Текст книги "Поверить Кассандре"

Автор книги: Олег Крыжановский

Соавторы: Константин Жемер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

С тех пор, как обнаружилось, что напротив поселилась мадемуазель Ольга, привычный уклад изменился – инженер перестал дни напролёт проводить в мастерской, а взялся (когда работа позволяла) торчать дома, коротая досуг за чтением у окна. Надеясь при этом хоть один разок, хоть краем глаза… Эх, да что там говорить: любовь определённо сродни помешательству!

Кроме того, он обнаружил у себя одно любопытное свойство, коего раньше не замечал, а именно – интерес к общению с людьми из низших слоёв общества. Неясным образом оказалось, что учёному инженеру и нищему бродяге есть о чем поговорить. Самый любимый собеседник у Циммера – Карп-застрельщик, королёк местных нищих, единственный постоянный жилец первого этажа. Вот и сейчас, кое-как отделавшись от несносного Карманова, господин инженер вместо того, чтобы выйти на улицу, изменил намерение, ибо приметил как мимо пробежал Антипка – мальчонка в овечьем тулупе не по росту, служащий у Карпа на посылках.

Король-оборванец восседал в людской на колченогом табурете и, нацепив на нос потешного вида очки, занимался подшивкой валенок.

– Что ж ты, Карп, меня не позвал, когда пришел? Обещался же? – весело крикнул Циммер.

Нищий вскинул ладонь – молчи, мол – и обратил слух к запыхавшемуся мальчугану.

– Пежнадцать ерусалимцев, дядь Карпо! – деланным басом объявил тот.

– Чаво щёки раскармазинил-то^[28]? – рявкнул нищий. – Хошь, штоб дядя Карп поверил, буддысь мчался ты, шуть портки не терял?

– Ну, дядь Карпо! – взвыл малец.

– На те стиблыко, и пшёл, – смягчился нищий, протягивая яблоко. – Нашим скажи, штоб носу не казали и гостей дорогих пальцем не трогали. А ослушнику херку отрежу, так и передай.

Мальчуган переминался с ноги на ногу, укоризненно глядя на Карпа.

– Табаку берешь? – невозмутимо спросил нищий и полез за пазуху, не дожидаясь ответа.

Малец в тулупе исчез тотчас, как получил щепоть махорки.

– Стервец, – глядя на дверь, ласково прогнусавил седовласый оборванец и повернулся к Циммеру. – Ведь и шел, штоб шамачка урвать. А ты што сапуришь, дорогой мой?

Павел Андреевич весьма натурально скопировал укоризненный взгляд убежавшего пацана, и заявил:

– Да, думаю вот, что ты за человек, дядя Карп?

– А такой же, как ты, Павлуша, из косточек и мясца, – отвечал нищий. – Старый токмо…

– Врешь ты, – сказал молодой человек, ухмыляясь. – И что старый – врешь, и что…

Беседу прервали самым грубым образом. С лестницы донесся громогласный женский крик.

– Пал Андреич! Можно у вас украсть пуд времечки?!

Нищий подхватил драное одеяло и натянул на голову, трясясь в притворном испуге – только в прореху глянул смеющийся глаз.

– Пал Андреич, что же вы молчите, когда опять эктричество пропало?

Отвечать Павел не торопится – неплохо изучив обращавшуюся к нему особу, он знал, что в ответных репликах женщина, всецело перенявшая дурные манеры своего любовника Карманова, не нуждается. Объяснение, что «эктричество» по всему Петербургу выключается периодически, и так будет продолжаться до тех пор, пока не усовершенствуют оборудование, Ксения ни за что бы не приняла, ей требовались другие слова…

– Электрический ток, мадам, он везде! Он даже внутри вас!

Мадам напоминает циркового пони. Уголки глаз печально клонятся к ланитам, губки припухлы и, если бы не многочисленные морщины вокруг рта, могли бы зваться чувственными. Но, увы… Мадам далеко за сорок, а грустный взгляд из-под копны выцветших рыжих волос только усугубляет впечатление.

– Нелепицу городите, молодой человек! Все, что может быть внутри меня – кровь и водка!

– Спиртовой фонарь! – обрадовано воскликнул молодой человек. – Точно как на рекламном плакате. Но куда ему тягаться с электрическим!

