Текст книги "Подростки"

Автор книги: Олег Болтогаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Тетрадь Миши

Мои дела с Наташей идут на лад. Есть в отношениях с девушками некая черта, после прохождения которой становится ясно, еще чуть-чуть – и она твоя. Стало даже как-то страшновато, когда я почувствовал, что цель так близка. Одно дело Лидка, она девушка простая, без претензий, а Наташа птичка другого полета. Ее отец начальник городской милиции. Может быть скандал неописуемый. Лидка, та сама через пару дней растрезвонила всем, и я был поражен этим. С Наташей надо как-то так, чтоб все было шито-крыто.

Теперь она почти не отталкивала меня во время наших ежевечерних ласк, она преданно смотрела мне в глаза, когда я рассказывал какую-нибудь байку, ты сильный, говорила она мне, трогая пальцами мои бицепсы, ты смелый, шептала она, когда я описывал стычку с пацанами с соседней улицы.

В кино мы почти не ходили. Дальние дюны днем и беседка в детском саду вечером, вот места, где мы находили приют для наших свиданий, нашей любви.

И если в дюнах нам кто-то постоянно мешал, то в беседке дела шли куда лучше.

Правда, в детском саду мы были не одни, из других беседок изредка слышались шепот, вскрики, смех, возня. Среди нас, ночных арендаторов беседок, существовало неписаное правило не мешать друг другу, не шастать из одного домика в другой, никаких там «закурить», «привет, как вы тут» или еще чего.

Только работа с телом, только движение к цели, только вперед, к успеху!

Что посмеешь, то и пожмешь!

И непредвиденный, совершенно дикий случай сорвал мой возможный триумф.

Дело было уже после десяти вечера. Мы с Наташей быстром миновали все стадии, освоенные нами прежде. Несчастный столик, на котором я ее разложил, жалобно скрипел и стонал. Я постоянно сдвигал в стороны полы ее расстегнутого халатика, который почему-то снова и снова запахивался, я целовал, сосал соски ее маленьких упругих грудок, сдвинутый к шее лифчик тоже был с ней заодно, он мне немного мешал, свободной (громко сказано) рукой я гладил ее живот, мои пальцы проникали под ее тонкие трусики, я ощущал волосистость ее лобка, она отталкивала меня, я начинал все снова, нет, не снова, а с той точки, которую без сопротивления преодолел прежде, мелкие шаги любовного успеха, долгий, бесконечный поцелуй взасос, мой язык между ее губ, туда-сюда, туда-сюда, о, да это ей нравится, по крайней мере, мою руку больше не отталкивают, и я, как великое таинство, как ритуальное действо, нежно и ласково провожу указательным пальцем вниз к ее лону, бог мой, ее щелка так влажна, и мой палец сам собой проникает в ее тайну, Наташа в голос стонет, ее тело дергается, но я не отпускаю, я продолжаю поцелуй и слегка, едва-едва двигаю пальцем.

От этих моих движений девушка пришла в состояние, которое и описать-то сложно.

Она вздрагивала, она ухватила мою руку, но не для того, чтобы оттолкнуть, она держала ее, держала так, как ей было хорошо, я это понял, я это почувствовал.

Боже, о, боже, мамочка, что ты со мной делаешь, шептала она плачущим, срывающимся голосом, и в этот миг я решил, что час мой настал.

Я отпустил ее. Вы слышите, я отпустил ее. На несколько секунд. Она могла бы встать и уйти. Но она не встала. Она обреченно лежала на нашем столике, было темно, но я рассмотрел ее всю, мне хотелось запомнить. Наташа, маменькина дочка, Наташа, девочка-конфетка, Наташа-отличница, Наташа-дочка начальника милиции. Она лежала на спине, длины столика немного не хватало, ее ноги были согнуты в коленях и свисали вниз, нежно белели ее незагорелые обнаженные груди, яркий треугольник трусиков, слегка раздвинутые колени…

Торопливо, словно боясь опоздать, я расстегнул ремень брюк, молнию, я столкнул брюки вниз до самых щиколоток, столкнул вместе с трусами, жезл мой торчал, как кукурузный початок, еще мгновение, и я занялся ею.

Я положил ладони на ее бедра справа и слева. Ухвативши пальцами, я стал снимать с девушки трусики.

