Текст книги "Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров"

Автор книги: Октавиан Стампас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

Не могу признать, что из меня вышел прилежный студент, купивший себе стекла для глаз по десять золотых за штуку. Книгам я предпочитал хорошую выпивку, а о всяких тайнах, которыми бредил отец, вспоминал, как о любопытной сказке. Я любил ходить по оружейным лавкам, и, если бы не обещание, данное отцу, то спустил бы разом свое содержание на один добрый клинок. Впрочем, кое-какие знания мне все же пригодились.

Через два года отец вернулся и крепкой рукой стащил меня со школярской скамьи, чему я и сам был рад несказанно.

«Теперь пора делать дело, – объявил он мне. – Мы поедем в Акру и вступим в Орден Рыцарей Храма».

Святые исповедники!

Твердыни Заморской земли, Акра, доблестные рыцари, принявшие Крест – все это было так же далеко от меня, как и те удивительные места, в которых пропадал отец и откуда он возвращался, пропитанный необыкновенными запахами. Да, все это было так далеко, что казалось сном. И вдруг этот сон разом опрокинулся в явь!

Вновь целую неделю я бредил какими-то грезами и не смыкал глаза по ночам, а вернее спал с открытыми глазами на ходу, как одержимый лунной болезнью.

Одно меня беспокоило: Орден Рыцарей Храма. В Университете я наслышался о нем всякого, и теперь терялся, чего же страшиться больше – ангельского целомудрия или же возможного долга целовать высокое начальство в задницы или в места, куда более дремучие.

Отец говорил: не страшись ничего, ибо есть цель, которая все простит и очистит. Действительно, пришлось пройти и претерпеть многое: срам и доблесть.

О, Акра! Великая история! Наш славный хозяин знает эту историю лучше меня. Мне же очень не хочется, чтобы вся наша славная трапеза утонула в моем рассказе, как и ночь нашей встречи, достойной пера любого королевского хрониста. С другой же стороны, не достойно оставлять тем, далеко не худшим годам моей жизни всего одну короткую страницу. Поэтому с вашего позволения, досточтимый Робер, я оставлю эту историю до заката следующего дня, дабы она помогла нам скоротать время очередного привала.

Затаив дыхание, слушали рассказ рыцаря Эда де Морея мы оба, хотя наместник еще недавно казался мне человеком всеведущим.

– Достопочтенный сын Феба, – проговорил он, вновь возвратившись взором к роскошному столу и теперь выбирая, за какой бы еще кусочек взяться. – Сегодня ты оказал мне честь своим посещением, чтобы удивить по меньшей мере дважды. Признаюсь, многое, особенно из того, что касалось юных лет твоего отца, мне открылось впервые. Зато последний год его жизни мне известен лучше, чем тебе. И скажу, что если в пятьдесят он выглядел на тридцать, то на самом исходе седьмого десятка он казался куда бодрее сорокалетних стариков. Таким он и остался навсегда в моей памяти: седобородым богом, грозно возвышающимся в поднебесье. Они оба были красавцами на той башне, твой отец и Милон, который был лет на двадцать помоложе твоего отца. Сарацины задирали головы, цокали языками и торопились наверх, а оттуда уже сыпались вниз, как спелые яблоки.

Когда слуга вновь наполнил мой бокал, я набрался смелости и предложил выпить за честь славного рода, к которому принадлежал рыцарь Эд де Морей, дабы род его не пресекался до скончания веков и все будущие потомки являли бы собой примеры доблести и воинского искусства, причем о последнем да будет свидетельствовать долголетие, подобное долголетию царя Мельхиседека.

Рыцарь Эд был несомненно польщен, однако посмотрел на меня, то ли с некоторым смущением, то ли с недовольством. Я понимал, что своей застольной речью задел один из главных обетов рыцарей Храма. Наместник же рассмеялся и захлопал в ладоши.

– Ах, какой меткий стрелок наш несравненный Робер! – воскликнул он. – За его слова я готов немедля выехать и скакать всю ночь по горам, дабы доставить к утру новую бочку апулийского. Брат мой Эд, если твоему роду суждено продолжиться по воле священного возлияния, я залью вином весь водоем и погружусь в него, подобно бегемоту.

