Текст книги "Желтый Кром"

Автор книги: Олдос Хаксли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

–Все это выглядит удивительно просто, – сказал Дэнис.

–Это и есть просто. Все великое, прекрасное и возвышенное в жизни удивительно просто. (Снова кавычки.) Когда мне надо создать несколько афоризмов, я проверяю состояние транса тем, что перелистываю «Словарь цитат» или «Шекспировский календарь», – что окажется под рукой. Это, так сказать, дает ключ, это гарантирует, что Вселенная вольется в мое подсознание не сплошной рекой, а афористичными прерывающимися потоками. Вы понимаете мою мысль?

Дэнис кивнул. Мистер Барбекью-Смит сунул руку в карман и вытащил записную книжку.

–Я написал несколько афоризмов сегодня в поезде, – сказал он, листая страницы. – Погрузился в транс в углу вагона. Я считаю, что поезд – весьма подходящая среда для хорошей работы. Вот они, эти афоризмы.

Он откашлялся и прочел:

—«Путь к вершине может быть крут, но воздух там, наверху, чист, и только с вершины видно далеко». «То, что действительно имеет значение, происходит в сердце».

Любопытно, подумал Дэнис, каким образом иногда повторяется Бесконечность.

—«Видеть – значит верить. Да, но верить – значит тоже видеть. Если я верю в Бога, я вижу Бога даже в том, что кажется злом».

Мистер Барбекью-Смит поднял глаза от записной книжки.

– Этот последний афоризм, – сказал он, – особенно тонкий и красивый, не так ли? Без вдохновения я никогда бы не нашел этой мысли. – Он вновь прочитал апофегму, на этот раз медленнее и торжествен нее. – Прямо из Бесконечности, – многозначительно пояснил он, затем обратился к следующему афоризму.

–«Пламя свечи дает свет, но и обжигает». Мистер Барбекью-Смит недоуменно наморщил лоб.

–Я не знаю в точности, что это означает, – сказал он. – Это очень афористично. Можно, конечно, отнести это к высшему образованию – оно просвещает, но побуждает низшие классы на беспорядки и революции. Да, пожалуй, именно это и подразумевается. Но афористично, афористично.

Он задумчиво тер подбородок. Снова загремел гонг – громко, казалось, умоляюще: обед остывал. Звуки его вывели мистера Барбекью-Смита из созерцательного состояния. Он повернулся к Дэнису.

– Теперь вы понимаете, почему я советую вам развивать свое вдохновение. Пусть ваше подсознание работает на вас. Откройте путь для Ниагары Вселенной!

На лестнице раздались чьи-то шаги. Мистер Барбекью-Смит встал, тронул Дэниса за плечо и сказал:

– Больше об этом ни слова. Продолжим в другой раз. И помните: я полностью полагаюсь на вашу скромность. Есть вещи сокровенные, святые, о которых не хочется, чтобы знали все.

– Конечно, – сказал Дэнис. – Я это понимаю.

Глава седьмая

Все кровати в Кроме были старинной, доставшейся в наследство от предков мебелью. Огромные, как четырехмачтовые корабли, со сложенными парусами сияющего чистотой цветного белья, резные и покрытые инкрустацией, крашеные и позолоченные, ореховые, дубовые, из редких экзотических пород деревьев, кровати всех эпох и стилей, от времен сэра Фердинандо, который построил дом, до времен его тезки, жившего в конце восемнадцатого века, последнего из Лапитов, – но все грандиозные и величественные.

Самой замечательной была кровать, доставшаяся сейчас Анне. Сэр Джулиус, сын сэра Фердинандо, заказал ее в Венеции, когда его жена ожидала первого ребенка. В ней воплотились все причуды пенецианского искусства начала семнадцатого века. Она была как огромный квадратный саркофаг. Деревянные спинки украшены  горельефами: среди розовых кустов резвятся амуры. Позолоченные горельефы на темном фоне дерева. Золотые розы тянулись вверх, обвивая четыре стойки в виде колонн, а восседающие на верху каждой из них херувимы поддерживали деревянный балдахин, украшенный такими же резными цветами.