– Нет, нет, не надо, прошу тебя, нельзя, – вскрикнула она.

– Ну что ты, ну что ты, – прошептал я, – приподнимись, милая.

И она послушно приподняла попку, чтоб мне было легче раздеть ее.

Я сдвинул ее трусики вниз к коленям, потом еще ниже, позже выяснилось, что они вообще упали на пол. Новый, незагорелый след на ее теле и темный треугольник между ног.

– Люблю тебя, – шепнул я и почти лег на нее. Своими обнаженными бедрами я чувствовал ее обнаженные бедра, голым животом ее голый живот, но самым острым было ощущение от прикосновения моего разгоряченного жезла к низу ее живота, к ее лону.

Вдруг я почувствовал, что она сжала ноги и не пускает меня.

– Наташа, ну, пожалуйста, ну, я чуть-чуть, я буду осторожен, ну, пожалуйста.

Я ухватил ее под коленки и развел ее ноги. Я прижался к ней и ощутил, что путь свободен. Мой опыт с Женей и Лидкой сказывался, я уверенно направил себя к заветной цели.

– Мне больно, мне больно, – запричитала она, почувствовав мой напор.

Я тоже почувствовал. Преграду девственности ни с чем не спутаешь.

Я немного отступил, точнее, остался, где и был, прямо у заветного входа.

– Сейчас, милая, сейчас, больно только в самом начале, – прошептал я.

– И в конце тоже! Школьники и студенты, пользуйтесь презервативами!

Прошел почти месяц, но я до сих пор не могу понять, почему я в эту минуту не умер от разрыва сердца. Кто он был, тот скот, подслушавший нас и рявкнувший из-за стенки эту фразу именно в этот кульминационный момент нашего объятия?

Если бы я мог, я бы убил его, кто бы он ни был. И тогда, и потом. И всегда.

Вмиг все кончилось. Мы замерли друг на друге, словно мышки, но лишь на на мгновение.

В следующую минуту за стенкой домика послышались шаги, я вскочил подтянул брюки и со словами «убью» выскочил из беседки. Вокруг, конечно же, никого не было. Я кинулся назад в беседку. Наташа сидела на столе, ее халатик был застегнут на все пуговицы.

Приехали!

Вздохнув, я сел рядом. Я обнял ее. Поцеловал. Я увидел, что она плачет.

– Перестань, – я погладил ее плечи.

– Никогда больше не приводи меня сюда, слышишь? – шептала она сквозь слезы.

– Хорошо, хорошо, – отвечал я, хотя подумал, а куда же тебя вести?

– Пойдем домой, – сказала она.

– Пойдем.

– Отдай мне.

– Что?

– То, что забрал.

– Что ты имеешь ввиду?

– Кончай притворяться.

И тут я понял. Нагнувшись, я отыскал под столиком ее трусики. Она подумала, что я их забрал себе.

– На, вот.

Она сунула их в карман халатика.

– Ты их не наденешь?

– С пола?

Я пристыжено замолчал. Вот что значит девочка-чистюля, улыбнулся я про себя.

Она лучше пройдет по городку без трусов, чем наденет их после того, как они побывали на полу беседки.

Мы вышли из домика, так и не ставшего приютом нашей любви. Ночь была темная, как никогда, громко пели сверчки – наши ночные менестрели, густо пахла ночная фиалка.

Осторожно мы пошли к выходу, мы шли мимо других беседок, где оставались другие влюбленные. Таинственная, ни с чем не сравнимая возня слышалась из этих маленьких будочек, где проходили уроки первой любви многие пацаны и девочки нашего городка.

Нам – мне, ей – не повезло. А может, повезло, кто знает?

Тетрадь Ани

Жизнь моя, увы, проходит по одному сценарию. Весь день я вожусь по хозяйству, помогаю матери, вечером приходит отец, предки почти сразу начинают скандал, и я ухожу на улицу.

– Опять гуляем? – Сашка улыбается сквозь большую щель в заборе.

– Гуляем, дядя Саша.

– Анюта, я же в прошлый раз просил тебя, не называй меня дядей.

– Хорошо, дядя Саша.

– Вот зачем ты издеваешься?