– Брат мой Лев, – коротко усмехнулся рыцарь Эд и также коротко выразился: – Года не те, да и плащ не позволяет.

– Какие года?! – искренне ужаснулся Лев Кавасит, и глаза его округлились. – В тебе же, мой Геракл, такой сплав кровей, что даже если ты будешь лежать на смертном одре при последнем издыхании, все равно твой соловей еще сможет спеть такие песни, на которые отовсюду слетятся и самые привередливые соловьихи! Неужто у тебя до сих пор нет на примете достойнейшей из достойных?

Тут у меня кусок застрял в горле, а рыцарь Эд с явным смущением отвечал:

– Лев, если и есть такая, то она вовсе не годится для того дела, о котором ты думаешь. Прошу тебя: не становись бегемотом. Бесполезные и опасные старания.

– Не путай меня, дорогой Парис, – набычился наместник Халдии. – Если есть, то посылай меня сватом. Уверяю тебя, лучшего свата не найдешь даже в Индии. А если нет, то нынче же вылезу из этой проклятой норы и клянусь, что отыщу тебе самую смазливую и невинную птаху там, где прикажешь: хоть в Трапезунде, хоть во Флоренции, хоть в Париже. А что касается ваших уставов, то в Писании, кроме устава Моисеева, я что-то ничего иного не припомню. К тому же сказано: не зарывай талант в землю, а семя, которым одарил Творец и тебя, и твоего отца, разве не талант?

Подороже всякого золота, так и знай, и попробуй мне чем-нибудь возразить.

– Сватом посылать тебя, дорогой Лев, теперь уж, как видно, недалеко, – пересилив смущение, отвечал рыцарь Эд в тон своему старому товарищу, – да только делать этого не стоит.

– Все эти ваши загадки, – сердито пробормотал наместник. – Мы, греки, старый народ. Пусть хитрый, зато рассудительный. Все эти ваши игры в прекрасных Дам и драконов кончились у нас еще за тысячу лет до пришествия Христова. О, рыцари! Тело вы отдаете в бою за Христа, а сердце оставляете Даме. И не оправдывайтесь тем, что служите Пресвятой Деве. Все это только робкое покрытие греха. Я вот что скажу: гораздо вернее было бы поступать наоборот, если не можете отдать Богу всего себя разом. Из-за этой путаницы и начались все ваши беды с сарацинами.

– Мудрый змий! – покачал головой рыцарь Эд де Морей.

– Ты мне так и не сказал, что ты собираешься делать и примешь ли мои услуги, – не оставил своих злостных намерений хитрый грек. – Или так и будешь поливать слезами до старости батистовый платочек своей ненаглядной?

«Если бы то был платочек!» – подумал я.

– Если бы то был простой платочек! – усмехнулся рыцарь Эд.

– А что же она бросила тебе с балкона, когда ты на турнире в ее честь повергал наземь противников? – любопытствовал наместник.

– Если я когда-нибудь сумею поймать этот предмет из дамской шкатулки и останусь в живых, то я обязательно покажу его тебе, дорогой Лев, – сказал рыцарь Эд. – И прошу тебя, давай оставим этот разговор до лучших времен.

– Все тайны, тайны, – недовольно вздохнул наместник. – Я слишком стар, чтобы ожидать лучших времен.

Наш разговор, отдалившись от всяких опасных и двусмысленных образов продолжался еще около часа, а потом как бы сам собой наступил черед отдохновения.

Прежде, чем развести нас по опочивальням, наместник доверительно посмотрел мне в глаза и сказал:

– Нашему воинственному Нарциссу я такое предлагать не смею, зная его нрав. К тому же если захочет, то сам возьмет. А вам, мой дорогой гость, я по праву хозяина не смею не предложить. Если вы тоже храните обет верности, то обязаны простить меня. Короче говоря, если желаете обновить свои силы перед дальней дорогой, то любая из этих прекрасных нимф к вашим услугам.

