Текст книги "Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров"

Автор книги: Октавиан Стампас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ДЕРВИША

Столетие тому назад франкские графы и бароны вновь, а именно в четвертый раз, дали обет завоевать священную для их веры Заморскую землю, где родился, жил, был распят на кресте, а затем воскрес пророк Йса. Этот обет именовался «взятием Креста», что в действительности обозначало «взятие меча», которого их пророк никогда в руки не брал. Те неверные, кто брал Крест ранее – а случалось такое трижды на протяжении столетия, отсчитанного назад от того времени, о котором идет речь – приходили в Палестину через Рум и его столицу Конью, как сущие варвары, стирая с лица земли селения простолюдинов, разрушая города и убивая поголовно их жителей, занимаясь грабежами гораздо чаще, чем молитвами. Надо сказать, среди них попадались честные и благородные воины, не падкие до гнусного разбоя, и таких, оставь они свое оружие дома, султан охотно пропустил бы в свою землю, как добрых паломников, за обычную дорожную мзду. Но их можно было пересчитать по пальцам.

Когда недобрые вести о буре, надвигавшейся из полуночных стран, дошли до владык, благочестивых имамов и шейхов, многие мудрецы сошлись во дворце египетского правителя. Эмиры обнажали свои клинки и выказывали перед султаном свою доблесть. Как обычно говорится в преданиях, «мечи их сверкали подобно тысяче молний, и сами воины были готовы пуститься навстречу врагу с быстротой бушующего ветра». Эмиры клялись правителю, что одним блеском оружия они ослепят неверных и приведут их к водопою гибели. Мудрые шейхи терпеливо дождались, пока храбрецы опорожнят кувшины своего красноречия, распустят пояса и откинут полы кафтанов.

Когда наконец стало слышно журчание ручейка, бежавшего в дальнем углу дворцового сада, султан обвел взглядом шейхов. Тогда достославный глава египетских джибавиев Ихвар Мисри низко поклонился владыке и сказал:

«Тень Аллаха на земле! Позволь напомнить тебе, мудрейшему из мудрых, одну историю, которую рассказывал три года назад, сидя на этом самом месте, глава охотников Шираза».

Султан улыбнулся и кивнул головой. «Однажды очень умная и хитрая обезьяна, – стал рассказывать шейх, – спустилась с дерева к ручью, чтобы напиться, и вдруг увидела прозрачный сосуд, внутри которого ярко краснела спелая вишня. Просунув лапу в узкое горлышко, она быстро зажала вишню в кулаке, но сразу догадалась, что не сможет вытащить лапу обратно. Внезапно появился охотник, который устроил эту простую ловушку. Обезьяна, крайне стесненная в движениях из-за бутылки, повисшей на ее лапе, не смогла бежать и была поймана. „По крайней мере вишня-то уж останется у меня“, – подумала она. В следующее мгновение охотник ударил ее по локтю, кулак разжался, и лапа выскочила из сосуда. Так охотник овладел всем вместе и тремя предметами по отдельности: и вишней, и сосудом, и обезьяной».

Доблестные воины удивленно переглядывались, а султан рассмеялся и, хлопнув в ладоши, сказал:

«Светочи Египта, делайте так, как сочтете нужным. Но делайте так, чтобы неверные не подумали, что клинки великого Салах ад-Дина затупились и потускнели, а его воины расползлись по развалинам, как одряхлевшие собаки».

«Применение найдется всем, – отвечал, склонившись перед султаном, Ихвар Мисри, – и холоду рассудка, и огню доблести».

То, о чем говорили между собою шейхи, собравшись в тайном кругу за стенами дворца, в знаменитой чайхане Зун-нуна, средоточии суфийских братств Мисра-Египта, так и осталось запечатанным кувшином. Известно лишь, что во франкские земли были посланы многие последователи тасаввуф из братства бангаритов, или «освобожденных от тени». Это братство состояло в основном из суфиев, в жилах которых текла смесь арабской и франкской крови. Они были потомками воинов Иерусалимского королевства неверных, которое было разрушено великим Салах аль-Дином, а также – потомками тюркоплиеров, наемной арабской гвардии Ордена Соломонова Храма.