Анна читала, лежа в постели. На столике рядом с ней горели две свечи. В их ярком свете ее лицо, обнаженная рука и плечо окрасились в теплый цвет – цвет покрытого нежным пушком персика. Над ней на балдахине в густой тени поблескивали резные золотые лепестки, и мягкий свет, падавший на украшенную резьбой спинку кровати, беспокойно мерцал среди причудливых роз, задерживаясь для грубых ласк на пухлых щеках, на ямочках животов, на крепких и неправдоподобно маленьких ягодицах вальяжно раскинувшихся амуров.

В дверь осторожно постучали. Анна подняла глаза.

– Войдите.

Из-за двери выглянуло лицо – круглое и детское, в колокольчике гладко зачесанных золотых волос. Оно показалось еще более детским, когда вслед за ним появился нежно-лиловый пижамный костюм. Это была Мэри.

– Я подумала, что, может быть, загляну на минутку пожелать вам спокойной ночи, – сказала она, усаживаясь на край кровати.

Анна закрыла книгу.

– Очень мило с вашей стороны.

–Что вы читаете? – Мэри бросила взгляд на обложку. – А, литература второго сорта, да?

Она произнесла это тоном огромного внутреннего превосходства. В Лондоне Мэри привыкла общаться только с людьми первого сорта, которые любили все первосортное, и знала, что в мире очень, очень мало первосортного, а то, что есть, главным образом, французское.

–Гм, а мне, пожалуй, нравится, – сказала Анна.

Добавить к этому было нечего. Наступившее вслед за тем молчание становилось довольно тягостным. Мэри, ощущая неловкость, крутила нижнюю пуговицу пижамы. Анна, откинувшись на подушки, ждала, что будет дальше.

– Меня так угнетает мысль о подавленных чувствах, – начала наконец Мэри, неожиданно разражаясь речью. Она произносила слова с придыханием на окончаниях, так что ей не хватало воздуха дажедо конца фразы.

–Отчего же у вас должно быть подавленное настроение?

–Я сказала – подавленные чувства, а не настроение.

– Ах, чувства, вот оно что, – сказала Анна. – Но какие чувства?

Мэри пришлось объяснять.

–Естественное половое влечение... – начала она нравоучительно.

Но Анна прервала ее:

– Да, да. Прекрасно. Понимаю. Подавление чувств. Старая дева и все такое. Ну, так что с этими чувствами?

–В том-то и дело, – сказала Мэри. – Я боюсь подавлять их. Подавлять инстинкты – это очень опасно. Я начинаю замечать в себе симптомы, вроде тех, о которых читаешь в книгах. Мне постоянно снится, что я падаю в колодец. А иногда даже снится, что я карабкаюсь вверх по лестнице. Это в высшей степени тревожно. Симптомы слишком очевидны.

–Вы так думаете?

– Если не принять мер, это может перейти в нимфоманию. Вы не представляете себе, насколько серьезны последствия подавления чувств, если не избавиться от него вовремя.

–Действительно ужасно, – сказала Анна. – Но я не вижу, чем бы я могла вам помочь.

– Я хотела просто поговорить с вами об этом.

–Конечно, конечно, Мэри, дорогая, охотно.

Мэри кашлянула и глубоко вздохнула.

–Я полагаю, – начала она менторским тоном, – я полагаю, мы можем исходить из того, что у интеллигентной молодой женщины двадцати трех лет, живущей в цивилизованном обществе в двадцатом столетии, не может быть никаких предрассудков.

–Должна признаться, у меня кое-какие есть.

–Но не насчет подавления чувств?

– Нет, насчет подавления чувств не так много, это правда.

–Или, точнее, насчет того, как от этого избавиться.

– Совершенно верно.

–В таком случае зафиксируем это как постулат, – сказала Мэри. Торжественность выражалась в каждой черточке ее круглого юного лица, лучилась из больших голубых глаз.