Я весь покрылся потом еще за мгновение до того, как мой взгляд разом объял всех трех арфисток, потупившихся с самой искусительной стыдливостью.

Жар наполнил мои чресла, но я собрал в сердце всю силу своей воли и учтиво отказался, рассыпавшись в благодарностях.

Наместник улыбнулся и не менее учтиво наклонил голову, показав мне свою благородную плешь.

Если посреди Коньи, утопавшей в садах и базарах, полных всякой снеди, капелла Ордена являла собой остров сурового воздержания, то греческая крепость Кигана, окруженная голыми скалами и мрачным безлюдьем, казалась противовесом, брошенным на другой конец северной дороги. Предоставленная мне постель была такой мягкой, простыни так тонки, и с такой изысканной нежностью ласкал дыхание аромат благовоний, что легче было встать и простоять всю ночь на одной ноге, чем отгонять прочь самые искусительные мечты и помыслы. Как ни старался я превозмочь себя, только молитва моя была слишком слаба, и всякое терпение сгорало дотла в жару молодого тела, загасить который могла в ту ночь разве одна лишь горбатая с косой, если бы в Книге судеб был ей на то приказ.

Я переваливался с одного бока на другой, комкал простыни и маялся, и стоило только закрыть глаза, как сразу появлялись прекрасные нимфы. Они кружились передо мной, теряя свои одежды и ленты. Потом оставалась только одна, перебиравшая струны арфы. Арфа в ее руках превращалась в огромную звезду с острыми, как сабли, лучами. Эта звезда вырывалась из рук нимфы и начинала вертеться перед моими глазами, норовя рассечь меня сразу на несколько частей.

Открыв глаза в очередной раз, я увидел перед собой настоящую нимфу, как раз ту, что показалась мне среди трех арфисток самой миловидной. Она сидела поодаль на небольшом тюфячке и как только увидела, что я смотрю на нее, вспорхнула и неслышными шагами подошла к моей постели. Я не двинулся и не проронил ни единого слова. Тогда она осторожно присела на самый краешек. Так птаха, уже привыкшая кормиться из рук, прыжок за прыжком подбирается к зернам, насыпанным на ладони. Я затаил дыхание, и тогда она, запустив руку под простыню, нежно схватила соловья, который уже вытянул шейку и был готов вот-вот запеть.

– Чего желает господин? – коверкая слова, прошептала нимфа на франкском наречии.

Тут я ожил и честно сдался искушению на самых почетных условиях. Зато не успела догореть свечка, как самые греховные помыслы и видения оставили меня в покое.

Вновь открыв глаза – на этот раз оттого, что меня теребили за локоть, – я увидел прямо над собой рыцаря Эда, державшего в руке масляную лампу.

Нимфа вовсе не застыдилась его, а только сладко зевнула и повернулась от огня на другой бок.

– Мессир! – прошептал рыцарь Эд. – Черед новой дороги. Медлить никак нельзя.

Не проспав, кажется, и часа, я вскочил и почувствовал прилив удивительной бодрости, за что не постыдился поцеловать нимфу в оттопыренное ушко и пообещать в него множество всяких подарков на обратном пути.

За дверями искусительной кельи меня ожидали и рыцарь Эд, и наместник. Последний пожелал мне доброго утра и справился, все ли меня устроило и достаточно ли мягка была постель.

– Я прекрасно провел ночь, – признался я, рассыпаясь в благодарностях. – Сдается мне, что первый раз за нынешний год меня не одолевали страшные сны.

Рыцарь Эд собственноручно разбудил и своего нынешнего оруженосца Франсуа, ведь, напомню вам, раненый Жак остался в пределах Рума. Как оказалось, Франсуа утешила в эту ночь сестренка моей соблазнительницы.

Несмотря на спокойствие, видимую неторопливость и даже шутки, дух некой опасной погони довлел тем утром.