Появившись во франкских землях, они принесли тайные послания арабским писцам, служившим у баронов, и другим «молчащим последователям». Некоторые из бангаритов, получившие от своих Учителей пояса с золотыми флоринами, приобрели доспехи, лошадей и оруженосцев. Верные принципу такийя, то есть «благоразумному скрыванию» своей веры, они дали мнимые обеты «принятия Креста» и влились в варварское войско.

Итак, собираясь в поход, графы и бароны снарядили послов в италийские города для найма галер и закупки необходимой провизии, но их правители и купцы отказали, так что храбрым и благородным воинам стало впору самим наниматься гребцами за самую мелкую монету и плошку с похлебкой.

Тогда один мудрый старец посоветовал им приобрести деньги и пополнить съестные запасы в средоточии богатства и роскоши христианского мира, а именно – в Константинополе.

В тот же самый день франкские предводители получили сведения о том, что в одном их храмов Константинополя, хранится древняя реликвия, обладатель которой обретет непреодолимую силу и чудесную неуязвимость на поле брани. Таким талисманом силы был небольшой железный кинжал, якобы выкованный из лезвия того самого меча, которым некогда была усечена голова нищего палестинского дервиша Иоанна, ближайшего сподвижника пророка Йсы.

Таким образом и случилось, что обезьяна сжала кулак. Христиане стали воевать против христиан. Могущественная столица неверных оказалась взята и разграблена, а земли султана спасены от губительного вторжения. Сказать правду, одного из своих обещаний многомудрый Ихвар Мисри сдержать не сумел: доблестным эмирам так и не пришлось просушить свои мечи на солнце. Однако султан остался вполне доволен и тем, что осталось на дне обещаний.

Между тем, посреди Константинополя, опустошенного, как лопнувший на базаре мешок с изюмом, одного из рыцарей обласкала удача. Это был человек из числа франкских графов и «молчащих последователей Пути» по имени Рубур, которого бангариты называли Рахманом. Будучи воином Храма, он знал, в каких местах следует искать припрятанные священнослужителями сокровища. В подвальном тайнике часовни, маленькой и ничем не привлекавшей к себе алчного глаза, он обнаружил заветный талисман, повесил его себе на грудь, под кольчугу, и открыл свою тайну нескольким соратникам, внушавшим доверие. Посовещавшись, они признали Рубура своим предводителем и, будучи людьми не робкого духа, решили испытать талисман, не предъявляя его никому из возможных противников в качестве одного лишь устрашающего боевого клича.

При первой же уличной ссоре обладатель могущественной реликвии обратил в бегство дюжину германских рыцарей и гнал их вдоль всей крепостной стены на виду изумленных толп народа.

Предводители франков похвалили своего воина за храбрость и укорили за то, что он опозорил соратников по крестовому обету, хоть и иноземцев, в глазах побежденных и насмешливых ромеев.

Затем Рубур выказал неподчинение императору, избранному рыцарями из числа франкских графов. Император повелел заточить Рубура в дворцовую темницу, знаменитую на весь мир своими ужасными и едва ли не бездонными глубинами, и содержать там вплоть до его полного и чистосердечного раскаяния. Благодаря талисману, Рубур мог захватить дворец и воссесть на императорский трон, однако, будучи «молчащим последователем», он отказался от излишнего пролития крови. Он проложил себе мечом дорогу до городских ворот и двинулся со своим отрядом на юг, мечтая основать свое собственное королевство, в котором, благодаря чудесному талисману силы, всегда будут царить правда и справедливость.

Таким образом, египетскому дивану пришлось собираться вновь перед раскрытой завесой великого султана и прикладывать ум к тому, как выйти из нового затруднения. На удивление всех эмиров и шейхов, талисман силы оказался предметом, существующим на самом деле и к тому же весьма действенным. Теперь надо было обуздать новую силу в лице мятежного графа Рубура и его рыцарей, среди которых было несколько бангаритов, которые и донесли об открывшихся свойствах кинжала.

