Текст книги "Подростки"

Автор книги: Олег Болтогаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Тетрадь Наташи

– Пусти, я закричу.

– Кричи.

– Миша, пусти.

– Раздвинь ноги.

– Нет.

– Раздвинь.

– Мишка, я обижусь и уйду.

– А я не отдам тебе твой лифчик.

– Сам носить будешь, да?

– Смотрите, да она еще надсмехается.

– Мишка, убери лапу.

– Наташенька, девочка моя, люблю тебя.

– Ну, не надо.

– Тебе не нравится, когда я так делаю?

– Не нравится.

– Значит, ты меня совсем не уважаешь.

– Уважаю.

– Тогда почему?

– Ну, не кусай мне губы.

– А тут можно?

– Ой, мне щекотно.

– Значит, нравится, что молчишь?

– Ты с Лидкой тоже так?

– Далась тебе эта Лида, ты что, ревнуешь?

– Нет, просто хочу знать, что у вас было.

– Ничего, целовались и все.

– Врешь, было.

– Ну, немного было, что с того. Теперь все в прошлом.

– Немного – это как?

– Так.

– И все?

– И все. Наташа, давай ты станешь моей девушкой.

– Это как?

– Ну, придешь ко мне.

– Куда «придешь»?

– Домой.

– К тебе?

– Ко мне.

– Зачем?

– Ну, побудем вместе, послушаем музыку.

– И все?

– Нет, не все.

– А что еще?

– Ну, поласкаемся. Не бойся. Я буду делать только то, что ты захочешь.

– Как сегодня?

– А что «сегодня»?

– Я просила тебя не расстегивать, а ты?

– Ну и что? Ты же не замерзла.

– Причем здесь замерзла? Верни изделие.

– Какое?

– Что, у тебя в кармане.

– Только в обмен на другое.

– Какое «другое»?

– Вот это.

– Ты чокнулся, что ли? Убери руку.

– Ну, раздвинь ноги, что ты их так сжимаешь.

– Миш, ну, не надо, ну, отпусти.

– Ну тебе ведь самой нравится, ну, не сжимай мою ладонь.

– Не дави так коленом, больно.

– Ну, пожалуйста.

– Ты с ума сошел, мамочка, что ты делаешь.

– Я только поглажу тебя.

– Мишка…

– Все, все, клянусь, больше пальцем не шевельну.

– Ты бессовестный, сейчас же убери оттуда руку.

– Ни за что.

– Больше не пойду с тобой?

– Пойдешь.

– Мишка, ты с ума сошел, вдруг кто-нибудь подойдет к беседке.

– Никто не подойдет.

– Миш не надо, пожалуйста.

– Наташенька, ну я чуть-чуть, ну можно?

– Мне щекотно.

– Теперь потрогай ты меня.

– Где?

– Вот здесь.

– Ты нахал.

– Ну, слегка, ну, пожалуйста.

– Ну, потрогала.

– Не так.

– А как?

– Всей ладонью. Сильнее. Тебе нравится?

– Кошмар.

– Что – «кошмар»?

– Какой он.

– Какой?

– Твердый.

– А знаешь, почему?

– Не знаю.

– Потому что я люблю тебя.

– У меня спина затекла так лежать, стол твердый.

– Давай, я лягу, а ты на меня.

– Давай.

– Садись верхом.

– Еще чего захотел. Слушай, а который час?

– Полдвенадцатого.

– Да меня убьют дома! Я в десять обещала вернуться.

– Ну, побудем еще.

– Да ты что, совсем, что ли?

– Ну, побудем.

– Нужно бегом домой. Давай сюда, быстро.

– Что давать?

– Кончай придуриваться. Лифчик давай сюда.

– Ну на, ты прямо, как пожарник.

– Застегни.

– Повернись, а сама ты как застегиваешь?

– Не язви. Побежали, побежали.

– Ну подожди, дай хоть ширинку застегнуть.

– Ой, ужас, юбку помял, волосы растрепал.

– Давай поцелуемся.

– Ну, только разочек.

– Когда мы увидимся?

