Текст книги "Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров"

Автор книги: Октавиан Стампас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

На мое удивление, я сам не нашел в себе сил разгневаться и только смиренно промолчал в ответ.

– Разве вам не стало известно ваше высокое предназначение, монсиньор? — таков был следующий судейский вопрос.

И на этот раз я промолчал.

– Разве вам претит справедливость? – добавил старец шестой вопрос и, не дожидаясь моего ответа, сказал: – Если бы вы появились, как было положено, год назад, вы бы спасли от пыток и долгого заточения братьев, добровольно принявших мученичество.

– Мне не известно, на чьей стороне справедливость, – решился я ответить-таки на тот, пятый, вопрос.

– Вы, монсиньор, хотите встать на место Господа Бога? – с заметной горечью усмехнулся старец. – Скажу я вам, почему вы решились вновь вернуться на священную дорогу. Вовсе не великая миссия посланника тешит вашу гордыню. Вам хочется во что бы то ни стало узнать, какого вы рода, кто ваши родители и каким именем нарекли вас по рождению. Вы стали печься о своем наследстве и – только о своем собственном наследстве.

И так-то моя плоть вся дрожала от холода, а теперь холод и вовсе пробрал меня до самого мозга костей. В словах старца заключалась страшная истина.

– Не кайтесь, монсиньор, — вдруг ласково проговорил могильный пророк. – Не тратьте времени и сил на то, что предназначено для невежд. Мой вам совет: раз вы по своей воле вернулись на Путь, то пока забудьте о себе и попробуйте всею душою и всем разумением своим попечься о наследстве Истины.

– Что я должен делать? – покорно спросил я, опять принявшись мелко стучать зубами.

– Вы должны делать все по порядку, монсиньор, — ответил старец. – Сначала вы должны различить цвета: белый и черный. Мое же предназначение пока состоит только в том, чтобы послужить вашему спокойствию: обогреть и накормить вашу милость.

И владыка города мертвых повел меня прочь от буйного веселья, попиравшего «камни покаяния» и прах человеческий.

– Любопытно, однако, узнать, в чем предназначение того, кого послали во Францию вместо меня? – спросил я старца, ступая шаг в шаг за ним между могильных камней.

Старец на миг остановился, и я заметил, что капюшон качнулся влево, а потом – вправо.

– Никто не может заменить посланника, ибо второго Удара Истины нет, – услышал я его голос. – Вас либо обманули, либо тот, кто следовал во Францию по тому же самому пути, предваряя вас, имеет иное предназначение.

Ничего большего старец мне не сказал.

Едва мы углубились в лабиринт надгробий, как уже достигли небольшого склепа, из дверей которого мне в лицо дохнуло самое что ни на есть живое тепло обычного людского жилища.

Приняв приглашение, я ступил внутрь и увидел жаровню с ярко-красными углями, скромную трапезу на низком столе и лежанку, покрытую несколькими шерстяными одеялами.

Не успел старец закрыть за собой дверь, как раздалось хлопанье крыльев, и у него на плече появилась ворона, державшая в клюве свиток с завещанием флорентийского тамплиера.

– О, Карл! Ты-то всегда поспеваешь вовремя! – весело воскликнул старец, словно бы мне в упрек.

Он вытащил свиток из клюва своего верного слуги, еще раз, нахмурившись, прочел про себя завещание, а затем, вздохнув, бросил свиток на раскаленные угли. Свиток, потрескивая, стал коробиться и вдруг вспыхнул весь разом, за пару мгновений превратившись в призрачный серый иней, покрывший угли.

– Пусть так же быстро и легко сгорят все его грехи, – сказал старец, а затем обратился к птице: – Карл, ты заслужил начать трапезу первым.

Ворона тут же слетела с его плеча, ухватила с блюда одну из лепешек и, важно отойдя на край стола, принялась ее расклевывать.

– Теперь, вслед за Карлом Великим, можем приступить и мы, – сказал старец, и ничего лучшего для дальнейшего познания Истины, я, признаться, не смог бы придумать в тот час.