«Что скажут мудрейшие из мудрых? – спросил султан, обращаясь к шейхам. – Что ожидать от этого заколдованного войска?»

«О, повелитель правоверных! – отвечал за всех мудрейших Ихвар Мисри. – Если, по твоему провидческому усмотрению, не настал черед доблести и сверкающих, как молнии, мечей, то будет весьма благоразумным поступить по одному из рассуждений моего учителя Зун-нуна, да будет благословенна память о нем.

Однажды, когда я был еще совсем юным учеником, незрелым, как мякоть ореховой завязи, мне довелось идти вместе с другими учениками шейха по довольно узкой улочке. Не помню, почему мы задержались у дверей лавки с благовониями, но только Учитель, пребывая в размышлении, не заметил, что мы отстали и ушел на два десятка шагов вперед. Вдруг мы услышали грохот, и нашим глазам представилась ужасная картина: скатившись с одной из крыш, падал человек, и падал он прямо на голову Учителя. Не успели мы окликнуть шейха, как он оказался под этой бескрылой птицей Рух. Оказалось, что бездельник выпил вина, вылез на крышу и, заснув на солнцепеке, свалился вниз. Мы все были крайне озадачены этим удивительным событием и, навещая Учителя, уже целый месяц пролежавшего в постели, решились наконец спросить объяснение. «Прекрасный урок и для меня, и для вас, – спокойно ответил Зун-нун. – Я наблюдал за падением, без труда предвидя, что пьяница свернет себе шею. Между тем, он цел и невредим, а шея свернута у меня самого. Вот совершенно правдивый образ будущего, сколь бы ясным ни казалось оно на первый взгляд».

Султан поднялся со своего золотого трона и, засмеявшись, хлопнул в ладоши.

«Делай, как сочтешь нужным, хитроумный Ихвар Мисри», – возвестил он свою волю всему дивану.

Тогда в горах Тавра началось возведение цитадели, предназначенной стать шкатулкой для опасного предмета, ибо Ихвар Мисри задумал припрятать талисман не только от неверных, но и от верных, которые, прослышав о его силе и потеряв разум, были способны превратить все земли пророка в пустыню бесконечных междоусобиц. «Аллах выбрал среди неверных самого простосердечного, – сказал Ихвар Мисри. – Значит, в ином случае нам пришлось бы иметь дело с самым лукавым из правоверных».

Два года лучшие каменщики из Багдада и Басры возводили стены и еще пять лет прорубали лабиринты подземелий, которые по своему узору должны были напоминать пару свернувшихся в одно кольцо змей. Это было сделано по велению Хидра, вечного покровителя суфиев, явившегося Ихвару Мисри в сновидении и поведавшего, что в сердцевине лабиринта талисман должен потерять силу.

Как только постройка была завершена, посланники-бангариты передали Рубуру нижайшую просьбу шейха встать в самом средоточии мира на страже справедливости, что вполне соответствовало действительности, ибо Киликийский перевал на границе с Малой Арменией казался лучшим засадным местом для всех дорог, ведущих в Палестину с Севера.

В третий, раз собрался диван египетского султана, и повелитель правоверных вопросил Ихвара Мисри:

«Почему бы нам самим не овладеть талисманом силы?»

«Павлин мира! – отвечал шейх. – В первый день обладания талисманом, ты уже сможешь обойтись без нас»,

И он обвел рукой мудрецов.

«Продолжай, повелитель рассудка!» – кивнул султан.

«Но уже во второй день нам невозможно будет обойтись без тебя, о звезда зенита!» – горько вздохнул шейх.

«Как это понимать?» – изумился султан.

«В предании сказано о силе, но ничего не сказано о власти, – пояснил суфий. – С каждым новым рассветом будет возникать искушение проверить прочность этого алмаза на еще более твердом материале. Я сам боюсь такого греха, о повелитель».