– Теперь мы подходим к вопросу о желательности обладания собственным опытом. Надеюсь, мы согласны втом, что знание желательно, а неведение – нежелательно?

Послушная, как один из тех почтительных учеников, от которых Сократ мог добиться любого нужного ему ответа, Анна согласилась с этим утверждением.

–И мы, я надеюсь, равным образом согласны в том, что брак означает то, что он означает.

– Да.

–Отлично! – сказала Мэри. – А подавление чувств является тем, чем оно является...

– Совершенно верно.

– Следовательно, вывод может быть только один.

– Но я это знала, – воскликнула Анна, – еще до того, как вы начали!

–Да, но теперь он подтвержден доказательством, – сказала Мэри. – Надо все доказывать логически. Вопрос теперь в том...

–Но какой вопрос? Вы пришли к единственно возможному выводу – логически, а это больше, чем я могла бы сделать. Все, что остается, так это поделиться вашей информацией с кем-то, кто вам нравится, кто вам действительно очень нравится, в кого вы влюблены, если мне будет позволено выразиться столь откровенно.

–Но в этом-то весь вопрос и есть, – воскликнула Мэри. – Я ни в кого не влюблена. Но я не могу больше, чтобы мне каждую ночь снилось, как я падаю в колодец. Это слишком опасно.

–Что же, если это действительно слишком опасно, тогда вам, конечно, надо что-то делать; вы должны найти кого-нибудь.

–Но кого? – Задумчивая складка изогнула ее брови. – Это должен быть кто-то интеллигентный, кто-то с интеллектуальными запросами, которые я могу разделить, с подобающим уважением к женщине; кто готов серьезно говорить о своей работе и о том, что он думает, и о моей работе и о том, что я думаю. Как видите, найти подходящего человека совсем не легко.

–Гм, – сказала Анна, – в настоящее время в доме трое свободных и интеллигентных мужчин. Начать хотя бы с мистера Скоугана. Правда, он, пожалуй, несколько библейского возраста. Есть еще Гомбо и Дэнис. Согласны ли мы в том, что выбор ограничивается двумя последними?

Мэри кивнула.

–Я думаю, нам следует... – сказала она, но остановилась в нерешительности со смущенным видом.

–Что?

– Я подумала о том, – сказала Мэри, прерывисто дыша, – действительно ли они свободны Я подумала о том, что вы, может быть... вы, может быть...

– Милая Мэри, это очень любезно с вашей стороны подумать обо мне, – сказала Анна, улыбаясь скупой кошачьей улыбкой. – Но что касается меня, то они оба совершенно свободны.

–Я очень рада этому, – сказала Мэри с явным облегчением. – Теперь перед нами встает вопрос: который из двух?

–Я не могу давать советов. Это вопрос вашего вкуса.

– Это вопрос не моего вкуса, а их достоинств, – заявила Мэри. – Нам с вами надо взвесить и рассмотреть их тщательно и беспристрастно.

–Вы должны взвешивать сами, – сказала Анна. В уголках ее рта и вокруг полузакрытых глаз все еще оставался след улыбки. – Я не стану брать на себя такой риск, не хочу дать вам неправильный совет.

– Гомбо талантливее Дэниса, – начала Мэри, – но он хуже воспитан. – То, как Мэри произносила слово «воспитан», придавало ему особое, дополнительное значение. Она выговаривала его очень тщательно, мягко придыхая на ударной гласной. Воспитанных людей так мало, и они, как и первоклассные произведения искусства, большей частью французы. – Воспитанность – это ведь самое главное, не так ли?

Анна подняла руку.

–Не буду давать советов, – сказала она. – Вы сами должны решить.

–Семья Гомбо из Марселя, – задумчиво продолжала Мэри. – Довольно опасная наследственность, если подумать об отношении романских народов к женщинам. Но с другой стороны, я иногда спрашиваю себя, насколько Дэнис серьезен, не дилетант ли он. Все это очень трудно. А вы как думаете?

–Я не слушаю, – сказала Анна. – Отказываюсь взять на себя какую-либо ответственность.