Простая гороховая похлебка воодушевила меня более самой вдохновенной проповеди, горячее вино властно повелело моей крови растаять и снова бежать по жилам, и, наконец, я, приняв все происшедшее за самые благоприятные знаки Провидения, стал вытирать со щек побежавшие по ним слезы умиления.

– Монсиньор, готовьтесь провести нынешнюю ночь в компании мертвецов, – сказал старец, замечая перемену в моих взглядах на жизнь. – Опасаюсь, что торговец Боккаччо будет сердится на вас за то, что вы более не сможете принять его приглашение. Отлучаться нельзя, ведь черный или белый конь может появится в любое мгновение, однако ожидание может продлиться долго.

– Я терплю и смотрю, – ответил я старцу, вспомнив кое-что важное из своей румской жизни.

– Крепкие слова, – довольно проговорил старец.

Ни в эту ночь, ни в последующую восставшие из гробов тамплиеры так и не появились за нашим столом, и мне в душу стало закрадываться подозрение, что толпа плясала вовсе не с масками, а с настоящими скелетами. Впрочем, вопросов по этому поводу я решил своему новому «Вергилию» не задавать.

За два дня и две ночи, которые я провел в склепе, едва ли не безотрывно глядя в маленькое зарешеченное окошко, старец появлялся всего два раза, принося еду и новые угли. Он не произносил ни одного слова, и только его ученая ворона, сидевшая у него на плече, трескуче каркала, как только он ступал на порог:

– Откройте двери! Пришел Кар-рл Великий!

В продолжение двух дней из-за надгробных плит доносились до склепа веселые крики и песни, и я думал, что старец снова и снова учит горожан радоваться жизни, объявляя их святыми, освобожденными от всякого страха.

В третий день на кладбище Невинноубиенных младенцев стояло вполне законное для такого места безмолвие.

Чутье подсказывало мне теперь, что именно в третий день должно наконец нечто произойти. С утра до сумерек я до боли в глазах всматривался в туманную пелену, пропитавшую весь эфир от земли до небес, и вот, когда пелена потемнела, я, на миг пред тем отвернувшись и взглянув на алые уголья, заметил посреди темноты белое пятнышко, как бы медленно опускавшееся с небес.

– Белый конь! – невольно прошептал я и, выскочив из склепа, тут же произнес эти слова в полный голос: – Белый конь!

– Монсиньор, вы уже видите белого коня? – изумленно спросил старец, словно бы выросший рядом со мной из-под могильной плиты. – Я чувствую, как под ногами отдается стук копыт, однако всадники еще далеко, их много, а перед нами еще немало глухих стен.

Одно, два, три белых пятнышка трепетали в сумраке перед моими глазами.

– Белые кони! – пробормотал я и потряс головой, пытаясь отделаться от наваждения.

Пять, десять – и уже сотня белых коней приближалась ко мне со всех сторон, легко и бесшумно опускаясь с небес.

У меня закружилась голова, и я едва не повалился на камни, но маленький могильный царь оказался цепким и сильным: он удержал меня на ногах.

– Успокойтесь, монсиньор, — ласково проговорил старец, жесткими пальцами вцепившись в мой локоть. – Вы видите то, что не было запечатлено даже в той памяти, какая была у вас отнята.

Мириады пушинок опускались с небес, покрывая надгробия легкой и приятной для глаз белизною. Я поднял к небу лицо, и белый пух стал опускаться на мой лоб и на щеки, и я чувствовал короткие и холодные прикосновения и думал вовсе не о кладбищенском холоде, а о моей дорогой Фьямметте. Так нежно прикасались к моему лицу раньше только ее прохладные пальцы. Старец ошибся: моя память уже запечатлела нечто очень важное, с чем можно было бы теперь сравнить любое новое, приятное для чувств явление и что, как мне казалось, уже нельзя было отнять у меня никаким, даже самым сильным колдовством. Я невольно провел рукой по лицу и увидел на своей ладони капли простой воды.