«Какова же сила талисмана?» – задал вопрос султан.

«Никто не знает» – развел руками суфий.

«Не к тебе ли приходил во сне Хидр? – усмехнулся султан. – Как же ты можешь не знать?»

«В сравнении с Рубуром я именно тот, кто тем более ничего не знает, ведь я никогда не держал в руках меча, – искренне признался шейх. – Что касается Хидра, то он направил наши действия, не раскрывая причин».

«Может статься, мы строили эту крепость зря, – поразмышляв, заметил султан, – и совершенно напрасно возимся до сих пор с этим франкским драчуном».

Некоторое время повелитель Египта пребывал в молчании, прислушиваясь к журчанию родника в глубинах дворцового сада. Потом он, нахмурив брови, обвел взглядом, диван и неожиданно для всех рассмеялся.

«Будь по твоему, достопочтенный Ихвар Мисри! – сказал он. – Ты избавил нас от нашествия варваров. Издержки покроем за счет полезного урока: будем считать, что некто упал с крыши нам на голову».

Представляя себе благодушного египетского султана, его диван и смиренно склонившегося перед золотым троном мудреца Ихвара Мисри, я, кажется, сам расслышал, журчание родника в дворцовом саду и под его ласковую песню тихо заснул.

– Учитель! Ты рассказал всю историю? – спросил я дервиша утром.

– Если ты видел во сне ее конец, то, значит, мы оба узнали ее окончание, – ответил дервиш.

Я не помнил никаких сновидений и честно признался дервишу:

– Учитель, как только я услышал журчание родника, то впал в забытье и теперь не помню ничего, кроме темноты.

– Значит, именно султанский родник вынес тебя из подземелий крепости, – смеясь, озадачил меня старик и добавил. – О событиях первых десяти лет ты узнал. Оставшиеся девяносто оказались не столь вместительны. Мы легко донесем их до будущего вечера.

Тем временем, в палатку вошел кочевник и принес мне одежду: халат с узорчатым голубым кантом, того же цвета пояс, длинную рубаху, штаны, сапоги с загнутыми носами и желтый, как у дервиша, тюрбан. Одну из двух тесемок штанов я использовал для того, чтобы плотнее подвязать к предплечью свою таинственную реликвию. Разумеется, внутренний голос не забыл напомнить мне: «А вдруг ты несешь тот самый талисман силы?» – и, разумеется, я дал себе слово не поддаваться искушению и не вступать ни с кем в препирательства только ради проверки своего временного могущества.

Дервиш внимательно следил за тем, как я повязываю тюрбан.

– Если ты и родился чужеземцем, то вскормлен молоком туркменской кобылицы, а повязывать тюрбан тебя учил сам шейх джибавиев, – сказал он, покачав головой. – Хотел бы я посмотреть, как твои руки поступят с франкским плащом или кинжалом ассасинов.

Я невольно схватился за предплечье.

– Их кинжалы другой формы, – успокоил меня старик и вышел из шатра, мягко напомнив, что не стоит следовать за ним.

Оставшись в одиночестве, я прислушался и не собрал никаких сведений о происходящем наружи, кроме блеяния овец, фырканья коней и приятного позвякивания то ли сбруи, то ли золотых динаров.

Дервиш вернулся очень довольным.

– Хорошая новость, – сказал он. – Племя движется по направлению к Конье, куда, по всей видимости, необходимо попасть и нам. Представь себе, целых двадцать кибиток тронутся по дороге и повезут нас – и весь этот великий наемничий труд обойдется нам совершенно даром.