Мэри вздохнула.

–Что же, – сказала она, – пожалуй, мне лучше отправить^ ся в постель и подумать об этом.

– Тщательно и беспристрастно, – сказала Анна.

В дверях Мэри обернулась.

–Спокойной ночи, – сказала она и не нашла ответа на вопрос, почему при этих словах Анна улыбнулась своей странной улыбкой. Возможно, за этим ничего не было, подумала она. Анна часто улыбалась без видимой причины: очевидно, это просто привычка. – Надеюсь, мне сегодня не будет опять сниться, что я падаю в колодец,– добавила она.

– Лестницы хуже, – сказала Анна. Мэри кивнула.

– Да, лестницы – это намного серьезнее.

Глава восьмая

По воскресеньям завтрак накрывался на час позже, чем в будни, и Присцилла, которая обычно не появлялась до середины дня, на этот раз удостоила его своим присутствием. Одетая в черный шелк, с рубиновым крестом и привычной ниткой жемчуга на шее, она сидела во главе стола. Огромная воскресная газета скрывала от внешнего мира все, за исключением самой вершины ее прически.

–Смотрите-ка, «Суррей» выиграл, – говорила она с набитым ртом. – Солнце сейчас в созвездии Льва, этим все и объясняется!

– Прекрасная игра – крикет, – пылко воскликнул мистер Барбекью-Смит, не обращаясь ни к кому в особенности. – В высшей степени типичная для Англии.

Сидевшая рядом с ним Дженни внезапно вздрогнула и оглянулась.

–Что? – сказала она. – Что?

– Типичная для Англии, – повторил мистер Барбекью-Смит. Дженни удивленно посмотрела на него.

– В Англии? Конечно, я родилась в Англии.

Он начал объяснять свою мысль, но тут миссис Уимбуш опустила воскресную газету и открыла взорам свое квадратное, багровое, напудренное лицо в обрамлении оранжевого великолепия ее прически.

–Они начинают новую серию статей о мире ином, – сказала она. – Сегодняшняя называется «Земля вечного лета и геенна».

–Земля вечного лета, – повторил мистер Барбекью-Смит, закрывая глаза. – Земля вечного лета. Прекрасный заголовок. Прекрасный.

Мэри заняла место рядом с Дэнисом. В итоге тщательных размышлений минувшей ночью она остановила свой выбор на нем. Он, возможно, не так талантлив, как Гомбо, ему, быть может, немного не хватает серьезности, но зато он как-то надежнее.

– А вы много пишете стихов здесь, вдали от Лондона? – спросила она приветливо и серьезно.

–Совсем не пишу, – отрывисто ответил Дэнис. – Я не взял с собой пишущей машинки.

–Но неужели вы хотите сказать, что без машинки не можете писать?

Дэнис покачал головой. Он терпеть не мог разговаривать за едой и, кроме того, хотел послушать, что говорил на другом конце стола мистер Скоуган.

– Мой проект церковной реформы замечательно прост, – говорил тот. – В настоящее время англиканские священники носят свои воротники задом наперед. Я бы обязал их носить задом наперед не только воротники, но и всю одежду – сюртук, жилет, брюки, ботинки, – с тем чтобы каждое духовное лицо являло миру гладкий фасад, который не портили бы запонки, пуговицы или шнурки. Введение подобного костюма послужило бы полезным средством сдерживания для тех, кто намеревается посвятить себя служению церкви. В то же время это значительно прибавило бы, как справедливо требовал архиепископ Лод, «красоты святости» тем немногим неисправимым людям, кого не удастся удержать от принятия сана.

– Оказывается, в аду, – сказала Присцилла, продолжая читать воскресную газету, – дети развлекаются тем, что сдирают кожу с живых ягнят.

– А, дорогая леди, но это только символ, – воскликнул мистер Барбекью-Смит. – Материальный символ духоовной истины. Ягнята символизируют...