– Дождь, – сказал я. – Простой дождь, только падающий на земли из более высоких и чистых сфер.

В ответ на мои слова старец усмехнулся и кивнул. Потом он грустно вздохнул, обводя рукой бескрайнее белое порывало, лежавшее на земле и могильных плитах, и тихо проговорил:

– Великий плащ Ордена. Он покрывает землю и внезапно исчезает вновь. Подобно росе.

– Белый конь! – содрогнувшись, прошептал я, ибо теперь действительно увидел в сумраке приближавшегося всадника на белом коне. – Вот он!

Над всадником тяжело покачивалась на высоком древке орифламма, а следом двигалась едва различимая в темноте многочисленная свита.

– Белый конь! – прошептал старец. – У вас счастливый глаз, монсиньор! Сам король Франции по своей монаршей воле явился в гости к мертвецам! Добрая примета, монсиньор! Теперь нам следует выйти к нему навстречу.

Обогнув полдюжины надгробий, мы втроем с Карлом Великим выступили к «камням покаяния» и остановились у россыпи костей и черепов, покрытых «великий плащом Ордена». Перед нами остановилась целая армия во главе с королем. Облака пара клубились над нею.

Спешу заметить, что к такой важной встрече я уже успел нарядиться, как и старец, в черный макабрский балахон, подпоясанный алой тесьмой, а потому просторный капюшон позволил мне без опаски разглядеть короля, укутанного в пурпурный плащ с горностаевой оторочкой.

Надо мной в седле возвышался довольно одутловатый человек более, чем средних лет, с округлым, бледным и очень гладким лицом. Именно за правильность черт, за редкостную чистоту и гладкость кожи повелителя Франции Филиппа можно было бы назвать красивым. Впрочем, некое совершенство восполняли и его волосы, которые густыми, прихотливо вьющимися прядями выбивались из-под высокой шапки из черного меха. Королевские скулы довольно сильно выпирали, еще больше сглаживая кожу на лице, однако же при том как бы уменьшая королевские глаза, как бы защищая их от излишнего внимания со стороны. Необычайной остроте взгляда, вероятно, и должны были соответствовать только такие, небольшие и защищенные скулами глаза, подобные небольшим бойницам для самой коварной арбалетной стрельбы. Остается добавить только, что все движения короля были медлительны; медлительным было и его дыхание, и, в отличие от резвого пара, вырывавшегося из конских ноздрей и ноздрей королевских подданных, жизненный пар короля вытягивался ленивой струйкой из крохотного отверстия между его губами. Мне показалось, что король Франции, несмотря на явное коварство и явную хитрость, должен быть весьма спокойным и рассудительным человеком.

Правду говоря, никакого внимательного наблюдения за монаршей особой с моей стороны и не было. Образ Филиппа Красивого запечатлелся в моей памяти за одно мгновение, ибо в действительности не успел бы я произнести и трех слов моего нынешнего, столь подробного описания, как уже был бы прерван спокойным, но властным голосом, обращенным к нам, которые проявляя свою искреннюю покорность, преклонили перед монархом колени.

– Ты – пророк с кладбища Невинноубиенных! – изрек над нами монарший глас.

– Ты – король Франции Филипп по прозвищу Красивый! – весьма дерзко, однако же вполне уважительно отвечал ему своим главным, громовым гласом кладбищенский старец.

– Хорошее доказательство дара прозорливости, – усмехнулся король.

Вся королевская свита вместе с конями поддержала своего повелителя верноподданным смехом.

– Мы наслышаны о тебе и твоих еретических проповедях, – продолжал король. – Неужто и вправду не найдется теперь ни одного священника, коему позволено свыше отпускать грехи?

– Отныне Святой Престол, перенесенный в твои владения, будет подчиняться твоей воле, повелитель Франции, – отвечал старец, – и, следовательно, твоей воле будет подчиняться право священников отпускать грехи.

Я заметил, что конь короля вздрогнул и переступил копытами.