– А когда хочешь. Пошли. Пошли.

Тетрадь Игоря

Африкановна придумала небольшую казнь мне и моим пацанам. Никогда прежде детей такого возраста не заставляли работать на посудомоечной машине. Это была превилегия первого и второго отряда, но кто-то из мальчишек обидел ее сыночка, и эта мегера, вызвав меня к себе, заявила, что сегодня посуду первый отряд мыть не может, они ушли на соревнования отстаивать нашу честь, а потому мне нужно разделить мальчишек на три бригады и целый день обслуживать посудомойку.

День прошел тяжко, пацаны быстро уставли, было жарко, душно, сыро. Я пахал, как вол. Но в семь часов мы наконец освободились. Дулечки, шептал я себе, больше такого не будет, скажу об этом директору лагеря. Зина нас жалела, трижды она приходила к нам, один раз даже принесла килограмма три черешни.

Настал вечер, а с ним танцы, кино. Мы здесь уже вторую неделю, все перезнакомились. Появились личные интересы. Те шестеро из первого отряда в кино всегда сидят рядом, парами, во время танцев тоже держатся обособленно.

Зину на танцах чаще другий приглашает старший физрук, ему лет двадцать семь.

А вчера произошло такое, что и не знаю, как описать…

После отбоя все залегли спать. Я тоже лег, Зина долго мостилась, но так и не легла.

– Чего ты не ложишься, – спросил я ее.

Я люблю тайком подсматривать, как она снимает платье, и, оставшись в трусиках и лифчике, ныряет под одеяло. Там она еще чего-то возится, потом вздыхает и затихает. Для меня волнителен именно этот короткий миг, когда она снимает платье, простое, отработанное движение, но каждый раз у меня встает.

В этот раз она легла, не снимая платья, поверх одеяла.

Сердце мое вдруг застучало чаще. Какое-то звериное чувство подсказало мне, что это не просто так. Сон мигом улетучился. Я напряженно смотрел на ее кровать.

Прошло довольно много времени, и вдруг я услышал свист.

Дураков нет, это свистела не птица.

Зина села, затем встала и очень тихо вышла из палаты. По тому, как осторожно она это сделала, я понял, что она пошла на свидание.

Не знаю, почему, но я подскочил, надел свои полукеды и прямо в одних трусах вышел из палаты. Ночь была облачной, а потому светлой. Было тихо и нигде никого. Я прошел в одну сторону, в другую, куда она могла деться?

Схожу в туалет и завалюсь спать, подумал я. Сказано, сделано.

Но возвращаясь из туалета, я услышал какой-то отдаленный шепот.

Разговаривали на лагерном стадионе. И я пошел туда.

Стадион наш – это футбольное поле, с трех сторон просто скамейки, одна сторона (северная) – это трибуны. Где-то десять рядов. В центре место для речей и приветствий. Мозжечок такой. Там можно спрятаться, я это знал. И мне показалось, что именно оттуда, из мозжечка, слышится человеческая речь.

Я пересек футбольное поле и оказался непосредственно у мозжечка.

Я прислушался. Ни звука. И вдруг я услышал тихий сдавленный смех.

Сомнений не было. Кто-то был внутри мозжечка.

Я стал осторожно подниматься вверх по ступеням, но одна из них жутко скрипнула, и я замер. Так же осторожно я спустился обратно. Иди спать, шепнул мне внутренний голос, нет, не ходи, шептал кто-то более сильный и настойчивый, посмотри, что они делают, хрипел он страстным шепотом.

Я пошел вдоль трибун влево и увидел маленькую дверцу. Я знал ее назначение.

За ней был вход под трибуны, в прошлый свой приезд сюда я часто лазил там с другими мальчишками. Я толкнул дверь, и она бесшумно открылась.

Тревожная, кромешная темнота манила меня к себе. И я нагнулся и вошел.

