? Не знаю. У меня не было в отношении Светы никаких дурных мыслей, я был уверен, рано или поздно она будет моей, но какой-то чертенок все время толкал меня и шептал, что нужно делать то, что хочется, что Света тоже хочет близости, и вовсе не обязательно лишать ее девственности, можно попробовать какие-нибудь безопасные способы.

Какие, я точно не знал. Я только догадывался. Пацаны трепались об этом.

Поскольку уже шли каникулы, то она пришла, как обычно приходила по выходным, после обеда. Я сказал, что мои уехали. Что-то отразилось на ее лице. Что?

Не знаю. То ли печаль, то ли тревога.

Мы почти сразу уселись на диван, долго и сладко целовались, возбудившись, я стал заваливать ее, и она легла. Я раздевал ее долго, не спеша, я снимал с нее блузку, лифчик, затем мы снова целовались, я гладил ее бедра, я сдвигал вверх низ ее короткой широкой юбки, я удивился, на ней были маленькие голубые панталончики, моя мать заставляла мою сестрицу надевать такие же, когда было очень холодно. Та отчаянно противилась такому наряду.

– Разденься, – прошептал я, – прошу тебя.

Она встала и стала снимать юбку, затем отстегнула пояс для чулок и одним движением сдернула свои штанишки. Она оставалась только в чулках и короткой комбинации. Я притянул Свету к себе. Мы стали целоваться, стоя у дивана, наше жаркое дыхание наполнило комнату. Я ласкал и трогал ее всюду, но все это у нас уже было прежде. Дальше произошло то, чего раньше не было.

– Света, хочешь посмотреть на меня? – спросил я.

– Не знаю, я боюсь, – прошептала она, губы ее дрожали.

Я воспринял ее слова по-своему. Я вскочил и торопливо, путаясь в штанинах, снял брюки. Затем решительно, словно прыгал в холодную воду, сбросил трусы.

Впервые я стоял перед девушкой голым. На мне оставалась только рубашка. Почему я не снял и ее, не знаю. Мой петушок торчал почти вертикально, и я немного стеснялся.

– Ничего себе, – тихо и изумленно сказала Света.

– Что? – виновато спросил я.

– Зачем тебе такой?

– Для тебя, иди сюда, – прошептал я и взял ее за руку.

– Дима, что ты, это невозможно, я боюсь. Мы не должны…

– Немножко, любимая, вот увидишь, я чуть-чуть, я только сверху…

Я прижал девушку к себе, ее голый живот прижался к моему голому животу, и мой твердый, разгоряченный петушок был между нами. Я потянул ее на диван, и мы снова легли. Я задвигался, дикий восторг охватил меня.

– Дима, ты с ума сошел, что ты делаешь, – горячечно шептала она.

– Пожалуйста, Света, пожалуйста, я не сделаю тебе ничего плохого.

– Нет, нет, я боюсь, Дима, не надо, пожалей меня.

– Ну не сжимай так ноги, милая, ну, прошу тебя, я так хочу… Раздвинь…

– Не надо, мамочка, ой, не надо!

– Света, не бойся, я только здесь, сверху, вот так, не бойся, я вот так.

– Ой, Дима, Дима, Дима. Ой!

– Милая, ну, не бойся, я обещаю, я только сверху, вот так, тебе же приятно?

– Да! Только пусть вот так. Так, наверное, можно, да? Ой, ой, Дима! Ох!

– Светочка, девочка моя, я… А-а! Света! Света… Любимая… А-а! А-а!

И наступила тишина. И покой. Только дыхание все еще было шумным.

– Боже, Дима, что ты наделал? – услышал я ее далекий голос.

– Что? – я посмотрел на нее. Она сидела на диване и осматривала себя.

– Ты облил меня здесь, – голос ее дрожал.

– Где?

– Сам знаешь, где.

– Ну и что? Я же только сверху, как обещал. Вот полотенце, вытрись.

– Дима, я боюсь, а вдруг?

– Какой еще «вдруг»? Какая ты глупенькая. Чего ты боишься? Все так делают.

– Кто «все»?

– Ну, парни рассказывали. И залететь нельзя, и приятно обоим.

– Мне, кажется, это опасно. Везде следы. Полотенца не хватит.

– Перестань, не паникуй, если тебе не понравилось, мы не будем так делать.

– Не знаю, я боюсь.

Я поцеловал ее. Мы еще полежали, потом она заволновалась, что ей пора домой.

Мы встали. Одевались вместе, как любовники, как муж и жена, как близкие люди.

Все каникулы мы встречались каждый день. Так, как в тот раз, мы больше не делали. Мы освоили более безопасный способ доставлять друг другу удовольствие.

Мои пальчики стали подлинными хозяевами интимных уголочков ее тела.

– Тебе приятно, когда я так делаю? – спрашивал я, погружая палец в ее щелку.

– Да, только чуть повыше, – отвечала она едва слышно.

– Коснись и ты меня, – шептал я ей, трогая повыше, как она просила.

Я умирал от любви.

В начале она стеснялась, но я все же уговорил ее, и она взяла в свою маленькую ладонь моего петушка. Я содрогнулся от неизведанного ощущения.

Теперь нам обоим было хорошо.

Началась новая четверть. Ноябрь быстро катился к декабрю, и однажды Света не пришла в школу. Не пришла она и на следующий день. Зато первого декабря я был удивлен – всегда такая веселая, она была, словно раненый зверек. Ты заболела, спросил я ее. Нет. А что тогда? Приди вечером на наше место. Хорошо, приду.

И я пришел. Она уже ждала меня. Мы обнялись и пошли в садик.

Всю дорогу она молчала.

Я усадил девушку на столик, где столько раз ласкал ее.

Я погладил ее ноги в толстых теплых чулках.

Она молчала.

– Что-то случилось? – спросил я заботливо.

– Я беременна.