Я не издеваюсь. В прошлый раз мы сидели с ним почти до двенадцати. Он все рассказывал мне про свою несчастную жизнь, про сбежавшую жену. Сочувствовал, что мои предки скандалят. Тогда он и попросил, чтобы я называла его Сашей. Я пару раз попробовала, но сегодня снова как-то неудобно. Мои проблемы я ему передать не смогу. Родители скубутся – это одна беда, но вот Андрей стал меня почему-то избегать, вот это совсем непонятно. При встречах отводит глаза, не приходит на свидания. Уже дважды. Тогда хоть бы не врал, что придет. Все бы легче было. Вот про Андрея рассказать невозможно. А в остальном – есть кому поплакаться. Сашка так Сашка. Он меня выслушает, я его, и нам обоим легче.

– Ну, заходи, Анюта.

От приоткрывает калитку, и я проскальзываю внутрь. Мы идем туда, где сидели в прошлый раз. Это небольшая скамейка под самыми окнами его дома, со стороны сада. Мы садимся.

– Смотри, как быстро темнеет, – говорю я.

– Скоро осень, Анюта.

Мне нравится, что он так меня называет. Анюта. Даже Андрей меня так не зовет.

Начинают петь ночные сверчки. То на одном дереве, то на другом. Очень красиво.

Мы молча их слушаем.

– Как они это делают? – спрашиваю я.

– Трут ногой о брюшко, там у них специальный резонатор.

– Резонатор это что?

– Ну, это такая полость, которая усиливает звук. Как в патефоне.

– Откуда ты все знаешь?

– Ведь я старше тебя. Намного.

– Так уж и намного.

– Конечно, намного. Я помню, как ты родилась, и твоя мама показывала мне тебя через забор. Спеленатую. Только личико виднелось.

– И сколько же тебе было тогда?

– Шестнадцать.

– Уже, наверное, девушек сюда водил?

– Нет. Не водил.

– Ты обманываешь, водил, водил!

– Сюда – не водил. Этой скамейки еще не было.

– А куда водил?

– К речке, к морю ходили. Вообще, я в этих делах неудачник.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что моей первой женщиной стала моя будущая жена.

– Это же чудесно.

– Но я-то у нее был не первым.

– Ну и что?

– И не вторым.

– Господи, почему мужчины придают этому такое огромное значение?

– Природный эгоизм. Чувство собственника. Тут ничего не поделаешь.

Он слегка обнял меня за талию. Его ладонь была большой и теплой.

– А как у тебя с мальчиками? Сейчас все начинают так рано.

– Какими мальчиками?

– Ну, не знаю. Одноклассники или постарше. Ты встречаешься с кем-нибудь?

– Был один, да сплыл.

– Что ж так?

– Не уважила по первому требованию.

– Ну, он не прав. Ты любила его?

– Влюблена была.

– А он тебя любил?

– Теперь не знаю. Он только об одном и думал.

– В тебя невозможно не влюбиться.

– Не преувеличивай.

– Нет, ты такая красивая и милая, что я вот уже и влюблен.

Его ладонь оживает, он осторожно гладит меня, и я не решаюсь его оттолкнуть.

– Анюта, я так одинок. Будь моим ангелом-хранителем.

– Как это?

– Не знаю. Позволь мне любоваться тобой. Приходи ко мне. Хоть иногда.

– Вот я и прихожу.

– Спасибо тебе.

– Как темно стало. Сколько уже времени?

– Десять.

– Ого. Я пойду, мои, наверное, уже угомонились.

– Но ведь ты не хочешь уходить?

– Не хочу.

– Вот и побудь со мной.

– Искать начнут.

– Тогда и пойдешь. Я пересажу тебя через забор.

– Но я тяжелая.

– Сейчас проверим.

Он встал с лавочки. Затем нагнулся и легко поднял меня на руки.

– Саша, пусти. Ты что! Я же тяжелая.

– Совсем не тяжелая. Вот так возьму и унесу.

– Куда?

– В темный лес.

– И темный лес ягненка уволок?

– Уволок.

Он сел на лавочку, но меня не отпустил. Получилось, что я сижу у него на коленях. Однако!

– И что теперь? – спросила я тихо. Мои губы были прямо у его щеки.

– Теперь?

– Теперь.

– Теперь я тебя поцелую.

И он меня поцеловал. Легко так коснулся губами и все.

– Твой мальчик тебя так целовал?

– Нет.

– А как?