Тревога сдавила горло. Теперь нужно было идти вправо, к мозжечку, но я абсолютно ничего не видел. Я подождал, пока глаза не стали различать контуры подтрибунного пространства. Неясный, едва уловимый свет пробивался сквозь щели в полах и скамейках трибуны. Теперь я что-то видел. Но идти по земле было невозможно, я знал, что здесь огромное количество мусора – банки, бумага, стекло…

Но мозг услужливо подсказал другое решение. Я осторожно поставил ногу на внутреннюю балку, она проходила вдоль всей трибуны на высоте полметра от земли.

По ней я мог тихо и бесшумно добраться до мозжечка. Я оперся правой рукой на доски трибуны и, ощупыпая ногой впереди себя, двинулся в опасный путь.

Пройти нужно было метров восемь. Я шел почти вслепую, но боялся я только одного, чтобы какая-нибудь проволка или палка не ткнулась мне в глаз.

На всякий случай я стал держать перед лицом растопыренную левую ладонь, видно было еще хуже, но зато глаза мои были в какой-то мере застрахованы.

Ладонь спасла меня, так как я коснулся досок, образующих мозжечок, совсем неожиданно. За дощатой стенкой кто-то был. Пол мозжечка был на уровне моего живота, я немного присел. Как сказать, это было везение или что?

Дырка диаметром сантиметров восемь открывала вид на внутренность мозжечка.

И я посмотрел.

Это были они. Зина и физрук. Я не видел их голов, но мне хорошо было видно все остальное. Зина полулежала боком ко мне, он, физрук, тоже полулежал, обнимая ее, Зина была ближе ко мне, физрук дальше.

Похоже, они целовались, я попытался занять позу, чтоб видеть их лица, но ничего не получилось. Вот и хорошо, подумалось мне, ведь, если я не вижу их лиц, то и они не могут видеть мое лицо. И я стал жадно смотреть на то, что было передо мной.

Левая рука физрука оглаживала Зинины колени, поднималась вверх по ее ногам и запросто исчезала по подолом платья. Зина не отталкивала ее, эту руку.

Понемногу платье сминалось, Зина его не одергивала, ее бедра обнажались все более. Сердце мое колотилось, странно, что оно не выскакивало из груди.

Предчувствие говорило мне, что все не закончится только ласками, что будет все, и я это все увижу, увижу впервые в жизни и словно сам переживу.

Теперь я был готов стоять на своей балке хоть до утра.

Тетрадь Лены

Тетка встретила меня хлебосольно. Слегка накормив, она отправила меня в баню.

Я люблю деревенскую баньку. Ирка пошла вместе со мной. Раздевшись, я с наслаждением смывала липкий дорожный страх, грелась на полке, лениво помахивая веником. Ирка сидела рядом. Мы разговаривали о нашей девчачьей жизни, о платьях, о школе, об общих знакомых.

– Как у тебя грудь налилась, – сказала вдруг Ирка.

– Да, вот за этот год так набежало, – улыбнулась я и провела рукой по груди.

– А у меня че-то плохо растет, – искренне вздохнула сестрица.

– Да зачем тебе большая?

– У, пацаны не хотят ходить с девкой, у которой нет впереди ничего.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – ответила она уверенно.

Мы помолчали.

– А у тебя есть парень? – спросила Ирка.

– Есть, – соврала я и подумала про Толика из поезда.

– Хороший?

– Да ничего вроде бы.

– Он из вашего класса?

– Нет, он служит в армии.

– У, это, считай, что нету, – глубокомысленно заключила Ирка.

– А у тебя? – спросила я.

– Нету. Так, Жорка иногда приходит, полапаемся и все.

– Что сделаете?

– Полапаемся.

Мы опять помолчали.

– А вы с ним уже? – не могла угомониться Ирка.

– Что?

– Ну, что. Спите или нет?

– Да нет, ты что.

– Так ты целка?

– Ирка, что ты такая вульгарная?

– Ну, а как сказать?

– Спроси, девушка ли я еще.

– Мое слово более точное, – заключила Ирка.

– Может быть, но оно грубое.

– Ну, это же не мат.

– Не мат.

– Значит, можно пользоваться.

Я стала обливаться из тазика. Черт его знает, может, и можно пользоваться.