Наместник повел нас в глубины крепости по узкой лестнице, и я насчитал не меньше полтысячи ступенек, решив, что теперь, после всех искушений и соблазнов, наступила пора посетить преисподнюю. Когда лестница кончилась, начался тайный ход, просверленный в скалах. Наше тяжелое дыхание отдавалось со всех сторон эхом, наводя на мысли о грешниках, заточенных в мрачных пустотах Тартара. Наконец нас подхватила новая лестница и, вознеся на доступную ей высоту, поставила на небольшую площадку, окруженную отвесными стенами. Там нас ожидали три жеребца, вовсе не похожие на тех, которые довезли нас накануне до ворот Киганы. Над нами клубился густой туман, пропитанный слабой желтизною наступавшего дня.

– Здесь есть неприметная тропа, – проговорил наместник, отдуваясь после тяжелого подземного перехода. – Не робейте. Кони обучены. Бросьте поводья, и они сами выйдут на дорогу. Там наткнетесь еще на развилку: держитесь двугорбой горы.

Затем наместник Халдии Лев Кавасит посмотрел в замутненную высь и протянул руки к рыцарю Эду.

– Прощай, брат Эд, – тихо произнес он, и я заметил, как дрогнул его голос.

– Прощай, брат Лев, благодарю тебя за все твои благодеяния, – также дрогнувшим голосом ответил комтур, и титаны обнялись.

– Эта мгла не мешает твоему отцу видеть нас с небес, – проговорил наместник. – Он-то ведает, что хоть мы здесь, внизу, не знаем всего, зато обучены верности, которая восполняет любую неосведомленность.

Не менее трогательно простившись со мной, наместник вновь обратился к рыцарю Эду и произнес слова, которые явно намекали на ту самую погоню, призрак которой никак не мог добиться от нас учтивого обращения:

– Они воображают, будто весь мир можно перевернуть с помощью золота и угроз. Что ж, мы приготовили им приятную неожиданность. Теперь пусть попробуют сунуть ко мне свой нос, я им устрою вторую Акру. Я встречу их достойно, помня о примере твоего отца.

Мы поднялись в седла и последний раз оглянулись на гостеприимного хозяина мрачной страны.

– Не беспокойся, Эд, – громко сказал он, улыбаясь, и взмахнул руками, словно разгоняя клубы тумана. – Я позабочусь о том, чтобы достойнейшая из достойных не попала на тот званый пир. Я отправлю в ад только избранных. А вас да хранит Господь наш Иисус Христос на этой грешной земле.

Волшебные кони греческого бога Гелиоса вынесли нас из тумана прямо под живительные лучи дневного светила. Безо всякой передышки мы покрыли целый переход и, наскоро отдохнув, снова пустились вскачь. Только на закате меня догнали вести о том, что же происходило в крепости, пока пели горные соловьи.

Рыцарь Эд рассказывал обо всем спокойным голосом, с теплой улыбкой вспоминая о престарелом патриции.

Оказалось, что великий кефал Халдии Лев Кавасит получил из Трапезунда два послания, а не одно. О первом мы были наслышаны. Во втором же таилась смерть рыцаря Эда. Рукою одного из ближайших сановников василевса, а именно трапезундского севастократора, было начертано повеление покончить с провожатым юного посланника как с человеком, знающим то, что по завершении его миссии более не положено знать. Сановник императора не сомневался, что Льву Каваситу удастся устроить трогательное прощание посланника с франком из Ордена Храма, после чего пропажа тамплиера не вызовет у посланника никаких вопросов.

Лев Кавасит, сидя в своем горном дупле, поразмыслил и решил исполнять свою собственную волю. Именно ею объяснялись словесные ловушки, которые он расставлял передо мной во время нашей трапезы. Наконец он убедился, что сам неведомый посланник достаточно наивен и несведущ в замыслах власть и облака предержащих.

Отправив меня, как Старец Горы – своего юного ученика, в райский уголок, где водятся прекрасные гурии, наместник затеял с рыцарем Эдом военный совет, и, потолковав, они пришли к заключению, что замыслившие убийство все же произошли из рода смертных людей, а не демонов, и вполне способны не знать всего или, вернее, знать не все: к примеру, того, что Жиль де Морей почитается наместником Халдии наравне со святым воином Георгием и древним героем Ахиллесом, и это почитание распространяется также на его законного сына, Эда де Морея.