Несколько дней езды в пропахшей потом и женским тряпьем кибитке остались почти порожними от событий. Могучие хребты постепенно отдалялись, становясь темнее и затягиваясь дымкой. Равнина же впереди и по сторонам оставалась неизменной, если не считать, что серая и каменистая почва постепенно уступила простор ржавым и грязно-зеленым пятнам болот. Из придорожных тростников иногда с шумом взлетали крупные птицы, их догоняли стрелы кочевников. По вечерам и на рассвете тростники шуршали, встревоженные ветром, и мне приходилось засыпать под этот тревожный шепот, гадая о подробностях девяти десятков лет, которые старик-дервиш скрывал всю дорогу, оправдываясь то часом для какого-то особого созерцания, то моей собственной неготовностью «почувствовать действие последних капель лекарства». Мне оставалось пока лишь гадать самому о себе: какой важной подробностью мог оказаться я сам на дне этого столетия, похожего на сон заключенного в сосуд джинна.

Однажды поутру я увидел на легких облаках удивительный мираж: впереди над дорогой парил прекрасный зеленый оазис с темно-синим озером посредине. Эта картина, однако, не вызвала ни у кого из кочевников восторга или благоговения.

– Миражи обычны на этой дороге, – сказал мне дервиш. – Ты видишь саму Конью, и, когда она покажется наяву, ты сам поймешь, почему она так похожа на озеро.

Минул еще один день, а утром следующего рассветный ветерок принес восхитительные ароматы яблочных садов и роз. Вскоре навстречу нам действительно потянулись сады и виноградники, которые после скуки и безжизненности пустыни выглядели настоящими райскими кущами.

За одним из пологих холмов, сплошь увитых венками из виноградной лозы, открылось пестрое и бесчисленное стадо палаток и шатров, и оттуда донесся неумолчный шум человеческой суеты.

Дорога перед нами раздваивалась, и наши возницы стали заворачивать вправо, к этому неугомонному стойбищу. Здесь, на распутье, дервиш сошел на землю, оперся на свой посох и коротко поклонился всему каравану.

– Наш путь остается прямым, – сказал он мне, и мы двинулись по направлению к возвышавшейся вдали, над садами, крепостной стене.

Когда до городских ворот, расположенных между высоких башен и сверкавших железными поясами обивки, оставалось не более сотни шагов, старик присел на большой плоский камень и стал беззвучно молиться.

– Делай тоже самое или делай вид, – внезапно услышал я его недовольный голос и тоже закрыл глаза.

Мимо нас долго двигались из городских ворот стада волов, коз, овец.

Прошло немного времени, и к мерному топоту скотины, тяжелой поступи и торопливому цоканью, примешался чужой звук: перестук копыт крепких, но легких. Заперев по велению дервиша глаза, я мог получить важные вести только от ушей и носа. Стараясь не сопеть, я потянул сгустившийся от животных сил эфир и как будто различил остановившегося поблизости коня. В следующий миг прямо над нами раздался молодой голос, выражавший крайнее почтение.

– Учитель! – негромко, но с горячим благоговением произнес он. – Я пришел исполнить твою волю.

– Ныне и в ближайшем будущем, Ибрагим, твоя дорога, по воле Аллаха, может гордиться своей протяженностью, – проговорил дервиш.

– Слушаю и повинуюсь, Учитель, – торопливо проговорил некий Ибрагим, и по резкому шороху я догадался, что он пал к ногам старца.

– Вот послание к благословенному шейху Якубу аль-Муалю, – раздались слова дервиша, произнесенные ясно и неторопливо, словно предназначались они по меньшей мере для двух или для трех слушателей. – Передай по пути еще два слова своими собственными устами. Вот они: «Он пришел».

Спустя несколько мгновений топот коня растворился в движении покорных пастухам стад, и я осмелился напомнить о себе терпеливым вздохом.

– Твоя молитва была весьма прилежной, – без всякого лукавства оценил мои старания дервиш. – Пришедшие вести просят нас поторопиться.

Я открыл глаза и прищурился: утро разгоралось чистым золотом Востока, Всемогущий Создатель раскинул над моей головой лазоревый шатер небес, а на земной тверди прямо передо мной лежала теперь большая, блестевшая темным глянцем свежести, коровья лепешка.

– Если мне не изменяют глаза, некий вестник пользуется довольно редкой породой лошадей, – сказал я дервишу.