– Давай спину потру, – предложила Ирка.

– Давай, – ответила я, ложась животом на полку.

Украдкой я рассматривала Ирку, отмечая, что она уже вполне развитая девушка.

Заостренные конические грудки торчали вперед и слегка в стороны. Ничуть не хуже, чем у меня, подумала я, не стоит ей плакаться. Лифчик ей был совсем не нужен. Крепкие, литые бедра, попка округлая, почти мальчишеская.

– Полина замуж собирается, – сказала Ирка, усердно трудясь над моей спиной.

– Да ты что! За кого?

– Да ходит тут один. Помощник агронома называется. Они уже вовсю.

– Что «вовсю»?

– Дрючатся.

– Откуда ты знаешь?

– Сама видела.

– Где?

– Дома, где. На сеновале. У речки. Трудно сказать, где они это не делают.

– Зачем же ты подсматриваешь?

– Да кто подсматривает? Вчера пошла уток загонять, и – на тебе.

– Что?

– Что! Лежат, родимые, под вербой.

– Лежат, ну и что? Может, они отдыхали или тебе что-то почудилось.

– Почудилось! Его голый зад почудился, и ее ноги у него на плечах почудились!

– Ну, раз они собрались пожениться, то, может, так и должно быть.

– Может, и должно, – заключила Ирка.

Придя в дом, мы долго сушили волосы, а тетка жарила пирожки с картошкой. Она знает, как я их люблю. На обед пришли все, теткин муж, еще одна тетка, ее муж, Ирка, Полина, Роман.

Я раздала подарки, переданные матерью. Все остались очень довольны.

Особенно Ирка – ей, кроме духов, я потихоньку всучила красивую коробочку с комплектом маленьких кокетливых трусиков. Оказалось, что это ее мечта.

Было шумно и весело. Я украдкой посматривала на Полину, мне казалось, что в чем-то же должно внешне проявляться то, о чем рассказала Ирка.

Но я ничего не заметила, разве что она была немного рассеянней, чем прежде.

Обедали по-праздничному. Петух и утка были принесены в жертву нашему обжорству. Мужики считали своей основной обязанностью следить, чтобы у всех было налито и в указанное время выпито. Нам – мне, Ирке и Роману – наливали портвейн, остальные приобщались к водочке. Лишь Полина не пила, чуть пригубила и все. Наверное, она беременна, подумала я.

Я заметила, что Роман, сидевший наискосок от меня, подолгу задерживает на мне свой взгляд. Не знаю, отчего, но это было мне приятно.

После обеда начался массовый сон. Легли, кто где мог.

– Не спите на закате, – теребила тетка меня и Ирку.

– Мы не спим, мы отдыхаем, – промычала Ирка.

– Идите полейте помидоры, – велела нам тетка.

Пошли поливать помидоры. Незаметно наступил вечер.

– Будете спать в летней хатке? – тетка выглядела немного виноватой.

– Конечно, будем, конечно, будем, – обрадовались мы с Иркой.

– Просто вам будет душно втроем в такой маленькой комнатке, – сказала тетка.

В результате ее рассуждений мы – я, Ирка и Полина – были определены на ночлег в летнюю хатку. Это вполне приличный домик, зимой там не живут, а летом там прекрасно. Теткин муж, мужик очень рукастый, соорудил нечто вроде купе, как в поезде – две полки вверху, две внизу. Небольшая дверь и выход еще в одну комнатку, только побольше. В ней – стол, стулья и старый диван.

Ужин опять оказался обжираловкой. Только народу было поменьше.

– Телевизор будете смотреть? – спросил Роман.

– Нет, сегодня не хочется, – ответила за нас обеих Ирка.

– А завтра что будете делать? – не унимался Роман.

– Будет день, будут мысли, – пошутила Ирка.

– Главное – дела, а не мысли, – философски заключил Роман.

Устав за день, мы с Иркой легли пораньше. Мы заняли обе верхние полки.

Полины все еще не было.

– Слушай, Ленка, а правда, что у вас некоторые девушки живут не с парнями, а друг с дружкой?