– А кроме того, есть еще военная форма, – продолжал мистер Скоуган. – Когда ярко-красные и нежно-белые цвета были заменены на хаки, некоторые люди с ужасом думали о том, как дальше пойдет война. Но затем, увидев, насколько элегантен новый мундир, как плотно он облегает талию, как боковые карманы подчеркивают бедра, когда эти люди осознали все блестящие потенциальные возможности бриджей и высоких ботинок, – они успокоились. Устраните этот изысканный военный стиль, введите для всех форму из мешковины и прорезиненные плащи, и вы скоро увидите, что...

–Кто-нибудь поедет со мной в церковь? – спросил Генри Уимбуш. Никто не ответил. Он попытался сделать свое предложение более заманчивым. – Тексты читаю я. А проповеди мистера Бодиэма иногда заслуживают того, чтобы их послушать.

–Спасибо, спасибо, – сказал мистер Барбекью-Смит. – Я, со своей стороны, предпочитаю молиться в безграничном храме природы. Как это у нашего Шекспира? «Проповедь в книгах, камнях и бегущих ручьях...»

Он взмахнул рукой, заключая эти слова жестом в сторону окна, но тут же у него появилось сначала смутное, а затем все более отчетливое ощущение, что в его цитате было что-то неточное. Но что, что именно неточно? Проповедь? Камни? Книги?

Глава девятая

Приходский священник мистер Бодиэм сидел у себя в кабинете. Псевдоготические окна девятнадцатого века, узкие, цветные, пропускали свет очень скупо, и в комнате, несмотря на прекрасную июльскую погоду, было темно. Коричневые лакированные полки, вытянувшиеся вдоль стен, ряд за рядом были заполнены теми толстыми тяжелыми богословскими сочинениями, которые букинисты обычно продают на вес. Коричневая лакированная каминная доска, резное украшение над ней. Коричневый лакированный письменный стол. Такие же стулья, такая же дверь. Пол покрывал темный красно-коричневый ковер с узорами. В комнате все было коричневым и удивительно пахло коричневым.

В центре этой сумрачной коричневой картины сидел за столом мистер Бодиэм. Это был человек в Железной Маске. Серое металлическое лицо с железными скулами и узким железным лбом. Железные складки, твердые и неподвижные, прорезали щеки сверху вниз. Нос как железный клюв небольшой изящной хищной птицы. Карие глаза в глубоких, будто оправленных железом впадинах, вокруг них – темная, словно обуглившаяся кожа. Густые черные жесткие волосы уже начинали седеть. Уши очень маленькие и изящные; тщательно выбритые щеки, подбородок, верхняя губа были темными, железно-темными. Голос, особенно когда он возвышал его во время проповеди, звучал резко, как скрежет железных петель редко открываемой двери.

Приближалась половина первого. Мистер Бодиэм только что вернулся из церкви, охрипший и усталый после проповеди. Он читал ее с яростью, со страстью – железный человек, бьющий цепом по душам своей паствы. Но души верующих в Кроме были сделаны из резины, из твердой резины: цеп отскакивал. В Кроме привыкли к мистеру Бодиэму. Цеп безжалостно молотил по резине, но чаще всего резина спала.

В это утро он, как нередко и раньше, читал проповедь о сущности Бога. Он пытался заставить их понять сущность Бога и то, как страшно оказаться под его рукой. Бог – они представляли себе нечто доброе и милосердное. Они закрывали глаза на факты. Более того, они закрывали глаза на Библию. Пассажиры «Титаника» пели, когда пароход погружался на дно, «Ближе к тебе, Господи!». Осознавали ли они, к чему хотели быть ближе? К белому пламени праведности, яростному пламени...

Когда проповедовал Савонарола, люди громко рыдали и стонали. Но ничто не нарушало вежливой тишины, в которой Кром слушал мистера Бодиэма, – лишь кашель время от времени да иногда тяжелый вздох. На передней скамье сидел Генри Уимбуш – невозмутимый, воспитанный, прекрасно одетый. Случалось, мистеру Бодиэму хотелось прыгнуть с кафедры и встряхнуть его как следует – или же избить и убить всю свою паству.