– Вот как! – сдерживая некоторую растерянность, проговорил король и обратился к невзрачному человеку в темной одежде, восседавшему на соловом жеребце по правую руку от повелителя: – Вильям, что ты на это скажешь? Нет ли в этих словах еще худшей ереси?

Вскоре я узнал этого человека ближе: то был Вильям Ногарэ, ближайший сановник короля, происходивший из семьи казненных еретиков-альбигойцев, которые не признавали христианской церкви и клеймили подряд всех монахов и священников за порочный образ жизни. Замечу, что именно Вильяму Ногарэ король Франции поручил два самых тяжелых дела в свое правление: арест Папы Бонифация и арест Великого Магистра Ордена Храма вместе с пятнадцатью тысячами рыцарей.

– Ваше Величество, можно ли признать ересь в том, чему должно произойти в видимом мире? – пожав плечами, спокойно проговорил Вильям Ногарэ. – Мир же невидимый находится в ведении Святой Инквизиции. Если этот человек коснется в своих речах мира невидимого, тогда вашей милосердной волей наше недоумение смогут разрешить отцы-доминиканцы.

– Всех, кто приходит на твои проповеди, старик, ты объявляешь святыми, – заметил король. – Разве в твоей власти выпекать святых, как лепешки?

– Я призываю всех стать святыми, не откладывая дело до Страшного Суда, – ответил старец, по моему разумению немного слукавив. – Я лишь повторяю призыв Господа, засвидетельствованный в Писании. Благородный же человек сам, по своей воле и безо всякого повеления свыше, способен стать святым, что прекрасно доказал твой достославный предок, святой король Людовик.

– Говорят также, что ты умеешь изгонять из людей злых духов и исцелять безумцев, – проговорил король Франции со странной улыбкою, истончившей его губы; я назвал ту улыбку «странной», поскольку так и не смог определить, добрая она или злая.

– Когда я говорю одержимому, что он должен быть свят, темный дух не выдерживает веления быть святым и покидает порабощенную им душу, – отвечал старец. – Тогда человек начинает радоваться и плясать от счастья.

– Я вопрошаю тебя, старик, – изгнав с уст улыбку, грозно изрек король, – сможешь ли ты излечить самых отъявленных безумцев, если имя им легион? Сможешь ли ты излечить разом целое княжество безумцев во главе с самым отъявленным безумцем и богоотступником нашего века?

– Приведи их сюда, король Франции, – ничуть не менее грозно ответил старец.

На эти слова Филипп Красивый рассмеялся, и смех его был столь многозначителен, что вся его свита вместе с Вильямом Ногарэ предпочла, напротив, затаить дыхание.

– Сделать это не совсем просто, – отсмеявшись, сказал король. – Мы предпочли бы, старик, чтобы ты последовал в то место, где ограждены от остального счастливого мира эти опасные безумцы, если только твоя сила не иссякнет за пределами этого печального места. Скажешь, что слух об этом верен? Сила иссякнет?

– Твое желание, король, – закон для твоего подданного, даже мертвеца, – проговорил старец, – но я подтверждаю правдивость слуха. Однако в моих силах послать тебе в помощь моего ученика, еще полного жизни. Он станет моими глазами. Укажи дорогу, а безумцев я различу сам.

– Дорога, о которой ты спрашиваешь, ведет на Шинон, – неторопливо проговорил король, пристально глядя на старца.

Черный балахон не шелохнулся, когда старец спустя несколько мгновений заговорил снова:

– Значит, король, ты отправляешь мои глаза прямо в самый крепкий застенок Франции, к Великому Магистру Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма.

– Ты – самый великий прозорливец из всех, о которых я слышал, – покачал головой король Филипп. – Но прежде я хочу удостовериться в твоем искусстве врачевания.

– Твоя воля, король Франции, – сказал старец.

Король подал знак, и из длинной свиты, хвост которой терялся в белесой пелене, смешавшейся с зимним сумраком, выступили два всадника. Один из всадников вел второго коня на поводу, и на том коне сидел худощавый юноша. Когда они приблизились, я заметил, что на лице юноши застыла болезненная печаль, а глаза его сверкали огнем некой неутолимой страсти.