Дернув плечом, мадам фыркнула.

Если верить откровениям сей особы, при рождении ее нарекли Ксантиппой – в честь жены эллинского мудреца Сократа, но темный народ со временем переименовал её в Ксенью. Впрочем, в отличие от тезки, чьей-либо женой ей стать не довелось – прозевала! Зато выдумывать лестные факты автобиографии дама была мастерица.

– В моей глубокой молодости, – любила рассказывать урожденная Ксантиппа, – к нам в дом хаживал один пожилой уже человек, рослый и сутулый, с длинными патлами, как у цыгана – ни одна уважающая себя девушка на такого не посмотрит. Всего и было у него, что взгляд страшный! Страшный, а как взглянет, так томно становится! И чем-то, между прочим, на вас похож, Пал Андреич! Такой же сумасшедший псих – одна учёная дурь на уме. Я маменьке говорила: у этого Дмитрия Ивановича, даром, что в возрасте мужчина, в голове ветер гуляет, а она: «Нет, учёный он!» Правильно я ему отказала: разве нормальный и приличный человек в одиночку полетит на воздушном шаре над Финским заливом? Псих – он и есть псих!

История о том, как член Императорской и ещё пяти десятков иностранных академий наук Дмитрий Менделеев чуть не улетел на аэростате к пруссакам, здесь, в меблирашках, по милости Ксении стала легендой. И всякий раз рассказ о давнем событии содержал новые факты – в зависимости от текущих обстоятельств^[29].

– Жили бы сейчас в Болово, мадам, – Циммеру и раньше приходилось играть в эту игру. – Представьте, пасторальный пейзаж за окном прогоняет высокие думы прочь от почтенной вдовы мирового светила. По выходным и праздникам в гости наезжают респектабельные господа и прелестные молодые женщины – всё дети ваши и Дмитрия Ивановича…

Ксантиппа-Ксения смотрит в стенку. Но не так, как человек, вознамерившийся кинуться и разбить лоб, а так, словно там, на грязноватой извёстке, как на синематографическом экране, проплывают картины непрожитой жизни.

– …В просторной прихожей стоит дорогой телефон с золочёной рукояткой, –продолжил Циммер вдохновенно. – Время от времени он разражается пронзительным звоном – то аристократы и хозяйки столичных салонов справляются о вашем здоровье, договариваются о визитах…

«Наверняка, раньше была красавицей, – думал Павел. – Всё искала, кому бы сбыть себя подороже, вот и пропустила настоящее счастье – какого-нибудь молодого, но небогатого. Тот потом женился на другой и преуспел в жизни, а в твоих россказнях он превратился в самого Менделеева. Ты же не товар, дура! Женская красота и молодость – суть капитал. А капитал надо вкладывать – так утверждает модный немецкий экономист Карл Маркс. В потенциал вкладывать, в неразработанную золотую жилу, пока на оную никто лапу не наложил. Готовые рудники уже принадлежат другим – тем, кто не растерялся в своё время! А так…, кто ты теперь? Содержанка без прав, зато с подростком-заугольником^[30] на руках. В любой момент можешь оказаться на улице, что, зная Карманова, однажды и случится… Кстати, на ум приходит ещё одно интересное сравнение: кармановский старый дом, с только что подновлённой вывеской и напрочь прогнившей крышей – против электрической компании Никола Тесла! Всем ясно – будущее за электричеством, но мистер Тесла никак не может найти средств для работы, зато доходные дома повсеместно растут как грибы! Так что, не одна Ксения-Ксантиппа – дура!»

– Конец фильма! – сказал он вслух, а про себя закончил: «Прос..ли вы жизнь, мадам…».

Грустные лошадиные глаза Ксении не отрывались от стены, и отблескивали в них очевидно воображаемые меноры и свещники^[31] богатых салонов, а может, и яркий огонь камина в уютной усадьбе покойного Дмитрия Ивановича Менделеева.

Павел Андреевич отошёл, оставив женщину в плену её грёз.

Первый этаж доходного дома постепенно забивался обычной публикой. Некоторых здесь Циммер знал по именам-прозвищам. Нищие сбились кучкой в углу, слева от входа, лица у всех серые, лишь у Карпа физиономия довольная, как у Марата, пригласившего мадемуазель Корде в ванную.