Наместник советовал рыцарю Эду вернуться в Конью по тайной, мало кому ведомой тропе, но комтур наотрез отказался, желая довершить свою миссию до конца. По его словам, наместник даже обрадовался такому повороту.

«Прекрасно! – сказал он. – Мы поделим опасность поровну. Башня, что стояла на защите Акры, часто снится мне в последнее время».

Пока мы наслаждались приятным разговором и роскошной трапезой, много разных событий происходило под покровом тьмы. Во-первых, исполняя волю главы ассасинов, подбиралась к цитадели Черная Молния. Во-вторых, лучшие воины наместника с небывалым упорством охотились за одной из шаек, грабивших селения и караваны, и двоих разбойников удалось поймать как раз на рассвете. Наместник раскрыл свой замысел, обещав выдать труп одного из негодяев за умерщвленного комтура и тем самым ненадолго отвести глаза соглядатаев.

– Мудрый Лев предсказывает, что человек, который должен принять вас, мессир, на «Морфее», возможно, подчиняется тому же самому приказанию, – добавил рыцарь Эд. – Я допускаю, что старый змий прав.

– То есть человек, исполняющий вместе с вами одну и ту же миссию, может стать вашим убийцей, брат Эд, вы это хотите сказать? – отказываясь что-либо понимать, развел я руками.

– Почему бы и нет? – смиренно вздохнул ком-тур. – Тот, кто вас встретит, мессир, может быть по своей природе неплохим человек, и даже хорошим, честно исполняющим свой долг и разделяющим вместе со мною одну и ту же мечту об очищении Храма. Но здесь, на земле, каждый из нас остается лишь малым звеном в цепи одного великого замысла, и надо принимать без ропота то, что должно случиться.

– Великий механик убедил вас, брат Эд, что весь мир – не более, чем огромная машина для поднятия тяжестей, – сказал я, противясь всей душою той безжизненной и немилосердной мудрости.

Комтур ничего не ответил мне, а только уперся взглядом в какой-то невзрачный камень, лежавший подле нас.

– Так может, и сама затея очищения – не более, чем искусная ловушка для простаков с добрыми сердцами? – хладнокровно предположил я. – И поставлена как раз для тех, кто жаждет хоть самого малого очищения духа. Всем по отдельности грезится, что они делают хорошее дело, а если всю мозаику сложить, то получится косматая рожа, смеющаяся над всеми нами.

– Кощунствуете, мессир, – бросил комтур, однако без величественного гнева.

– Я сам себе кажусь стариком, – признался я, – мудрым змием, который уже утомлен коловращением веков. Но скажите, брат Эд, выходит, что ошибиться – не грех? Если дело чудится тебе богоугодным и ты отдаешь ему свои силы и свое сердце, а потом вдруг окажется, что тебе просто-напросто заморочил голову тот, кого лучше не поминать, то что же тогда – Бог само собой простит?

– Уже поздно говорить об этом, – поморщился комтур. – Ибо сказано: не убий.

Мы помолчали, греясь на солнышке и любуясь небольшими темными бабочками, что перепархивали с одного блеклого цветка наступившей осени на другой.

– Брат Эд, почему вы назвали меня Робером, даже не предупредив заранее? – спросил я, когда мы вновь собрались в дорогу.

– Эта тайна не объясняется никак, – усмехнулся рыцарь Эд. – В спешке и неразберихе я просто не догадался договориться с вами о том, как мне представить вас наместнику. Имя Робер первым пришло мне на ум. Что же касается Кипра, то я знал, что наместник побывал за свою долгую жизнь во многих странах, но пристать к берегам Кипра ему так и не привелось. Поэтому если где и можно было спрятаться, то только на Кипре.

– Даю вам клятву, брат Эд, что я разберусь во всех рычагах этой проклятой машины, – с непоколебимой решимостью пообещал я комтуру, ибо почувствовал в те мгновения прилив неудержимых сил и ярости. – Я узнаю, чьи руки вертят все эти колеса. А если механика не будет даваться моему разумению, как наместнику Льву, тогда я разломаю весь механизм на мелкие щепки.