– О, такое безумие несомненно зовется любовью! – весело проговорил старец. – Стоит ли теперь излечивать славного юношу от болезни, которую каждый доблестный рыцарь должен преодолеть сам, дабы остаться на всю оставшуюся жизнь вполне здоровым?

– Это любовь, перешедшая в безумие, – довольно хмуро отвечал Филипп Красивый. – Я привез к тебе своего любимого пажа, старик. Я желаю, чтобы на его милых щечках вновь заиграл здоровый румянец. Так окажи любезность своему королю, старик.

– Король, твоего верного пажа, – сказал кладбищенский дервиш, – должно быть, мучает его собственная тень?

Король приподнял бровь и коротко взглянул на своего визиря:

– Вильям, ведь действительно так?

– Доблестный дворянин, которого ты видишь перед собою, досточтимый старец, – с напускною, и я бы даже сказал, шутовскою учтивостью обратился Ногарэ к могильному дервишу, – избрал Дамою своего сердца одну весьма знатную госпожу, однако на одном из турниров эта знатная особа предпочла чрезмерное к себе внимание другого рыцаря куртуазной страсти, более высокого ростом и умудренного годами. С того дня у преданного, но юного дворянина помутилась память и повредился рассудок. Он теперь помнит, будто бы коварная, но прелестная особа протянула свою перчатку ему самому, но как бы старшему годами. Хуже того, с наступлением ночи, «старший» двойник начинает мерещиться нашему доблестному рыцарю по темным углам, и он выхватывает свой меч, чтобы сразиться с двойником в честном поединке. Двое стражников Его Величества уже получили ранения. Такова вкратце эта занимательная, однако весьма хлопотная история.

– Добрый человек, благодарю тебя, – с не менее напускною важностью проговорил старец и коротко поклонился. – Твой рассказ значительно облегчит дело исцеления. По правде говоря, оно представляется мне настолько простым, что я предпочел бы передать его моему ученику. Мне кажется, что с недугом своего ровесника он сможет справиться даже лучше, чем я.

Наступило молчание, и я не сразу догадался, что речь пошла обо мне.

– Разве тебе не известно, старец, что ученик не может стать больше своего учителя? – заметил Ногарэ. – Ведь так сказано в Писании.

– Верно, – согласился дервиш. – Однако тень очень часто превышает размеры своего господина. Ныне как раз тот самый случай, и следует им воспользоваться для исцеления больного, раз вы все считаете этого доблестного юношу таковым.

– Кто твой ученик? – коротко вопросил король.

– Мой ученик родом с Кипра, – сказал старец, еще сильнее смутив меня, но однако же и указав мне выход из положения, – и происходит он из очень древней дворянской семьи. Судьба его оказалась, увы, весьма нелегкой и запутанной.

– С Кипра? – усмехнулся король. – С того самого Кипра, где говорят, что девица, не переспавшая с тамплиером, еще не годится в невесты? С того самого Кипра, где матери предупреждают своих отроков словами: «Бойся тамплиерского поцелуя»?

– Ваше Величество, я не помню, чтобы мать говорила мне такие слова в мои отроческие годы, – заговорил я, собравшись с духом. – Честно признаюсь вам, Ваше Величество, что даже не помню никакого Кипра. Ныне я стою здесь, посреди кладбища Невинноубиенных младенцев, и готов во всем исполнять волю Вашего Величества.

– Однако выговор вполне может считаться кипрским или даже палестинским, – заметил королю Вильям Ногарэ.

Король кивнул, и наши взгляды встретились.

– Вам будет предоставлено место во дворце, – неторопливо и даже вкрадчиво проговорил король и тряхнул головой, отчего с его черной шапки посыпался вниз белый пух.

– Ваше Величество, места вполне достаточно и здесь, – отвечал я.