Подавленный, он сидел за столом. За стеклами готических окон земля дышала теплом и великолепным покоем. Все было как всегда. И все же, все же... Вот уже почти четыре года прошло с тех пор, как он произнес ту проповедь на тему стиха седьмого 24-й главы Евангелия от Матфея. «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам...» Почти четыре года назад. Он издал эту проповедь—было так ужасно важно, насущно необходимо, чтобы все люди узнали, что он хотел сказать. Экземпляр небольшой брошюры лежал на столе – восемь маленьких серых страниц, отпечатанных шрифтом, который ступился, как зубы старого пса, от бесконечного чавканья печатной машины. Мистер Бодиэм открыл брошюру и снова, в который раз, начал перечитывать ее.

«Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам...» Девятнадцать столетий минуло с тех пор, как наш Господь произнес эти слова, и ни одно из этих столетий не прошло без войн, болезней, голода и землетрясений. Могущественные империи обращались в прах, болезни уносили половину человечества, тысячи людей погибали, в катаклизмах природы – от наводнений, пожаров и ураганов. Это происходило снова и снова в течение девятнадцати столетий, но ни разу не заставило Христа вернуться на Землю. Это были «знамения времени», поскольку говорили о гневе Божьем, обращались к неизлечимым порокам человечества, но они не были знамением второго пришествия.

Если благочестивый христианин воспринял нынешнюю войну как истинный знак приближающегося возвращения Господа нашего, то это не просто потому, что она охватила весь мир и унесла жизни миллионов людей, не просто потому, что голод сжал своими объятиями все страны Европы, не просто потому, что самые разные болезни – от сифилиса до сыпного тифа – распространились среди воюющих народов. Нет, не по этим признакам мы считаем эту войну истинным знамением времени, а потому, что в своей первопричине и в своем развитии она отмечена определенными чертами, которые почти несомненно связывают ее с пророчествами о втором пришествии Господа.

Я хотел бы перечислить те черты нынешней войны, которые наиболее ясно указывают, что она – это знамение близкого второго пришествия. Наш Господь сказал, что «проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей Вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец». Хотя было бы самонадеянным с нашей стороны сказать, когда Бог сочтет, что человечество в достаточной степени обращено в христианскую веру, мы можем по крайней мере твердо надеяться, что столетие неустанного миссионерского труда, во всяком случае, приблизило выполнение этого условия. Верно, немало из тех, кто населяет Землю, все еще глухи к проповеди истинной религии. Но это не изменяет того факта, что Евангелие проповедуется «во свидетельство» всем неверующим – от паписта до зулуса. Вина за продолжающееся распространение неверия лежит не на проповедниках, а на тех, к кому их проповеди обращены.

Далее, слова о высыхании вод великой реки Евфрата в шестнадцатой главе Откровения Иоанна Богослова подразумевают, по всеобщему мнению, ослабление и полный упадок турецкого могущества и являются признаком приближающегося конца мира, как мы его понимаем. Взятие Иерусалима и успехи в Месопотамии – крупные вехи на пути к сокрушению Оттоманской империи, хотя галлиполийский эпизод, надо признать, показал, что турки все еще обладают значительной силой. В историческом плане это иссыхание оттоманского могущества продолжается на протяжении вот уже целого столетия. В последние два года мы стали свидетелями значительного ускорения этого процесса, и не может быть сомнения в том, что близится его полное завершение.

Непосредственно за словами о высыхании вод Евфрата следует пророчество об Армагеддоне, этой мировой войне, с которой так тесно связывается второе пришествие. Начавшись, мировая война может окончиться только возвращением Христа, и придет он скоро и внезапно, как появляется тать в ноши.

Давайте рассмотрим факты. В истории – точно также, как в Откровении святого Иоанна – мировой войне непосредственно предшествует высыхание вод Евфрата или ослабление турецкого могущества. Уже одного этого факта было бы достаточно, чтобы связать нынешнюю войну с Армагеддоном Откровения и, следовательно, указать на приближающееся второе пришествие. Однако можно привести и другие, более существенные и убедительные доказательства.