– Что ты такое говоришь, как это? Такого не может быть.

– Не, я точно знаю. Только я все думаю, детей-то у них все равно не будет.

– Да что дети! Что они будут делать сами и как?

– Ну, как! Пальчиками, язычком. Говорят, кайф необычный.

– Фу, да что ты такое говоришь, Ирка!

– Странно, что ты этого не знаешь.

Я задумалась. Ирка задышала ровно, видимо, она заснула.

Незаметно сон пришел и ко мне.

Меня кто-то душил. Я совершенно не могла дышать. Пыталась увернуться, но тщетно, кто-то крепко зажимал мне рот. От ужаса я проснулась. На моем лице лежала кошка и громко мурлыкала. Я отбросила ее в сторону и жадно вдохнула воздуха. Фу, какой кошмар! Я села, вытерла простыней рот. Прислушалась.

На окном лил дождь.

За дверью кто-то шептался. Я вся превратилась в слух.

А, это Полина со своим хахалем. Хоть бы взглянуть на него.

Я снова легла. Заснуть я не успела. Дверь скрипнула и приоткрылась. Тонкая девичья фигура скользнула внутрь. Но дверь не закрывалась. И вот в ее проеме появилась мужская тень.

– Ну что? – тихо спросил мужчина.

– Кажется спят, заходи, – прошептала Полина.

Он закрыл дверь. Полина на цыпочках подошла ко мне. Я прикрыла ресницы. Я физически, словно какое-то животное, чувствовала на себе ее взгляд.

– Спит наша Леночка, – услышала я голос Полины.

– Кто это? – спросил мужчина.

– Племянница наша, в гости приехала, – ответила она.

Я осторожно приоткрыла глаза. Они стояли посреди комнаты. Я почувствовала запах дождя и их увлажненной одежды.

– Сильно промокла?

– Да нет, так, капельку.

Он подошел к Полине и обнял ее. Она закинула руки ему на плечи. Они стали целоваться. Ладони парня заскользили по ее телу вверх-вниз, вверх-вниз.

Неожиданно он чуть присел и тут же вновь поднялся. Меня обдало жаром. Теперь его руки были у нее под юбкой. Он жадно, нетерпеливо гладил ее бедра.

– Саша, что ты, перестань, – тихим смехом рассмеялась Полина.

– Люблю тебя, моя ласточка, – хрипло прошептал он.

– Не надо, Саша. Ты хочешь, чтоб они проснулись? – спросила она.

– Они и так не спят.

Меня словно ошпарили кипятком. Он пошутил или действительно знал?

– Типун тебе на язык, – ответила Полина.

Они снова стали целоваться. Саша стал подталкивать Полину к ее постели.

– Ты с ума сошел, – прошептала она, но двигалась, послушная его напору.

– Мы тихонечко, мы чуток, – шептал он.

– Ну, Сашенька, ну, не надо, мало тебе одного раза?

Ого, подумала я, значит, один раз уже был, где же это при таком-то дожде? Саша совсем смял кверху ее юбку, ярко белели ее трусики, он непрерывно гладил ее ноги, бедра, живот. Саша стал усаживать Полину на полку, но она заупрямилась.

– Нет, нет, полка скрипит, как телега, нет, миленький, не здесь.

Он продолжал страстно целовать ее, сгибая назад, затем вдруг стал на одно колено и (сердце мое едва не выпрыгнуло туда, вниз, к ним) стал стаскивать с нее трусики.

Из всего увиденного за эту ночь почему-то именно эта сцена особенно запомнилась мне.

Полина стояла, слегка закинув голову, ее длинные, темные волосы раскинулись по плечам, она нервно гладила его голову, волшебно белели ее голые, стройные ноги, а он, стоя на одном колене, прижался лбом к ее уже обнаженному животу и обеими руками потихоньку стягивал с нее трусики, и она совсем не возражала.

Потом она смешно, словно лошадка, переступила ногами, еще миг, и Саша метнул трусики на ее постель. Затем он присел ниже и потянул ее к себе за руки. Она села к нему на колени. Верхом. Теперь они не произносили ни слова, только их жаркое дыхание было красноречивей всяких слов.