Лихих людей сегодня немного – только неразлучные друзья Спиридончик и Похабник. Последнего свои прозывают как-то иначе, но сам он зовет себя Похабником. Пусть будет! Циммер скользил взглядом по лицам, отыскивая знакомых.

Между тем, Карп взялся нецензурно ругать скудного рассудком парня по имени Тарас.

– Я думал, хоть у вас равенство и братство, – разочаровано зевнул Циммер.

– Братство – да, – осклабился Карп, потеряв интерес к парню. – Друг за друга чужаку башку проломим. Так и у иженевров, поди, так, али нет?

Циммер проглотил сомнительное утверждение, лишь бы не сбивать с мысли Карпа. Уж очень забавно стервец умеет рассуждать…

– А равенство… Так мы ж от рожденья разной масти, али не так? И не то, что ты в Франкхерте родился, а я в Переплясово, а по-другому. Не так?

Молодой человек ждал продолжения, но собеседник сбился с серьезного тона и решил объяснять на примере, стараясь для лучшего понимания говорить более-менее грамотно:

– Гляди, я нищий, зовусь бакшаком, люди спрашивают у меня совета и слушают, коль скажу, а есть ишшо «колуны» и «иерусалимцы». Колуны дают мзду в деревенской церкви, получают сборную книжку и таскаются по Руси-матушке, за милостыней. Воротясь, церкви отдают рублей сто, остальное – свое. Всего и делов-то! Дурак сможет! В Сарайках и Инсарске цельные деревени поголовно таким промышляют.

– А иерусалимцы? – спросил интересующийся нищенской иерархией инженер.

– Шельмы они, – просто ответил Карп, но все-таки решил пояснить. – Отщепляют от угла дома щепочку и вопят, что ходили в Иерусалим, взяли щепу от Гроба Господня…

Тут Карпа перебили…

– А я знал-на, что у них тиликон^[32]?! – громогласно оправдывался здоровяк Спиридончик. – Аще фраер-на с присталетом^[33] попёр, кукукнулся, бля!

Пока Павел глядел на вора, Карп вновь приступил к малахольному парню, который с идиотским видом принялся грызть сухарь.

– Эх ты, солоха^[34]! – Куды тебе буквы-то читать?! Не-е-е, ты, Тараска – человек конченый, не выйдет из тебя вора!

– Чевой-то? – возмутился парень.

– На кой тебе сдалася хозяйская газета, коль ты грамоте не обученный?! – злобно прошипел Карп. – Благодетель весь дом таперича перевернёт, из людей душу вынет и кровь выпьет. За такую подставу разве ж тебя люди пожалуют? Ни в жисть! Спину сломают, ей-ей! А со сломанной спиной много не наворуешь… Подь, положь газету, где лежала, дурень!

Когда Тарас исчез, Карп совсем другим тоном обратился к Циммеру:

– Павлуша, ты это… Мы тут вечерять надыбали, не погнушайся с нами присесть – чай, не чужой человек…

Как откажешь в столь простой и трогательной просьбе? Павел Андреевич согласился, только тайком подозвал воротившегося Антипку и, выдав два пятака, отправил за провизией.

Вскоре поставили стол, и тотчас на нём воцарилась четверть водки, а в подданство к ней – в изобилии – немудрёные яства.

Разговоры за столом пошли соответствующие:

– Эвон, деверь мой погорел! В Полоцке служил по сыскной части, большой человек. Ан принял раз красотку, не оплошал, показал себя молодцом, а потом сотворил глупость – отпустил девку. Зачем отпустил, спрашивается? Красивая, грит, жалко… Ну она, понятно, в надзор! И взяли деверя. Пошёл по этапу.

Похабник, оправдывая присвоенное самим себе прозвище, загоготал, а потом заявил:

– Как-то с робятами мы одну молдаванку пробовали! При фарте были, гуляли – бричку наняли, а она под руку попала! Ох, голосливая была, орала так, будто её режуть…

Смех гуляк ухнул, как петарда.

– Сукин сын! – процедил Карп. – Орловка по тебе стенает, паскудник!

– Не вякай, дядя! – вскинулся Похабник. – Мы в Орел^[35] хаживали, доводилось! Знакомцы и тама имеются, не пропаду!