– Он грыз меня, – я рассмеялась, вспомнив, как Андрей целовал меня.

– Тебе это нравилось?

– Кому понравится, если его грызут?

– А так тебе нравится? – он снова поцеловал меня, и я почувствовала его ладонь на своей груди.

– Вы делаете успехи, маэстро, – я осторожно попыталась сдвинуть его руку.

– Ты нравишься мне, Анюта, – он снова стал целовать меня и не убрал руку.

– Не надо, Саша, – прошептала я.

– Почему? Разве твоему мальчику ты не позволяла себя так трогать?

– Но ты ведь не мой мальчик.

– А если я хочу этого?

– Чего? – я шлепаю комара на своей ноге. Замучили, проклятые.

– Быть твоим мальчиком.

– Не вгоняй меня в краску.

– Так темно же, и я все равно ничего не вижу. Хотя хотел бы.

– Что хотел бы?

– Увидеть, как ты краснеешь.

– У тебя еще все впереди.

Ого, какой намек я ему делаю. Даже сама от себя не ожидала. Он реагирует на мои слова и снова целует меня, только теперь еще и его ладонь на моем колене, я отталкиваю ее, но так, слегка. Наша волнительная возня завершается тем, что я задаю совершенно прозаический вопрос:

– А который час?

Времени уже столько, что меня может спасти только одно.

Что мои предки, всласть наругавшись, заснули.

Тетрадь Димы

– За что она тебя так? – спросил я Славика, когда мы уже были в палате.

– Глубоко засунул.

– Что засунул? – недоуменно спросил я.

– Вот это, – он поднял руку и выразительно пошевелил указательным пальцем.

Наверное, вид у меня был самый дурацкий. Сидевший на соседней койке Сергей громко рассмеялся, затем задумчиво произнес:

– Да ты, вероятно, совсем не опасен для девочек.

– Почему это? – не понял я.

– Ну, у тебя еще нет того, отчего могут быть дети.

– Чего нет?

– Чего, чего. Спермы, чего же еще, – тихо сказал он.

– Есть, – ответил я, не задумываясь.

– А я думаю, нет.

– Почему ты так думаешь?

– Сер ты очень в этих вопросах.

– Это не связанные вещи.

– Еще как связанные. А чего ты волнуешься? Если есть – докажи.

– Докажу.

– Докажи.

Почему я завелся? Не знаю. Наверное, надо было промолчать, да и все. Но теперь отступать было некуда. Разговор слышали многие, если не все. Я должен был доказать. Но как?

В палате словно забыли наш спор. Славик неторопливо расстилал простынь, Сергей рассматривал в зеркальце свою физиономию. Чуть поодаль пацаны играли в шашки.

До отбоя оставалось полчаса.

Я стал взбивать подушку. Разделся, лег мордой к стенке. Прикрыл глаза. Все события сегодняшнего дня пробежали передо мной. Собственно, сегодня ничего и не было, кроме тех неведомых прежде ласк, которые позволила мне Марина.

Я вспомнил все, что между нами было. Пережитое волнение вернулось. Я опустил руку, коснулся своего разгоряченного, восставшего петушка. «Давай помоем твой петушок», – говорила мне в мама, когда я был совсем маленьким. Теперь он был большим и твердым. Как такое получается? Если его вставить в тело девочки, ей же будет страшно больно. Но пацаны говорят, что им, девушкам, это очень приятно, не меньше, чем нам, парням. Так, как вот мне сейчас. Я делал свое дело тихо и незаметно. Вспомнилось все. И то, что было, и то, чего не было.

Вообще, я редко это делаю. Говорят, это вредно. Но иногда бывает такой нетерпеж, что это единственный способ сбросить напряжение.

Кульминация приближалась. Вот сейчас. Вот почти.

Я повернулся лицом к палате. Сергей все разглядывал себя, ненаглядного.

– Иди сюда, – сказал я и не узнал свой голос.

Он послушно встал и шагнул ко мне.

– Смотри.

Он, видимо, не понял и слегка наклонился надо мной.

– Смотри, – и я отбросил простынь.

Он успел откинуться вбок, иначе бы сильная тугая струя, вылетевшая из моего петушка, попала бы ему в лицо. Фонтан получился почти на метр вверх, не меньше.

– Ни хрена себе! – изумленно рявкнул Сергей.