– Старик, твой ученик хочет сказать, что для лечения потребуется всего одна молитва? – с напускным изумлением вопросил Ногарэ.

– Мой ученик готов исполнить волю короля Франции, – отвечал дервиш.

По моему указанию бледного юношу поставили прямо передо мной. Я вперился взглядом в его глаза и стал намеренно думать о чем угодно, только не о самом лечении и возможной неудаче. «Неудачи быть не может, – заранее решил я, – если, по расчету дервиша, я избавлюсь от всякого страха и попробую на один час сделаться святым». Я долго думал о моей любимой Фьямметте, а затем размышлял о том, что, простившись с нею, наверно опять заснул необыкновенным сном, раз попал на кладбище, куда запросто по вечерам приезжает в гости к покойникам сам французский король.

В таких размышлениях я провел половину часа, а, может статься, целый час. Сумерки густели, и, когда я почти перестал различать лицо юноши, стражники короля окружили нас потрескивавшими факелами.

Тогда, в тревожном свете факелов, я увидел, что все лицо юноши покрыто каплями влаги, и подумал, что, наверно, он уже плачет от усталости. Мне захотелось пожалеть его, но я подумал, что жалеть ни в коем случае не полагается, иначе все надежды старца на своего ученика пойдут прахом.

«Доблестный дворянин не может плакать, – заключил я, видя, как он мучительно жмурится и роняет одну за другой слезы. – Он, как и я, нестерпимо захотел спать. Еще немного, и мы повалимся друг на друга. Пора завершать это надувательство».

Не сводя глаз с влюбленного безумца и не обращаясь ни к кому определенно, я, насколько мог властно, повелел:

– Дайте ему меч!

По короткому порыву теней и по тому, как болезненно искривились губы безумца, я определил, что ему в правую руку вложили рукоятку меча.

– Отвечайте на три вопроса, сударь! – в полный голос приказал я.

– Да, мессир! — едва живым голосом ответил юноша, чем подтвердил то, что я пока еще не совершил ошибки.

– Вопрос первый! – изрек я. – Вы видите меня теперь перед собою?

– Да, мессир, – был покорный ответ.

– Вопрос второй! Вы видели меня когда-либо раньше?

– Нет, мессир, — был столь же покорный ответ.

«Если я сумею задать и третий вопрос, – мелькнула у меня в голове мысль, – значит, из меня и вправду выйдет искусный джибавия, целитель безумия».

В продолжение этой мысли моя правая рука успела неторопливо размахнуться, затем – прицелиться, и, как только, покончив со всеми мыслями, я отдал ей последний приказ, она изо всей имевшейся в ее мышцах силы, закатила моему безумному дворянину увесистую оплеуху.

Юноша отшатнулся, факелы вздрогнули, а меч взлетел над моей головой.

– Вопрос третий! – сорвав голос, выпалил я. – Вы дали слово ответить! Слово благородного человека!

Юноша окаменел.

– Вопрос третий! – уже с должным спокойствием произнес я. – Если вы меня никогда не видели раньше, откуда вам известно, что ударил вас именно я?

Юноша остался передо мной бездвижным изваянием.

– Погасите факелы! – повелел я. – Немедленно погасите факелы!

Тьма обрушилась на нас и поглотила обоих. Я затаил дыхание.

Миновало одно мгновение, потом миновало второе. Так, возможно, миновала половина той необыкновенной ночи.

И вот, наконец, я услышал донесшийся из темноты шепот:

– Благодарю вас, мессер ! Благодарю вас! Мне уже лучше. Мне стало гораздо лучше.

– Вы уверены в своих силах, сударь? – столь же тихо и при том весьма участливо проговорил я, успев вытереть с лица горячий, как факельная смола, пот и возблагодарить Господа за то, что Его волею я остался-таки живым и невредимым.

– Да, мессер, — прошептал юноша. – Вы избавили меня от страха.

– Теперь свет станет весьма уместен, – сказал я, решив, что настала пора немного погордиться своей находчивостью.