– Всему свое время, – без всякого одобрения добавил свое слово комтур и, ударив жеребца под ребра, пустил его вскачь.

Впереди нас ожидал еще один невысокий перевал, и, когда мы поднялись на его гладкую горбинку, у меня захватило дух. Внизу передо мной колыхалось опрокинутое на землю небо. Мелкая рябь неторопливо двигалась по нему, и ветер подносил нам оттуда холодный, но казавшийся родным, запах легкой и блаженной пустоты.

– Море, – с наслаждением произнес я заветное слово, и оно потревожило до самого дна сумрак моей запретной памяти, который тут же отозвался ожиданием новых опасностей. – Мне кажется, что я уже плавал по морю. Мне кажется, что я уже приблизился к своей родине.

– Будем считать ваши предчувствия, мессир, за хорошую примету, – предложил рыцарь Эд, и, когда мы немного спустились и обогнули один из скалистых выступов, он вытянул руку и указал в сторону нагромождения огромных камней. – Сейчас вы увидите Трапезунд.

Город, расположенный на самом берегу, в горной котловине, и окруженный густыми купами темно-зеленых деревьев, открылся нашим взорам, поблескивая золотыми вершинами христианских храмов.

Еще около получаса мы, уже не торопясь и внимательно осматривая окрестности, приближались к его грозным крепостным стенам. Солнце опускалось вместе с нами, готовясь оставить верхнее небо и погрузиться в нижнее, более густое и синее.

Вскоре через стены разлился мерный звон церковных колоколов и наполнил собой все расщелины и пустоты. Длинная процессия черных и золотых одежд потянулась от городских ворот в сторону монастырских построек, почти не приметных среди садов и ухоженных возвышенностей.

– Звонят к вечерней службе, – сказал комтур. – Насколько мне известно, завтра празднуют память какого-то святого, особо почитаемого именно здесь, в столице Империи. В такой час чужестранцам лучше не привлекать к себе особого внимания, поэтому я предлагаю отложить осмотр города, а сразу направиться к пристани и разыскать «Морфея».

– Еще не поздно отказаться от излишних опасностей, брат Эд, – осмелился я в последний раз напомнить комтуру о подозрениях, высказанных наместником Халдии. – Уверяю вас, что я способен отличить корабль от телеги.

– Больше не говорите об этом, мессир, – отрезал рыцарь Эд. – Свое дело я доведу до конца. К тому же мне очень хочется взглянуть на своего преемника. Я обязан дать ему хотя бы возможность честно начать свое. А там посмотрим, что будет.

– Можно сказать, что я всем вам, по сути дела, не нужен, – вновь дал я волю своему змеиному суемудрию. – У вас своя игра, дела чести и справедливости, а я просто мячик, который бросают друг другу через натянутую веревку.

Рыцарь Эд страшно посмотрел на меня, и мне пришлось вжать голову в плечи.

– Больше слова не скажу, – пообещал я.

Когда мы достигли лавочного ряда, расположенного за городскими стенами в непосредственной близости от пристани, комтур заговорил со мной с прежней братской приветливостью:

– Еще в одном я согласился с наместником. Он считал, что следует, не скупясь, накормить семью хорошего портного и выставить вас, мессир, на пристань богатым и благополучным греком. Такой обман, по его мысли, может внести некоторую сумятицу в ряды возможных врагов и даст нам несколько мгновений для того, чтобы верно оценить обстановку.

Должен прибавить к словам рыцаря Эда, что деньги, выпорхнувшие из наших рук на румской границе, вернулись, подобно ручным голубям, в Кигане да еще привели за собой новую стаю. На деньги, решительно предложенные нам великим кефалом, мы теперь сами могли купить себе подходящий корабль вместе с командой гребцов, матросов и охранников. Наместник посоветовал комтуру найти лавку некого Никиты Сирианина. Мы без особого труда разыскали такую, и вскоре, портной Никита Сирианин, подшив рукава и штанины и подогнав еще кое-что по моей мерке, выпустил наружу не иначе как сынка самого севастократора. Я весь так и светился великолепной парчой тоги-далматики и роскошным плащом, на котором сцепились в беспощадном единоборстве леопард и матерый вепрь.