– Паскудник ты, а не Похабник, – гнул своё Карп.

Тот, к кому обращались, раздражённо вскочил из-за стола и направился к двери. Но, не доходя до неё пары шагов, вдруг споткнулся, на казалось бы, ровном месте, и упал лицом в пол.

– Ну вот, дурень, нос расшиб! – загоготал Карп, стукнув себя по колену. – Молодой еще супротив меня топорщиться.

Упавшего бросились поднимать. Не дожидаясь, пока стихнет вызванная этим возня, Карп поднял чарку:

– За фарт предлагаю, чтоб нам не упасть, коль подымемся!

Люди выпили охотно.

– Слыхали, вчерась на Конюшенной старый дом разбирали, так в стене нашёлся древний кувшин, полный серебряными монетами. В градоначальство яво снесли, обормоты…

– Чаво ж молчал, вчерась и надобно было сказывать! – крикнул Спиридончик, который сидел, приобняв надутого как сыч Похабника. – Мы б тех обормотов перед самым градоначальством-то пощупали…

– У нашего Благотдетеля, прочим между, тоже клад имеется! – громко вскричал малахольный Тарас, который успел отнести украденную газету и теперь вернулся. – Токо он не антересный, тот клад – бочки с керосином. Кому оно надо, не знамо?

– Откуда знаешь про керосину?

– Лошадь по лету водил с телегой – Благодетель велели, чтоб ни гу-гу, трёхалтынным одарили.

– Много там? – спросил кто-то.

– Много, я ишшо дивился, зачем стоко, а Благодетель смеялись токо, и грозились деньгу не дать, мол, спрашиваю много.

Тарас замолк, задумавшись о чем-то своём, зато встрепенулся Карп.

– Наш Благодетель затем и читает газеты, что выгоду в них свою ищет. Иначе на кой ему газеты-то? Они ведь денег стоют. А там написано: скоро большая война будет, вот Благодетель и решил навариться…

– На войне-то? – не понял Тарас.

Лицо Карпа расплылось в гаденькой ухмылке.

– Какой же ты вор? В грузчики шёл бы! На керосине! Кады война грянет, кто ловок – завсегда деньгу срубит. А кто дурак – тому карачун! А такие как Карман – они поболе всех и срубят!

Выпили молча. То ли за тех, кто погибнет в гипотетической войне, то ли за тех, кто на ней наживётся. Тишина не проходила. Руки десятка людей вертели посуду. Молчали.

– Милые мои клефты! – сказал Циммер, подняв стакан, словно американская статуя Свободы свой факел. – Одни скажут, что по вашей вине влюбленные не могут гулять по вечерам, что из-за вас торговцы тратятся на сторожей и крепкие штабы на окнах… Но они забывают, что такие, как вы, век назад подожгли Москву, и тем выкурили засевшего там Бонапарта; и это вы шли с Ермаком в Сибирь, так что, друзья – выпьем за клефтов^[36]!

– Сибирь зря помянул, – проворчал Карп. – А здравица добрая, будем!

Глава 5

Пирожки с зайчатиной

10 января 1913 года.

Думается, Павел Андреевич Циммер зря в детстве тайком читывал дедовские книги. Фолианты с тех полок содержали, главным образом, наставления об охоте. Мальца это не смущало, ибо о рыцарских романах и о занятной выдумке мистера По – детективах – он никогда не слышал. Потому и довольствовался охотничьими байками.

Ранние воспоминания, как известно – самые яркие. Вот и нынче эдакая давность предстает перед глазами как живая. И вспоминаются не печатные слова на страницах, а будто все происходило вживую. Крестьянские мальчишки в больших, не по росту, полушубках бредут вдоль лесной дороги, по которой возят сено с пустырей, и где имеет обыкновение ложиться заяц. Шпана, каковую назвать загонщиками язык не поворачивается, идет, постукивая палочками по деревьям, словно очумевший от голода дятел тарахтит. Само собой, ни один порядочный заяц не может выдержать подобного издевательства, а потому – взбуженный – выносится на дорогу, где обыкновенно останавливается и крутит головой, видно, приходя в себя. Там-то он и попадает под выстрел. Грустно, господа!