Саша завозился, и я поняла, что он расстегивает свои брюки.

Меня опять обдало жаром. Я впервые могла стать свидетельницей чужой любви. Еще утром я осуждала Ирку, а сейчас сама оказалась в аналогичной ситуации.

Наверно, я должна была кашлянуть или хотя бы заворочаться, и они бы прервали свое занятие.

Но я этого не сделала. Грех, наверное. Словно какой-то бесенок заставил меня промолчать и досмотреть все до конца.

Меня поразило то, как они это делали. По своей наивности я полагала, что есть только одна поза: мальчик сверху, девочка снизу.

Оказалось, можно и иначе.

Они сделали это сидя.

Они смогли сделать это тихо-тихо.

Причем он почти не двигался. Двигалась Полина, что невероятно удивило меня.

Саша помогал ей, держа ее обеими руками за талию, он ритмично опускал и поднимал ее тонкое тело, она обхватила его за спину, ее голова то откидывалась назад, то опускалась на его плечо.

Если быть откровенной, то я не смогла быть равнодушным зрителем. Моя ладонь как-то сама собой оказалась в моем самом интимном месте, и я стала слегка трогать себя пальцем, потом немного сильнее, еще сильнее.

И когда ритм их движений вдруг изменился, когда Полина не удержалась и застонала тихо и сдавленно, когда через секунду он резко вцепился в ее ягодицы и издал низкий гортанный рык, в эту секунду и мое тело пронзила сладкая, невыносимая судорога. Чтобы не заорать, я вцепилась зубами в подушку.

– Вот что значит любовь втроем, – усмехнулась я про себя.

Впервые я так близко видела любовное действо. И мне тоже захотелось любви.

Пережитые ощущения были настолько сильными, что я заснула еще до того, как они разжали свои объятия. По крайней мере, последнее, что я помню, это то, что она нежно целовала его мелкими частыми поцелуями, а он, упершись руками в пол позади себя, сидел гордо и вальяжно, как отгулявшийся кот.

Утром ничто не выдавало Полину.

Я же смотрела на то место, где все произошло, и не могла понять, как так, если им двоим было вот здесь так хорошо, то должны же они хоть чем-то отметить это.

Тайно нарисовать на полу сердечко, что ли.

Дни в деревне протекали быстро и незаметно. Мы с Иркой и Романом подолгу купались в речке. Часто к нам присоединялся Жорка, Иркин дружок, хороший паренек, Ирка крутит им, как хочет.

Как-то на пляже я приснула под газетой, проснулась, а ни Ирки, ни Жорки нет.

Роман лежит рядом и смотрит на меня. Спала я на животе, как младенец. Ничего не подозревая поднимаюсь, а лифчик – бух на песок, и я с голыми сиськами. А Роман выпялился на меня и смотрит.

Я лифчик – хвать, прижала к себе, не пойму, как это он расстегнулся.

Это я уже потом сообразила, что это Роман потихоньку расстегнул мне его. А тогда я не нашла ничего лучше, чем попросить Романа, чтоб он застегнул застежку. Он подполз ближе, я повернулась к нему спиной, почувствовала его пальцы, коснувшиеся моей спины. И вдруг я поняла, что он гладит меня.

Первым чувством был протест, возмущение, я резко повернулась к нему, он смотрел на меня озорно и весело.

– Ты что? – прошептала я.

– А что? – в тон мне ответил он.

Его ладонь продолжала оглаживать мою спину, талию.

– Ты что делаешь?

– Ласкаю красивую девочку.

– А то, что я твоя сестра?

– Одно другому не мешает. Тем более – троюродная. Во Франции женятся на кузинах.

– Так то во Франции. А у нас все строго.

– Ты мне нравишься. Неужели ты этого не чувствуешь?

Что я должна была отвечать? В том-то и дело, что я чувствовала. Его взгляды, касания, словно невзначай. Этого нельзя было не заметить. И все же он мой брат. Троюродный, правда. Я вроде уже и оправдываюсь. Вроде допускаю что-то.