Тихий и ясный вечер уже вступил в свое недолговечное владение горами, городом и морем. По пристани неторопливо прогуливались знатные торговцы, окидывая хозяйским взором запираемые амбары и клети и при этом морща лбы, чтобы вернее подсчитать в уме свои дневные барыши. Тут я видел и сирийцев, и греков, и генуэзцев. Подвыпившие матросы громко поругивались на самых разнообразных наречиях, и можно было подумать, что строительство Вавилонской башни заброшено совсем неподалеку.

Оставив лошадей и Франсуа у одной из таверн, мы направили наши стопы вдоль набережной.

Разумеется, мне приходилось принимать поклоны, и даже самые напыщенные негоцианты, двигавшиеся навстречу, подобно боевым слонам Ганнибала, – и те, как приметил все примечающий от ожидания опасности комтур, оглядывались мне вслед и недоуменно почесывали свои густые бороды.

Внезапно рыцарь Эд склонил голову к моему плечу и горячо прошептал:

– Мессир! Взгляните на щит, прикрепленный к носу того корабля. – И он сдержанным жестом указал мне, куда следует смотреть.

Я увидел золотую лилию, украшавшую серебряное поле небольшого щита. Парус на корабле был убран, и, кроме двух охранников, лениво покачивавших длинными пиками, я никого из людей не приметил.

– Герб Флоренции, – пояснил рыцарь Эд и затем продолжал руководить моим взором. – Хозяева, как я вижу, стоят на берегу. Вон они, мессир. Похоже, что флорентийцы.

Двое, по виду средних лет, стояли лицом ко мне, а третьего, с кем они вели оживленную, но негромкую беседу, я видел со спины. Все трое были одеты в короткие, сверкавшие на закате золотым шитьем одежды из тонкого алого сукна, в бирюзовые плащи с разбросанными по ним золотистыми лилиями, а головы их были покрыты темно-лиловыми шапками, по бокам которых свисали на грудь шелковые ленточки.

– Приготовьтесь, мессир, – прошептал рыцарь Эд, и я невольно приложил руку к длинному кинжалу, висевшему у меня на поясе и прикрытому складками моих широких греческих материй.

– Следите за своими руками, мессир, – укротил мой пыл рыцарь Эд. – Еще не случилось ничего плохого. Не намекайте на угрозу. Для начала мы просто прогуляемся мимо них.

И мы непринужденно двинулись вдоль берега, старательно наигрывая немую песню праздного времяпрепровождения.

Я заметил, что неплохо понимаю многие слова, долетавшие до моего слуха со стороны флорентийцев. Правда, я сразу засомневался, что смогу без труда заговорить на их языке. Конечно, я поделился своими наблюдениями с комтуром.

– О чем они говорят? – живо полюбопытствовал рыцарь Эд.

Пока мы приближались к ним, я уловил несколько слов о выгодном обмене флоринов, о каком-то ростовщике Цадоке и о вине Вазелонского монастыря, без которого лучше не возвращаться. Но, как только мы сами сделались предметом наблюдения, всякий разговор стих, и мне оставалось только беспомощно переглянуться с рыцарем Эдом.

– Теперь отступать некуда, – шепнул рыцарь Эд, остановился и, с важным видом обозрев всю пристань, обратил свой взгляд на знатных господ из Италии.

Он начал с самых учтивых приветствий и пожеланий на франкском языке, присовокупив обращение «синьоры». Двое смотрели на нас во все глаза, а третий, по-видимому самый знатный и гордый, повернулся к нам только тогда, когда комтур завершил свое приветствие.

Этот третий, оказавшийся безбородым и самым молодым из всех, раскрыл рот и, ничего не сказав, выпучил на меня глаза.

– Святые исповедники! – с не меньшей растерянностью пробормотал и рыцарь Эд.