– Гнусно, господа! – ворчит Циммер, поднимаясь с постели и растирая ладонями лицо. Неделю назад, по открытости душевной, он рассказал в компании местного люда одну из заячьих историй, а на следующий день Антипка приволок в мешке живого зайца – от Дяди Карпа в подарок. И не какого-то там кролика-замухрышку, а матёрого могучего зверя. Вот такая шутка…

За стеной, после короткой перебранки, снова сели играть в карты и, по странной привычке, принятой у простолюдинов, бросают фоски на стол со звучным шварком. Шварк-шварк-шварк! Будто палочки по заиндевелым деревьям, бьет этот звук по мозгам невыспавшегося инженера.

Циммер потряс головой, затем отворил окно, впуская свежий морозный воздух. Выглянул наружу; в сторону Литейного плотной толпой двигался народ, некоторые несли котомки или широкие доски – лотки.

Обычно Павел выходил на работу после того, как схлынет первая ранняя волна рабочих, спешащих на призыв заводских гудков, но обязательно до того, как появится волна вторая, основу которой составляли торговцы, прачки и прочие подобные труженики. Сегодня же молодой человек проспал.

– Пора за дело, ибо труд сделал из обезьяны человека! – провозгласил Павел и далее ворчал, одеваясь. – Зачем люди сбиваются в стадо? Стадом, гуртом торопятся из точки А в точку Б, веря, что кратчайшее расстояние – это трамвайная линия. Не терплю толпы, не могу с гуртом, а вагоны, небось, забиты до отказу! Потому, решительно, только пешком, через ярмарку – там и позавтракаю.

На глаза попадается томик Гюго. Шорох страниц, и молодой человек читает:

«Овца овце – рознь!»

– Да уж, Виктор Йозефович, счастье, что спросил совета не в амурных делах… Видно, сегодня вы тоже не в духе…

Сборы заняли едва ли полчаса. На лестнице нос к носу пришлось столкнуться с сожительницей домовладельца.

– Э-э-э, Ксе… мадам, что стряслось? Доводилось видеть вас кричащей, визжащей, орущей и даже голосящей, но ни разу… э-э-э в таком глубоком горе?

Умение утешать женщин не значилось среди добродетелей Павла Андреевича.

– Не его это сын, – хныкнула женщина, но взгляд внезапно прояснился, и она, превратившись в себя же, но уже обычную, такую как прежде, завизжала: – А кто ж виноват, что у него нет собственного дитяти?! Эка важность, приплелся мальчик на кухню и взял себе немного варёной курочки! Что ж его теперь – убивать за это? Он его лицом об кулак приложил, нехристь! Вот вырастет моя кровиночка и станет коллежским секретарем! А то и советником! А может, даже в Думу сядет! Будет государственные дела заправлять! Вот тогда вам, Роман Модестович, несдобровать! В тюрьме сгниёте!

Ксения, кажется, выдохлась.

– Парню уже пятнадцатый год, а он у вас, кроме приходской школы, ничего не кончал, и лоботрясничает. Где это видано, чтобы неучи государственными делами заправляли?– невольно возразил Павел, но тут же опомнился и поспешил скрыться из поля зрения мадам.

Вслед, само собой разумеется, посыпались отборные ругательства – Ксения-Ксантиппа перенесла весь огонь артиллерии со скорого на руку Карманова на несдержанного на язык Циммера.

По улице пришлось двигаться в толпе.

«Овца овце рознь», – припомнил инженер. – Ну да, ну да! Поди, им это скажи!»

Еще Анахарсис, мудрый скиф, приехав в Афины, удивлялся, что люди специально дважды в неделю сходятся на площадь обманывать друг друга: раз – на народное собрание, второй – в базарный день.

Шагов через двести начинается ярмарка: друг к другу жмутся палатки и лотки со всевозможными яствами и безделицами. Все украшены пестрыми вывесками и флагами. Ходят громогласные тетки, потрясая огромными кадками.

Рядом с Циммером выступает дородный господин, пытаясь с ручного лотка продать в добрые руки «совершеннейшее чудо техники прямиком с выставки в Париже» – резиновое яичко с петушком внутри. Вокруг толпятся молодухи, которые вовсю потешаются над господином и его петушком…

Чей-то пронзительный голос, вклинившись в случайную заминку, предлагает абсолютную новинку:

Американская обезьянка Фока!