Армагеддон вызывается действием трех духов нечистых, подобных жабам, выходящих из уст дракона, зверя и лжепророка. Если мы сумеем опознать эти три силы зла, то прольем на весь этот вопрос значительно больше света.

Дракон, зверь и лжепророк – все они могут быть опознаны в истории. Сатана, который способен действовать лишь через посредство человека, использовал эти три силы в долгой войне против Христа, наполнившей последние девятнадцать столетий религиозными раздорами. Дракон, как установлено с достаточной убедительностью, – это языческий Рим, а дух, вышедший из его уст, это дух безбожия. Зверь, иногда изображаемый также в виде женщины, – это, без сомнения, власть папы римского, а дух, который она изрыгает, – это папизм. И есть только одна сила, которая отвечает описанию лжепророка, волка в овечьей шкуре, слуги дьявола, притворяющегося ягненком, и эта сила – так называемое «общество Иисуса». Дух, выходящий из уст лжепророка, – это дух лжеморали.

Мы можем, таким образом, исходить из того, что три злых духа – это безбожие, папизм и лжемораль. Стали ли эти три силы подлинной причиной нынешнего столкновения? Ответ ясен.

Дух безбожия в высшей степени свойствен немецкой критической мысли. «Школа критического осмысления Библии», как ее, словно в насмешку, называют, отрицает возможность чуда, предсказания и истинного наития и пытается объяснить Библию с точки зрения естественной истории. Медленно, но верно в течение последних восьмидесяти лет дух безбожия отнимал у немцев Библию и веру, так что Германия стала сегодня нацией неверующих. «Школа критического осмысления Библии» сделала, таким образом, возможной нынешнюю войну, ибо для любой христианской нации было бы совершенно немыслимо вести войну так, как ведет ее Германия.

Мы подходим теперь к духу папизма, который способствовал возникновению войны почти в такой же степени, как дух безбожия, хотя, возможно, не столь очевидно. Со времени франко-прусской войны власть папы постоянно и неуклонно слабеет во Франции, в то время как в Германии эта власть усиливается. Сегодня Франция – антипапское государство, а Германия располагает могущественным католическим меньшинством. Два государства, контролируемых римским папой, Германия и Австрия, находятся в войне с шестью антипапскими государствами – Англией, Францией, Италией, Россией, Сербией и Португалией. Бельгия, конечно, полностью папская страна, и присутствие на стороне союзников элемента столь чужеродного немало затруднило победу нашего правого дела и объясняет наши временные неудачи. То, что дух папизма стоит за этой войной, достаточно ясно видно, таким образом, уже из того, как группируются противостоящие силы, а мятеж в католических районах Ирландии просто подтверждает вывод, очевидный для любого непредубежденного человека.

Дух лжепророка сыграл в этой войне такую же значительную роль, как и два других злых духа. Инцидент с «клочком бумаги» – самый последний и наиболее очевидный пример приверженности Германии этой по своей сущности нехристианской иезуитской морали. Цель – мировое господство Германии, и для достижения этой цели оправданы любые средства. Это подлинный принцип иезуитства в применении к международной политике.

Итак, все три злых духа опознаны. Как предсказано в Откровении, они появились, как раз когда приближался к своему завершению процесс упадка Оттоманской империи, и объединились, чтобы подготовить мировую войну. «Се иду, как тать» – сказано, таким образом, для нынешнего периода – для вас, для меня, для всего человечества. Нынешняя война неизбежно приведет к Армагеддону, и конец ей будет положен лишь личным возвращением Господа.

И что же случится, когда он вернется? Те, кто во Христе, говорит нам святой Иоанн, будут званы на вечерю Агнца. Тех же, кто окажется в войне против него, позовут на великую вечерю Божию – эту страшную трапезу, где не они, а ими будут пировать. «И, – говорит святой Иоанн, – увидел я одного ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громовым голосом, говоря всем птицам, летающим посредине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих». И все враги Христа будут убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст его, и все птицы напитаются их трупами. Это и будет великая вечеря Божия.