Факелы вновь вспыхнули передо мной и выстроились длинной цепью, освещая королевскую свиту, которая едва не на целую милю вытянулась позади своего повелителя. У меня появилось предчувствие, что один из факелов уже освещает уготованное мне а, может быть, и могильному старцу, место в свите.

Я увидел, каким решительным жестом паж вытер капли влаги, покрывавшие его лицо, и как преданно посмотрел он на своего короля, заговорив наконец живым и звонким голосом:

– Мне стало гораздо лучше, Ваше Величество!

Король коротко переглянулся с Вильямом Ногарэ, и тот ответил важным кивком.

– Что ты скажешь на это, Карл? – раздался у меня за спиной голос дервиша.

– Кар-рл Великий пришел! – громко протрещала ворона. – Откройте двери!

На лице юноши появилась изумленная улыбка. Он растерянно огляделся по сторонам, а затем, к моему окончательному облегчению, убрал меч в ножны.

– Король, твой паж выздоровел, – сказал кладбищенский пророк. – Для него наступила добрая ночь. Теперь он не опасен ни для себя самого, ни для собственной тени.

– Чудо! – донеслось из королевской свиты тихое слово.

– Чудо! Чудо! – шепотом вторили другие голоса.

Паж подошел к королю, и тот, чуть наклонившись с коня, пригляделся к лицу своего любимца и ласково потрепал его за щеку.

– Теперь я вижу, старик, – проговорил король, коротким жестом указывая пажу на его обычное место в своей свите, – теперь я вижу, что твоего ученика можно отправлять послом в страну безумцев вместе с твоей ученой вороной. – И обратившись ко мне, король вопросил: – Назови свое имя, искусный целитель любовной горячки.

– Мне не известно мое имя, Ваше Величество, – признался я, не опуская глаз. – В том-то все мое несчастье.

– Сообщение полностью подтверждается, Ваше Величество, – раздался голос Ногарэ, приложившего немалый труд, чтобы сдержать волнение. – Действительно, ночь оказалась доброй, Ваше Величество.

– В таком случае мы сможем отплатить этому искусному целителю за его добрую услугу не менее доброй услугой, – таинственно улыбаясь, неторопливо проговорил король. – Вильям, известен ли тебе человек родом с Кипра, молодых лет, умеющий исцелять безумие и к тому же не ведающий своего настоящего имени?

– Да, я слышал о таком, Ваше Величество, – с не менее таинственной улыбкой на губах, сказал Ногарэ. – Он пришел. Он стоит перед вами, Ваше Величество. Не кто иной, как молодой граф де Ту.

Я обомлел, несмотря на то, что всем случившимся со мною чудесам уже давно потерял всякий счет.

– Граф де Ту?! – воскликнул я и невольно обернулся на старика.

Тот очень ласково улыбнулся мне, потом медленно опустил веки, как бы подтверждая поразительные слова Ногарэ и при том указывая мне во всем подчиняться обстоятельствам, а спустя пару мгновений вновь открыл глаза.

– Граф де Ту? – нарочито удивился король. – И все? Но где же имя?

– Полного имени не упоминалось ни в одном сообщении, – сказал Ногарэ.

– Какая досада! – покачал головой король. – Я-то думал, что мы сможем отплатить графу сполна. Однако я полагаю, что дело поправимо. Итак, граф, – обратился он ко мне, – мы рады приветствовать вас в наших владениях. Нам кое-что известно о необычайной судьбе вашего рода и вас самих. Нам известно, что заставило вас избрать столь необыкновенный путь и какие ужасные опасности подстерегали вас в дороге. Но теперь главному свидетелю по делу о богоотступнических деяниях Ордена Соломонова Храма страшиться нечего. Отныне он поступает под личную защиту короля Франции.

«Может ли старик быть предателем? – не добавляя к тому волнению, что уже наполнило мою душу, ни капли сверху, спросил я самого себя и тут же самому себе решительно ответил: – Будь он кем угодно, а только обстоятельства, конечно же, находятся во власти той самой, невидимой силы, цели которой не известны никому из проводящих эту „добрую“ ночь посреди кладбища».