Танцует без отдыха и срока!

Пьяна не напивается,

С мужем не ругается!

Пляшет и весело живет,

И пьянчугой не слывет!

Группка молодых девок покидает владельца презабавного петушка из резинового яйца и облепляет торговца с жестяной обезьяной, выписывающей на деревянных планочках замысловатые пируэты – под сопровождение вздорных стансов^[37].

В двух шагах почти хрипит мужик, удерживая на голове большую лохань с рыбой:

– У дядюшки Демьяна торговля без обмана!

Слева стоят продавцы калачей, пирожков, дешевой икры, рубцов и вареной печенки.

– Свинья грязь нашла, – пробормотал Циммер, пробираясь к ним.

Купив пару пирожков с зайчатиной, Павел прислонился спиной к афишной тумбе и набил рот снедью.

«Грязновато, конечно, зато не скучно…», – подумал он.

Зазывала на углу заголосил, будто подслушав мысли: «Кому мыльце умыть рыльце?!»

Тут к Павлу подошла жирная торговка, и рявкнула:

– Эй, парень! Купи орешек! Купи-купи орешек!

Молодой человек рассеяно глянул на неё, а торговка мигом подхватила лопатку и завозилась ею в своём мешке.

– Орехи на меду, давай в шапку накладу!

Глупо улыбаясь, Циммер поспешил убраться от толстой бабы. Вокруг и так сотни челюстей лузгали орехи – присоединяться к армии щелкунов не возникало ни малейшего желания.

На расчищенном пятачке собрались играть спектакль уличные артисты.

– Дорогие господа! – вопил недолеток в сермяжке^[38] поверх лысой шубы. – Поглядите представление, как наш батюшка царь, блаженной памяти Александр Благословенный, французского инператора Наполеонта сослал на остров Еленцию за худую поведенцию!

Пока Циммер огибал стихийно образовавшийся людской островок, пока пропихивался меж раскачивающимися хохотунами и пролезал под аплодирующими руками – первая сценка окончилась, каковой факт засвидетельствовали одобрительные крики и свист публики. Под ноги артистов полетел заработок – с верхних этажей падали медяки, обернутые в бумагу, чтобы не отскакивали от мостовой и не закатывались куда попало.

Да уж, такому прогрессивному молодому человеку, каким считал себя Павел Андреевич Циммер, просто невозможно не вспомнить тут мыслителя Белинского, писавшего: «Я иногда люблю посмотреть на наш добрый народ в его веселые минуты, чтобы получить данные насчет его эстетического направления»?

«Пожалуй, самое важное слово в этой сентенции – «иногда», – ухмыльнулся Павел, утирая рот платком. – А значит, задерживаться не стоит, впереди ждут дела».

Инженер выбрался с ярмарки и энергичным шагом бывалого ходока двинулся по Невскому. Но, не пройдя и четверти версты, он внезапно почувствовал неладное… Пирожки!!! Похоже, их происхождение имело весьма давнюю и крайне неаппетитную историю.

– О-о! – застонал Павел, схватившись за живот, в котором зародилась и деловито начала возню змея боли. Их тумана страданий соткалась спасительная мысль: «Трамвай!»

Несчастный юноша вприпрыжку бросается к остановке и втискивается в заднюю дверь отходящего вагона. Сдавленный со всех сторон, он погружается в пучину мук.

«Думать о чём-то отвлечённом, о чём угодно, только не об этом!.. Вот, хотя бы, парочка, стоящая рядом… Типичные мещане! На ней – приталенная короткая шуба и расклешенная юбка: странное сочетание требований городской моды с селянской одеждой. Костюм мужчины откровенно нелеп: на голове –картуз, под распахнутым пальто – пиджачишко черного сукна и рубаха-«косоворотка». Далее уплывающему сознанию Циммера чудится диковинная картина: заходят эти двое в ресторанный зал, к ним подскакивает гарсон и склоняется в угодливом поклоне. Павел будто даже слышит искательный лепет:

– На сегодня имеем гатчинския форельки разварныя, филе из цыплят с трюфелями, холодное из омар, артишоки с грибами…

Мужчина кивает важно, а под столом, между делом, щиплет спутницу за филей...