В палате наступила гробовая тишина. Потом кто-то хихикнул. Я прикрылся. Теперь мне было все равно. Приятное расслабление охватило все тело.

– Как у племенного жеребца! – Сергей смотрел на меня ошарашенно.

Затем он строго посмотрел на остальных пацанов. Смешки прекратились.

– Вот это доказал так доказал, – рассмеялся Сергей. Он уселся на кровать.

Я почувствовал, что взмыл вверх по иерархической лестнице этого курятника.

Выше был только Сергей. Даже Славик с его мануальными талантами сполз вниз.

– Ночь, мальчики, ночь, – влетела медсестра и выключила свет.

– Вот лягу мимо кровати, будете отвечать, – закричал Сергей.

– На ощупь, мальчики, ложитесь на ощупь.

– Тебя бы сейчас на ощупь, – тихо пробурчал Сергей и улегся.

Он лег лицом ко мне. Луна светила в окно, и мы хорошо видели друг друга.

– Ну, как Маринка? – спросил Сергей шепотом.

– Нормально, – также тихо ответил я.

– Ты, главное, не робей. Ты с девочкой еще никогда?

– Что – «никогда»?

– Палочку еще никому не кидал?

Этот жаргон был мне известен. «Кинуть палочку» – значит овладеть девушкой.

Высший шик – это «кинуть пару палочек». Еще лучше не «палочек», а «палок», так, вроде, солиднее. По-взрослому.

– Нет, не кидал, – ответил я честно.

– А я кидал, – сказал он.

– Много? – не удержался я.

– Нет, три раза. К нам приезжала девушка из Москвы. Так вот с ней.

– А здесь что же?

– Да вот не дает пока. Стонет, скулит, дрожит, а не дает.

– Расскажи про ту, из Москвы.

– Она на год старше меня. Красивая. Ходили мы с ней недели две. Целовались, лапать давала везде. Стал ее уговаривать, давай, мол. Темнела лицом, не давала. А я все лезу со своим. Стали в лесок прогуливаться вечерами. Однажды почти раздел ее, но все равно не дала. Потом как-то шли с танцев, это довольно далековато. Обнял я ее, а она дрожит вся. Словно кто толкнул меня. Повел я ее в сторону от дорожки. Кустики небольшие, кинул пиджак на траву, обнял ее, целую, а она на ногах не стоит. Усадил я ее на пиджак, давай скоренько раздевать. А она, представляешь, дрожит вся, так, меленько. Стал снимать с нее трусики, а она не сопротивляется. Ночь светлая, как сегодня. Трусики на ней белые, в цветочек, как сейчас вижу. Навалился я на нее, стаскиваю с себя брюки, она молчит, ни слова. Развел ей ноги, тронул рукой ее там внизу, а она влажная вся, ты себе не представляешь. Тычусь, тычусь, попасть не могу. И вдруг она берет меня за это дело и сама в себя направляет. Я чуть не спустил от ее прикосновения. И так хорошо вошел. Ну а потом уже сплошной кайф. Это не описать словами.

– Вы предохранялись?

– Нет. Первый раз нет. И думать об этом не думал. Я представляешь, считал, что вся процедура проходит молча, но она через некоторое время стала так громко стонать и охать, что я даже испугался, не услышит ли кто-нибудь нас с дороги. Слава богу, никого не было. Потом вдруг как начала кусать меня в плечо, выгнулась вся дугой, трясет ее всю, стонет в голос, стучит по моей жопе пятками, какое там предохранение, пришла моя минута, извергся я в нее со страшной силой, как ты сегодня, и мысли не было, что нужно прерваться или еще что. Это на следующий день, когда я снова стал ее заваливать, она говорит мне, вот, надень это, и достает из кармашка юбки пакетик. Честно, сказать, неудобное это дело. Без него лучше. И кайф сильнее. Но нельзя же думать только о себе. Стал надевать. Она лежит, ждет. Юбка задрана, ноги раздвинуты, живот голый. Надел, навалился на нее. Вошел, делаю свое дело, вроде все путем, а сам думаю, хоть бы не порвалась эта гадость. Но все равно хорошо получилось.

– Она была девушкой?

– Ну что ты говоришь! Потом она мне рассказывала, что у нее в Москве есть жених, но он ее, как она говорила, не удовлетворял как мужчина. Она сказала, что, вот с тобой, Сережа, мне хорошо, женись на мне.