– Что случилось? – спросил я его, едва успев вспомнить, что надо говорить, как условленно, на довольно ломаном франкском.

– Святые исповедники! – изумленно развел руками комтур. – Да ведь вы схожи, как родные братья!

Невольно я пригляделся к этому молодому чужеземцу, поскольку мне до сих пор не представлялась возможность запомнить свое собственное лицо,

Я путешествовал по его чертам, как искатель самородков по неизведанной земле. Он занимался тем же самым, поэтому нам обоим легко было на некоторое время оставить пристойную для такой встречи учтивость и стоять друг перед другом в молчании. Мой взгляд охватил в целом его довольно узкое лицо, отметил высокий и ровный лоб, а также строгий излом красивых черных бровей, потом двинулся вниз по хребту прямого носа, задержавшись на немного выделявшейся плоской горбинке, запечатлел небольшой рот и губы, которые, как мне показалось, должны были быть все же тоньше и моих. Еще я запомнил его глаза, карие и блестящие, однако испускавшие взгляд холодный и недоброжелательный. Они были посажены достаточно глубоко, и эту черту усиливала выпуклость скул. Замечу также, что он имел гладкие черные волосы, опускавшиеся из-под шапки до плеч.

– Тибальдо! Тибальдо! – весело заговорили, его единоплеменники, оправившись от изумления. – Разузнай скорее! Вдруг среди греков отыщется у тебя богатой родни больше, чем во Флоренции. Хорошее дело! Не грех нырнуть в крещальную купель еще раз.

Рыцарь Эд представил меня сыном крупного торговца из Керасунта, второго по величине города греческой Империи, а себя самого честно выдал за франкского рыцаря-тамплиера, водящего дружбу с богатым наследником и иноверцем. По взгляду флорентийца можно было сказать, что он поверил скорее в первое, чем во второе.

Эд де Морей добавил также, что его приятель разыскивает корабль, направляющийся в Италию, для того, чтобы в самое ближайшее время достичь Европы и выбрать там кое-какие товары по своему вкусу.

Молодой флорентиец назвался Тибальдо Сентильей и, с гордой небрежностью кивнув в сторону корабля, сказал, что не кто иной как он сам является владельцем этой торговой галеры и готов оказать нам услуги, как только дождется еще одного человека, с которым уже имеет подобный уговор.

Тогда рыцарь Эд сделал незаметный, но вполне учтивый знак рукой, приглашавший флорентийца двинуться нам навстречу еще на пару шагов, дабы отойти от остальных итальянцев для беседы с глазу на глаз.

Мои богатые одежды делали свое дело, и флорентиец приблизился к нам без особых колебаний.

– Какую цену предложит досточтимый синьор Сентилья? – спросил рыцарь Эд.

Флорентиец назвал некую сумму, от которой рыцарь Эд поморщился, как истинный скряга.

– Я слышал, на «Морфее» берут дешевле за проезд, – хмуро пробормотал он.

– Кто это вам сказал? – возмутился Сентилья.

– Торговец кожами Юстин, – дал ответ комтур.

– Не знаю о нем ничего, – усмехнулся флорентиец и презрительно сплюнул в сторону, – кроме того, что он любитель приврать. Вот «Морфей», а вот я, его владелец.

Тут я вытянул перед ним левую руку, отвернул в сторону края греческих одеяний, пригодных для того, чтобы спрятать под ними все, что угодно, хоть двуручный меч вместе со щитом, и показал флорентийцу тайный знак на маленьких ножнах.

– А что вы можете сказать, синьор Сентилья, о владельце этого предмета? – тихо спросил я его, уже чисто выговаривая слова на франкском языке.

Флорентиец содрогнулся и побледнел.

– Мессер! Я рад приветствовать вас, – взволновано проговорил он, используя именно итальянское обращение: «мессер». – Я готов служить вам. Прошу вас, давайте сохраним на короткое время те же самые роли. Это просто необходимо.

Потом он бросил на рыцаря Эда короткий и острый взгляд, который мне совсем не понравился и навел на мысль, что в горах Халдии мы удостоились встречи с самым великим провидцем нашего времени.