…– И главное блюдо, – торжественно заканчивает гарсон, – извольте-с, дикий заяц!

Павлу становится совсем худо, и он испускает жалобный стон. Мужчина в распахнутом пальто косится настороженно и, на всякий случай, отпихивает инженера плечом от дамы.

Трамвай делает остановку, на входе слышится галдеж. Ничего интересного – каждодневно ругаются родители с кондуктором из-за идиотской планки у дверей. Расположена она на высоте один метр и, мол, всякий, кто ниже, может ездить в трамвае бесплатно. Естественно, каждый родитель, буде таковой окажется в битком набитом вагоне, хочет провезти свое чадо задарма. Зимой задача сложнее – дети кажутся выше в шапках.

– Метр с кепкой! Метр с кепкой! Ослеп, что ли?! Или, может, дитё как вода, на морозе увеличивается в объеме?

«Молитесь Приапу^[39]!» – тоскливо думает Павел и, воспользовавшись моментом, прорывается к приоткрытому окну, где жадно глотает морозный воздух.

Наконец, ужасная поездка позади – Циммер вываливается из вагона и взбуженным зайцем припускает по Галерной улице прямиком к Новому Адмиралтейскому заводу.

Мастерские Российского филиала американской компании Николы Теслы располагаются на верхнем этаже двухэтажного кирпичного здания по Галерной. Почему верхний этаж? Так при вселении хозяин честно предупредил предшественников Павла Андреевича, что район, случается, весной топит. Потому всё оборудование поднято повыше. На первом этаже остались только приемная да уборная. В последнюю Павел сразу и юркнул.

Да уж, предшественники… Когда-то персонал филиала насчитывал ни много, ни мало – восемь человек. То было время, когда слава гениального сербского учёного сотрясала мир, когда на Лонг-Айленде тянулась в небо дерзновенная башня Уорденклифф, созданная как основная часть будущей «Мировой системы^[40]». Ещё одной частью той системы являлся филиал в Российской столице. Так было задумано, но в одночасье всё изменилось: проект умер, денег не стало, а люди разбежались. Когда молодой и преисполненный энтузиазма инженер-мечтатель Циммер поступил в филиал, там присутствовал один единственный сотрудник – Арнольд Авдеевич Сидорко, горький пьяница. Вскоре означенный Арнольд Авдеевич сгорел от водки, оставив Павла Андреевича в одиночку бороться за существование. Что тот и делал в течение последующих полутора лет с заслуживающей уважения упёртостью. Претерпеть пришлось немало – Павел брался за любую работу, не исключая починку примусов да пайку прохудившихся вёдер – филиал выстоял и сохранил на фасаде вывеску с именем великого Теслы. Следует отметить, что к своей вывеске Павел Андреевич относился иначе, нежели Роман Модестович – к своей. Вечно подновляемая кармановская вывеска выполняла примерно ту же роль, что красный фонарь на доме терпимости – завлекала. Потрёпанная циммеровская скорее походила на флаг ведущего неравный бой военного корабля – она символизировала.

Наконец изрядно повеселевший Павел покинул уборную, и тут же навстречу ему вышел заяц – тот самый шуточный подарок Карпа-застрельщика. А где ещё прикажете держать зверя, как не в мастерской? Не у Карманова же! Здесь зайцу раздолье – тепло и сытно. В последнее время Павел стал чаще обычного ездить на Галерную, и мог кормить животное. Покамест инженер только дивился его воспитанности. Мебель косой не грыз. Свеклу и капусту подъедал аккуратно, подбирая всё до крошки. Кучек после себя оставлял на удивление мало. Настолько, что Павел однажды задался целью выяснить, куда же они деваются – кучки. И выяснил: заяц их просто съедал! Оставалось загадкой, свойственно ли такое поведение всей популяции зайцев, или только данному экземпляру^[41], но Циммеру сие представлялось совершеннейшим чудом, ибо животных он с детства недолюбливал, почитая за неразумных и пустых тварей.

Сегодня заяц глядел на Павла недобро, будто каким-то непостижимым образом проведал о содержимом желудка молодого человека.

– Да, брат, каюсь, виноват я перед твоим племенем, – вздохнул Павел. – Отведал зайчатины в кои то веки, за что наказан безмерными муками. В качестве жеста прими приглашение пройти в мастерскую.