Признаюсь, что я опять думал только о своем собственном наследстве, судьба же Ордена тамплиеров волновала меня в те мгновения меньше всего.

– Ваше Величество, – обратился я к королю. – При всем моем желании я не уверен, что смогу стать истинным свидетелем. У меня отнято не только имя, но и память.

– Нам известно, граф, – продолжал король, – что ваша память хранит главную тайну Ордена, потому-то она, ваша память, и была запечатана, подобно самому ценному сокровищу казны. Нам известно также, граф, что ваша память может быть открыта с помощью особого ключа, коим является некое тайное слово. Это слово пригодно к использованию в качестве ключа только один раз, как если бы ключ был отлит изо льда, а замок был бы горяч, как живое человеческое тело. Тайное слово известно Великому Магистру Ордена, и он дал мне обещание произнести его. Дорога на Шинон очищена для вас от всех встречных. На этой дороге вас будет охранять целое войско. Мы желаем, чтобы вы отправились немедленно, но, разумеется, предварительно переодевшись в нечто более соответствующее вашему дворянскому достоинству и еще далеко не оконченной жизни.

– С великой радостью исполню волю Вашего Величества, – сказал я, кланяясь и действительно испытывая некое подобие радости: разоблачение тайны приблизилось, вроде колодца в пустыне, до края которого уже легко было дотянуться рукой. – Однако прошу у Вашего Величества позволения проститься перед дорогой со своим Учителем.

– Прощайтесь, граф, – разрешил король, поворачивая своего коня и вместе с ним приводя в движение всю свою свиту, а вместе со свитой – вереницу трескучих факелов. – Хотя, как говорят, уходя с кладбища, не следует оглядываться назад.

Я повернулся к могильному дервишу и увидел, что его черный балахон совсем побелел от падавшего с небес холодного пуха, и, если бы не продвигалась мимо нас долгая вереница факелов, я уже и не различил бы в темноте маленькую неподвижную фигуру. На правом плече старца восседал Карл Великий, невозмутимо отряхивая крылья.

– Учитель, – обратился я к старцу, едва не произнеся это священное слово на арабском наречии. – Скажи мне: то, что я теперь вижу своими глазами, происходит во сне или наяву? Сам король Франции со всеми своими придворными является на кладбище, в гости к загадочному старику, к которому он вполне мог бы выслать комиссара инквизиции. Не так ли? Ведь и ты, Учитель, опасался черного коня.

– Ваша новая память, монсиньор, не только успела пробиться из семени, но уже приносит первые добрые плоды, – ласково произнес старец, но его ласковую улыбку я мог только вообразить, поскольку края капюшона затеняли все его лицо. – То, что первым появился белый конь короля, наилучшим образом доказывает ваше право называться истинным посланником Удара Истины.

– Насколько я могу догадаться, на заднем дворе королевского замка растет дерево, в которое изредка попадают стрелы с важными сообщениями, – вслух подумал я.

– Возможно, есть особый вид плодовых деревьев, из которых порой произрастают оперенные прутики, – посмеиваясь, ответил мне могильный дервиш. – Однажды, монсиньор, некий честный человек шел по улице в позднее время и вдруг увидел, что ему навстречу приближаются какие-то люди, тихо между собой переговариваясь. Он очень испугался, подумав, что они могут оказаться грабителями и, перепрыгнув через ближайшую ограду, упал в канаву, полную воды и грязи. Там он и остался лежать, затаив дыхание и в ужасе замечая, что встречные тоже стали перелезать через ограду. И вот они окружили несчастного, склонились над ним и спросили: «Добрый человек, не грозит ли тебе какая-либо опасность, от которой ты решил скрыться в этом неприглядном месте, и не можем ли мы оказать тебе какую-нибудь посильную помощь?» Тот же с облегчением вздохнул и ответил им так: «Видите ли, добрые люди, случилась довольно непростая история: я попал сюда из-за вас, а вы попали сюда из-за меня».