– Кое-что вернее помнить по слуху, кое-что по запаху и только на худой конец – по внешнему виду, – пробормотал дервиш, поднимаясь на ноги. – Пойдем. Теперь улицы свободны. И не торопись: пока мы дойдем до ворот, нам нужно будет кое-что подобрать с дороги, – и он хитро посмотрел на меня. – Например, подходящее, для этого случая имя, Я предлагаю тебе самое простое: Человек С Реки.

– Возможно и другое: Человек Из Колодца, – предположил я.

– Если бы я сам достал тебя оттуда, то сгодилось бы и это, – ответил дервиш.

Между тем, мы приблизились к городским воротам настолько, что стражники смогли бы достать нас концами своих копий, не бросая их. Увидев дервиша, они почтительно поклонились старцу.

– Приветствуем тебя, святой отшельник, да снизойдет на тебя благословение Аллаха, – проговорил старший из воинов. – Давно мы не видели тебя.

– Благословение Аллаха и с тобой, славный хранитель города, – ответил привратнику дервиш. – Но если я давно не попадался тебе на глаза, значит, я входил все это время через Старые Ворота.

– Старые Ворота уже три года наглухо заложены камнем! – изумился до глубины души стражник. – Они крепче самой стены!

Дервиш всплеснул руками.

– Да пошлет Аллах дождь из гнилых слив на этот негодный город! – сердито воскликнул он. – То-то я всякий раз выбивался из сил. Почему, думаю, Старые Ворота стали такими неудобными.

Стражники переглянулись, старший звонко стукнул себя кулаком по круглому шлему, и оба расхохотались.

– Святой отшельник, – сказал старший привратник, переведя дух. – Тебя мы пускаем по слову нашего повелителя султана, да будут дни его бесчисленны, как песок в пустыне, а вот твой ученик должен положить дирхем. Прости нас, святой, мы люди подневольные.

– Пойдем отсюда, юный искатель Единого, – недовольно проворчал дервиш и потянул меня за рукав. – Уж если я сам кое-как проносил свои дряхлые кости через Старые Ворота, то ты прошмыгнешь в них быстрее ящерицы.

На этот раз стражники расхохотались так, что с башен сорвалась стая голубей и закружилась в ясных небесах.

– Вот вам десять мынгыр, – проворчал дервиш и протянул привратникам горсть медяков. – Уверяю вас, большего этот молчун не стоит.

Так мы оказались в столице Румского царства, Конье.

На первой же улице, мимо нас прошел торговец невольниками, ведя целую вереницу девушек-рабынь и громогласно расхваливая их качества.

Одна из них, самая последняя по счету, показалась мне знакомой, и я пригляделся. Личико ее, не скрытое покрывалом хиджаба, представилось мне воплощением красоты. На несколько мгновений оно затмило для меня солнце. Взгляд ее черных глаз, подобных глазам молодой газели, вонзился в мою душу и проник так глубоко, как не проникла бы и пущенная из лука с пяти шагов стрела. Перышки ее бровей отливали чернью хорасанского булата, в прямоте губ скрывалась страстность и непоколебимая воля, вовсе не свойственная для юных невольниц. Ровный и заостренный нос, словно у превратившегося в девушку ястреба, а более всего белизна ее кожи, совершенно поразили меня. Многих поучений дервиша я просто-напросто не расслышал, медленно и осторожно поворачивая голову вслед за красавицей.

Она шла в хвосте вереницы и ни разу не обернулась. Я уже решил было отпустить ее совсем на волю судьбы, а заодно и прогнать прочь из памяти, в точности следуя предписаниям своего проводника в этом не слишком понятном мне мире. Я уже стал поворачивать голову в другую сторону, дабы видеть только то, что могло ожидать меня впереди, как вдруг что-то произошло с вереницей рабынь, ни на миг не прервав песню торговца. Я вздрогнул, едва не оттолкнув в сторону дервиша.