Прежде зверь обитал в приемной, и ход наверх ему был заказан. В этот же раз Циммер смалодушничал. Напрасно, ибо заяц, ловко взбежав по лестнице, первым делом ринулся к проводу от трансформатора – и перекусил его.

Павел даже не шелохнулся. Смотрел на питомца, раскрыв рот. Потому как тот остался совершенно невредим, хоть и взвился от разряда под потолок.

Заяц повел мордой в одну сторону, затем в другую – и оба раза по шерсти прошли волны голубого свечения.

– Подобного рода опыты не входили в мои планы, – проговорил Циммер, растирая подбородок. – Но отказываться от предложения фортуны не буду, иди-ка сюда, братец!

Едва инженер протянул руку, как заяц прижал уши к спине и угрожающе забарабанил задней лапой.

– Ага, – растеряно сказал Павел, состроив страшную гримасу. – Это, господин хороший, уже казус белли^[42]!

На замах хозяина заяц среагировал мгновенно. Павел отдернул руку в последний момент – в воздухе клацнули страшные резцы.

– Ах ты, индивид! А кормить тебя кто станет?

Заяц, видно смутившись, шмыгнул под верстак. При этом выдал трескучий электрический всполох.

Отсмеявшись, Циммер приступил к работе и через пять минут уже совершенно не помнил о существовании зайца-кудесника.

– Импеданс? Импеданс^[43]! – выкрикивал инженер, совершая неуловимые манипуляции с приборами и приникая к счетчику. – Импеданс, твою мать! Ну, импедантик, ну, давай! Ну, же!

Гул затих, а Павел ткнулся головой в датчик. Из-под верстака выглянул заяц и забарабанил по полу.

– Искупать тебя? – спросил Циммер, оглянувшись.

Заяц раздраженно повёл ухом и снова скрылся. Одна из ножек верстака теперь носила свежие следы зубов.

– Точно выкупаю…

Инженер скоро оставил измерительные приборы и подкатил к ним столик с системой зеркал и линз. Теперь из уст Павла слышались лишь глухие ругательства, так помогающие русскому человеку в любой работе, да иностранные словечки – то ли прогрессивная брань, то ли технические термины.

Внизу залился трелью электрический звонок. Подойдя к окну, Павел узрел внизу французский «Panhard-Levassor» – славную примету РТО «Белые таксомоторы^[44]».

– Ого, да к нам состоятельный посетитель! – обрадовано воскликнул Павел и, подмигнув зайцу, добавил: – А состоятельные посетители без дела хаживать не станут. Зачастили они в последнее время, возможно, удастся заработать тебе на капусту, брат.

Держа правой рукой линзы, левой Циммер дотянулся до неприметного рычага в стене и потянул его. Донесся звон запоров внизу. Инженер улыбнулся – это своего рода показ, чтобы визитёр мог оценить технические возможности фирмы.

Стук шагов с легким пристуком трости зазвучал на лестнице.

– Чем обязан, дражайший Иван Христофорович? – говорить Павел Андреевич начал, стоя к двери вполоборота, а окончил, глядя на посетителя. Фамилия того – Мейер – много сказала бы не только высшему свету Петербурга, у которого семья Ивана Христофоровича считалась «деловой элитой», но и образованной молодежи, почитающей его мусагетом^[45]. Наряду с Карлом Крейном, Генрихом Тэйлором и Джоном Клаудом Иван Мейер входил в директорский совет «Акционерного Общества Вестингауза^[46]».

– Только сегодня о вас вспоминал, – врал Циммер, свинчивая линзы. – Когда проезжал мимо ваших контор на Невском.

– Да-да, – ответствовал гость, вертя в задумчивости трость, которую вскоре отставил в сторону, после чего снял пальто и повесил на вешалку.

Павел продолжал балагурить:

– А согласитесь, Иван Христофорович, очень вовремя Николаю Милутиновичу (так Павлу вздумалось именовать своего кумира – Николу Теслу) подвернулась оказия продать патенты мистеру Вестингаузу, – заговорил Циммер. – Почти тут же господин Доливо-Добровольский выдал на гора трехфазный асинхронный двигатель…