– Ну и?

– Что «и»? Уехала через три дня. Еще разок побывали мы с ней на нашем месте.

– Письма писала?

– Нет. Да что я ей. Там, в Москве, найдет себе сотню таких же или получше.

– Да, повезло тебе.

– Я говорю тебе, не дрейфь, они сами этого хотят.

– Но у тебя ведь здесь не получается?

– Ну, не всегда же так сразу. Потом, не исключено, что она целка. Тут будет посложнее.

– А Марина? С ней у меня может получиться, как ты думаешь?

– Не знаю. Понимаешь, они все здесь, как сказились. Жмемся с ними по вечерам до полуобморока, а как до этого дела, так ни-ни. Сожмет ноги и баста. Пацаны извелись все. Девки же сами придумали эти одеяла к телевизору. Но ничего, я ее так не оставлю.

– Кого?

– Ну, Ольгу, с которой я. Ты спишь, что ли?

– Почти.

– Ну, спи, спи.

– Если комары позволят.

Утро принесло тяжелую утрату.

Нет, никто не умер.

Просто Марину выписали.

Она зашла в нашу палату, одетая с иголочки, белая блузочка, короткая юбка. Принцесса, да и только. Она поцеловала каждого пацана в щеку, а меня еще и в губы. Потом уже на пороге помахала нам ручкой. Я чуть не разревелся. Я стоял у двери и смотрел, как она уходит по больничному двору, как ветер развевает ее волосы, как взметнулся низ ее короткой юбки, обнажив на мгновение стройные бедра, те самые, что я так страстно ласкал вчера вечером. Рядом с ней шла ее мама, совсем еще молодая женщина, и я подумал, что скоро Марина вырастет и станет такой же красивой и привлекательной дамой, что у нее будет муж, будут дети, будет своя жизнь. Вспомнит ли она меня хоть когда-нибудь?

Хоть когда-нибудь.

Мне казалось, что я ее никогда не забуду.

Вечером я не пошел в красный уголок. Это казалось мне предательством по отношению к Марине. Кино кончилось, пацаны вернулись, но не все. Сергея не было. На мой недоуменный взгляд Славик сделал баранку из указательного и большого пальцев левой руки. Затем он воткнул указательный палец правой руки внутрь баранки и совершил пару возвратно-поступательных движений.

Меня обдало жаром.

Это движение всем известно. Вероятно, оно интернационально.

По значению. По смыслу. По силе. По доходчивости.

Неужели?

Я не мог заснуть. Я так завидовал Сергею. Как легко он живет.

Неожиданно мне приспичило. Я встал и вышел из палаты. В коридоре было темно.

Где-то посредине слабо горела небольшая лампочка. Я заскочил в туалет, отлил.

Вышел в коридор и этот момент увидел их. Они вышли из какой-то комнаты в том конце коридора. Они шли, даже не держась за руки. Затем она резко пошла вперед, а он подотстал. Я юркнул в палату, улегся на свою кровать. Сергей зашел через минуту. Я притворился, что сплю. Сергей упал в кровать и сразу заснул. Я смотрел на его лицо, освещенное бледным лунным светом, и думал, неужели ему сегодня удалось, а если удалось, то почему он так крепко спит.

Ведь надо петь и плясать. И благодарить судьбу за такую лафу.

Но он дрых, как сурок.

Утром я безошибочно подошел к той двери, из которой они вышли вчера ночью.

Это был небольшой чуланчик, где хранились матрацы. К нему вела дверь из коридора, это была, собственно, дверная коробка без дверей, маленьких тамбур и дверь в чулан, которая закрывалась изнутри на крючок.

Матрацы лежали в три ряда, штук по десять в стопке. Я смотрел на матрацы и думал, на котором из них это могло произойти, если это вообще произошло.

Никаких следов не было.

В течение дня я смотрел на Сергея и Олю и не заметил никаких признаков того, что их отношения вступили в новую фазу. Вечером я снова не пошел в красный уголок.

– Ты чокнулся что ли? Пошли, – звал меня Сергей.

– Нет, не сегодня, – отвечал я.

Снова, как вчера, пацаны веселой гурьбой вернулись из красного уголка.