Я вновь оказался спиной к своему будущему и теперь растерянным взглядом следил за вереницей, почти уже скрывшейся за поворотом. Накидка последней невольницы алела ярче освещенного солнцем граната, но я стоял, невольно доверяя своей неопытной памяти, а та запечатлела серенькое и невзрачное, как у соловья, оперение. И тут я заметил, что конец веревки, соединявшей все грустные бусины, обрезан и волочится по земле.

Я раскрыл рот, но, ничего не сказав, закрыл его. Внутренний голос подсказал мне, что не все тайны, тем более чужие, следует разглашать даже в узком кругу, даже в том случае, если эти тайны окажутся в конце концов всего лишь игрой сновидения.

– Святой отшельник! – раздался голос позади меня, но, однако принадлежал он человеку, который шел нам навстречу.

Я повернулся, и передо мной возник степенный и довольно упитанный человек с широкой саблей на боку, по одеждам и золотой цепи которого я признал сановника, ведавшего порядком в город: мухтесиба. Конечно же я удивился своей внезапной осведомленности и удивлялся ей впоследствии так часто, что стоит упомянуть о ней здесь в первый и последний раз.

– Святой отшельник! – повторил мухтесиб и учтиво поклонился дервишу. – Последователи уже собрались и слезно молили меня найти твою мудрость.

– Верно, их слезы падали в твои руки золотыми каплями, – проговорил дервиш.

Мухтесиб, поклонившись еще раз, двинулся по своим делам, а мы пошли дальше и, миновав мечеть, выложенную чудесным синим порфиром, свернули в небольшой дворик. Дверца, скрипя, приоткрылась, и кто-то пал перед нами на землю.

– Учитель, – донеслось с земли, – благословенный шейх ожидал твоего прихода. Братья приготовлены.

Голос дервиша изумил меня и даже немного напугал: вовсе не старческий, но крепкий и властный, его голос раздался подобно раскату грома.

– Да исполнится воля Всемогущего, – изрек дервиш. – Я пришел.

Маленький человек проскользнул впереди нас через дворик и скрылся за следующий дверцей, в которую можно было войти, только пригнув голову. Велико было мое удивление, когда, протиснувшись в этот проход, я очутился на широкой и светлой площади, выложенной розовым мрамором, которого, впрочем, было почти не разглядеть, потому что вся эта круглая площадь, обведенная ровной, в человеческий рост, стеной, была покрыта смуглыми телами молодых мужчин, обнаженных по пояс. Они лежали ничком, скрывая лица в соединенных горстями ладонях.

– Святой Учитель пришел! – возвестил голос, отразившийся со всех сторон, как от стен колодца.

– Да благословит тебя Аллах, святой Учитель! – поднялась с площади волна голосов.

– Да снизойдет на вас, джибавии, благословение Единого и Всемогущего! – громогласно изрек дервиш и, снова на мгновение превратившись в обыкновенного, немощного старика, прошептал мне на ухо: – Аллах привел тебя стать свидетелем дуса, обряда попирания. Встань на колени здесь, у отверстой двери, и молись. Терпи и смотри.

Я последовал его приказу и, совершив священное омовение, широко раскрыл глаза.

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! – подобно грому изрек дервиш. – Великий шейх джибавиев! Братья готовы принять твою волю по воле Всемогущего! Сойди, ибо двери отверсты!

И вновь с розового мрамора площади поднялись волны голосов, бившиеся о стены короткими и нетерпеливыми всплесками:

– Алла хайй! Алла хайй! («Аллах вечно живой!») Йа даим! Йа даим! («О, вечный!»)

Этот монотонный и тревожный плеск голосов потянул меня в забытье, и мне пришлось часто встряхивать головой и до боли прикусывать губу, чтобы не поддаться дурману этих истекавших от самой земли молитвословий.

Все джибавии лежали головой в направлении Мекки и ее священной Каабе, и я стоял у дверей, лицом туда же. И вот на противоположной стороне площади, на поверхности выбеленной стены появилась тень всадника. Вслед за тенью в узком проходе появился он сам: человек в голубом, как небо, халате и золотом тюрбане. Под ним был стройный жеребец темной масти с белыми ободками у копыт.