– Чувствую, – ответила я, – но так нельзя.

– Можно, – ответил он и придвинулся совсем близко.

Я поняла, что меня сейчас будут целовать. Наверное, надо было вскочить, перевести все в шутку, убежать, наконец, и все сложилось бы иначе.

Но я осталась неподвижна и смотрела на его приближающиеся губы, как кролик на удава. Не знаю почему, но в последний момент я зажмурилась. Как дура.

И он меня поцеловал. Осторожно и бережно. В тот же миг теплая и мягкая рука коснулась моей голой груди. Я вздрогнула. Подлец, он так и не застегнул мне лифчик! Я дернулась, открыла глаза, но он крепко обнял меня и повалил на песок.

– Ты с ума сошел, Роман, что ты делаешь?

– Это ты сводишь меня с ума, – прошептал он хрипло.

– Пусти, – сказала я строго.

– Не пущу.

– Пусти, я буду кричать.

– Не смеши, дай я лучше тебя еще поцелую.

И он снова стал меня целовать. Я пыталась увернуться. Честное слово.

Не долго, правда.

Его ладонь по-прежнему лежала на моей голой груди. Это было жутко волнительно.

Наконец наши губы разъединились. Поцелуй был таким долгим, что мы никак не могли перевести дыхание.

– Ну и что теперь? – спросила я. Зачем я это спросила?

– Сейчас ничего, вдруг кто-нибудь пройдет мимо, – нагло улыбнулся он.

– Да ты скотина, – я треснула его по щеке.

– За побои ответишь, – опять рассмеялся Роман.

– Еще посмотрим, кто за что ответит, – я оттолкнула его руку.

– Ну не сердись, ишь ты какая, – он продолжал улыбаться.

А я и не сердилась. Хотя, наверное, надо было сердиться. Из кустов выползли Ирка с Жоркой. Оба красные, как раки. Вон оно что. Им проще. Они не кузены.

Быстрым движением Роман застегнул мне лифчик. Ого, как мы умеем, когда надо!

С этого дня жизнь осложнилась. Роман старался остаться со мной наедине, между нами начиналась сладкая, захватывающая борьба, осложнявшаяся тем, что нам приходилось конспиративничать покрепче всех революционеров, вместе взятых.

Я, кажется, влюбилась. Меня уже не волновали Полина с Сашей. Я поздно возвращалась домой, я проходила мимо них, сидевших на скамейке у теткиной калитки. Полина сидела у него на коленях, они целовались, а я прошмыгивала так тихонько, что они меня не замечали, и он даже не вынимал руки из-под ее юбки.

Ирка, конечно, догадалась. Но помалкивала. Дело в том, что их отношения с Жоркой тоже, судя по моим наблюдениям, сдвинулись в известном направлении, и ей было выгодно использовать меня как прикрытие и оправдание своих долгих гулек. И на строгий теткин вопрос, где вы шлялись до часу ночи, у нее был стандартный ответ: мы гуляли вчетвером – я, Ленка, Роман и Жорка.

Придраться было невозможно. Действительно, гуляли. Только мы с Романом лежали на его куртке на безлюдном пляже, а они с Жоркой зажимались на кушетке в медпункте, где по ночам должен был дежурить его дед. Должен, но не дежурил.

Внучек крепко выручал. И они оба были друг другу очень благодарны.

Ну, что дальше? Природа взяла свое. Одной женщиной на свете стало больше.

Потребны детали? Не будет деталей.

Все произошло очень просто и естественно. И почти не больно.

Несколько вечеров он изводил и меня, и себя тем, что он, собственно, уже был во мне, но так и не решался на последний штурм, на завершающий толчок, ты согласна, ты хочешь, ты не будешь жалеть, шептал он мне. Я вся дрожала, ну, давай же уже, хотелось крикнуть мне, что ты за садист, но он все медлил, может, действительно, жалел меня, но настала ночь, она была удивительно темная, и она, эта ночь, и стала той самой чертой, разделившей мою жизнь на «до» и «после».