Это может быть скоро, а может не скоро, в зависимости от того, как люди считают время. Но раньше или позже Господь неизбежно придет и избавит человечество от его нынешних бед. И горе тем, кого позовут не на вечерю Агнца, а на великую вечерю Божию. Они осознают тогда – но слишком поздно, – что Бог—не только прощение, но и гнев. Бог, который послал медведей, чтобы разорвать тех, кто дразнил Елисея, Бог, поразивший египтян за их неисправимые пороки, – этот Бог, без сомнения, покарает и их, если они только не поспешат раскаяться. Но, быть может, сделать это уже слишком поздно. Кто знает, возможно завтра, возможно даже через мгновение, Христос окажется среди нас, неузнанный, как тать? И вскоре – кто знает? – ангел, стоящий на солнце, возможно, будет сзывать воронов и ястребов вылететь из щелей в скалах и напитаться разлагающимися трупами миллионов неправедных, которых поразил гнев Господний. Посему готовьтесь: пришествие Господа близится. Да будет оно для всех вас освящено надеждой и ни на мгновенье не заставит ожидать его с ужасом, трепетом».

Мистер Бодиэм закрыл брошюрку и откинулся в кресле. Доводы его были убедительны, совершенно неотразимы. И все же... Четыре года прошло с тех пор, как он произнес эту проповедь. Четыре года, а в Англии установился мир, солнце сияло, жители Крома были греховны и равнодушны, как всегда, – более, чем всегда, пожалуй, если это только возможно. Если бы он только мог понять это, если бы небеса подали хоть какой-нибудь знак! Сидя здесь в коричневом лакированном кресле у окна в стиле Рёскина, он готов был громко кричать. Он сжал подлокотники кресла – сильнее, сильнее, чтобы восстановить самообладание. Суставы его пальцев побелели. Он прикусил губу. Через несколько секунд он был в состоянии расслабиться и начал корить себя за свою мятежную нетерпеливость.

Четыре года, думал он. Что такое, в конце концов, четыре года? Неминуемо понадобится намного больше, чтобы Армагеддон созрел, взошел, как на дрожжах. События 1914 года – лишь первое столкновение. Что же касается окончания войны – оно, конечно же, иллюзорно. Война все еще продолжается, тлея в Силезии, в Ирландии, в Анатолии. Недовольства в Египте и Индии, возможно, расчищают путь к распространению кровопролития среди нехристианских народов. Китайский бойкот Японии и соперничество между этой страной и Америкой в Тихом океане, возможно, становятся семенами новой большой войны на Востоке. Будущее, старался уверить себя мистер Бодиэм, сулит надежду. Настоящий, подлинный Армагеддон, быть может, скоро начнется, и тогда, как тать в нощи... И все же, несмотря на утешительные объяснения, его томили грусть и неудовлетворенность. Четыре года назад он был таким уверенным. Помыслы Бога казались такими ясными. А теперь? Теперь он был разгневан и в гневе своем прав. Но этого мало: он страдал...

Тихо и внезапно, как призрак, появилась миссис Бодиэм, бесшумно скользнула по комнате. Бледное лицо над черным платьем отливало матовой белизной, глаза бесцветны, как вода в стакане, соломенные волосы почти так же бесцветны. В руке она держала большой конверт.

– Это пришло для вас по почте, – тихо сказала она.

Конверт был не запечатан. Машинально мистер Бодиэм разорвал его. В конверте оказалась брошюра, потолще его собственной и изящнее оформленная. «Фирма Шинни. Доставка одежды для священнослужителей, Бирмингем». Он раскрыл брошюру: каталог был отпечатан со вкусом, в старинной манере, с замысловато расписанными в готическом стиле буквицами. Каждую страницу окаймляли красные линии по краям полей, пересекавшиеся в углах на манер оксфордской рамы для картин, вместо точек стояли маленькие красные кресты. Мистер Бодиэм перевернул несколько страниц.