Голоса джибавиев зазвучали громче, выше и пронзительней, а плеск молитвословий участился.

– Джибавии открывают тебе Путь, о великий шейх! – возвестил дервиш, перекрывая шум волн. – Приди с Истиной, тень Единого!

И с этими словами дервиш, воздев руки горе, очень медленным шагом двинулся между тел навстречу всаднику, который был далеко не ветх годами, строен и чернобород и сильно напоминал мне сурового бея кочевников-туркмен.

Шейх тронул коня и столь же неторопливо двинулся по кругу вдоль стены.

Я вдруг услышал сдавленные стоны и глухой хруст и в тот же миг едва не повалился без чувств, узрев, что конь шейха идет осторожным шагом прямо по спинам джибавиев! Первые трое или четверо, казалось, выдержали невероятное испытание, оставшись в молчании и неподвижности. Но лежавший последующим, по-видимому не успел подавить свою робость и укрепить тело молитвою, как панцирем, и теперь корчился в судороге, выплевывая сгустки кровавой пены.

Этот несчастный как будто разрушил своей роковой ошибкой прочное, как мрамор, единство обнаженных тел. Он как бы оказался первой трещиной, сразу пронизавшей всю остальную поверхность. И все новые и новые тела подламывались под ударами копыт, хрустели ребра, раздавались хриплые стоны, в предсмертных судорогах приподнимались джибавии над плитами розового мрамора, беспомощно дергались их руки, словно пытаясь ухватить жизнь, выпавшую из рухнувшей крепости скелета. Златоглавый же всадник на черном коне невозмутимо продолжал свой смертоносный путь.

«Терпи и смотри», – вспомнил я слова старика-дервиша. Здесь я был чужаком и имел право лишь молча терпеть и смотреть. Шейх постепенно приближался ко мне вдоль стены, по левую руку, и я находил в нем все больше черт предводителя кочевников, принявших нас по дороге в Конью. Однако я не мог утверждать, что это именно он. Настолько иным был взгляд, что как будто перечеркивал собой все остальное сходство. Бездонная глубина покоя и удивительно приветливого добродушия открывалась мне во взгляде шейха, взгляде, разительно противоречившим всему, что происходило на площади, под ногами его коня. Признаюсь, я всеми силами своей души противился, но постепенно, по мере хода коня, сдавался благоговению и любви к этому необыкновенному человеку, такому благоговению, которое, словно сияние зари, покрывало поверху все земные препятствия, пропасти и ущелья. Я больше не видел умирающих фанатиков, добровольно принявших на себя непосильное посвящение; я видел только его спокойное, как небо, лицо, его голубой, как небо халат, и золотой, как солнце, тюрбан.

Дервиш возвращался ко мне по узкому проходу между тел, разделявшему площадь посередине. Затем, не дойдя до меня нескольких шагов, он, так же с воздетыми к небесам руками, свернул с прохода, переступил через одно тело, потом через другое и, наконец, опустился ничком и лег грудью на одного из юношей, на спину которого вот-вот должен был ступить губительный конь шейха. Надо еще сказать, что вороной конь вовсе не казался воплощением смерти. Он поводил головой, робко поглядывал вокруг большими темными глазами и, будто бы сам своим тихим и осторожным шагом старался облегчить участь тех, кто оказывался на его пути, но, однако, покорно подчинялся правившей им властной руке.

– Джибавии! – услышал я глухой, растекавшийся по всей площади голос старика-дервиша. – Настал час отречения! Забудьте себя! Слейтесь с Единым! Сила неизмерима, а боль ничтожна! Слейтесь с узорами мрамора, с приветливым для ваших тел холодом плит, с лучом солнца и поступью силы! Выберите одно: силу жизни или бессилие страха! Час выбора настал! Да будут благословен Единый и Всемогущий!

Конь наступил на дервиша одной ногой, попав ему прямо между лопаток, сдвинул на эту ногу весь свой непомерный вес, затем оперся на дервиша задней правой и двинулся по телам дальше.