И снова Сергея не было. Теперь я уже не спрашивал Славика ни о чем.

Медсестра сыграла отбой, выключили свет, но мне не спалось.

Мне трудно дать отчет в своих дальнейших действиях. Я встал и вышел в коридор.

Осторожно, стараясь не топать, я пошел в сторону чуланчика. Тихо, как кошка, я вошел в тамбур чуланчика. Внутренняя дверь была закрыта. Естественно.

Я прислушался. Кто-то возился в чуланчике. И вдруг я ясно и отчетливо услышал фразу, которую никогда не забуду. Чтоб воспроизвести ее необходима небольшая преамбула.

Есть девушки, у которых рот бантиком. Их совсем мало. Еще меньше девушек, у которых ротик остается бантиком, даже тогда, когда они разговаривают.

Речь их при этом – голос, тембр, дикция становятся неподражаемо уникальными.

Это легко воспроизвести. Попробуйте, сложите рот бантиком и скажите фразу.

Главное, в продолжении всей фразы рот должен оставаться бантиком. Итак, например, фраза «Марья Ивановна, а Вовка списывает». Говорим. Рот бантиком.

Еще разок.

Получилось? Ну, а теперь то, что я услышал. Главное, ротик бантиком.

– Марья Ивановна… Тьфу, черт, далась мне эта Марья Ивановна.

Итак, то, что я услышал – еще разок, рот бантиком. На счет «три-четыре».

– Ты что, уже кончил, что ли?

Рот бантиком, ангельский голосок. Словно из недавнего детства.

Только слова такие взрослые.

Я вышел из тамбура и быстро пошел по коридору с сторону своей палаты.

Сергей подвалил минут через десять. Он уселся на кровать и стал лениво раздеваться.

– Ты – как кот после блядок, – тихо сказал я.

– Не спишь, что ли? – спросил он радостно.

– Нет. Ну, как у тебя дела?

– Класс.

– Что? Не томи душу.

– Ты только никому, – он опасливо оглянулся.

– Не боись. Могила.

– Кинул палочку.

– Да ну?

– Да. И вчера, и сегодня.

– Она была целкой?

– Да нет, вроде бы.

– Ты что, не понял?

– Понимаешь, место такое, что приходится все делать молчком, она вроде бы и пискнула в первый раз, но так, неявно.

– Здрасте, разве это определяется по писку?

– Нет, конечно. Ну, то, что ты имеешь в виду, я не почувствовал. Толкнул – и уже в ней. Но разве это главное?

– Ей понравилось?

– Да, особенно вчера, в первый раз. Сегодня я что-то поторопился.

– В смысле?

– Ну, похоже, она не кончила.

– Так пойди, заверши начатое.

– Ну, ты весельчак. Сам бы попробовал в таких антисанитарных условиях. Я накачиваю ее, а сам только и думаю, хоть бы не застукали, хоть бы не застукали. А она, наверное, и подавно не может расслабиться.

– Тяжело тебе.

– Кончай подкалывать. Сам-то что, так и будешь жить воспоминаниями?

– Не знаю.

– «Не знаю», «не знаю». Столько девок, а ты распустил нюни по Мариночке.

– Слушай, а Ольга не боится залететь?

– Не-а. Она говорит, сейчас неделя такая – можно по полной программе.

– Ей когда выписываться?

– На той неделе.

– А тебе?

– И мне.

Он укрылся простыней и сладко зевнул.

– Ну, все. Спать хочется нестерпно. Бай-бай, – он зевнул еще раз.

– Пока. Счастливчик.

– Угу. Ты давай, не теряйся. А то не будешь знать, как с невестой обращаться.

Заснул он мгновенно. Впервые в моей жизни встретился человек, который так искренне рассказывал о своих любовных похождениях. Я был ему благодарен. Я, как губка, впитывал его рассказы, я наполнялся ими. Большой и сильный, он был еще и на редкость добродушен. Его любили все – и пацаны, и врачи, и медсестры, и девочки.

На его откровенность я ответил своей откровенностью. Я рассказал ему про Ирку, про Вовку, про кино. Нашел, чего переживать, расхохотался он. Я тоже невольно поддался его настроению и рассмеялся.

Когда он выписывался и, обходя палату, жал каждому из нас лапу, я чуть не расплакался.

Наверное, я сентиментален.